355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Суси » Привет с того света » Текст книги (страница 2)
Привет с того света
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 04:08

Текст книги "Привет с того света"


Автор книги: Валерий Суси



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Мартовицких нельзя. Они в Атланте.

– Где?

– В Атланте. В Америке. Уже год.

– А я и не знала, – без удивления сказала она, – Слушай, а может, пригласим Бориса Львовича?

– Ну, уж нет! Будет твой день рождения – приглашай. А на мой – не надо!

Маша откинула одеяло и встала.

– Все. Сон ты мне перебил. Теперь уже не заснуть, – сказала она, стягивая ночную сорочку. Мелькнул профиль поникшей груди с заостренным кончиком оранжевого соска.

Обещания, которые мужья дают своим женам, часто выполняются с той же точностью, с какой выполняются обещания политиков перед народом. Клятвенное заверение – никогда больше не притрагиваться к спиртному, вырывается у мужчины только наутро, в тот момент психологического и физического упадка, когда он, строго говоря, не способен в полной мере отвечать за свои слова. "Частичная дееспособность" – если употребить юридическую терминологию.

Филимонов не откликался на беспорядочные предложения "составить компанию". По-другому, в России нельзя. Иначе, не успеешь оглянуться, как дойдешь "до ручки". Однако, убежденным трезвенником он, так же, не был. Совершенно не пьющие люди, особенно, те из них, для кого этот факт являлся предметом гордости (признак – самодовольство) вызывали в нем противоречивые чувства. Уважение к рациональному мышлению и презрение к тому, что рациональное мышление подавляет простые человеческие эмоции.

Был у Филимонова один знакомый, отношения с которым никак не классифицировались по обычной схеме: задушевный друг, близкий приятель, надежный товарищ. Может быть, из-за разницы в возрасте. Дмитрий Иванович готовился встречать семидесятилетие. Жил одиноко на своей подмосковной даче, все реже и реже, выбираясь в Москву. "Суета надоела" – объяснял, – "Да и люди тоже". Невысокий, худощавый, он никогда не жаловался на здоровье и, вообще, не вел себя по-стариковски. Только что женским полом не увлекался! (Жена умерла лет двадцать назад). До пенсии Дмитрий Иванович преподавал криминалистику в Академии МВД. Известный профессор! По какой то партийной обязанности, он часто навещал райком, где они и познакомились. Само по себе это обстоятельство, конечно, не могло привести к каким-то особым отношениям, но случилось так, что Филимонов неожиданно помог профессору.

Поступила в райком анонимка. (По тем временам бумажонка опасная). Неизвестный автор докладывал, что профессор берет взятки от претендентов на ученое звание; пьет горькую до того, что на следующий день не в состоянии проводить занятия; содержит любовницу.

Филимонов не то, чтоб не поверил во все перечисленные грехи профессора (стандартный набор, как подарочный комплект для бритья), а просто не захотел "топить" симпатичного человека. Дмитрий Иванович всегда был уравновешен, предупредителен, а самое главное, вел себя так, что никто не мог бы догадаться, что перед Вами знаменитый ученый, почетный член зарубежных Академий и международных ассоциаций. Такое поведение свойственно тем, кому не требуется больше доказывать интеллектуальную состоятельность. Поскольку явление это исключительно редкое, оно замечается всеми. У одних, как ни странно (а, может быть, и вовсе не странно) это вызывает зависть и раздражение; у других – симпатии.

Одним словом, Филимонов взял да и позвонил в тот же вечер профессору на квартиру. И тут же оказался приглашенным в гости.

Дмитрий Иванович жил уже тогда один.

– Жена живет в Ростове. Но мы не разводимся. Нет необходимости, – счел нужным прояснить семейное положение профессор.

Филимонова же поразила однокомнатная квартира, которую занимал "светило" с мировым именем.

– Мы разменяли квартиру. Мне досталось это, – сказал он без сожаления.

Комната напоминала городскую библиотеку. Стеллажи с книгами до потолка. Художественная литература напрочь отсутствовала. Все по криминалистике и философии.

– Романы, как видно, Вы не читаете?

– Раньше читал. Теперь, действительно, не читаю. Некогда.

