Текст книги "На плахе Таганки"

Автор книги: Валерий Золотухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Проезжая Смоленское, завернули к строящейся церкви. Деревянная, из брусов, легкая, и заболело от зависти сердце.

Уже купола вывели и кресты поставили. Есть еще мастера на Руси – рубят церкви. А потом подумал: торопятся смоляне. Не ровен час, не дай Господи, подожжет какой-нибудь коммунист, партократ. Ведь сказал сегодня ветеран с планками, разобравшись в афише: «А... это Ельцину!» – И прочь от стола.

11 сентября 1992 г.

Что делать с Америкой? Возникает она с 10 октября сроком на 25 дней. Преступление терять ее. Неизвестно ведь, что будет с рублем дальше.

16 сентября 1992 г. Среда, мой день

Я предложил и уже объявил семье, что пить я не буду до 17 мая 1993 г. День – премьера в Вене «Доктора Живаго». За это время я бы сыграл Версилова, съездил бы в Америку, сделал бы вчерне роль Живаго, потом – Япония и премьера в Вене. Не говоря о том, что я бы написал «21-й км», над которым вчера была произведена эксгумация – выкопаны трупы и оживлены. Год назад я закопал под деревом ее и свою фотографии – похоронил роман.

Пишем письма в инстанции против раздела театра, репетируем «Подростка».

17 сентября 1992 г. Четверг

Страшная роль – Версилов! Во что я впутываюсь? В серьезное дело. Господи! Научи разумному действию. Отказаться уже нельзя – я дал мастеру слово, что буду готов, технически хотя бы. Надо взяться, надо не терять времени, хотя бы текст выучить и мизансцены. А там, как в старом театре, под суфлера и как накатит. Теперь – спать.

Я хочу себя испытать. Я хочу поунижаться – сяду у машины и поставлю стул. На него положу журналы и буду кричать: «Покупайте специальный выпуск „Литературного обозрения“! Только у Золотухина!»

Нет! Пока нет, думаю я. Я не смог переступить стыд и страх. Табуретку я вытащил, поставил у довольно оживленной прохожей части. Положил на нее штук 10 журналов, срывающимся, стыдливым голосом выкрикнул:

– Покупайте у Золотухина!

Кажется, я в этот момент зажмурил глаза. Никто не обратил на мой писк внимания. Кое-какие недоуменные взгляды я уловил. Люди проходили понуренные, с тупыми выражениями лиц... Мне стало стыдно предлагать за 100 рублей эротику с утра моему голодному народу. Я подхватил табуретку, под мышку журналы – и убежал. Я не смог поступать как сын моего героя, подросток Аркадий. И обидно, что стало стыдно и я не смог переступить и победить себя. Но первый шаг или полшага, во всяком случае, я все-таки сделал. Так что я надеюсь эксперимент продолжить, но надо кого-то все-таки взять для поддержания штанов.

Тамара Мих.: «Вечером видела я Ф. У него что, какой-нибудь юбилей? Ш. такая некрасивая, лицо такое простое... Она что, не может сделать подтяжки? Он такой неухоженный... Он опускается с ней. Какова жена – таков и муж. Я это очень хорошо вижу. Ему надо быть таким холеным».

Я пытался возразить: дескать, когда надо, он бывает холеным. «Нет-нет, она не следит за ним...» А я с ужасом думаю о себе, гляжу на себя ее глазами. Что же она обо мне-то в таком случае думает, мисс Круиз?.. (Была она в круизе по Средиземному морю и стала победителем конкурса мисс Круиз.)

Она предала свою красоту. Во что она превратилась, чем она занимается? Играем «Преступление» – она ходит, как Ниловна по фабрике, и всех агитирует: голосуйте за раскол театра. Часто разговор в разных местах и с разными людьми заходит о Шацкой.

А вот что говорила Маша Полицеймако, которая (и первым это заметил шеф) замечательно похорошела:

– Я должна тебе 50 рублей, ты знаешь об этом. Я помню. Я все помню, у меня память знаешь какая! 20 лет назад ты размашисто дал мне 50 рублей и сказал: «На, Маша, и никогда не возвращай!» А у меня тогда такое было положение... И вдруг 50 рублей, целое состояние! Я теперь могу тебе отдать. Хочешь, я отдам тебе 100 руб. А еще помню, ты мне купил портрет за 25 рублей, он висит у меня над кроватью. Отдать?

