Текст книги "На плахе Таганки"

Автор книги: Валерий Золотухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Что ужасно и даже непонятно... оторопь как-то берет. Вот Любимов больше месяца в Москве, а мы никуда не продвинулись в вопросе возврата театра или какого-то общественного интереса к нам. Ни одного человека – друга театра не появилось за это время в наших коридорах. Исчезли и поклонники. Нет Карякина. Почему-то я подумал: встречался ли он здесь и захочет ли с ним встречаться Солженицын? Вообще – где писатели, поэты, где друзья театра?!

19 марта 1995 г. Воскресенье – отдай Богу

Надписал книжку Е. С. Матвееву, а он мне за то комплимент отвесил: «Я тебя в „Юности“ читал... Я тебя после Шукшина первым считаю».

21 марта 1995 г. Вторник

«Уважаемый Аркадий Иванович!

Православная община села Быстрый Исток Алтайского края просит оказать посильную помощь благотворительным взносом на строительство храма Покрова Пресвятой Богородицы.

Три года назад с Божьей помощью и с помощью АО «Алтай-продуктхлеб», который строил в селе элеватор, удалось заложить фундамент, нулевой цикл пройден. Затем строительство элеваторов по всей Сибири и Алтайскому краю было заморожено. Остановилось и строительство храма. Народ начинает разуверяться в возможности увидеть когда-нибудь возрожденный храм.

Мы просим изыскать возможность и благотворительным взносом содействовать продолжению строительства храма.

По поручению православной общины

народный артист России В. Золотухин».

Я переписал на всякий случай этот документ, чтобы потомки, разбирая посмертно мои бумаги, знали, что с таким письмом я обращался в Союз промышленников и предпринимателей. И что из этого получилось.

Я сетовал, что Любимов не встречается ни с кем, и вот в четверг его принимают Солженицын и Г. Попов.

23 марта 1995 г. Четверг

Любимов:

– А в театре стало лучше (чихнул), ты заметил? Потому что медитируем.

– Потому что вы в театре, – сказала Шкатова.

24 марта 1995 г. Пятница

Поездка с Любимовым в С. Посад. Открытый, прямой эфир. Очень, по-моему, хорошо он его провел.

Смешно про меня шеф говорил:

– У него своя теория, что он – второй... Подфартит приличная роль – он сыграет... А назначат на другую, он так обставит, что уклонится, уйдет, отказываться не станет, а играть не будет... Кузькин, одним словом. Он не просит главную роль, опасается: дадут, а он не справится.

Он изложил мою теорию довольно верно, но в его словесном и интонационном оформлении это выглядело очень забавно, смешно. О себе слышать со стороны, в третьем лице?..

Например, такую он вещь сказал:

– Зря я ввязался в политику, когда вернулся, с Горбачевым... Надо было просто заниматься своим делом в 89-м.

25 марта 1995 г. Суббота

Среди немцев друг Любимова Саша – мой земляк, из переселенцев. Называет Акутику – стекольный завод, Бийск – Быстрый Исток, Буровлянку, Уч-пристань. Я от неожиданности завопил: «О-о-о!!» Оглянулись гости, испугался посол, зашикал Любимов, а у меня восторг вырвался – каких я земляков встречаю, то калмыки, то немцы. Господи! Спасибо товарищу Сталину!!

Бердяев о русском человеке: качание вечное между свинством и святостью.

«Мне так часто хамят, что я называю это деловыми отношениями». Чечельницкий на «Единственной».

26 марта 1995 г. Воскресенье

Шандор как-то сказал Шкатовой:

– Любимов так грубо разговаривает с женщинами, что всякий уважающий себя мужчина должен сделать ему замечание.

А он замечание делать старику не может и поэтому не приходит. Ему неловко присутствовать при этом.

Панину разбили машину. Баба с ребенком въехала в него и всю левую часть, крыло, две двери... Зачем-то я по доброте свою машину предложил, дескать, бери и катайся. И он приехал в театр и взял. Но у меня ощущение, что он виноват – никогда не уступит, не пропустит. И тут не пропустил женщину с ребенком. Это ему и гаишник заметил. А Панин поехал в троллейбусный парк свидетелей собирать. Зачем я ему с утра такой подарок сделал? Бойся первого порыва – он благороден.