– А мне, казалось, что криминалисты увлекаются дедективами.

– Нет, только не это, – засмеялся профессор.

Дмитрий Иванович, не спрашивая, поставил на стол бутылку водки и закуску. "Значит, анонимщик не так уж не прав", – подумал Филимонов и "опрокинул" рюмку, не пытаясь даже "поломаться" для виду.

– Так что у Вас за дело, о котором Вы не захотели говорить по телефону?

Сергей Павлович рассказал все как есть, без утайки.

– Почти, правда, – подтвердил обвинения профессор, – Ко мне приходит много народу. Некоторые приносят диссертации, просят помочь. Я не отказываю. Интересно наблюдать, как зреет мысль. Талант без творческого общения погибает. Ему необходима питательная среда, толчки извне. В какой то мере, я и являюсь этим самым толкателем. Нет, диссертаций я ни за кого не пишу. Но идеи подбрасываю. Благодарят. Не без этого. Пью лучшие коньяки, хотя предпочитаю по-русски – водку. И насчет пьянства – почти, правда. Употребляю. Иногда, на утро и с похмельем борюсь. Наверно, кто-то замечает. Но лекций по этой причине – не пропускал. Любовница то же есть. Светлана Федоровна зовут. Молода, красива. Замуж за меня не собирается, а то я бы развелся. Пусть и со скандалом в партийной организации. Так что все близко к правде, дорогой Сергей Павлович! А вот Вам, за Ваш визит ко мне, я глубоко признателен! Благодарю!

– Пожалуй, неприятности могут быть. Я, к сожаленью, такие вопросы не решаю.

– Не беспокойтесь. Не в первый раз! И в КГБ писали, и в МВД, и в Политбюро. История известная.

– Вот как?

– Да, Вы не удивляйтесь. У нас ведь, как? Если не наследишь там, где не надо, то никто тебя и трогать не будет. Хочешь взятки бери, хочешь водку ведрами пей! Только ходи по нужной тропке. Вот я, пока, с той тропки, видать, не сбился.

Филимонов засиделся до ночи, "приняв на грудь", в итоге, пол-литра. (За второй он, сам же, бегал в ближайший ресторан).

С тех пор, между ними, установились своеобразные отношения. Раз в году профессор звонил и говорил: "А как, насчет того, чтоб по сто грамм?" И Филимонов никогда не отказывался. Профессор выглядел одиноким и заброшенным, как безымянная могила. Но, однажды, как-то, к слову, сказал: " Знаете, когда я начал терять друзей? Когда у меня начались настоящие успехи. Люди не переносят чужих успехов". Потом Дмитрий Иванович ушел на пенсию и переехал на дачу. Телефона там не было, и Филимонов ввел новое правило. Прихватывал водку и ехал наугад. Не было случая, чтоб промахнулся. Иногда, оставался на ночь. Тогда разжигали камин и сидели до утра.

– Давненько, Маша, не бывал я в Г. – примерно, так, начинал "подъезжать" Филимонов к жене, когда появлялось желание "забуриться" на профессорскую дачу. Желание "умотать" из города, из дома, от семьи, хоть на день-два возникало регулярно. Попытка справится со стрессом с помощью "перезагрузки жизненной прграммы". Сравнение из компьютерной области. Как только "умная машина" попадает в тупик, начинает беспомощно щурится и моргать, или застынет безнадежно, ее "вырубают" ненадолго, отправляют на секунды в состояние "клинической смерти". Это и есть перезагрузка.

– Потом опять три дня "болеть" будешь, – сказала она таким тоном, как если бы: "Опять на три дня дождь зарядил". Маша догадывалась, что поездки к профессору были больше, чем обыкновенная пьянка. Она давно заметила, что, потом, после "того", Сергей становился спокойней, внимательней и добрей. Значит, ему это надо. Значит, не стоит препятствовать.

– В пятницу поеду.

Филимонов предпочитал пятницу. День накануне выходных. С двухдневным резервом времени для мобилизации физических сил.

В тот день он ушел с работы сразу после обеда. Решил зайти в парикмахерскую, а оттуда, прямиком, на Ярославский вокзал. Толстушка-парикмахерша ловко манипулировала инструментами.