– Нет, зачем же ты столько лет молчала, ты вернула мне к себе уважение некоторое. Как говорит Версилов: «Мы все еще были тогда молоды и поступали иногда хорошо».

25 сентября 1992 г. Пятница

Езжу на Десну, договариваюсь о домике с оградой. Хочется затеять капитальное строительство, а не сарай для лопат. Но денег нет, а жить в кредит – это такой хомут опять на себя надевать!..

28 сентября 1992 г. Понедельник

Вчера целый день были с Луневой <Лунева Татьяна – друг дома.> на Десне. Господь послал мне чудесный день – я работал на земле, копал, рыхлил, сажал. Мы посадили 10 кустов черной смородины. Думал, сегодня не встану, так намахался ломом. Ан нет – как с гуся вода.

11 октября 1992 г. Воскресенье, г-ца «Волгоград»

В Москве Любимову министр культуры вручил значок «Народный артист России» – указ Ельцина. «К сожалению, благодаря поведению некоторых моих учеников я не мог встретить свое 75-летие в своем доме. Я не мог прийти в свой дом. Я изгнан из своего дома...» Выглядел он ужасно. Грустный, опущенный, удрученный. Я представляю, как возмутятся этаким поворотом Любимова Губенко-Филатов и др. Я понимаю, что он может так чувствовать себя – ему противно входить в дом, где его так оскорбили, где его не чтут, не уважают поголовно и открыто и нагло ведут войну на выживание из собственного театра. Ответ у них простой и ясный – его нет в России, он руководит по телефону, театр сдан в аренду, продан.

19 октября 1992 г. Понедельник

Я провел Пушкинский день в выяснениях во мне лермонтовской крови. Скажем, артист Валерий Золотухин – двойник Лермонтова. Сибиряк из крестьянской семьи. Но откуда его предки приехали в Сибирь? Ведь та заселялась в основном после 1861 г.

Если отбросить ханжество, то потомки внебрачного сына (или дочери) Лермонтова имеют такое же право гордиться славой своего предка, как это делают официальные потомки других великих русских писателей.

20 октября 1992 г. Вторник.

Гипотетический потомок Лермонтова. Я перепишу «Дребезги» под этим углом. Я переделаю свою биографию.

21 октября 1992 г. Среда, мой день

День Павла I. Соперничество и зависть, вот что ясно отражается в тексте письма Л. Ф. Если бы я внезапно исчез с лица земли, испарился или был взят в космос инопланетянами, Ф. был бы рад, и для него это было бы лучшим исходом в его срамном положении. А еще, мне кажется, он мне мстит за Ш., что я ему подсунул этакое и жизнь ему собачью устроил. Это ведь неспроста в каждом интервью – «моя жена», «мой сын». Сын уже взрослый, живет с бабушкой. Как они покупали у меня сына! «Давай, дескать, дай согласие! Леня усыновит его, даст ему свою фамилию. Ты будешь избавлен от алиментов». Хуюшки Вам, Дунюшки.

Шнитке вошел сгорбленный, поддерживаемый под руки, волоча правую ногу. «Я хотел послушать, кого не запомнил, не вспомнил...» В конце всех поблагодарил и сказал, что будет много думать об этом. Господи, продли дни его в здравии на этой грешной земле!

Ф. зажался, как говорит Иван, в сцене «у вас, барон, есть дети?». Наступил мне на реплику, переврал текст. «У тебя была возможность поиграть с ним, но ты упустил». Нет, я думал и хотел... а потом решил: не надо, пусть, зачем на сцену вытаскивать наши подтексты, так близко лежащие... Вполне с меня достаточно, что он засуетился. «А ты, мне показалось, весьма правдиво ему влепил: „Барон, вы лжете!“ Нет, почему же показалось? Правильно. „Вы лжец!“ Зачем я это все пишу?! Пора бы бросить эту тему. И слава Богу, что я не вывесил ему ответ. Но он готов, и с меня довольно сего сознанья.

Если Лермонтов родился в 1814 г., а погиб в 1841 г., то Валерий, родившись в 1941 г., должен умереть в 2014 году в возрасте 73 лет.