27 марта 1995 г. Понедельник

Сегодня тень театра и день рождения моей тещи, Марии Александровны. Дала Тамара телеграмму.

Надо же, какая описка – «тень театра»! В самом деле от нашего театра осталась тень, и ничего другого.

28 марта 1995 г. Вторник

У Шкатовой сведения, что в стане Губенко полное разложение. Жукова пьет, Лукьянова стоит за буфетной стойкой, Нинка при больном Леньке, а Колька не пользуется авторитетом. Разложил и не созидает.

А мне говорили, что они вынашивают план объединения под началом Губенко. Потому что на сегодня Любимова нет, он никто, Немо. А они ждут только его отъезда. Для тех, кто варит кашу, и Губенко – уже отыгранная карта, они под объединение... Завтра мы проснемся, а здесь – казино, кафешантан.

30 марта 1995 г. Четверг

Денис:

– Нет, папа, мама не хочет, не разрешает Любимову Никите встречаться с Леней – он болен, не хочет видеть никого. Старец, архимандрит Кирилл сказал Лене, что, если он все бросит и свое сердце Богу отдаст и полностью уйдет в церковь, – мама спрашивает: «Что, в монахи, что ль?» – «Да не в монахи, а все оставить, сердце и любовь отдать Богу!» – то он вылечится и будет совершенно здоров. Но даже ради спасения физического не смог это сделать. Такие авторитеты не смогли его убедить, а что я... со своими жалкими... со своей немощью... Нет пророка в своем отечестве. Я для них... Мне очень тяжело с ним разговаривать.

31 марта 1995 г. Пятница. Театр, репетиция

Вчера – презентация Славянского фонда в «Русской тройке». Первая тусовка в моей жизни.

Огромное количество богатого народа, при свечах. Странное ощущение – эти люди собираются помогать детским домам и приютам... Сколько стоит этот бал?

Сегодня с Паниным в «Автоплане» выбирали автомобиль. Выбрали цвета «мокрый асфальт». Руслан Георгиевич выбирал. В среду будем получать и фотографироваться. Заключили новые контракты. Заплатили по 518 тысяч. Я думаю, пока катаюсь на новом автомобиле, заработаю за три года на этот контракт. Продам старый, на вырученные деньги куплю гараж-»ракушку» и сделаю антикоррозийку.

2 апреля 1995 г. Воскресенье

В режиссуре Любимова, в его личности, в его воздействии на актеров есть мистическое начало, которое заложено в его колоссальной энергии, и он, растрачивая ее, тем заряжает актеров, заряжает действие, наполняет ею текст и мизансцены... Это тайна чрезвычайная. И тот, кто берет эту энергию, впитывает, черпает, кто ей открывается, подчиняется, впускает в себя – тот выигрывает. Но это тоже надо уметь, на это тоже надо решиться...

3 апреля 1995 г. Понедельник

Свидетельство. На актеров упала конструкция. Версия Любимова:

– Я дико закричал, помню... крик был слышен на площади. Прибежал из кабинета перепуганный Дупак: «Что случилось?» – «Кого убило?» – спросил я. На мой дикий крик сбежались люди.

Шопен:

– Что он врет?! Никакого крика не было. Все произошло в тишине. Было слышно, как рвались веревки... Когда всех накрыло, шеф тихо спросил: «Кого убило?»

Золотухин:

– Я помню, я сидел на галерке, на балконе нашем, и видел, как падала конструкция, один конец, другой... В тишине Любимов спросил: «Убило кого?»

Почему Любимов «помнит» дикий крик? Что он хочет этим сказать? Быть может, он и хотел закричать, и крик мог быть, но его не было, потому что был ужас, оцепенение – и это правда, это по правде психологической и физиологической... Закричать могла слабонервная девица, случайно при этом оказавшаяся. Да и то вряд ли. Кто мог сообразить в этот миг, что падает и чем оно опасно.