"Как врачи попадают ей в вену"? – подумал Филимонов, наблюдая за движением мясистых рук, по локоть обнаженных.

Помещение парикмахерской было крохотным. Два кресла. Однако, второго работника на месте не было. Несоразмерная помещению, отопительная батарея протягивалась, почти, от одной стены до другой и выдавала такую порцию тепла, что клиент, вполне, мог бы раздеваться до трусов.

Филимонов быстро вспотел и мучительно дожидался окончания стрижки. Расплатился. На улицу вышел измученным, заглатывая свежий воздух стаканами. В магазине, куда он зашел за водкой, неожиданно закружилась голова. Да так, что пришлось прислониться к стене. Он испуганно провел ладонью по влажному лбу. "Нехорошо! Ой, как, нехорошо! Не сердечный ли это приступ?"

– Налейте-ка мне томатного сока, – обессиленно попросил он продавщицу, экономя силы на слове:"Пожалуйста".

Немного полегчало. "Может не ехать?" Но на улице "вентиляция заработала", задышалось ровней. "Прошло, кажется. Наверно, просто переутомление. Тем более, надо ехать на дачу, поближе к природе".

В электричке опять прошибло. На этот раз, ухватистей, одновременно с ознобом. Филимонов вытянул ноги, откинулся на спинку сиденья, замер. Народу было мало, и на него никто не обращал внимания. Сергей Павлович закрыл глаза и подумал: "А, может, это – конец? Кранты? Смерть не имеет привычки советоваться и не предоставляет "последнее слово обреченному".

– Что ты, Танька! Да он тогда меня просто убьет! Ты не знаешь его характер. Это твой Мишка – теленок! А мой, чуть что – по рогам! – как сквозь сон, доносился чей-то пронзительный голос.

– Не-е. Мишка меня пальцем не трогает. А пусть только попробовал бы! Я б ему сама, тут же, утюгом про меж глаз! Он знает. Нельзя мужикам поддаваться. Тогда и ценить будут. Я так специально, иногда, глазки кому строю. Пусть поревнует. Все на пользу.

– Ты б с моим пожила да глазки построила! Враз без глазок то и осталась...

Потом слова сбились в кучу, и Филимонов перестал улавливать их смысл. Так солдаты, расстроив ряды, бегут в панике с позиций и не понять уже, где первая шеренга, где – последняя. Все перепуталось.

Он очнулся в тот самый момент, когда электричка дернулась и стала набирать ход. За окном отчетливо промелькнуло название станции. "Его" станции.

– О, черт! Проворонил!

Филимонов напрягся и приготовился выйти на следующей остановке. Железнодорожная ветка была ему знакома. Там, дальше, профсоюзный санаторий. Там он не раз отдыхал. Показалась станция и электричка, с некоторым усилием и скрипом, затормозила. Он вышел на воздух. Еще мгновенье и электричка испарилась.

Сергей Павлович стоял совершенно один на безлюдном перроне. Ни одной живой души! Вокзальчик станции, чуть больше общественного туалета, был незнаком. Филимонов мог бы поручиться, что никогда прежде, здесь, не был. Интересно то, что на том месте, где должно было быть название станции, ничего, ровным счетом, не было. Он дважды обошел вокзальчик вокруг, потрогал входную дверь (она оказалась запертой). Постучал в окошечко кассы. Никого! Как не искал, не сумел обнаружить расписания. "Видно, какая-то новая промежуточная станция. И, видать, появилась недавно. Не обустроена еще".

Он ощутил приближение нового приступа недомогания и растерянно оглянулся. Увидел свежевыкрашенную (не в зеленый, обычный, а почему то – в красный цвет) скамью. Расстегнул куртку, освободил ворот рубашки. Дрожь усиливалась.

– Кажется, Вам требуется помощь?

Прямо перед Филимоновым стоял человек. Респектабельный мужчина в черном пальто и черной шляпе. Из деталей лица запоминалась толстая, слегка вывернутая, нижняя губа и блестящие, как у иога, сверлящие глаза.

