Текст книги "Приглашение в космос"
Автор книги: Валерий Шаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
На следующий день меня вдруг срочно пригласили к начальству. Как выяснилось, для разбирательства по поводу длительного отсутствия на занятиях. В присутствии командира отряда космонавтов Александра Волкова начальник Центра подготовки, генерал Владимир Шаталов сразу начал с обвинений: дескать, это небывалый случай, чтобы кто-то отлучился с подготовки на такой срок без получения личного разрешения командира. Вопиющий случай, требующий немедленного отчисления из ЦПК. Все мои веские аргументы – о разрешении на отъезд нашего журналистского руководства, о невозможности найти накануне отлета кого-либо из главных людей в Звездном, об оставленном обстоятельном заявлении, о профессиональном характере поездки – он будто не замечал. И продолжал гнуть свою линию. Я все никак не мог понять истинную причину его возмущения, пока, наконец, он сам не начал говорить открытым текстом:
– Странные у вас объяснения: будто не было времени уведомить меня. Будто визу получили за два дня. У нас тут люди, когда оформляются за границу, тратят на это по два месяца и не то, что предупредить руководство – успевают новое звание за это время получить! И потом, я понимаю, уехал бы в Саранск или Ленинград, а то – в Лондон…
– А какая разница? – искренне удивился я.
И вслед за этим было произнесено нечто, ошеломившее меня не менее первого прыжка с парашютом:
– Вы же носите высокое звание члена отряда космонавтов… А вдруг вы там, в Лондоне, ну… что-нибудь унесли бы из магазина? Это же – тень на всех наших космонавтов…
Наверное, я очень наивный человек, идеалист. Верю всегда в лучшее в людях. Потому, когда случаются такие открытия, будто заново рождаюсь. И вместо простой констатации случившегося и учета подобного в своих дальнейших действиях, начинаю комплексовать, рефлексировать. Пересматривать взгляды на жизнь, обобщать. Вот и теперь я всерьез задумался о смысле дальнейшего пребывания в отряде космонавтов. Что мне здесь делать, зачем я здесь, если тут могут зародиться такие подозрения в мой адрес? Нужен ли мне полет в космос такой ценой – ценой такого унижения?..
То был тяжелый момент пребывания в Звездном. Вообще, вопрос о поставленной цели, мечте и заплаченной за нее цене – особая тема. Она то и дело возникала на протяжении всей моей дороги в космос. И не только передо мной. Еще на этапе медицинского отбора я с ужасом услышал о вырванных здоровых зубах, вырезанных гландах и прооперированных переносицах, о многом другом, на что приходилось идти людям, решившим ступить на этот необычный и внешне привлекательный путь. Кое-что из этого было обещано и мне в случае реального космического полета. Слава Богу, с резаньем переносицы и вырыванием зубов решили обождать на этапе общекосмической подготовки. Уже в Звездном, когда мы узнали о больших проблемах, вставших перед пилотируемыми запусками в космос нашего «Бурана» и планирующимся в ближайшее время очередном его беспилотном полете, Юра Крикун сильно меня озадачил:
– А ты согласился бы полететь на нем в качестве испытуемого, с тем уровнем гарантий на нормальное завершение полета, какой существует сейчас? Ведь это был бы реальный шанс слетать в космос. Я бы, пожалуй, согласился…
Я не уверен, что, дойди дело до полета и появись хоть какая-то угроза жизни, наиболее симпатичный мне из всех находящихся в отряде на подготовке журналистов был бы безоговорочно последователен. Он еще во время медицинского отбора в запальчивости заверял окружающих, что готов отдать… почку ради полета в космос. Правда, тут же уточнял: «…но только после того, как слетаю и вернусь на Землю».
В Звездном городке живет и работает в Центре подготовки космонавтов интереснейший человек и блестящий специалист в области космической техники, который попал в отряд в один из первых наборов. Он был в группе кандидатов на нашу лунную программу, которая после двух неудачных запусков мощнейшей ракеты так и не осуществилась в пилотируемом варианте. Слишком велики оказались технические проблемы. Упрощенно говоря, с человеком на борту она могла взять топлива только в одну сторону. Так вот, когда стало известно, что программе этой конец, и все мечты о полете у него рушатся, этот человек всерьез заявил, что готов лететь на таких условиях. Без возвращения на Землю…
Его зовут Михаил Бурдаев и, как бойца невидимого фронта, его практически никто не знает за пределами Звездного городка да узкого круга специалистов области, в которой он работает.