5 апреля 1995 г. Среда, мой день

Как рассуждал мой коллега по фонду Сорин Константин Борисович: «Оля с иголочки одета, ездит на дорогой машине. Откуда она появилась? А не заслана ли она стороной Губенко? Почему, зачем она задает такие вопросы адвокатам, так тщательно выспрашивает и вникает – она же не юрист?.. Коммерческий директор в бюджетной организации, за 400 тысяч. Что-то тут не так. Так просто она не пошла бы на эту должность. У нее далекие цели. Я хочу ее прощупать со своей стороны, и, если я пойму, если я увижу...»

8 апреля 1995 г. Суббота. «Як-42». В Саратов

Митрополит Питирим как-то не очень общается со мной. Кажется, он чувствовал, что за час перед этим Любимов представил его как кагэбэшного услужителя Тане, что приехала за мной.

10 апреля 1995 г. Понедельник

Лебедь. Глупость – это не отсутствие ума, это такой ум.

Ельцин. Наш пчеловод (вечно опухший).

Да, не хотят со мной разговаривать, и с Любимовым Вольский встречаться не стал, сослался на отсутствие времени. Ну что же, попробуем подежурить в офисе у него 12 апреля, что-то это принесет... А потом напишем гневное письмо и ему, и патрону Вольскому. Так нельзя со мною обращаться, хочу сказать я им. А кто ты им?! Просящий деньги – раз, и хотящий за счет их миллионов получить свой – два.

18 апреля 1995 г. Вторник. «Ил-86», летим в Афины

Я выучил три стихотворения Бродского. Я думаю: «Неужели я увижу „живьем“ этого человека, моего ровесника, поэта грандиозного и личность не семейную, частного человека?»

Мужики мне виски склянку подарили. А я не пью, но это для них неважно. Пока не пристают. Что же мне делать с фондом, с храмом? Но это все полбеды. Что мне делать с романом, который я пишу на Нобелевскую премию? Не пишется. Но Греция должна способствовать. В Италии я написал об Эфросе.

А хорошо, что я не пью? Хорошо. Страстной вторник, но молочную пищу ем вовсю. Дать мужикам по книжке? Джентльмены, скажите ваши имена. У меня в сумке четыре экземпляра, мужиков трое. А вдруг это бизнесмены, и они построят мне храм?..

19 апреля 1995 г. Среда, мой день

Рукопись достал и вписал вычитанное у Розанова: «пошатнутые биографии» – это наши с Филатовым биографии – и «не помню я, чем кончилась война, и кто победил не помню» – это про нашу с ним дурацкую войну, где биографии пошатнутые. Если б не его болезнь, он мог бы сделать еще много интересного, индивидуального.

20 апреля 1995 г. Четверг

«Вишневый сад» стал причиной разрыва двух великих режиссеров. Причина примитивна – ревность. Повод смешной, глупейший: «Он не выполнил моих замечаний, тогда зачем соглашался с ними?» В чем эти замечания состояли, толком не знал никто... Одно ясно, Эфрос пренебрег ими, сказав, что Любимов ничего не понимает в Чехове, а сам Любимов громко и неоднократно заявлял везде и всюду, что пьес Чехова он не любит, вот рассказы – да, дело другое. Ну так зачем же вмешиваться? На правах главного режиссера? Но соперничество и здесь было налицо. Разные режиссеры, разные методы, разные индивидуальности, да, безусловно, разные. Но так ведь и характеры разные, и воспитания не одинакового. Тогда правы те, кто говорят: одному нравится арбуз, а другому – попадьева дочка. И пошло-поехало. Ссору было не унять. Ссора вышла за двери театра и вошла было в двери Управления культуры. Но и у Эфроса там были свои дружки, не только у Любимова. На премьере «Вишневого сада» толпа снесла на «Таганке» двери. Успех превзошел ожидания. Ссора бывших друзей тому немало способствовала.

– Как чувствует себя А. Г. Шнитке?

– Плохо. Четвертый инсульт. Я понял только одно: он не хочет жить, он хочет туда... Я понял, что он жить не хочет. Он показывает туда и закрывает глаза. Воли к жизни нет.

Никто не помнит, что сказал Эфрос на 60-летии Любимова. Боровский: «У него (Любимова) фантастическая память... Но память на отрицательное».

21 апреля 1995 г. Пятница

Статья «Любимов как преподаватель русской советской и мировой литературы». Где-то это может соперничать со Сталиным – языкознание или что-то в этом роде.