– Мне? – переспросил хрипло Филимонов, – Да. Мне нужна помощь.

Вспоминая потом этот первый момент знакомства, вопрос незнакомца и собственный ответ, он придет к убеждению, что речь шла не о медицинской помощи. Не только о медицинской. Он вспомнит, что сразу почувствовал, что слово – "помощь" прозвучало в вопросе с каким то тайным смыслом, подтекстом. Потому то и переспросил, что почувствовал. А самое главное, он в своем ответе, то же заговорил о "помощи", имея ввиду не просто врачебную, а какую то другую, ему самому непонятную. С каким то неясным странным смыслом. При этом и незнакомец, и он, оба понимали, что говорят о "помощи" в том, другом смысле. Незнакомец улыбнулся.

– Минуточку! Сейчас все будет в порядке! – Он приложил пухлую ладонь к взмокшему лбу Филимонова, – Еще минуточку!

Затем он резко убрал руку и отступил на шаг, как художник от мольберта после заключительного мазка кистью.

Дрожь прекратилась моментально. Серегей Павлович неуверенно пощупал голову. Никаких признаков боли! Он глубоко вздохнул и облегченно выпрямился.

– Спасибо! Вы, наверно, врач?

– В некотором роде.

– Не знаю, что это было. Но, сказать честно, я перепугался. Подумал сердечный приступ.

Мужчина оглядел быстро, но цепко, скамейку, провел пальцем по шершавой поверхности и, убедившись, что краска засохла основательно, присел рядом.

– Инфаркт Вам не грозит, не беспокойтесь. Даже несмотря на то, что физкультуру, как видно, Вы игнорируете, курите и не прочь пропустить стаканчик-другой. Только не подумайте, что я это говорю в осуждение! Так, к слову! Я сам в жизни не делал гимнастику, курю с четырнадцати лет, а пью ежедневно.

Он вытащил небрежно из внутреннего кармана плоскую мельхиоровую фляжку.

– Глотните!

Сергей Павлович влил в себя изрядную дозу.

– Коньяк?

– Вроде того, – незнакомец, в свою очередь, сделал так же внушительный глоток, – Степан Степаныч! – представился он.

– Филимонов, – (через паузу) – Сергей Павлович.

Они молча повытаскивали сигареты, зажигалки и закурили. Каждый обслужил сам себя, не пытаясь опередить друг друга в вежливости и предлагая "лишний огонек".

– По-моему, Сергей Павлович, Вы, как и я, не особенно высокого мнения о людях? – неожиданно, и без всякой привязки к предыдущему разговору, спросил Степан Степаныч.

– Я? – удивился Филимонов, – Да, нет. Пожалуй, я хорошо отношусь к людям.

– Ну, да! – как бы спохватился Степан Степаныч, – Вы добрый, справедливый и честный человек. К Вам все хорошо относятся, Вас любят и Вы любите всех. Все человечество!

Степан Степанович не скрывал иронии, но в его интонации не было и грамма раздражения. Нет. Он, словно, рассуждал вслух. И рассуждал добродушно, и снисходительно. Филимонову стало, как-то, неловко.

– Вы нарисовали сейчас какую то идеальную картину. Так, наверно, не бывает. Но я, действительно, считаю себя достаточно порядочным человеком, чтоб не вызывать ненависти у других.

– А Вам не приходило в голову, что чужая порядочность, именно, и вызывает ненависть?

– Нет. Я как то не встречался с подобным, знаете ли.

– Вам никогда не приходилось терпеть клевету?

– Приходилось, конечно! Но я научился переносить ее.

– Клевету переносить трудно. Правду – то же. Причем, правду значительно трудней. Вам приходилось красть?

Вопросы Степан Степановича совершенно не вписывались в привычные рамки, но отчего то воспринимались, как самые обычные. Невинный такой разговор, чтоб "убить" время.

– Приходилось ли мне красть? – нерешительно переспросил Филимонов, – Да я краду, можно сказать, каждый день! – вдруг выпалил он, испытывая радость и прилив сил.

– Замечательно! – обрадовался Степан Степанович, – А как часто приходиться завидовать тем, кто успешней Вас?