– Неужели вы действительно готовы были отдать жизнь за этот первый в истории человечества полет к Луне и погибнуть там, вдали от родной планеты? – спросил я его, когда над полетом советского журналиста нависли первые тучи, и я сам начал задумываться над подобными вопросами.
– А почему нет, если бы была разработана великолепная научная программа, выполнив которую, можно было закончить свой путь на этом свете?.. Естественно, просто так я свою жизнь не отдал бы – сделал бы все, чтобы вернуться. У меня были друзья-баллисты, которые снабдили бы меня некоторыми секретами экономии топлива при полете к Луне. Но к моим предложениям не отнеслись всерьез. Кто же у нас тогда мог официально взять на себя ответственность за верную смерть?!
Однако, дело тут вовсе не в ответственности за чужую смерть. Но история Михаила Бурдаева – впереди.
Переживания же, посетившие меня после выдвинутого начальником подготовки космонавтов подозрения в том, что я могу что-то украсть из супермаркета в далеком Лондоне, были, конечно, несравнимы с подобными. Но, совпавшие по времени с полетом японского журналиста, они впервые заставили меня не на шутку задуматься над всем происходящим со мной, с нашим полетом. Да, это был действительно тяжелейший момент пребывания в Звездном. Нанесенное мне оскорбление и состоявшийся-таки полет японца толкали к завершению космической подготовки и немедленному отъезду из Звездного городка.
Наверное, так и следовало поступить. А я засомневался. Начал убеждать себя, что генерал Шаталов – это еще не весь Центр подготовки. И это было, конечно, верно, потому что кроме него с нами работали десятки специалистов, которые вкладывали в свое дело, в нашу подготовку всю свою душу. К тому же, я прекрасно понимал, что отнюдь не в Звездном городке принимаются решения о том или ином полете, о той или иной кандидатуре на полет. Здесь лишь даются рекомендации по здоровью космонавта, и оценивается уровень его профессиональной подготовки. А еще мне не давало покоя, брошенное тем же Шаталовым сомнение в благополучной сдаче мной предстоящих экзаменов и зачетов – я ведь пропустил довольно много занятий. Мой уход мог быть расценен, как боязнь идти после этих пропусков на предстоящие очень нелегкие испытания. Не мог я в такой ситуации все бросить! Ужасный был момент. И я остался. И первый, сложнейший экзамен по космической баллистике сдал на «отлично».
С нашим же полетом творилась какая-то чехарда. То прошел слух, что он состоится летом этого, 1991 года, потом эта дата сдвинулась на осень. Потом заговорили о полете уже после завершения подготовки, в 1992 году. И будто бы один из двух оставшихся в Звездном журналистов полетит на нашем «Союзе», а другой – через некоторое время на американском шаттле. Это были совсем уже фантазии, но невозможно было подумать, что вся огромнейшая и дорогая работа по подготовке шестерых человек к полету в космос может оказаться напрасной. Так хотелось верить, что мечта может осуществиться! И я верил.
Когда мы заводили разговоры о сомнениях по поводу нашего полета с единственным оставшимся в Космической комиссии и изредка допускавшим нас до себя ее председателем Владимиром Губаревым, то неизменно слышали успокаивающие заверения. Мол, все идет по плану, полет обязательно будет, а ваше дело – на совесть овладевать новой квалификацией космонавта и побольше писать из Звездного статей на космические темы. Дескать, Горбачев обещаний на ветер не бросает. А потом был август 91-го, когда развалился великий Союз Советских Социалистических Республик. И сам великий Горбачев стал никем в новой России. Вроде бы после этого на нашем полете должен был быть поставлен жирный крест, а мы с миром, ну, и, может быть, с корректными извинениями – отпущены к своим профессиям.
Но не тут-то было! После двухмесячного отпуска занятия возобновились, как ни в чем не бывало, да еще с удвоенным напряжением. Все-таки в государстве нашем великую силу имеет единожды составленный и утвержденный план. Даже в переставшей существовать стране план этот продолжал жить своей неповторимой и неукоснительной жизнью. Вот мы его и выполняли. Мы и наши преподаватели. План нашей общекосмической подготовки.