«А историю царевича Алексея я вам, сударь, все-таки пришлю». Это я к тому, что Денису я пошлю и письмо Филатова, и версию про родню с Лермонтовым. А Лермонтов родственник Байрону, так что родня у меня хорошая может обнаружиться.

Золотухины – я ведь ничего не знаю о них! Вот порода, самая что ни на есть скрытная. Двоюродные братья молчат, Иван молчит. Помнит ли он, видел ли он бабку Елену Александровну. Что он слышал? Кое-что ведь может и Катя знать?! А вдруг мы найдем лермонтовские корни! Сохранились ли какие воспоминания о деде Илларионе у антоньевской братии? У Новичихиных надо поспрошать. Изысканием Илларионового корня надо заняться, пока живы те, кто мог бы что-то помнить.

25 октября 1992 г. Воскресенье

Меня больше тянет к чтению вокруг романа, чем собственно к самому роману. А роман надобно изучить досконально, так же как стихи Бориса Леонидовича. Это будут мои университеты к 52-му году моей жизни. Кстати, сегодня в Театре эстрады собираются поэты, кто поет под гитару.

Как-то попал я недавно на Л. Долину и получил удовольствие, опыт. Поразился обилием публики, сравнительным обилием, атмосферой – каминной, осенней, покойной, лирической, теплой. Долина подарила мне книжку. Этот вечер я отметил, как работу над Пастернаком, в копилку образа. Будто бы Ивинская вчера была показана по ТВ. Если так, ее надо найти и взять у нее автограф.

27 октября 1992 г. Вторник. Театр

Я не понимаю Глаголина. В такие напряженные, ответственные дни театра он к вечеру напивается и, естественно, ни хрена не соображает, уходит. Почему так поздно написано обращение совета трудового коллектива и худсовета с просьбой перенести собрание до приезда Любимова? К тому же оно сразу было сорвано Комаровской со словами: «Почему Ю. П. нас так боится, прямо в штаны наложил?» Их объявления все преспокойненько висят – мы благородные, а наши они тут же срывают. Гнусь филатовская висела почти месяц.

Вчера Колька, выходя из дверей театра после читки:

– Как жизнь, Валерий?

– Хреново, Коля.

– Что так? Почему не пришел на читку?

– Не был приглашен.

– Все желающие были приглашены.

Следом шел Филатов, сгорбившись, не поднимая головы. Вывешено обращение к Ельцину Калягина, Хазанова, Соловьева, Лазарева, Невинного. Смысл – поддержать идею разделения театра. Мы опять опоздали. Любимов просил такое письмо организовать в его защиту. Они идут с опережением. У нас нет Габец или Крымовой. Любимова по-человечески становится жаль, он один. Глаголин – дурак, не предпринимает никаких практических шагов, все советуется. И вот сегодня они могут этим собранием сильно нагадить. Поздно составляется список членов профсоюза. Поздно обзваниваются люди, да и этого Шкатова делать не хочет.

Звонил Распутин. Раньше он никогда не звонил и телефона не оставлял. Хвалиться нечем, а жаловаться не хочу – сегодня я дозвонился ему:

– В. Г., я рад безумно вас слышать!

– Я тоже. Я получил твое письмо, у меня есть по этому поводу предложение, но для этого надо встретиться.

Назначили созвониться рано в четверг. Будет он здесь весь месяц (какой?).

28 октября 1992 г. Среда, день Павла I

Предполагаемый конец света откладывается, хотя, быть может, для нас он давно наступил, да только мы того не замечаем. Открыл я дневник с мыслью о курносых. Оказывается, Живаго был курносый, а я сегодня Павла I изображаю, тоже курносого. Если я вычитаю в описании внешности Версилова, что и он был несколько курнос, это дает мне право для интересной версии.

Мне бы надо писать о собрании вчерашнем в театре, о разговоре Бориса с Любимовым, но так не хочется.

30 октября 1992 г. Пятница

Вчера был у Распутина в совминовских хоромах. Долго он меня в них не запускал. Разговор натянутый. Пришел Крупин.

При встрече мы расцеловались и простились хорошо.

Всю ночь не спал: объявление, продолжение собрания, итоги референдума о разделении театра. И крысы, охраняющие, сидящие вокруг судьбоносного ящика голосования. Почему-то меня взбеленил этот референдум. Тоска.