После смерти Эфроса в газетах появилось сообщение, что Любимов отказался комментировать смерть своего преемника. Позже он скажет, что Эфрос совершил большую ошибку, придя на «Таганку», в это место, замешенное на крови. Какую, чью кровь он считал? Какую-то кровь кому-то отдал и Филатов в борьбе за Любимова, за Мастера, за дело его. Они поссорились из-за «Вишневого сада». Вольно же было Любимову пригнать такого Мастера к своему горну, к своей домне. Вот он и отлил пирог. Не понравился?! А зачем звал? На что рассчитывал? И зачем затеял публичную ссору? А снять спектакль не мог – скандал. Да и успех у публики, у критики и внутри труппы. И вот результат: когда одна машина стояла у подъезда, другая разворачивалась и уезжала прочь. Если у театра стоял «Ситроен», мы знали, что в театре Любимов. Если стояли «Жигули», мы знали, что в театре Эфрос. Они избегали друг друга долгое время. Хотя Высоцкий три раза сводил их в своей гримерной, чтобы они помирились. Нет, далеко зашло, далеко. И вот «Таганка» празднует 60-летие своего создателя. Предстоят гастроли в Париж. Гастроли организуют и поддерживают коммунистические структуры. Любимов награждается Орденом Трудового Красного Знамени. В театре шумно. Труппа сидит на полу, на афишах знаменитых любимовских спектаклей. Праздник, победа, удача, впереди – Париж, огромное, месячное турне. Бренчат гитары, работает дешевый ресторан. Это актрисы под капусту и соленые огурчики наливают именитым гостям по шкалику водки. Пьянство коллективное еще не запрещено. Любимов разгорячен. Только что знаменитый поэт Вознесенский преподнес юбиляру огромного глиняного раскрашенного Петуха Петровича. Держит его в руках, говорит разные слова и заканчивает: «Чтобы в ваших спектаклях никогда не было пошлости и безвкусицы!» – и расшибает вдребезги Петьку об пол... Лихо! Лихо! Мало кто понял метафору, но – лихо. Может быть, Андрей Андреич намекал Мастеру на живого петуха, появляющегося в «Гамлете»... раздражал его живой петух в трагедии Шекспира или просто ради хохмы? Подвернулся ему где-то на базаре петух огромный, глиняный, и решил поэт пошутить – ради красного словца Андрей Андреич и поэму мог загнуть. Но вдруг среди грома, шума и веселья образовалась та самая звенящая тишина. Она образовалась не сразу, а с первым шепотом-известием, что по маршу лестницы поднимается Эфрос и с ним два-три его артиста. Эфрос поднимается в логово к своему врагу, сопернику, жуткому скандалисту. Он поднимается... он приближается. Театр замер, обмер... что-то будет, что, думали все, может выкинуть в первую очередь Любимов – вот чего боялись знающие о конфликте. Эфрос подошел близко и тихо-тихо, но точно ставя слова в ряд образной формулы произнес: «Юра, я хочу в этот день подарить тебе то, что ты так не любишь и что так хочешь и стремишься иметь» – и подает ему старую книгу. Юра разворачивает и читает: А. Чехов, «Вишневый сад». И Юра поплыл. Он заплакал. Хотя он ненавидит у мужчин, у артистов слезы. Слезы – это сантимент, который надо задавить сразу, как гаденыша, в зародыше.

«Не помню я, чем кончилась война... Кто победил – не помню». Должно быть, Эфрос. Через десять лет после того, как «Таганка» «Гамлетом» взяла в Югославии Гран-при, Эфрос сделал дубль и взял Гран-при «Вишневым садом» на Таганке. К сожалению, уже без Высоцкого. «Милый Телемак, Троянская война окончена. Кто победил – не помню. Должно быть, греки – столько мертвецов вне дома оставляют только греки».

Почему Любимов изменил свое отношение к Вознесенскому? Не потому ли, что ему объяснили и прочитали Бродского, а Бродский – против всех поэтов Совдепии? «А я с ним. И с Максимовым». Почему не рассказывает Любимов о своем визите к Солженицыну в Москве? Надо завтра попытать на этот счет Боровского. И ходит, кстати, рядом Боровский по земле, просто гений, простой театральный гений, связавший жизнь свою с Любимовым.