– Всегда! – торжественно произнес Сергей Павлович.

– А разве Вам никогда не хотелось кого-нибудь задушить, например?

– Хотелось! Конечно, хотелось! И не раз! – Филимонов был почти счастлив! Он ипытывал сумасшедший восторг!

– Теперь, представьте себе роскошный зал консерватории, – продолжал довольный Степан Степанович, – Концерт классической музыки. Одохутворенные лица зрителей. Кое у кого от избытка чувств влажные глаза. Кажется, здесь царит само добро в своем естественном обнаженном виде. Посмотрите только на ту даму! Вот на ту, в первом ряду! Она прикладывает шелковый платочек к тонкой переносице. Видите? На ней розовая кофта...

Сергей Павлович покорно посмотрел в сторону, куда простерлась упрямая рука Степан Степановича и, действительно, увидел красивую женщину в розовой блузке. По ее лицу скатывались нежные слезы.

– Знаете, кто это? Впрочем, откуда Вам это знать? Она ведущий инженер на одной крупной фабрике. Директор выехал в Израиль. Она может занять его место. Но на него претендует Галина Ивановна – начальник планового отдела. И что Вы думаете? Не далее, как вчера, эта красивая женщина, Валентина Романовна, побывала в Главке и сообщила руководству о "приписках", которые совершала конкурентка. Самое интересное, однако, то, что "приписки" делались с ее собственного ведома и одобрения. Как Вам это нравится? Или, например, ее сосед справа? Брюнет с печальными глазами. Видите?

Да. Филимонов видел брюнета. Показалось, даже, что брюнет мельком взглянул на него, Филимонова.

– Пару месяцев назад приятель сказал ему, что его последняя картина (брюнет – художник) вышла бледненькой, не получилась. Что Вы думаете? Правильно. Он возненавидил приятеля. Картина, между прочим, действительно дрянь! Стоит ли продолжать? Возьмите любого из этих милых людей и перенесите из этого волшебного места в будничную нашу, суетливую жизнь. Поддакивайте и соглашайтесь! Но не перечьте и уж ни в коем разе не обнаруживайте свой ум! Иначе, приобретете врагов! Потому что, все они превыше всего ценят собственное мнение. Они взбухли от амбиций, как клопы, перепившиеся чужой крови!

Степан Степанович встал и зрительный зал консерватории моментально исчез. Но Филимонов был уверен, что ведущий инженер фабрики лукаво усмехнулась на прощание.

– И после этого, Вы скажете, что хорошо относитесь к людям?

– Нет, дорогой Степан Степанович, Вы правы. Не скажу!

– А, признайтесь, о себе самом, до сих пор, до этого разговора, Вы то же думали по-другому?

– Признаюсь.

– Глотните! – протянул фляжку Степан Степанович.

Сергей Павлович "от души" приложился. Он чувствовал себя необыкновенно раскованным и свободным.

– Подобные мысли я встречал у Дейла Карнеги. Только выраженные с большой деликатностью.

– А, Карнеги – старый лицемер! Он то прекрасно знает цену человеческой морали. Вы заметили то презрение, которое он испытывает к человечеству? Он ведь обучает притворству, обману. Пособие для мошенников! Если кто-то вдруг начнет усердно расхваливать Вас, так не спешите "развешивать уши". Знайте, что скорее всего, перед Вами тип, "объевшийся" накануне советами последнего циника.

– Мне, честно сказать, показалось, что он, как человек верующий, искренне желает добра людям.

– Верующий в кого?

– Как в кого? В Бога, естественно.

– В какого Бога?

– В того самого, – Филимонов обескураженно ткнул пальцем в небо.

– Друг мой! У мусульман свой Бог, у буддистов, кришнаитов – свой, у евреев – свой, у православных то же свой. Можно назвать еще десятки сект и учений, и везде свой, особенный образ Бога. Какого из них Вы имеете ввиду?

Сергей Павлович растерялся. Вопрос, бесхитростный на первый взгляд, поставил его в тупик.

– Вижу, что об этом Вы не задумывались. Мне же, хотелось подчеркнуть, что то, что, кажется, очевидным христианину, не кажется очевидным мусульманину. И нет никаких оснований отдавать преимущество Христу перед Аллахом, если, конечно, Вы в состоянии быть беспристрастным.