31 октября 1992 г. Суббота, родительская

Интервью идеолога Филатова, в которых он дает оценку нынешнему художественному коэффициенту нынешнего Любимова. «Не узнаю, не тот, не тот». Господи!

Звонил Денис. У него состоялся разговор с Филатовым. Но, насколько я понял, Ленька не дал ему говорить: «Не надо, я раскаялся, когда полетел в Израиль, но дело сделано». Они быстро смяли разговор, не начав, не объяснившись. Вторая тема Денискиного звонка более серьезная. Он собирается рукополагаться. О. Александр подыскивает ему будущую матушку, девчонку из священнической семьи. «Говорят, браки, которые устраиваются через третьих лиц, бывают иногда очень даже счастливые», – сообщает мне Денис, готовящийся в дьяконы. Ну что ж, так тому и быть – мое родительское благословение он получил. Господи, наставь его на путь истинный! Первоочередное – укротить его непомерную гордыню и готовность ежемгновенную учительствовать, а не учиться. Обет молчания, молчания и еще раз молчания нужно Денису дать.

4 ноября 1992 г. Среда. День Павла I.

Отпечатал я письмо ответное Филатову, но что-то теснит, томит, жжет (быть может, фраза про лживый язык), и не хочется ему отправлять – у него появится шанс на меня обижаться и гневаться, искать ответы на мои уколы, а жить в неведении куда хуже. Пусть томится. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Так вот пусть пока будет ужас без конца.

Перевел я все деньги с книжки на храм – за распутинские доллары.

А вчера свалилась Козьмина Софья и подарила 70 000 р. на храм. Вчера у меня появились еще один крестник – Андрей Спирин и еще одна кума – Катя Медведева.

Ох, тоска, тоска. Вот Софью Бог послал. Выручила она меня крепко с рублями. Надо бы ее как-то умаслить, отблагодарить – ездит на машине персональной, рядом охранники-коблы. Сонька Золотая Ручка.

9 ноября 1992 г. Понедельник

Рога мне подрисовали в театре, испохабили портрет на афише презентации, на листовке «Артист собирает средства на храм» замазано жирно слово «артист», и это, как говорит Татьяна, второй раз. А мне казалось, меня все любят и нет врагов у меня.

13 ноября 1992 г. Пятница. «Ил-86»

Завещание. В письме Денису я написал, что участок на Десне будет в случае моей гибели принадлежать ему.

На той квартире был сильный скандал. Катя, прочитав мой ответ Филатову, пересказала Шацкой, а та – Денису:

– Леня для тебя все, а ты...

Сильные проклятия в мой адрес. Это плохо само по себе.

На второй участок завезли блоки. В субботу, как обещал Сережа, их расставят под будущий хозблок.

Аэропорт Шеннон. Страна Ирландия. Заказал баранину на горячее. Калягин читает черный пакет. Спрашивает, в какой стадии находится дело. В аэропорту встретил украинских журналистов, они летят на фирму «Боинг». Ларисе подарил значок – украинский флаг. Я первый артист на Таганке, который признал самостийность Украины. «Вы творите историю ежечасно». Это надо же придумать, чтоб в кармане возить флаг Украины и вручить его киевлянке в Шенноне. Она не знала, что в моем кармане остался еще один значок – израильский флаг.

Летим над Атлантикой. Я обожрался. Говорят, в Америке очень много едят. Как избежать этого? Голодать – и все. И заниматься «Живаго». Я не оставил никакого письма Любимову, это нехорошо.

Меня часто посещает наваждение, ясная картина: сидящая на полу, полулежащая, не могущая дойти до кровати сестра моя, несчастная Тоня. Как она не хотела, чтобы ее кто-нибудь видел в таком состоянии, и доверялась она только матери. Я вижу ее глаза, на меня смотрящие, глаза умирающей Богородицы, сестры моей, которая научила меня, как убежать, уйти из дома, как уехать в Москву. Она упирается, нет, она, кажется, лежа, держалась за ножку кухонного стола. Боже, Боже, я за сестру тебя молю!! Потом на Павле I я вспомнил Сашу, отданную в сиротский дом. Людку убили и сожгли. Что будет с Сашей, какие в ней гены, не отразилась ли наследственная беда? Муж Саши повесился, удавился!! От Тони не осталось на земле следа. Каждый раз, выходя на сцену в Павле I, я вспоминаю ее слова: «Или ты будешь великим артистом, или великим пьяницей».