Как-то в машине моей, в «Москвиче», при Панине Любимов сказал: «Ты со своими записями умней становишься». То есть он хотел сказать, что, записывая за умными людьми (за ним, к примеру), я сам становлюсь умнее. Ну что же, пусть будет так. Я становлюсь умнее? Не знаю, но что так писать не умею, как раньше, когда был глупее, – факт. Я был смелее и... всё. Смелее. Сейчас удовлетворяюсь быстрее, смиряюсь. Но, слава Богу, миновало меня то состояние, про которое точно Беляев подметил: «Несостоявшееся, отсюда жалкое, все критикующее, самосъедающее...» Уж лучше паясничать, водку пить, баб любить, веселиться и не корпеть над бумагой или ролью. Вышло, не вышло. Не вышло – бросил и не переживай! Иди дальше, вернее, живи сегодня, потому что завтра может не наступить. Поэтому, В. С., жди спокойно 16-го числа, а 17-е вообще твое.

Но неужели она, эта поэтесса из Таллина, права – надо было жить скучнее, но сделать, то есть написать больше. Это она про премию Е. Рейна, и, кажется, это вообще Рейновы слова. «Надо было жить скучнее». Неужели они веселее жили, чем мы? Но мы жили и прожили довольно скучно. Вот только не прозевать бы возраст Магомета. Возраст Христа прозевали.

Завтра суббота. И Пасха потом. Сегодня прошли мою сцену, и завтра на репетицию можно не ходить или сесть в углу с бутылкой воды и читать.

22 апреля 1995 г. Суббота

Завтра день рождения театра – 31 год. 30-летие мы встретили в Париже. Через год – мы в Афинах. Привез ли я деньги какие из Парижа? Конечно, привез. И книг много продал. Теперь мне надо освоиться здесь. Найти магазин с русскими книгами и сдать на комиссию.

25 апреля 1995 г. Вторник

Идет репетиция.

Маша:

– Хорошо пели 23-го. Но тебе не показалось, что Юрий Петрович был какой-то грустный?

– Да, Маша, показалось. Но он много выпил вина. Возраст. Как ни крути – с ярмарки.

Уже три месяца он один... Какой-то бульон в Москве готовила ему с собой сестра. Квартиру он сдает. Надо полагать, какие-то важные расходы он оплачивает и Никите, и сестре.

И вот сейчас... а что дальше?! Была борьба с властью, с партией, за будущее России. Сейчас и этого нет. Политическая возня вне эмиграционных ячеек. Не у дел многие, в том числе и он. Бродский может написать еще книгу стихов.

Хотя он может уже ничего не писать. Ему можно попробовать вернуться в С.-Петербург. Хотя он уже был в России, видел и возвращаться не хочет. Нобелевскую он получил...

А у шефа нет того признания. Два месяца он отсидел в Москве без всякого шума, без всякого навара. А выйдет ли «Медея»? Она выйдет, но шума не произведет. К сожалению.

И эта глава, да и вся повесть неуклюжая и громоздкая будет оправдательным документом моей жизни – неуклюжей, серой и не очень веселой. Жить скучнее нельзя, а сделать больше – что это вообще значит? Получение Нобелевской премии за «21-й км» я назначил на свое 70-летие, а проживу я по цифрам 73 года, по лермонтовскому цифирию.

Я очень жалею, что не оставил Денису письмо для Филатова. Но что бы я в нем написал? Что, дескать, давай, Леня, мириться? Или – ты прости меня, а я тебя? Какая-то нелепость. В чем я перед ним виноват? Или перед ними?

Да что, собственно, возвращаться к этим протоколам. Мы виноваты все, что так случилось. Но это же проще всего – сказать, что виноваты все, а значит, никто. Осудим друг друга и помиримся.

Ну, попросим мы друг у друга прощения, ничего не требуя взамен, не ожидая никакой выгоды, ни материальной, ни нравственной. Чтобы жить спокойно. А очень тебе беспокойно, да?!