В каком-то смысле нам и мне лично, конечно, невероятно повезло. За полтора года в Звездном удалось увидеть, испытать, ощутить, пережить столько, на сколько иным людям не хватает и жизни. Сейчас уже прошли годы с той поры и, вспоминая ее, я сам удивляюсь всему происшедшему и иногда не могу поверить, что все это произошло со мной. Но бесстрастные страницы дневника подтверждают: да, было – и снова заставляют сердце биться с повышенной частотой. Вот одна из страниц того жаркого лета 91-го: «…Продолжается бой, самый тяжелый мой поединок за выживание. За профессиональное выживание как журналиста. Все труднее и труднее становится писать задуманные статьи. Да и задумывается не так уж много. Статью о возмутительно привилегированном положении иностранцев в Звездном и тревожной ситуации в нашей пилотируемой космонавтике не могу закончить вот уже третью неделю. Затягивают феерические будни подготовки: прыжки с парашютом, а вот теперь уже – полеты на невесомость, полеты на истребителе.
Испытал уже невесомость. Не могу сказать, что это нечто сверхъестественное. Только лишь – довольно приятное состояние. Удивительно, но это оказалось очень, очень похоже на те полеты, что совершал я во сне многократно. За тем лишь исключением, что во сне я мог свободно управлять своим телом во время полета, а здесь после толчка движешься в одном направлении и ничего не можешь изменить в этом движении, если не обретешь какую-нибудь опору. За три-четыре часа мы совершили два вылета на специально оборудованном самолете Ил-76: в каждом по десять „горок“, во время которых и наступает 25-секундная невесомость. Всего, значит, 9 минут чистой невесомости. Оба раза едва не дошло до тошноты, но умудрился сдержаться. А вот Паше Мухортову и Юре Крикуну, которые летали в одной тройке со мной в первом полете не повезло. Хотя, кто знает… Говорят, после приступа тошноты и освобождения желудка намного легче переносить это испытание. Насколько я могу судить по собственному опыту, наиболее тяжела для организма не сама невесомость, а переходы от нее к перегрузкам, когда самолет описывает нижнюю часть синусоиды и начинает взмывать вверх. В этот момент перегрузка доходит до 2 G, ну и в сочетании с недавней невесомостью, делает свое гнусное дело. Как я уже усвоил, главное тут – не дергаться, не двигать головой и сильно не напрягаться.
Не менее интересным оказался и первый полет на учебно-боевом истребителе „Л-39“. Мой инструктор Яша Базаев, приятный и решительный человек, сразу же продемонстрировал мне чуть ли не все фигуры высшего пилотажа: бочки, штопор, петлю Нестерова, полу-петлю, боевой разворот. Перегрузки до 5 G, а я не одел даже противоперегрузочный костюм. Жуть! Но ничего, сдюжил. А пару бочек, „мертвую петлю“ и еще что-то из высшего пилотажа сделал даже сам. Необычайно приятное чувство управлять самолетом. Он слушается, кажется, даже твоих мыслей. Во втором вылете вел самолет до взлета и чуть ли не до полосы при посадке. Никогда бы не поверил, что в первых же полетах буду делать такое. После первого дня невесомости была довольно-таки тяжелая ночь. Только-только начал засыпать, как начались непонятные вестибулярные штучки… То „подбросит“ меня к самому потолку, то ноги „закинет“ за голову, то еще что-нибудь в этом роде. Лежишь на кровати, уже находишься в полудреме – и тут полное ощущение этаких полетов. Даже испугался немного, потому что шло время, а эти тревожные ощущения не проходили. Только в шестом часу немного забылся сном. А без четверти семь – подъем на первые полеты на истребителе. Закралась даже подленькая мыслишка отказаться от них под каким-нибудь благовидным предлогом – все-таки такое испытание да после почти бессонной ночи. Но опять же… выдержал. Больше того, после всех этих мертвых петель, штопоров и сопутствующих им перегрузок заснул ночью, как убитый. Без вестибулярных штучек. Ко всему-то привыкает человек…»
Конечно, все эти восхитительные испытания, перегрузки на самом деле совсем не так игрушечны и безобидны, как может показаться с первого взгляда. Например, после первых полетов медики в Центре подготовки вдруг обнаружили у меня в моче эритроциты, а в крови – белок. Совершенно недопустимые для находящегося на подготовке в Звездном человека. Не на шутку встревожились, стали поговаривать о «нехороших процессах» в почках, о необходимости стационарного обследования. Отменили все пробы, полеты. В общем, мое пребывание в ЦПК оказалось под вопросом. Но стоило мне отдохнуть неделю, покинув Звездный, как все в организме нормализовалось.
Напротив, совершенно невозможно было привыкнуть к перегрузкам моральным. И уж, конечно, никакой отдых помочь тут не мог. С каждым днем все более призрачным становился наш несчастный полет. И от все сильнее наваливающегося состояния безысходности, бесцельности нахождения в Звездном городке невозможно было освободиться. Несмотря на предложенную нам с ноября 91 года потрясающую водолазную подготовку в гидролаборатории, которая завершилась двумя полуторачасовыми работами на десятиметровой глубине на макете станции в космическом скафандре «Орлан» (в нем космонавты на станции «Мир» выходят в открытый космос). Несмотря на начавшийся огромный курс лекций по устройству станции «Мир».
Зачем все это было теперь, когда шансы на наш полет свелись почти к нулю? Старая мысль о досрочном прекращении подготовки вновь стала моей постоянной спутницей и, автоматически посещая лекции, практические занятия и послушно внося в тетради все необходимые сведения, я находился в сложнейшей душевной борьбе. Между ясным осознанием желания закончить поскорее эту пытку и некоторыми аргументами в пользу доведения начатого до логического конца. Вспомнился короткий разговор на эту тему в самые первые дни в Звездном, когда нечто похожее не давало покоя уже тогда.
– Да чем тебе не нравится такая жизнь? – весело парировал мои скептические доводы о неуверенности в нашем полете и необходимости пребывания в Звездном один из коллег-журналистов. – Ходи на занятия, занимайся спортом, дыши хвойным воздухом. Одним словом, живи, как на курорте…
– Как в тюрьме, – автоматически ответил я тогда, не подозревая, что со временем почти так оно и будет.
Конечно, я мог в любой момент со всем покончить, и в этом смысле «тюрьма» здесь не совсем подходящее понятие. Но в том-то все и дело, что какая-то надежда на благополучный исход предпринятого шага в жизни, на осуществление высокой мечты оставалась в моем сердце даже в самые безысходные моменты. И я не мог поддаться совершенно логичным аргументам и бросить свою мечту, даже оглушительно хлопнув дверью. Правду говорят, что надежда умирает последней…
Последние месяцы перед госэкзаменами, оказались особенно тягостными, выворачивающими душу буквально наизнанку. Все было уже совершенно ясно. Никакого полета в космос советского (теперь уже российского) журналиста не будет. Но я опять находил вполне подходящие – прежде всего для самого себя – объяснения неухода: «Не имею я права так поступить – хотя бы из-за преподавателей, которые столько сделали для нас здесь. Ведь многие из них по-настоящему вкладывали душу в занятия с нами, и демонстративно отказаться от экзаменов будет равносильно предательству по отношению к ним…»
Бывало, когда мы что-то не понимали, они приходили к нам после лекций даже с температурой и по нескольку раз растолковывали сложные темы. А для окружающих всегда было хорошее объяснение – надо получить диплом космонавта. Впрочем, бывало, я сам начинал путаться, какие здесь объяснения истинные, а какие придуманные. И для кого придуманные? Ведь все это нужно или не нужно было для меня. А чтобы совсем уж не пропадало время в Звездном впустую, начал встречаться с космонавтами, инструкторами и записывать их рассказы о необычных происшествиях во время полетов и испытаний, о которых почти ничего не было известно. Во-первых, мне как журналисту это было очень интересно. Во-вторых, авось, пригодится. Пригодилось!
Расставание с Центром подготовки космонавтов произошло в феврале 1992 года. Позади были успешно сданные госэкзамены и торжественное вручение удостоверения об окончании полного курса общекосмической подготовки и присвоении квалификации космонавта-исследователя. Впечатляющая красная с золотым тиснением корочка не радовала, а лишь напоминала о несостоявшемся.
Звездный городок провожал меня легким морозцем и редким ласковым солнцем, то и дело пробивающимся сквозь тяжелые кучевые облака. Выходя из гостиницы, я остановился на мгновение. Чтобы глубже вдохнуть этот ставший мне родным воздух и как можно отчетливее запомнить щемящий момент расставания. То ли с мечтой, то ли с Центром подготовки космонавтов, ставшим мне родным домом. То ли с целой прожитой здесь жизнью – я как-то не разделял эти понятия в то мгновенье. Было довольно тягостное состояние.