14 ноября 1992 г. Суббота. Нью-Йорк. Борт не известного мне самолета компании «Дельта»

Утром мне был устроен коллоквиум по моим «антисемитским» заявлениям, настроениям. «Говорят, вы сказали на похоронах Шукшина или Высоцкого, что его задавили, придавили». «Не пойте частушки – им тут на хрен не нужен русский фольклор, публика в основном еврейская».

Смехов: «Дружил бы я с Золотухиным, если бы он был антисемит? Я мог бы работать, встречаться на улице, но не дружить». Это очень повлияло на здешнюю публику. А так они говорили: «Кого к нам везут? Друга Распутина?»

Читаю в самолете над Америкой, летя в Даллас, в «Новом русском слове»: «Волею Божией 4 ноября в г. Клермонте, штат Нью-Гэмпшир, после продолжительной болезни на 78-м году жизни скончалась актриса Вера Вячеславовна Енютина (Трегубова), о чем извещает семья покойной». Это жена Семена Львовича Трегубова, моего первого педагога по вокалу, от которого ушел я на 5-м курсе. Сначала, кажется, уехал его сын, а потом и родители.

Жутко опухли ноги. Жутко болит справа в груди. Скоро правой рукой я не смогу поднимать тяжести. Мы приземлились в Далласе, гуляли по аэропорту. Это черт знает что – я тупо смотрю на все, меня даже не волнует, что произойдет на концерте, меня сейчас занимает только, доживу ли я до премьеры «Живаго». Жизнь прошла от одной премьеры к другой. Из метро в театр, из театра в метро. Что мне до того, что в Далласе выращивают бычков, лошадей и баранов! Все читают, и их совершенно не колышет, что у меня опухли ноги и саднит горло. Не от пилюли же снотворной, хотя все может быть. Мы жили с Калягиным на Хлобыстова. На Хлобыстова родились наши дети. Ксения старше Дениса на два года. Покойную Татьяну я помню замотанную вокруг попы шерстяным платком. Вскоре она умерла. Саша остался один.

Не помню, работал ли он еще на Таганке? В распределении «Кузькина» он означен Тимошкиным. Потом мы снимались у Швейцера в «Мертвых душах» и «Как живете, караси?». Теперь вот этакая поездка – турне. «Вас ожидает большой успех»! Господи, помоги и сохрани! Все это пройдет, и грудь, и ноги. Два месяца, как я не пью.

Борт самолета из Сан-Франциско!! Слава Богу. Изольда-Лена-Яна-Андрей... Первый концерт – все было шикарно от встречи до заключительных роз. Под фонограмму пел только «Северянина» и «Остапа». Скандировали. Одна записка – про раскол. «Что с Филатовым? Не инфаркт?» Нет! «Работают ли Хмельницкий, Жукова, Демидова?» Продал 4 книги по 15 д. и 5 кассет – по 7; итого 35. Хорошо! Одну книгу подарил. Благодарю тебя, Господи! Голос звучал, хотя микрофон был отвратительный, но на мое выступление ребята его настроили. Концерт проходил в лютеранской церкви, но не в зале, где служба идет. В зале, где проходят моления, лики православных святых – им подарили, они и повесили. Причем, как я успел заметить, рублевской иконы. С почином, Валерий Сергеевич! Теперь бы воздержаться от обжорки. Калягин вручил 100 долларов – моя цена. Бог им судья.

16 ноября 1992 г. Понедельник

Я не написал о вчерашнем скандале-истерике.

– Не надо со мной так разговаривать! – сказал Глейзер Калягину.

– Как ты со мной разговариваешь! – сказал Калягин Глейзеру.

А все из-за того, что Саша прав. Нам не было приготовлено комнаты, которая потом появилась, открылась. Нам было предложено раздеваться и готовиться за экраном, на сцене. И я как-то это принял как должное – ну, мало ли я переодевался черт знает где, как и в каких условиях, а тут за 100 долларов, Боже!! Сашка визжал страшно. Я ушел. Когда вернулся, он плачет за столом и приговаривает:

– Да что же это такое, я знаю эти еврейские штучки!