29 апреля 1995 г. Суббота. Афины

А когда я стал самим собой? Когда я стал становиться? Что-то очень важное произошло с кровью, когда я взял гранки первой повести в «Юности» с рисунками мамы, очень похожей на Ию Саввину. Я еще боялся, что Шацкая по этому поводу скандал мне учинит. Тогда что-то произошло.

Мне было 32 года, то есть 22 года назад. И что произошло за эти 22 года? Да ничего, если, конечно, не считать Сережи и теперь Оленьки-внученьки, а хотелось доченьку. Не получилось. Но я отвлекся. Вот я стал самостоятельным, самим собой. А до этого разве не был я самим собой?! Разве в Тарусе, когда снимался «Пакет», когда приезжала ко мне Нинка и мы спали в сарае, катались на лодке в дождь... разве я не был счастлив, и жизнь разве не казалась мне подарком и блаженством? Еще не было Дениса... Его так хотелось, о нем так мечталось... и вот уж он – отец.

Я помню эту Тарусу очень хорошо... А разве июнь 88-го года не принес мне силы жить, выжить и удариться вновь в мечтания? Опять захотелось жить и что-то делать... А разве не был счастлив я, когда ловили на озере у цыгана рыбу с Тамарой, в Кижах, и я ругался страшно, но весело? Нет, хулиганил я, конечно, много. Надо было жить скучнее. Но сделать больше... Нет, жил, как умел... да не жалуюсь я и сейчас, просто разбираюсь с самим собою. И как-то отчетливо захотелось мне скорее к жене перейти. Я был с Тамарой счастлив. Зачем Бога гневить? И переезд на Академическую, и доставание мебели и паласов – все это составляло круг забот счастливых. Так что же произошло? Отчего сейчас так грустно, так безнадежно?

Что мне самому себе заказать, какой рубеж назначить, чем наградить себя, за что уважение и самость вернуть? За «21-й километр, или Покаяние»? Надо бы хорошо написать. А сегодня надо перейти. Как это случилось? А случилось это так. Историйка подловатая. «Отчего же ты плачешь, ива? Одинокая и ничья...» Одинокая моя, бедная Тамара. Ее одиночество жуткое. Но я о ней хорошую главу напишу, о моей несчастной жене. Господи, спаси и сохрани ее! Какое роскошное занятие – читать Терца. И что же это Солженицын так вляпался?! Не разобрался или приревновал все-таки... или почувствовал, что теснят его?..

А теперь я в номере, под подушками каша варится. Это называется обед. Оксана Раздобудько не звонила вчера, к телефону-то я подходил, трубку-то между глотками виски я поднимал. Прочитала ли она книжку мою? Любопытно, как она к ней отнесется... Она гордится тем, что делала о Высоцком первую книжку в кинопропаганде. Ее «святые» чувства к нему может моя книжечка оскорбить, обидеть ее память о нем. «Я его очень любила, для меня... в моей жизни это была такая поддержка. Я его любила, но не таким», – слышится мне. А может быть, я преувеличиваю.

Скрипи, скрипи, мое перо. Десять дней, как мы в Афинах. Ну и что?! А ничего.

30 апреля 1995 г. Воскресенье

Еще она говорила о том, что или все надо шифровать, чтобы читателю доставляло удовольствие разгадывать, дешифрировать и радоваться: «А, дескать, понял, вот это кто... вот это где...» Или уж, поскольку Любимов, Эфрос – все открытым текстом... Ну, тут вопрос серьезный, хотя для меня мало значащий. Так ли сяк ли – это роман моей жизни, печатать я его долго не соберусь, он еще только летит к развязке.

За стеной Шопен гитару теребит, Высоцкого поет.

1 мая 1995 г. Понедельник

И день вчера не прожит зря, если осознать, что для России что-то сделано – концерт для вымирающих в Русском доме русских. Это – богадельня в прямом смысле. Церковь Серафима Саровского. Много стариков, многие не помнят русскую речь, многие не освоили греческий, прожив здесь всю жизнь. А внуки тем паче с русским языком не дружат. И из всего это самое разрушительное. И, конечно, как сложится жизнь у многих из нас – о том лишь боги знают, как говорили древние. Фантастическая мысль: не придется ли жизнь свою доживать в этом доме кому-нибудь из нас? Вот какая штука. Еще какая-нибудь очередная Чечня, и побежит русский люд уже с родины своей, физического ища спасения в каком-нибудь таком Русском доме. И надо его содержать и поддерживать. Раз есть русский уголок, раз когда-то приобретена эта земля, раз стоит православная, русская церковь, надо развивать связи. И помогать им.