И вдруг, словно какой-то знак свыше, посыпал снег. Крупный и пушистый, он тут же наполнил мир особой загадочностью и непредсказуемостью, немного отогревая мое замерзшее сердце и шепча на ухо что-то очень ласковое и успокаивающее. Быть может, о том, что закончилась не жизнь, а всего лишь глава – пожалуй, самая интересная и драматичная, но только лишь глава из этой жизни. Как кончается глава захватывающей книги, от которой никак не можешь оторваться и продолжаешь переживать ее события, даже начав читать следующую.Будто разом, увидел я все происшедшее со мной здесь, вспомнил людей, которые остались в душе и в памяти навсегда, улыбнулся. И через аллею загадочно молчавших многолетних елей, застывших, будто серебристые ракеты, готовые стартовать ввысь, зашагал к станции Циолковская. Навстречу жизни, которая продолжалась, несмотря ни на какие крушения надежд и невоплотившиеся мечты. Продолжалась и готовила новые сюрпризы и открытия.
Часть 2. Проверки на орбитах
У меня нет сомнений в том, что когда-нибудь будут экспедиции на другие планеты, освоение иных звездных систем, космические колонии землян, о чем еще на заре 20 века начал всерьез говорить Константин Циолковский. Непременно сбудутся слова замечательной песни Владимира Войновича «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…». Люди будут чувствовать себя в космосе не хуже, чем на Земле. А кому-то, возможно, всерьез захочется навсегда оставить родную планету и скоротать свои дни где-нибудь на другом конце нашей галактики – Млечного Пути, – чтобы отключиться от земной суеты и сосредоточиться на написании книги, музыкального произведения или постижении глубин какой-нибудь новой религии, философии…
Но это будет не так скоро. А пока, несмотря на десятки и сотни людей, побывавших там, космос все еще остается для землян не просто чуждой, но весьма агрессивной и предельно опасной для деятельности средой. То и дело ставящей находящегося там человека в предельно тяжелые, непредсказуемые и экстремальные условия. И, пробиваясь к звездам, людям приходится не только испытывать себя на прочность, но, попадая вдали от родной планеты в совершенно невероятные ситуации, порой рисковать и даже жертвовать на этом пути своими жизнями. Пока еще ни одна другая профессия не таит такой опасности для жизни людей, как профессия космонавта. Из чуть более 420 землян, побывавших в космосе, погиб 21 человек – каждый двадцатый! Да разве их остановишь?
Глава 1. «Все будет не так!»
Эта фраза советского космонавта Владимира Ляхова, брошенная им как-то невзначай перед полетом одного из своих товарищей и ставшая крылатой среди космонавтов, как никакая другая отражает суть пребывания человека в генетически и физиологически незнакомой для него космической среде. В мире, где царят жара и холод, невесомость и безвоздушность, пугающая чернота космоса и манящая голубизна родной планеты, неисчерпаемость работы и непредсказуемость следующей секунды.
Он, Владимир Ляхов, пришел к этой космической мудрости на собственном примере, за время трех своих полетов, каждый из которых ставил перед ним совершенно непрогнозируемые и, казалось бы, неразрешимые проблемы. А хронологически последний полет мог стать для него и впрямь последним. Но в итоге все они закончились благополучно и остались в памяти просто моментами профессиональной работы, наполненными чрезвычайными ситуациями, о которых потом, на Земле, можно только вспоминать. Вспоминать с улыбкой или содроганием…
Летом 1983 года вместе с бортинженером Александром Александровым он находился в долгой экспедиции на орбитальной станции «Салют-7», где им предстояло выполнить ряд работ, связанных большей частью с военными программами. Та станция, в отличие от следующего огромного «Мира» и еще большей нынешней международной, была сравнительно небольшим сооружением. Вся ее деятельность в огромной мере зависела от энергетики, которая обеспечивалась солнечными батареями. Вот их-то и не хватало, чтобы полностью обеспечить запланированные на полет работы и деятельность будущих экспедиций. Потому особо важной задачей космонавтов было выйти в открытый космос и навесить на корпус станции дополнительные солнечные батареи, которые доставили с Земли.
Как и положено, перед выходом стали проверять два хранившихся на станции для этих целей скафандра «Орлана». Один – в порядке. А когда наддули второй, то вдруг обнаружили, что он не держит воздух – на правой ноге зиял разрыв гермооболочки! Вот так фокус – ведь одного скафандра для таких работ недостаточно, потому что второй космонавт обязательно страхует своего товарища, тоже облачившись в скафандр! Оказалось, при консервации – полгода назад, после последнего выхода в нем в открытый космос – его неудачно уложили на хранение. Пострадавшая часть попала между металлом и жестким ложементом ноги, пролежала так все это время, а при наддуве слежавшаяся полоска размером в 35 сантиметров разошлась, будто ее разрезали бритвой. И никакие клеи не удержат в космическом пространстве разорванные части.
Доложили в Центр управления полетами (ЦУП), и там, обсудив ситуацию, предложили, было, отменить выход. Но такая отмена тянет за собой острую нехватку электроэнергии, а значит, и невыполнение части запланированной программы. Думаю, американцы в такой ситуации так и поступили бы: ни под каким предлогом не стали бы рисковать здоровьем и жизнью человека, пусть даже рушатся какие-то планы. Но русские сделаны из другого теста. Они же привыкли в земных условиях в безвыходных, вроде бы, ситуациях находить выходы. Что с вышедшей из строя незаменимой деталью автомобиля, которая, в конце концов, меняется на самоделку какого-нибудь «мастера Гриши» и с успехом работает долгое время. Что с домашней сантехникой, ну, и так далее.
Короче, пораскинули космонавты мозгами, и командир экипажа Владимир Ляхов принял решение… починить поврежденный скафандр с помощью имеющихся на борту станции подручных средств и все-таки выполнить поставленное перед экипажем важное задание. «Земля» дала добро, но с условием полного дублирования и проверки на фирме, разработавшей и выпускающей «Орланы», всех операций, которые будут производиться с поврежденным скафандром на станции.
И закипела необычная работа – операция по ампутации с последующим приживлением конечности скафандра. Космонавты полностью отрезали ногу скафандра ниже колена, последовательно отделив теплоизоляционную, силовую и резиновую прокладки (оболочка скафандра для выхода в открытый космос представляет собой очень сложную конструкцию, на манер слоеного пирога) оставив нетронутой только последнюю, шелковую прокладку. Затем отрезали примерно 30 сантиметров трубы штатного воздуховода в переходном отсеке своего космического жилища – он более всего подходил по размеру – и, примерив его к отрезанной ноге, обнаружили, что он чуточку больше. А в деле герметизации для работы в полном вакууме не только каждый миллиметр, но и каждый микрон играет важную роль. Пришлось вспомнить геометрию и по формуле площади круга определить нужные размеры. После чего вырезали из имеющегося уже куска воздуховода кусок нужного размера. Но его ведь надо прочно соединить в кольцо…
В общем, сверлили дырки, подтачивали для точности края, клепали стыки – не хуже, чем в иных российских гаражах владельцы десятки лет служащих стареньких «Москвичей» да «Жигулей» восстанавливают своих измученных временем и дорогами четырехколесных коней. Заклепки брали (кто бы догадался!) из… медицинской книжечки, где страницы скреплены с помощью алюминиевых штырей с накруткой. Сделанное таким образом кольцо точного размера надели поверх неповрежденной и нетронутой шелковой оболочки скафандра. На него – разрезанные части герметичной оболочки и все это забандажировали капроновой нитью. Далее идет резиновая оболочка – и для ее скрепления нашли материал в неожиданном месте: как нельзя более подошел резиновый пакет для сбора мочи из сантехнического комплекта транспортного космического корабля. Вырезали нужный кусок и, наложив его поверх полученного уже бандажа герметичной оболочки, тоже пробандажировали по открытым краям. После этого паяльником оплавили концы силовой оболочки, загнули соединенные края и их тоже прошили капроном. Поверх всего этого надели стяжные регулировочные ленты и их тоже сшили – правда, регулировать ими длину и толщину конечности стало уже невозможно, но это было не столь важно. Думается, хирурги в своей работе по присоединению конечностей тратят меньше сил и времени.
И, наконец, поверх всего этого надели электровакуумную защиту, после чего наддули скафандр для проверки герметичности. Злополучную его ногу, сшитую и склепанную в далеких от операционных условий, вертели и так и сяк, но воздух она не пропускала. По полетному заданию в открытый космос должен был выходить именно в этом скафандре (размеры соответствовали) космонавт Александров, но командир Ляхов, который мог все решить с помощью приказа (и больше никаких разговоров не вести), по-человечески предложил своему напарнику:
– Саша, давай в нем пойду я.