Мне жалко, что я не поддержал его как-то, хоть слово бы вякнул в защиту коллеги, но был я занят своим голосом и волновался. Так вот мне было не до еврейского скандала, хотя все это впрямую касалось и меня. Но я себя должен проверить в вопросе с синагогой. Мне нельзя соглашаться выступать там. Меня искушают. Они, конечно, не думают об этом, но дьявол не дремлет. Скандала чинить я не стану, быть может, денег не брать или переслать их в помощь Израилю, эмигрантам из СНГ? Какой-то выход мне Господь подскажет. Они не уважают мою веру, смеются над ней, так вот и должны проявиться здесь мои религиозная позиция, стойкость и существо. «Посеешь поступок...» – вот о чем надо помнить. То, что я выступаю в синагоге (деньги не пахнут), станет известно всему православному миру, и меня проклянут мои братья во Христе. Но как сделать, чтобы не срывать выступление моим коллегам и не лишать их заработка, если они других убеждений? Надо поговорить с ними и уговорить вместе всем не делать этого.

Таня Корунова, царство ей небесное. Когда увидел дочь Саши Калягина, Ксению, я обомлел – вылитая мать. Я видел Ксению трехлетней девочкой. Теперь это американизированная, умная женщина. Господи! Но почему-то, или кажется мне, на лице печать страдания, отметка трагедии, затаенная печаль, одиночество. Или я фантазирую?

А синагоги, мне кажется, не избежать. И компромисс будет, наверное, в том, что эти 200 долларов надо перевести на храм в Быстром Истоке. А что делать?! Устраивать шумиху?

Распутин В. Г. – враг № 1 еврейского народа здесь.

– Правда, что ты был парторгом «Таганки»?

– Если я не был никогда в партии, как я мог быть парторгом?

– Ну так скажи об этом перед началом.

– Да ты с ума сошел!! Объяснять каждому... а завтра скажут, что я мальчика еврейского мучил.

Господи! Спаси и помилуй нас, грешных. Благотворительность истинная анонимна. Да, так-то оно так..

Пятнадцать тысяч русских в Бостоне – сто с небольшим пришли на Смехова.

17 ноября 1992 г. Вторник. Даллас

Ходили по Далласу. Место гибели Кеннеди. Мне кажется, я знаю это место наизусть по многочисленным чертежам и картинкам его последнего маршрута. Я вспоминаю «Голос Америки» на Пальчиковом переулке из старого приемника, хриплый, взволнованный, прерывистый... Жизнь моя с Нинкой только начиналась... и так глупо заканчивается грязным скандалом с ее нынешним мужем.

Идет третий концерт. Я снова в первом отделении и недоволен, куражу не было. А синагога – это что же такое? Это какой-то культурный центр. Это актовый зал. Нормальный концертный зал, радиофицированный, а то, что собственно синагога, – отдельно, и я там не был. Так что мои мучения относительно и процентно верны. Книги не идут, как позавчера, и кассеты тоже идут плохо. Если будет так, буду стоять за прилавком сам. Книги-то уйдут, а кассеты назад не повезу.

18 ноября 1992 г. Среда, мой день

Народу вчера, в общем, было мало, мы сидим на хвосте у Кобзона, который собирает пенки.

Розенбаум пел в синагоге, в камилавке. Вспотел, снял камилавку и стал вытирать ею потную шею свою и морду. В антракте послали гонца за водкой – пока не выпил, второе отделение не начал. В другой синагоге опоздал на полчаса, народ разошелся, остались 5 старух. «Вы будете петь?» – «Да, я буду петь». Он пел, и администратору пришлось заплатить всю аренду, 350 долларов.

Мне Элла нравится своей открытостью и деловитым умом. Но обуза мы ей, конечно, страшная. Возмущалась она и Евтушенко: «Я, я, я... самый гениальный поэт, самый гениальный режиссер, самый сильный мужчина!» Хвастался молодой женой и маленьким сыном. Эка невидаль – молодая жена знаменитого человека, любая девка выскочит. Люди работают, мы их вгоняем в копеечку. Но мы даем им интеллектуальную пищу и пищу для разговоров. К примеру, Золотухин оправдывался, что он не был парторгом, что не состоит в «Памяти» и не отчисляет им деньги. Но они все равно не верят: «А то бы он поехал!..»