А веселье за стеной продолжается. Может быть, и зря, что я не там. Это редко теперь бывает, когда мы видим выпивающего вместе с нами шефа.

7 мая 1995 г. Воскресенье

Был в храме. Торжественно, красиво, много детей – праздник, а я мучаюсь. Почему все живут лучше нас?! Почему мы самые нищие и нас уже никто не любит в мире?

8 мая 1995 г. Понедельник

Беляев о Любимове:

– Я спросил у него в лоб: «Хотите вы работать в Москве или нет?» – «Нет, не хочу». Я испугался честности, прямоты и краткости ответа. «Не хочу, и отстаньте от меня». Это была искренность без объяснений, дополнений и пр.

Да, а мы копья ломаем. А он не хочет работать в Москве, а мы просим (давно), умоляем, заманиваем, говорим: «Но мы же ваши, ваше дело, ваша честь...» А он просто не хочет – и все.

Как бы в самом деле уберечься от пошлости в этом странном повествовании – о себе, узнаваемом, и в таких выражениях? Что-то подпахивает Лимоновым! Как бы тут не сделать ошибки. Но ведь были же «На Исток-речушку», «Дребезги»... В конечном счете он подскажет ориентир.

А за стеной, за стеночкой Шаповалов с Трофимовым гудят, кричат, вино пьют, ржут, хохочут – талантливые, очень хорошие артисты. А я мучаю тетрадь, руку и себя.

Я погряз в своем «21-м км». Но сейчас, просматривая накопившийся материал, думаю, что снова уже кое-что есть для какого-то, может быть, странного, но произведения, а «Бритва» все должна связать. Боязно, что не хватит времени с моими темпами. «Настоящий писатель должен работать по 10 часов в сутки». Разве я работаю столько?! Нет, я что-то из Греции увезу. Развязку романа ты увезешь, подлец!

9 мая 1995 г. Вторник

У Розанова была какая-то книга на кухне – книга учета: приход, расход, чтоб к 1-му числу у него вышло по нулям, чтоб не залез в дальнейшие долги. У него были, а у меня – нет. Но у меня их и быть не должно, потому что отдавать некому, кроме меня, да и не умею я жить в долг, хотя при какой-то хитрости теперь это возможно – наращивать капитал за счет процентов. Но я и не люблю брать в долг, как, впрочем, и давать.

10 мая 1995 г. Среда, мой день

О Любимове. Да, он не хочет работать в Москве по многим причинам – обиды, невнимание, отсутствие семьи и должного заработка... Много, много... Но он поставлен судьбой в обстоятельства, которые буквально заставляют его работать в своем театре, и эти обязательства находятся в глубине его совести, долга, чести, подсознания и памяти потомков. А то, что он не хочет... А почему он должен хотеть работать в этом разнузданном бардаке – назовем это плохо – «государственной стране», от которой только что название сохранилось Россия? И все-таки она – мать. И он не может это не понимать, говоря пренебрежительно «в вашей России», на что Агапова тонко, лихо реплику подала: «А в вашем Израиле...» Он сделал вид, что не услышал, потому что Израиль он ненавидит (опять же – во сне не признается) гораздо больше, чем Россию. В России он ненавидит государство в его теперешнем виде и правителей в их теперешнем состоянии. Но на вручение медали он не поехал. Хотя наверняка был извещен. Ему принесли на дом – в «Мегаро». Думаю, очень может быть, что День Победы отмечал он в посольстве Израиля. Или сидели с Боровчиком и Глаголиным в апартаментах, пили водку и смеялись над артистами. А вручение медалей было в 18 часов вчера, 9 мая, в посольстве России. И он не оказал чести даже послу. Чтоб, не дай Бог, Катя не узнала. Господи! Прости его, грешного. «И не забудь про меня».