– Я атеист, Степан Степанович. Но, как было бы хорошо, если б лучше, был – верующим! Жить и не бояться смерти, быть уверенным в собственной вечности! Это же счастье!

– Это – самое большое несчастье! Представьте себе бестелесную душу, светящийся одинокий сгусток сознания в беспредельном пространстве, обреченный на вечное созерцание? Что может быть ужасней для человека, в котором главное – это его страсти?

– Может быть, Степан Степанович, Вы и формулу смысла жизни постигли?

Степан Степанович затрясся от смеха.

– О чем Вы говорите, друг мой? Не уподобляйтесь умникам, возомнившим, что они гении и щеголяющими друг перед другом своими открытиями. Эйнштейн так же далек от истины, как папуас с дикого острова. Нет никакой формулы смысла жизни! Есть хаотичное непредсказуемое движение космоса. И все, – он протянул в очередной раз Филимонову фляжку. (Об этом Сергей Павлович, то же, потом будет вспоминать с удивлением: содержимое фляжки, как будто, не уменьшалось, несмотря на частое употребление).

– Но если нет никакого смысла жить, то почему бы не покончить с собой?

– Глупейший, простите, вопрос. Вот Вы – неверующий и, как я понимаю, не имеете представления о смысле жизни. Так отчего же, сами, до сих пор не повесились? И, кстати, никто не спешит на тот свет по этой причине. Да и не причина это, вовсе. Все рождается и умирает в свой срок. Это и есть гармония природы.

– Разве факт гармонии природы не подсказывает, что кто-то должен был ее придумать?

– Та гармония, которая нас окружает, всего лишь необходимость поддержания жизни. Без этого не было бы и самой жизни и рассуждений о гармонии. Сто миллиардов лет тому назад не существовало самой земли. Хаотичное движение молекул в бесконечном космическом пространстве постоянно моделирует, создавая бесчисленные сочетания и комбинации. Планета, подобная Земле могла появляться и исчезать миллионы раз, не зарождая жизни только потому, что не доставало какой-нибудь одной "мелочи", "пустячка", вроде, саранчи или попугая "Какаду". А когда все сошлось, как в пасьянсе, тогда и созрели условия для жизни. Так что, наблюдаемая нами гармония – это одна из причудливых космических комбинаций.

– Но как объяснить происхождение самого космоса?

– Существованием рациональной идеи! Эта рациональная идея и создает гармонию в природе и в космосе. Она же создает гармонию и внутри самого человека, "назначая" моральную грань, "последнюю меру" как качество для сохранения баланса. Человек – часть этой самой гармонии. Поиск гармонии, смысла жизни и попытка разгадать происхождение разума – это то же, что попытаться увидеть вселенную "из-за ее пределов". Но все это не имеет никакого отношения к религиозным фантазиям людей, к загробной жизни и прочей чепухе! Примитивное воображение заставляет человечество думать о Земле, как о центре Вселенной, а о себе, как ценном божественном создании. Бог привязан к Земле и кровью повязан с людьми. Тогда как и Земля, и жалкие проблемы тех, кто ее населяет – это отдаленная слабая вспышка. Как намек на молнию! Возникшая из хаоса, она в хаосе исчезнет, унося с собой глупые и самонадеянные представления атеистов и богопочитателей. Все рождается и умирает в свой срок. Без следа!

– Значит, смысла жизни нет?

– Этого я не говорил, – улыбнулся Степан Степанович, – Я сказал, что человеку не выпрыгнуть из пределов Вселенной.

– Да, да! Я вас понял! Просто к этой мысли трудно привыкнуть. Нужно, что-ли, время для адаптации.

– Друг мой! Даже, в раю нужно время для адаптации!

– Сергей Павлович! Откуда Вы вчера ко мне заявились? Да в таком, простите, непотребном виде?

Дмитрий Иванович стоял возле дивана, на котором распластался Филимонов и улыбался.

– А-а-а, что произошло? Я ничего не помню. Ради бога, извините! Филимонову было стыдно и страшно, – Что я вчера натворил?