А дальше что? А дальше – тишина. Дети за два-три года забывают русский язык и не хотят разговаривать на нем, потому что кругом все американское и будет такое же в будущем, и всегда. Зачем им воспоминание о русском, о России? Да они и не помнят, и гонят его!

И что я хочу от них?! Они становятся другим народом, они, если хотят тут жить и размножаться, должны наполнять себя другой культурой, другими знаниями, они должны усвоить другую историю, другую родословную. Израильтяне, мне кажется, гораздо будут ближе к России. А здесь нет. Поэтому (отчасти поэтому они отторгают книгу на русском языке) они когда-нибудь оценят мои «Дребезги». Там много знакомых имен, и ностальгию они будут сильно поддерживать. Если израильтяне не будут выставлять себя великой нацией, избранным народом...

19 ноября 1992 г. Четверг, раннее утро

Иван Дыховичный получил премию за «Монаха» – 30 000 марок, что ли. Вышел – напротив фирма «Мерседес». Сел в новенький «Мерседес» и уехал. И сейчас ездит.

Дал Регине адрес – а вдруг пришлет фотографии. Хотя зачем все это?! Я тоскую по своим яблоням, я тоскую по мощам Сергия Радонежского. И я буду называть свой народ великим и страну Россию – несчастной, но избранной, несмотря на убедительные речи космополита, еврея по матери, выросшего среди евреев Калягина Саши.

Любимов и еврейство. Вчера за столом у Димы Р. рядом оказался молодой человек.

– У меня на Таганке работает дядя.

– Кто? Кем?

– Юрий Любимов. Его мать и моя бабушка родные (двоюродные) сестры. Передайте ему, что Петя и Таня живут хорошо. Он пугал нас Западом, говорил, как трудно здесь. Так вот, просто передайте, что Петя и Таня живут хорошо. И материально, и морально нам здесь хорошо.

Конечно, есть у Любимова еврейская кровь, только сколько и по какой линии? Дима Рашкин через этого племянника может дать полную картину, полную или частичную родословную. Этот молодой человек должен быть в середине декабря в Москве почти месяц. Я пригласил его к дяде в гости на Таганку.

Солт-Лейк – это дыра, в общем-то. Выступали мы в русской церкви под иконой Богородицы с маленьким Спасителем во чреве. Толстовский фонд. Антиохийская церковь. А город – столица мормонов, новая религия. В их храм зайти труднее, чем в Кремль. В этот город попадают те, кто не доказал хорошо, что он достаточно страдал в России. Описывать свои страдания и притеснения, издевательства, доставать справки из психушек, доказывать кагэбистские слежки, надругательства – это особая школа, особый дар. Некоторые умельцы так владеют этим жанром, что пишут за других и неплохо зарабатывают.

Второй дискомфорт, что я чувствую себя в тени Калягина. К нему интерес – «Тетка Чарлей», «Механическое пианино». Он называет это лучшей киноинсценировкой по Чехову. Версия идет от Брука. К тому же у меня все время не звучит голос, я не могу попеть так, как когда-то, и боюсь «Живаго», боюсь Шнитке. А к кассетам моим нет никакого интереса. За книги я не боюсь, они уйдут. Вчера – две книги и одна кассета – 37 долларов.

НАДПИСИ НА КНИГАХ ИМ НУЖНО ДЕЛАТЬ ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ, чтоб хотя бы дети их прочитали и узнали, кто и когда это сделал. Дима Рашкин пишет на русском языке, а его малый уже не понимает, почти не говорит. Как же отцу должно быть обидно. Не все же Набоковы... Поэтому надо, чтобы Дима купил мою книжку, ценность которой я объясняю – в ней повесть о В. Высоцком. А кто такой Высоцкий без языка русского, что это за предмет изучения? Русская культура! Слой, пласт! Да, Господи! Что это за чушь! «Тетушка Чарлей» – это на всех языках хорошо! И что для них Распутин, Астафьев и т. д., тем более Золотухин, тщеславящийся «Бумбарашем».

Рашкин о нашей переписке с Филатовым: «Капустник в чужой организации – понимают только свои. Непонятен уровень ваших отношений».