Да, конечно, мой рацион и режим питания может показаться кому-то жлобским. Продиктован он экономией средств и времени на его приготовление. К тому же я всегда ем, впрочем, как и сплю, в одиночку. Но крестьянская мудрость, хотя это, как выяснилось, мудрость и Лужкова, подсказывает, что правитель и ответственный спортсмен, выезжая на гастроли в другую страну, берет с собой то, что он ест дома, к чему его желудок и кишки привыкли. Без риска быть отравленным или самому бросить свой желудочный тракт на растерзание чужеземным яствам и питью. Так вот, берутся 5 столовых ложек «Геркулеса», кипятится 250 г крутого кипятку, в котором молниеносно растворяется половинка бульонного куриного кубика, где и соль, и перец и пр., – и быстро этот раствор в кастрюльку с хлопьями. Накрывается крышечкой, обувается в целлофановый пакет, лучше двойной, пеленается кастрюлька в большое полотенце и прячется в твою постель под две подушки и одеяло. Максимум через 10 минут каша готова и горяча. Вынимается из холодильника один помидор, моется под краном и дольками мелкими нарезается в пепельницу, потому что сервиза нет под рукой, солится по вкусу и уплетается с кашей. B это время стакан, освобожденный из-под бульона, уже вскипячен вторично и в нем уже плавает пакетик чая или кофе. Вот вам завтрак туриста или обед артиста. К чему этот вышеозначенный совет я облек в форму трактата? Потому что в группе нашей случилось второе отравление едой. На сей раз у Любеньки. С температурой. А второй Медеи у нас нет. Слава Богу – два Ясона. И никого сия чаша... никто от нее не застрахован. Пронеси, Господи! Это что касается здоровья. Ну, а об драхмах я и не говорю. Заказать, чтоб из Москвы привезли «Геркулеса» коробку. Сегодня начал вторую, а прожиты всего лишь 23 дня. Осталось 20. На вторую половину пошло.

Лена:

– Мне как-то неудобно... Ну как я буду предлагать тебя? Я боюсь за твой имидж.

– А ты не бойся. Я работаю на унижение. Я стою и продаю свои книжки. И Есенин продавал, и другие...

Я продаю свой товар, мною произведенный. Мой имидж – вечность. У меня корона с головы не упадет. Я с ней родился, а не купил и не отобрал. Поняла, дура!! И вы все, говнюшки. Я пишу роман. Боюсь, кто-нибудь спи... и выдаст за свой с моих слов. И потянут меня на всякие разборки. Тоже, впрочем, неплохой сюжетец.

11 мая 1995 г. Четверг

Последняя заточка карандашей. «Настоящий писатель работает по 10 часов в сутки», – говорил Ю. Казаков. Я проработал 12. Ура!

Бравина ее фамилия, Ольга Бравина. Это я думаю о Русском доме. В разное время по разным мотивам оказались русские в этом доме. Меня не интересует сейчас их политическое прошлое, меня интересует, чтоб этот дом усилился бы русским влиянием. Каждый из нас или из детей наших может там оказаться. Прежде всего надо навести в доме порядок в документации. Чтобы все документы были точно переведены на русский язык. Чтобы в церкви Серафима Саровского служили священник из России и хранитель. Со временем он изучит русский язык. Какую-то конспекту я составляю для будущего письма послу. А был ли там посол наш? Русские здесь так разрозненны. Но в этом-то можно объединиться и отстоять уголок России для престарелых. Это замечательная великая традиция – богадельня, богоделание богоугодного дела.

12 мая 1995 г. Пятница

Счастлив тем, что заставил себя написать письмо российскому послу Николаенко Валерию Дмитриевичу по вопросу Русского дома и русского кладбища. И убежден, что письмо мое не пройдет мимо ушей посла, – кто-нибудь да услышит.

Оказывается, и у Любимова такое же расстройство желудка. Да что же это такое, ведь это, стало быть, с каждым может случиться! Когда же мне ждать на себя этакой напасти, не приведи Бог?

Жить надо уплотненно и не так долго. Пушкин, Высоцкий, Даль, Юра Богатырев... Даже смерть Эфроса в каком-то смысле «вовремя» – на каком-то несчастье с «Таганкой».

15 мая 1995 г. Пятница

Бродский не приезжает, и мое пребывание в Афинах обессмыслилось с точки зрения автографа.