– А разве это не одинаково? – спросил удивленный таким предложением командира бортинженер…
И тогда Ляхов понял, что второй член космической экспедиции, несмотря на подразумевающуюся на борту станции довольно жесткую субординацию, отдает себе отчет, что оба они все же находятся в одних – человеческих, моральных – условиях. И он совершенно естественно готов работать в любом скафандре, целом или залатанном. А когда командир предложил Александрову такое, то последний тоже понял, что Ляхов точно так же готов к любому варианту. Два человека, находившиеся в трехстах километрах от поверхности родной планеты, в нечеловеческих космических условиях, сделавшие сложный ремонт своего космического одеяния, в результате двух этих коротких фраз поняли, что верят друг другу. Более разговоров на эту тему не было. А была нормальная космическая работа, во время которой они два раза по три часа выходили в открытый космос, успешно навесили дополнительные солнечные батареи и вместо запланированных 70 суток провели на орбите по предложению руководства 150 суток.
Впоследствии, когда на станцию доставили новый скафандр, знаменитую эту «ногу» отрезали и спустили на Землю. Там ведь тоже – параллельно с экипажем – делали такую же, чтобы специалисты контролировали весь сложный процесс ремонта и конечное качество важного для жизни человека аппарата. Так вот: сделанная в космосе нога скафандра не только не уступала «земной» в герметичности, но была признана более эстетичной. Она до сих пор хранится в музее НПО «Звезда» (там делаются многие космические атрибуты, в том числе и скафандры), и желающие могут на нее полюбоваться.
Куда более драматично развивались события в следующем его полете, в августе 1988 года, когда он стартовал уже к станции «Мир» вместе с врачом Валерием Поляковым (штатно он назывался «бортинженер») и представителем дружественного Советскому Союзу Афганистана Абдулом Ахадом Момандом (космонавт-исследователь).
С самого начала на командира экипажа легла повышенная ответственность за полет и соответствующая моральная нагрузка. Дело в том, что Ляхов в свое время был подготовлен как командир корабля-спасателя, который действует в одиночку. А оба его напарника готовились к полету всего по полгода и лишь до уровня космонавтов-исследователей (один, врач, летел, чтобы провести на станции эксперимент на себе по рекордному пребыванию человека в невесомости, второй, летчик, – по списку космонавтов дружественных стран), но этого крайне мало для настоящего овладения космической техникой. И даже в бортовой документации было записано «бортинженеру и космонавту-исследователю выполнять команды по команде командира». То есть командир Владимир Ляхов обязан был строго контролировать любое действие своих подопечных. А выглядело это примерно так:
– Поляков, – говорит командир, – выполнить команду Г-9 (нажать соответствующую кнопку на пульте управления кораблем)!
Тот сначала кладет палец на указанную кнопку, после чего командир внимательно смотрит, куда он положил палец и только тогда следует:
– Нажимай!
А в руках у командира еще и длинная указка, чтобы в случае чего во время подъема ракеты, когда из-за перегрузок невозможно оторваться от кресла, нажимать кнопку нужной команды самому. Что же касается члена экипажа по другую его руку, то рассказывали, будто Ляхову приходилось даже несколько раз указкой этой давать ему по рукам, когда тянулись они не к той кнопке…
Впрочем, стартовали, состыковались с «Миром» и отработали они на станции нормально, без каких бы то ни было ЧП (это было даже удивительно). Врача Валерия Полякова оставили вместе с отработавшим там космическую смену экипажем на длительный срок, а сами через 8 суток стали собираться назад, на родную Землю. В спускаемый аппарат на кресло космонавта-исследователя поместили целую кучу необходимого груза, афганца посадили на этот раз в кресло бортинженера (вроде как повысили его в космическом звании) и столь же благополучно отстыковавшись от станции и, «сделав ручкой» оставшимся там коллегам, приготовились к тормозному импульсу, чтобы начать спуск с орбиты. Правда, было одно изменение в их полете (как позже выяснилось – существеннейшее изменение!): прибыли они на станцию на корабле «Союз ТМ-6», а возвращались на «Союзе ТМ-5», который доставил в космос предыдущий экипаж и все это время был пристыкован к «Миру». Такие замены транспорта – вполне нормальная и уже практиковавшаяся до сей поры вещь. Но кто мог предвидеть происшедшее дальше?!