Шацкая. Почему-то утром я вспоминал нашу жизнь, наши дни. Был ли я счастлив? Наверное. Не может же так быть, чтобы нет. Помню тещины щи-борщи с сухарями в Пальчиковом переулке. Было какое-то лукавое совпадение, перст судьбы: в «Моссовете» я играл Володю Пальчикова и жил в переулке его имени. Помню Нинку в Быстром Истоке, помню в бане ее, помню на сенокосе, помню под шубой на веранде, помню игру в городки... А что помнит она? Хотелось бы сесть с ней и предаться воспоминаниям.

22 ноября 1992 г. Воскресенье

Второй концерт вчера прошел в сильном старании, нажиме. Но микрофоны резко подвели в конце концов. Спортивный зал, большой, неуютный, и контакт теплоты установлен не был. Мне казалось, что напортил все Краснопольский, который взял слово перед началом и объявил, что мою прозу высоко оценили Распутин и Можаев, прекрасные русские писатели. Здесь каждое слово сидящим – ножом по яйцам. Имени Распутина вообще нельзя произносить – главный враг советского еврейства. Глейзер мне сказал:

– Только из-за одного того, что на последней странице твоей книги имя Распутина, из-за одного этого я твою книгу не возьму.

«Да я тебе ее и не дам», – подумал я, но не сказал. Однако это освободило меня от понуждения дарить ее тотчас же.

Дима возил вчера меня в Сан-Франциско. Осматривали город со смотровой площадки. И видел, конечно, мост Золотые Ворота – он в самом деле золотой, проезд по нему – 3 доллара, по другим – 1.

Секвойи, которые растут в трех местах на земле. Одно из них – Калифорния.

В Санта-Барбаре «секьюрити» проверили, отобрали лишние бумажки – мы все время в поле зрения ЦРУ.

«Ваш импресарио грабит вас со страшной силой. Похоже, он вас за людей не считает, знает заранее, что вы на все согласитесь». Если бы не такая ситуация с рублем в стране, поехал бы я удовлетворять ностальгические капризы этой публики!.. Конечно, посмотреть – великое дело, но я все это видел в кино. Мое воображение сильнее, чем это предстает на самом деле. Только детям хочется все это показать как можно раньше. Ну... разбегайся и взлетай в страну Голливудию! Ирэна сказала Диме, что Никитины получат по полторы тысячи. Ну, и «пусть повезет другому».

23 ноября 1992 г. Понедельник. Лос-Анджелес. Яхта «Красный Октябрь»

«Не теряйте завоевания Октября!» – заклинала меня одна эмигрантка на Брайтон-Бич. Завоевания нынешнего эмигранта Гриши Макарона в «Октябре семнадцатого года» – яхта в Америке под названием «Красный Октябрь». Коллеги мои спят, Володя простужен, температурит, кашляет. Но я встал в такую рань, когда капитан еще спит, не потому, что Володя кашляет, а потому, что я жаворонок и люблю эти ранние часы, когда спят домашние, особенно в Лос-Анджелесе, особенно в заливе океана, особенно, когда не нашел, как включается плита, и жду свой кофе на капитанском мостике, в кресле у штурвала. Солнышко палит, светит нещадно – повернемся мы к нему спиной.

Вчера в одном мотеле не принял китаец нас, в другом принял кореец. Тараканы, вонь, вырванные розетки. К тому же оказалось, что забыл я у Димы туалетный набор. Кстати, Дима спросил в машине: «Ничего не забыли?», а я подумал: «Хорошо бы забыть, чтобы вернуться». Так вот, одно уже осуществилось, забыли. Хоть и с тараканами, а лег в койку и поспал. Делал зарядку на кровати. Приехал Игорь и повез в дорогой квартал перекусить и выступить перед десятком человек из народа. Дом вегетарианский, и это хорошо. За стойкой бара на стенах огромные фотографии – Розенбаум с хозяйкой Олей, Роман Карцев с хозяином Гришей. Хорошего качества фотографии. А работалось мне славно, легко и хорошо с гитарой... и Роман помогал. Мало меня снимали, на стенку антисемитов не вешают – ставят. На троих 200 долларов, мне – 67. В центре накладка с магнитофоном. Не пел я эмигрантам про «Королеву» и «Остапа», но был рад и тому, что голос звучал и чистая работа была. Перед началом опять Краснопольский: «Калягин ругался – он себя реабилитирует, на хрен нам это надо!»