– Ничего особенного! Не пугайтесь так! Где-то перебрали "лишнего". Меня называли Степан Степановичем и допытывались, откуда мне известно о существовании некоей Валентины Романовны, работающей где-то ведущим инженером. Ничего страшного. Немного развлекли моих гостей. Да. Ко мне приехал приятель из моих бывших учеников. Живет в Германии, преподает. Он с женой, очаровательной немочкой. Да, Вы не волнуйтесь! Она была в восторге от знакомства с Вами. Вы ее очень заинтересовали!

– О-о-о! – простонал Филимонов.

– Честное слово, все нормально! С кем не бывает? Но вот расслаблялись Вы вчера, явно, в не цивилизованной обстановке. Это я говорю, как бывший криминалист. Слой грязи на обуви, почти неприметные бурые отпечатки на брюках указывют на то, что, скорей всего, Вы были где-то на стройке и неосторожно присаживались на кирпичи.

– Как называется станция, следующая сразу за вашей? – спросил Филимонов, предчувствуя неожиданный ответ.

– Как и раньше – Т. А что случилось?

– Вчера я проморгал остановку и вышел на следующей. Но это была не Т. Это была неизвестная мне станция без названия. Там я и познакомился с этим самым Степан Степановичем, прелюбопытнейшим, кстати, субъектом, именем которого Вас вчера и величал.

– Сергей Павлович, уверяю Вас, что за станцией Г. следует станция Т. и никакой другой между ними не имеется. Это совершенно точно!

– Но, как же? Где же тогда я вчера оказался?

– Увы! Ничем не могу Вам помочь! Кроме предположения, что Вы побывали на какой то стройке.

Филимонов уже сидел, прикрывшись одеялом и ощущал полную неспособность соображать.

– Ладно! Одевайтесь, приводите себя в порядок и будем завтракать.

Дмитрий Иванович приветливо взмахнул рукой и скрылся за дверью. "Что за чудеса?" Подробности вчерашнего вечера возникали с неумолимой отчетливостью. Филимонов припоминал не только детали разговора, но ясно "видел" выражение лица собеседника и "слышал" его интонации. "Это невозможно! Не может быть, чтоб все это родилось в моей голове. Эта станция? Она существует. И Степан Степанович существует!" Он схватил брюки и стал их рассматривать. "Да. Вот, еле заметный, бурый след. Действительно, похож на след от кирпичей, если на них посидеть. Значит, была скамейка, выкрашенная в красный цвет? Степан Степанович даже попробовал ее пальцем. Ему показалось, что она достаточно высохла, и тогда, он то же присел. Все сходится!"

Филимонов в задумчивости одевался.

– Сергей Павлович! Вы готовы? Мы Вас ждем.

– Да, да! Иду! – он пригладил беспомощные остатки волос и, преодолевая смущение, вышел в гостиную.

За накрытым столом, помимо Дмитрия Ивановича, сидел подтянутый мужчина в очках. Несмотря на расслабляющую дачную обстановку, на нем был одет темно-синий отменный костюм, кремовая рубашка и дорогой галстук в тонкую полоску. Приятная блондинка (зеленая блузка) сидела рядышком.

– Ну, что ж, давайте, на всякий случай, повторим процедуру знакомства еще раз. Судя по недоуменному взгляду нашего друга, это будет не лишним. Сергей Павлович! Прочь сомнения! Здесь все свои!

По-русски Марта говорила свободно.

– А, говорят, русский – трудный язык! – удивился Филимонов, – Как Вам удалось овладеть языком в таком совершенстве?

– Очень просто. Я родилась в Саратове. Русский – мой родной язык. С немецким дело обстоит гораздо хуже, – рассмеялась она.

– Извините, за мой вчерашний вид.

– Ничего, ничего! Не беспокойтесь! – искренне поспешил вставить Константин Андреевич, – это бывает, это по-русски, а потому нам близко и понятно.

– Ну, и как там, в Германии живется? – обрадовался Сергей Павлович возможности сменить тему.

Муж и жена переглянулись, как бы решая и договариваясь о том, кому из них взять слово для ответа. Своеобразная форма взаимоотношений между близкими людьми, передача мыслей на расстоянии, этакий семафор или азбука морзе. В результате "контакта" Константин Андреевич перевел глаза (как переводят железнодорожную стрелку) на Филимонова и начал неспешно (не рассказывать), а размышлять, постепенно набирая ход и переходя к выводам. (Опять же, как железнодорожный состав, которому дали зеленый свет, и он осторожно тронулся, увеличивая скорость. Кроме того, мелькнула догадка: локомотив – он, Константин Андреевич, а Марта – прицепной вагон, который и отцепить не трудно...).

– Что такое эмиграция? Что лежит в основе эмиграции? Каковы побудительные мотивы человека, решившегося бросить все, что ему было родным и близким и кинуться в неизвестность? Что определяет такое поведение: решительность или отчаяние? А, может быть, решительная отчаянность? Я живу в Германии почти пять лет, но мое положение несколько отличается от положения беженцев или репатриантов. Я там – ВРЕМЕННО! Кроме того, у меня нет проблем с языком и работой. Другими словами, ничто не мешает мне наслаждаться немецкой точностью, аккуратностью, сервисом и уровнем благополучия, который, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, что мы имеем здесь, в России. Что касается беженцев и репатриантов, – он выразительно глянул на жену, – то у них отношение к происходящему иное. Побудительным мотивом для эмиграции служит неустроенность на Родине. И в этом смысле, эмиграция – -всегда драма! От добра – добра не ищут! Это верно! Большинство переселенцев не в состоянии устроиться на работу. Высокий уровень безработицы, плохое знание языка, низкий уровень квалификации, возрастная "дискриминация". А жизнь на пособие очень скоро теряет ту привлекательность, которая, по наивности, существовала в некоторых головах, – он опять покосился на Марту, – Запад богат, но живет экономно. Впрочем, потому и богат. Безработный не голодает, но ведет себя в магазине очень осмотрительно. Его покупательная способность, в сравнении со среднестатистическим немцем, находится на крайне низком уровне. На том же уровне располагается его общественный статус. Бюрократическая система (бесконечные хождения по чиновникам в качестве просителя) превращает безработного в безропотное, переполненное страхом, существо. Он боится не так поступить, сделать что-то не вовремя, не понять, ошибиться, а в результате оказаться в "черном списке". Увеселительные заведения и развлечения ему не по карману. Свобода "свободного" мира стоит дорого. А если платить нечем, то свободой становится то, что остается за вычетом исполнения законов, правил, инструкций и распорядка проживания в доме. Свобода безработного – это крохотный островок, размером, как раз, со след ребенка.

– Позвольте, одну реплику по существу вопроса? – поднял руку Дмитрий Иванович.

– Конечно, конечно, – резко ударил "по тормозам" Константин Андреевич.

– Я хотел только заметить, что если кто-то думает, что на необитаемом острове – неограниченная свобода, то он жестоко ошибается. Необитаемый остров – тюрьма, ограниченная размерами острова.

– Костя нарисовал довольно мрачную картину. Хотя во многом – правдивую. Но не все так безнадежно. И работу находят, и детей рожают, и развлекаются. Это то же есть, – воспользовалась паузой Марта.

– Но, дорогая, это такой мизерный процент, который не может отражать объективного положения. Или ты не согласна с тем, что представленный мною образ безработного типичен?

– Я не отрицаю того, что есть люди, которые, именно, так воспринимают эмиграцию. Но немало таких, кто относится к своему положению по другому, менее чувствительно и более рационально. Они исходят из принципа сравнения своего прежнего уровня благосостояния и того, которое получили в Германии.

– Но это же некорректное сравнение! Можно быть богачом по отношению к московскому "бомжу", и быть бедняком в сравнении с обычным немецким бюргером. Другое дело, "наш" человек непритязателен и довольствуется малым. Он, действительно, более или менее сносно переносит отсутствие денег. Но сколько сил ему приходиться тратить, чтоб ослабить натиск ностальгии? Для многих явилось откровением, что родной язык, оказывается, гораздо больше определяет национальную принадлежность, чем запись в паспорте.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю