Текст книги "Любовь"

Автор книги: Валерий Тодоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– А кто это звонит вам по телефону? – спросил Саша. – Что за звонки?

Она обняла его, целовала лицо, руки:

– Сашенька, я раньше должна была… Все сказать. Я просто не думала, что так будет, я не думала, что я тебя так сильно люблю. Слышишь? Я тебя очень, очень люблю.

Он молчал.

– Сашенька, милый мой, ну что мне делать, что, что, что?!

– Не уезжай, – сказал он.

– Но я не могу! – Она плакала. – Ведь столько лет…

– Потому что серая толпа? В таком случае – я из этой серой толпы, и мои родители из нее, и мой друг Вадим – тоже серая толпа.

Маша молчала.

– Ведь есть же порядочные люди, не все же такие! – закричал он.

– Однажды такой порядочный человек говорит: жидовка, – медленно проговорила Маша. – Ведь ты тогда мог сказать: сволочь, дрянь. Как угодно, но не это. Не это.

Саша повернул ее к себе:

– Я клянусь тебе, что никогда больше не произнесу этого слова. Слышишь?

– Да.

– Не уезжай.

Начинался рассвет. Маша накинула одеяло, вышла на крыльцо.

– Когда мы были в отказе, – негромко заговорила она, – все было так просто. Нас не пускают, мы ждем. Мы привыкли ждать, и постепенно это стало нормальным состоянием жизни. Живем и ждем. Смотрим в почтовый ящик. А теперь надо сесть в самолет и – всё. Мы молчим об этом, но я вижу, что мама и бабушка… Бабушка ходит в синагогу нас с мамой сватать… – Маша улыбнулась.

– Вот это я не понимаю, зачем?!

– Ее не переделаешь. Там – ее жизнь, все эти старухи с фотографиями… Смешно. Мне кажется, если бы Михал Михалыч на маме женился, она бы не поехала. Но он не женится.

– Почему?

– У него жена и маленькие дети. Да теперь и не надо. Послушай… – она вернулась в дом, склонилась над ним, – если подумать, что во мне еврейского? Кожа? Лицо? Я родилась здесь, говорю на этом языке, читаю эти книги… Но мне напомнили, кто я, и теперь я знаю и хочу жить среди своих. Среди своих.

– Кто? Кто тебе напомнил? Я хочу знать конкретно: кто?

– И ты в том числе.

Саша схватил раскаленную керосиновую лампу и кинул ее об стену. Лампа разлетелась вдребезги.

Он подошел к двери и замер, глядя на лес.

Было утро.

На сцене играл джаз–оркестр. Тридцать пожилых мужчин в белых пиджаках и бабочках. Звучал блюз. Музыканты по очереди поднимались, солируя. Михал Михалыч играл на саксофоне. Закрыв глаза, он выводил печальные трели. Под аплодисменты сел на свое место и вытер платочком со лба пот.

Со второго ряда на него смотрел Саша. Рядом с ним сидели Ирина Евгеньевна, Маша и Ревекка Самойловна. Вновь солировал Михал Михалыч. Лицо его налилось кровью. Глаза вылезли из орбит. Звучала очень высокая нота. Казалось, ее нельзя больше держать, сейчас музыка оборвется…

Саша встал со своего места и пошел прочь из зала.

Маша нашла его в холле, у гардероба.

– Кто вам звонит? – спросил он.

– Сашенька, о чем ты?

– Я спрашиваю, кто вам звонит по телефону, когда твоя мама начинает биться в истерике?

– Моя мама по любому поводу готова биться в истерике. – Маша улыбнулась, попыталась его обнять…

– Кто вам звонит?!! – Он отстранился. – Ты ответишь или нет? Кто вам звонит?! – закричал он.

Зазвонил телефон. Саша вздрогнул и обернулся.

Ревекка Самойловна сняла трубку.

– Сенечка, мы собираемся, позвони завтра! Хорошо… – Она продолжила: – Так вот, я говорю Рае, что привезти? Она говорит: пемзу и много тройчатки. Как вам нравится, у них что, пемзы нет?

Кухня была неузнаваема. Кроме стола остались только газовая плита и раковина. Вокруг были ящики, коробки, узлы. Саша укладывал посуду в картонные коробки, тщательно завязывал шпагатом.

Из комнаты Ирины Евгеньевны слышалось странное жужжание. Время от времени там будто кто–то стонал, и жужжание продолжалось.

– Мы Достоевского берем с собой? – кричала из комнаты Маша.

– Конечно! – слышался голос Ирины Евгеньевны.

– Все семнадцать томов?

– Да!

– Рая говорит, мне будут платить пенсию, – сказала Ревекка Самойловна, – за что? Я всю жизнь отдала советской власти.

– Эй, помогите мне!.. – Маша втаскивала на кухню огромную кипу папок.

Верхняя соскользнула, и папки рухнули с грохотом на пол. Это были Машины детские рисунки. Цветы в вазах… Принцессы… Балерины…

– Я и забыла, что они есть… – Маша опустилась на пол, разбирая листы.

На кухню вошли Ирина Евгеньевна и Михал Михалыч. Михал Михалыч двигал челюстью и кривился.

– Мамочка, давай возьмем? – сказала Маша, роясь в рисунках.

– Дорогая, имей совесть. Вначале мама со своей посудой, теперь ты… – Ирина Евгеньевна недовольно поморщилась.

– Но они мне очень нужны! – взмолилась Маша.

– Ты что, не видишь, я отказываюсь от таких дорогих вещей… – в голосе Ирины Евгеньевны появились плаксивые нотки. – Я даже не беру свою вязальную машину, это нужная вещь, неизвестно, может, мы еще пожалеем об этом.

– А кто платить за багаж будет? Ты? Сдурели совсем, за все хватаются…

– Я возьму это с собой, – твердо сказала Маша, прижимая к груди рисунки.

– А я возьму набор кастрюль! – неожиданно взвизгнула Ревекка Самойловна, почувствовав слабину дочери. – И не смей мне приказывать. Рая сказала, что кастрюли там очень дорогие.

Ирина Евгеньевна удивленно посмотрела на мать и дочь. Махнула рукой.

– Берите, что хотите. А говорили: с тремя чемоданами…

Маша поспешила поцеловать Ирину Евгеньевну.

– Теперь такой вопрос, я, собственно, за этим и пришла… – Ирина Евгеньевна пыталась взять деловой тон. – У кого что с зубами? Дырочки есть?

Молчание. Кривая улыбка Михал Михалыча.

– Неужели все в порядке? Я разбираю инструменты. Саша? Я же вас, кажется, не смотрела?

– Нет, я боюсь, – сказал Саша.

– Саша, не надо! – сказал Михал Михалыч.

– Ты не знаешь, какая у меня рука, пошли, пошли… – Ирина Евгеньевна подтолкнула его к комнате.

– Я бы не рисковала, – сказала Маша.

– Все занимаются своими делами! – скомандовала Ирина Евгеньевна и повела Сашу в свой кабинет.

Посередине полупустой комнаты стояли зубоврачебное кресло и столик с инструментами.

– Вообще–то у меня с зубами все в порядке, – сказал Саша, усаживаясь на холодное дерматиновое сидение.

– Это мы посмотрим. Откроем ротик… Что у нас там? – сказала Ирина Евгеньевна профессиональным тоном, трогая Сашины зубы металлическим крючком. Совсем близко он видел ее красивое, рано постаревшее лицо.

– Дырочка есть, – сказала она. – Сейчас мы ее закроем.

– Может, не стоит? – сказал Саша.

– Знаете, возможно, это последняя пломба в моей жизни, – сказала Ирина Евгеньевна. – Сделайте мне это удовольствие.

– Я готов, – сказал Саша.

– Спасибо.

Ирина Евгеньевна засмеялась и взялась за бур.

– Ты еще жив? – в дверь заглянула Маша.

– Жив, жив, закрой дверь… – отмахнулась мать.

Маша подмигнула и исчезла.

– Саша, я хотела сказать вам одну вещь, это, конечно, слабое утешение… – работая буром, говорила Ирина Евгеньевна. – Вы все время такой подавленный… – Она выключила машину. – Поверьте моему опыту, не все в жизни состоит из любви.

Саша с открытым ртом смотрел на нее. Она продолжила сверлить зуб.

– Будут другие женщины. Вы будете вспоминать Машу как первую романтическую любовь, которой не суждено было превратиться в реальность… Вы никогда не узнаете с Машей пеленок, быта, скандалов. Все это будет с другой женщиной. И было бы с Машей, если бы… – Саша вскрикнул от боли. – Не надо так переживать. У вас будет целая жизнь, и у нее будет целая жизнь потом… Подумайте, вы же не будете ее любить вечно?

Ирина Евгеньевна улыбнулась и погладила его по голове.

– Я буду ее любить вечно, – сказал Саша.

Улыбка застыла на лице Ирины Евгеньевны. Несколько мгновений тянулось молчание.

– Но это не значит, что нам не надо закончить зуб? – сказала она…

– Я не хочу.

Вадим слез с ручки кресла и принялся бродить по комнате.

– Ты можешь понять, что бывают моменты, когда не хочется? – зло сказала Марина. – Ты прямо какой–то маньяк. Ты можешь один раз просто со мной поговорить?

– Пожалуйста. – Вадим уселся в антикварное кресло напротив нее. – О чем поговорим?

– А сам ты не можешь придумать, о чем говорить со своей женой?

Вадим задумался.

– Что–то ничего в голову не идет.

– Мне уже неудобно перед бабушкой. Она боится зайти в нашу комнату.

– Ну и что? В конце концов мы муж и жена. Я не имею ничего против, чтобы она не заходила в нашу комнату. У нее есть своя.

– Ты пока что живешь в ее доме, – сказала Марина.

– Ну, я так и знал. – Вадим встал. – Я пойду.

– Нет. Давай уж поговорим.

– Очень интересно. – Вадим уселся обратно, уставившись на нее с преувеличенным вниманием. – Я слушаю.

– Что ты думаешь о своем будущем?

– У меня прекрасное будущее.

– Не уверена. Твой станкостроительный – это, конечно, очень хорошо, но чем ты собираешься кормить семью? Мы, конечно, не бедные, и пока мы в институте, нам помогут, но потом?..

– Что потом? – засмеялся Вадим.

– Ты что думаешь, твои сто двадцать…

– Я ничего не думаю, что ты взъелась?!

– Очень плохо, что не думаешь, – Марина повысила тон. – Иногда надо думать, не только трахаться.

– Я пойду. – Вадим встал. Марина вскочила, преградив ему дорогу.

– Ты что, совсем идиот, так и сгниешь в каком–нибудь КБ. Ты как хочешь, но меня это не устраивает! Вадик, пойми, ну надо же иметь хоть каплю честолюбия!..

– Иди ты!.. – огрызнулся Вадим.

Она вцепилась в его рубашку и перешла на визг.

– Как тебе не стыдно, взрослый мужик на содержании тестя! Твои папа и мама ни копейки, никогда, будто их не существует!..

– Не трогай мою мать! – Вадимом овладело бешенство. Он швырнул ее на диван, склонился над ней и с искаженным злобой лицом повторял: – Не трогай, не трогай мою мать! Сука, не трогай мою мать!..

– Ты сволочь, и родители твои сволочи! – закричала ему в лицо Марина.

Он несколько раз ударил ее по лицу. Марина закрывалась руками, кричала:

– Подонки, мразь, подонки! Семья подонков!

Зазвонил телефон. Вадим дрожащей рукой схватил трубку.

– Да, я… – задыхаясь, проговорил он. – Саша, да, я тебе перезвоню… Я перезвоню… Да, ты позвони!.. Потом…

Он бросил трубку и повернулся к Марине. Она плакала, съежившись на диване. В дверях стояла бабушка.

– Молодой человек, выйдите вон, – сказала старуха и указала на дверь.

Был теплый майский вечер. Они бродили по городу.

– Что сказал Вадим?

– Потом позвонит. Что–то у него там…

Сидели на лавочке в темном сквере. Молча смотрели на проходивших мимо людей. Загорались фонари. Красными пятнами мелькали автомобили.

Саша сказал:

– Пойдем?

– Куда?

– Не знаю. Пойдем ко мне. Чаю попьем. Ты же не была, у меня хорошие родители.

– Я не сомневаюсь, – сказала Маша.

– Только ты им не говори ничего. Не поймут.

Пили наливку. Через трубочку наливку откачивали из тридцатилитровой бутыли, установленной на полу, и уже из кувшина разливали по чашкам. Отец Саши сидел в одной майке, положив руки на кухонный стол, крытый клеенкой. Мать, в ситцевом халатике, смеялась, и вино чуть–чуть выплеснулось из ее чашки.

Отец говорил тост:

– …И я думаю, жить вы будете хорошо. Все женятся, ругаются, а зачем?..

– Зачем женятся? – удивилась мать.

– Тьфу, черт, зачем ругаются, я говорю!.. Да что вы смеетесь, уж и оговориться нельзя… – Но отец и сам смеялся, и вино в его чашке ходило ходуном. – Я же вижу, какая хорошая девочка. Губа не дура, Сашка… Я красивых женщин за километр вижу…

– Ах ты!.. – мать, улыбаясь, показала ему кулак. – Нет, мы не выпьем! Маша, девочка, имейте в виду, он если уж заговорит, то потом…

– Что заговорит? У меня, собственно, все. – Отец оглядел стол. – Будьте счастливы… – Он задумался.

– Вы ведь такие хорошие, молодые… – вставила мать.

– Рожайте детей… – продолжил отец, не слыша ее. – Насчет детей не бойтесь, двоих как минимум. Я, например, до сих пор не могу простить, что у меня только один…

– Отец, – Саша поднял чашку, – мы все поняли. Спасибо. Давайте выпьем наконец…

– Да, давайте!.. – подхватила Маша.

В тишине пили вино. На экране маленького телевизора появился портрет немолодого человека в траурной рамке.

– Кто умер? – поинтересовалась мать. – Сделайте звук.

Включили звук. Говорил диктор: «…На ответственных постах, которые доверяла ему партия и правительство, Иван Николаевич Сидоров проявил себя как…»

– Кто такой Сидоров? – сощурился отец.

– А кто его знает… – сказал Саша.

– Ну и выключи… Давайте выпьем… И вновь откачивали вино из бутыли. Говорил Саша:

– …Летом можно будет пожить на даче, а осенью переберемся к нам. На время…

– Почему же на время?.. – удивился отец.

– На время, отец! – с упорством говорил Саша. – Будем жить отдельно, так лучше. Вначале снимем, а потом как–нибудь с квартирой… или комната… вначале.

– Нет, я не согласен! – Хмельной отец уставился на сына. – Я не хочу с вами расставаться!

– Но нельзя же вечно… – говорил Саша.

– Не согласен!.. – не слушая его, повторял отец.

– Но если дети, вы представляете этот сумасшедший дом? – рассудила Маша. – В двух–то комнатах? Есть еще квартира у моей мамы, я уже думала, если удачно разменять, а она очень приличная, может достаться однокомнатная нам… – Маша загибала пальцы: – Маме с бабушкой двухкомнатная в приличном месте. Только ни в коем случае нельзя самим этим заниматься, тут нужен маклер…

– Я и без маклера обменяю! – слишком громко заявил Саша. – Они только деньги берут и ничего не делают…

– Не согласен! – выпив рюмку наливки, заявил отец.

– А ну посмотри на меня! – повернула его к себе мать. – Боже мой, да он совсем пьяный! Нет, ты не прячь глаза, посмотри–ка…

И все вдруг увидели, что, действительно, отец пьян. Да и сами они сидели раскрасневшиеся, с блестящими глазами, говорили слишком громко и возбужденно.

– Ну и что? – сказал отец. – Не каждый день сын женится. Сашка, есть там еще?…

…Отец спал, откинувшись на стуле. Говорила Маша. Язык ее заплетался. Слезы наворачивались на глаза.

– …Вы – такие люди, понимаете?.. Вот я сижу, как будто всю жизнь с вами знакома… Нет, я знаю, так принято обычно говорить, а я – искренне, честное слово, я это чувствую… Давайте за вас выпьем, так мало хороших людей, вы даже не знаете, какие вы!.. Я вас так люблю… Нелли Павловна, можно я вас поцелую?..

– Девочка моя!.. – сказала мама. – Давай я тебя обниму!

Маша неожиданно разрыдалась на груди у Сашиной мамы. Мать тоже заплакала.

– Что это вы? Что вдруг такое? – говорил Саша, пьяно уставившись на них. И вдруг икнул.

– Боже мой, и этот напился! – сквозь слезы сказала мать.

– Ну и что, ну и напился! – сказал Саша. Он поднялся, пошел из кухни. Остановился. Приложил палец к губам: – Маша, слушай, скажу по секрету… Мама, ты тоже слушай… – улыбаясь, выдержал паузу. – Мама, я Машу очень люблю!

Зазвонил телефон.

– Это меня, – Саша взял трубку. Молчание.

– Это ты, старуха? – спросили на другом конце провода. Говорил мужчина, по голосу молодой. Саша молчал. Он растерянно посмотрел на Машу, которая вязала, сидя в кресле.

– Что, старуха, соскучилась? – сказал мужчина.

– Это кто? – сказал Саша.

На другом конце провода замолчали и, решив, что попали не туда, положили трубку.

– Кто–то хамит, – сказал Саша.

Маша бросила вязание, быстро подошла к нему.

– Выдерни из розетки, – сказала она.

– Зачем?

– Не надо, с ним бесполезно разговаривать.

– С кем с ним?

Звонок. Саша сорвал трубку. Услышал шепот:

– Сдохнете, сдохнете все, все сдохнете…

– Кто это? – сказал Саша. – Что за бред? Я сейчас пойду и засеку ваш телефон.

– Испоганили страну… – зловеще шептал человек в трубке. – От вас воняет, жидовская вонь…

Саша поднял глаза. Все, кто был в доме, окружили его. Ревекка Самойловна, Маша, Михал Михалыч и Ирина Евгеньевна. Ирина Евгеньевна нажала на рычаг:

– Саша, это звонит какой–то больной человек. Это уже давно, мы привыкли. Выключите телефон.

Саша долго смотрел на них и вдруг закричал:

– Выйдите отсюда! Все выйдите, ну что вы смотрите на меня? Идите!

Неожиданно они подчинились. Он задержал только Машу.

– Стой здесь.

Он уселся в кресло, на колени поставил телефон и впился в него глазами. Звонок.

– Ты думал, я тебя оставлю в покое? – сказал мужчина. – Сегодня мы придем. Пусть девочка раздвинет ножки.

– Ты подонок, подонок, понял?! – закричал в ярости Саша. – Сука, я тебя найду, сука!!!

Он прикрыл ладонью трубку и показал Маше на дверь:

– Иди к соседям, позвони на станцию, я буду с ним говорить…

– Я не знаю номер…

– Узнай!

Маша выбежала за дверь.

– Ну, что же ты не приезжаешь? – говорил Саша в трубку. – Ты ведь трус, трус, жалкое ничтожество, которое только по телефону может пугать… Ну, давай, приходи, я тебя жду, мы все тебя ждем. Что, пересрал, подонок? Где же ты?! – Саша истерически захохотал. В трубке замолчали.

– Ну что же ты не идешь?

– Ты кто? – спросил мужчина.

– Я – жид. Самый пархатый жид, и я орал на тебя, понял? – закричал Саша.

– Я хочу разговаривать со старухой, – сказал мужчина.

– Со мной не нравится? Ты хочешь, чтобы тебя боялись, а я тебя не боюсь, тварь ты такая!

В комнату вбежала Маша, кивнула утвердительно.

– И знаешь, что я тебе еще скажу? – Саша смеялся. – Мы поймали тебя, мы засекли твой номер, подонок, теперь все, ты обтрюхался, теперь я тебя повешу за яйца! Ты обтрюхался, гад!

– Я звоню из автомата, – сказал голос. – Ты засек автомат, дурак.

И засмеялся.

Михал Михалыч уходил. Он неловко поцеловал Ирине Евгеньевне руку.

– Ничего не могу, ждут… – бормотал он.

– Иди. – Она закрыла за ним дверь. Обернулась к растерянно стоящей в коридоре Ревекке Самойловне: – Мама, спать. Я говорю, иди спать.

– Боже, как молодой человек ругается… – сказала старуха и пошла в свою комнату…

– …Ты можешь объяснить, что ты хочешь? – уже другим тоном спрашивал Саша своего собеседника.

– Чтобы вы все сдохли.

– Понятно. Очень хорошо. Ты позвонил, а теперь все лягут и начнут дохнуть. Тебе не кажется это забавным? – Саша деланно засмеялся.

– Вы будете бояться, – сказал голос. – Вам будет страшно выходить из дома. Вы перестанете спать. А потом мы придем и перережем вам глотки. Или вы уберетесь из нашей страны.

– Они–то уберутся. А я останусь, – сказал Саша.

В трубке замолчали.

– Хочешь, встретимся? – неожиданно предложил мужчина.

– Когда?

– Сейчас.

– Где ты?

– Здесь, – в трубке хмыкнули.

– Где здесь?! – крикнул Саша.

– Подойди к окну.

Распутывая телефонный шнур, Саша подошел к окну. Маша шла за ним по пятам. Во дворе была ночь, ветер.

– Где ты? – Саша вглядывался в темноту, пытаясь что–либо разглядеть.

– Телефонный автомат, – сказал мужчина, – я там.

Автомат был совсем близко, в десятке метров от подъезда. В темноте белела его крыша, но разглядеть человека внутри было невозможно.

– Я сейчас приду, – сказал Саша.

– Я хочу, чтобы ты был один, – сказал мужчина.

– Хорошо.

Мужчина повесил трубку.

– Ты никуда не пойдешь, – сказала Маша.

– Пойду, – сказал он. – И не мешай мне. Я говорю, не трогай меня.

Он вышел в коридор. Здесь была Ирина Евгеньевна. Из комнаты выглядывала старуха.

– Дайте мне ключ, – сказал Саша. – Дверь закройте. Не открывайте никому.

Он прошел на кухню. Взял нож для хлеба с деревянной ручкой. Лезвие было тонким, с пятнами стертой ржавчины. Саша положил нож на место. Взял точильный камень и сунул его за пазуху. В коридоре старуха дала ему связку ключей. Маша плакала.

Он вышел на лестничную площадку. Вызвал лифт. Загорелась красная лампочка. Из двери квартиры на него смотрели три женщины.

– Никому не открывайте, – сказал он. – И закройте дверь!

Пришел лифт. Саша взялся за ручку, но раздумал и пошел по лестнице. Громко раздавались его шаги. Он спускался все ниже и ниже, пока не оказался рядом с почтовыми ящиками на стенах. Лампочка не горела. Саша на ощупь добрался до двери, мгновение постоял, с силой распахнул ее и вышел на улицу.

Впереди, в нескольких шагах, видна была телефонная будка… Три женщины смотрели на него из окна… Медленными шагами он приближался к телефонной будке. Он достал из–за пазухи точильный камень и сжал его в руке. В трех метрах он остановился. В будке было темно.

– Я здесь, – сказал Саша.

Тишина.

Света не было. Саша сделал еще шаг. Еще. Взялся за ручку и распахнул дверь будки. Здесь никого не было.

– Где ты?! – закричал он в темноту. Тишина. Саша бросил камень и побежал к подъезду. Он хотел вызвать лифт, но кнопочка горела, и Саша, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх. Он звонил в дверь, пока не сообразил, что есть ключи. Их было несколько, и Саша дрожащими руками пробовал один за другим.

Дверь открылась. Три женщины, бледные, как полотно, смотрели на него. В руках у Ревекки Самойловны была табуретка.

– Там… никого нет… – задыхаясь, сказал Саша. – Он обманул.

Ревекка Самойловна поставила табурет на пол. Села на него. Опустила руки на колени.

– Слава богу, – сказала она, – вейз мир…

Маша бросилась ему на шею и замерла.

– Я всегда говорила, эти люди хотят нас напугать! – Ирина Евгеньевна резко развернулась и пошла на кухню. – Я поставлю чайник. И не смейте больше брать телефонную трубку!

Зазвонил телефон.

Маша выдернула шнур из розетки.

– Дети, мне надоело, – сказала Ревекка Самойловна. – Пусть звонят, приходят… я старая женщина и хочу спать. – Старуха поднялась со стула. – Всем спокойной ночи. Поздно не сидите…

Ревекка Самойловна кокетливо помахала всем рукой и ушла в свою комнату.

Ночью втроем пили чай на кухне.

– Эй, лав стори, очнитесь! – сказала Ирина Евгеньевна. – Как пломба? Пока я жива, она будет стоять. А если выпадет, знайте, Саша, со мной что–то случилось. – Она заметила, что ее не слышат. – Эй, я тоже здесь, хоть и мешаю вечной любви.

Саша и Маша находились где–то далеко. Они смотрели на Ирину Евгеньевну и улыбались.

– Маш… – Ирина Евгеньевна засмеялась. – Может быть, тебе не стоит с нами уезжать? Подожди, не перебивай. Ну будут у тебя заграничная мама и бабка и… Будет, кому шмотки присылать. Буду слать вам посылки. Маша, что ты молчишь? Почему ты молчишь, Маша?

Голос у Ирины Евгеньевны сорвался.

– Вы… это серьезно? – сказал Саша.

– Мне бы не хотелось быть разрушителем вечной любви. А вдруг она на самом деле вечная? Маша мне этого не простит. Маша, я тебя не слышу! Что ты молчишь?

В дверь позвонили.

Они все, как по команде, посмотрели на часы. Было три часа ночи. В дверь позвонили еще раз.

– Я открою, – сказал Саша.

– Не надо, – Ирина Евгеньевна взяла его за руку.

Он встал и вышел в коридор. Подошел к двери, прислушался. Кто–то топтался на лестнице. Саша открыл замок и распахнул дверь.

Перед ним стоял Вадим.

– У вас то занято, то трубку никто не берет, – сказал Вадим. – Я тебя искал. Я не вовремя, наверное… Меня из дома выгнали…

Вадим неловко поглядывал по сторонам.

– Вадик… – Саша вдруг обнял его, встряхнул. – Ты молодец…

Растерянный Вадим улыбался, не понимая столь бурной радости.

– Ну раздевайся же… Что ты стоишь? Вадим снимал плащ, когда в глубине квартиры раздался крик:

– Бабушка! Бабушка! Бабушка!

На столе, покрытом белой крахмальной скатертью, стояла керамическая урна. На урне было написано: Волькенштейн Р. С. 1915–1988 гг.

Молча вокруг стола стояли люди. Окна были распахнуты настежь, и душная московская жара волнами наплывала с улицы.

– Я возьму ее в ручную кладь, – сказала Ирина Евгеньевна. – Говорят, они бьются, только надо запаковать хорошенько. Рая так плакала, когда узнала.

Все сразу разбрелись по квартире, негромко переговариваясь:

– Боже, какой дом, жалко оставлять…

– Я вас уверяю, уже кто–нибудь нацелился!

– Да, такое добро долго не стоит…

Люди подходили к Ирине Евгеньевне, целовали ее в щеку, шептали что–то и протягивали свертки и пакеты. Ирина Евгеньевна в который раз раздраженно говорила:

– Я же просила, никаких передач, мы задыхаемся от этих вещей!.. – Но пакеты брала.

Маша попросила его: – Запакуй, пожалуйста. Не так же везти…

Она стояла у окна, заполненного солнцем, откуда был виден зоопарк и лебеди на темных застывших прудах. Саша вынул из кучи картонную коробку, поставил на стол и осторожно, двумя руками, положил в коробку урну. Пучком соломы он обложил урну со всех сторон. Коробку тщательно завязал шпагатом.

Из комнаты послышалось рыдание Ирины Евгеньевны.

– Только бы они не захотели на таможне вскрыть… это.

– Ну что ты? – Саша поморщился. – Зачем?

– Они все могут.

– Маша!

– Могут.

Он опустился на табурет. Она села напротив. Они молчали. Между ними стояла коробка.

– Тебе не стоит ехать в аэропорт, – сказала Маша. – Это очень рано.

– Я приеду.

– Не надо, я не люблю, все равно бесполезно.

– Я приеду. Они замолчали.

В комнату заглянул кто–то и вышел.

– Видишь, что тут… Иди. Мне кажется, они никогда не уйдут. Неужели так трудно понять, что людей надо оставить одних? Я их раньше не видела, а тут вдруг столько родственников… А вот этот сейчас заглядывал, обратил внимание?.. Нет? Это мой отец. Неважно… Иди, пожалуйста, иди.

Саша поднялся. Положил руку на ее волосы…

– Все. Ну, иди. Нет, подожди… Сейчас…

Маша ушла в комнату. Вскоре оттуда послышался крик Ирины Евгеньевны:

– Ах, ты, дрянь, дрянь!.. Еще на столе урна стоит, а ты… дрянь!.. – и плач…

Вдвоем они были на даче. Они любили друг друга жадно, исступленно, задыхаясь в духоте летней ночи. Они кричали от страсти и боли, не думая ни о чем и не сдерживаясь. Считая минуты, они не разжимали объятий, и любовь их росла и росла, заслоняя весь остальной мир.

Самолет стоял, готовый принять пассажиров.

Прощания, слезы! Взгляд назад, за стеклянную перегородку. Молодые и старые, их родственники, дети. Кто–то не решается пройти. Молодой человек возбужденно говорит что–то старикам – своим родителям, они все не отпускают, цепляются за рукава.

Мальчик в школьной форме и провожающие его школьники, молчаливые и сосредоточенные.

И опять – слезы – идите, уже пора!

Они поднимаются по трапу. Они смотрят назад. Они подолгу не решаются войти в салон. Машут кому–то. Помогают старикам. Поднимают на руки детей. Трап отъезжает. С ревом разворачивается на бетонной полосе самолет. Плывут над землей крылья. Стелется прибитая трава.

Летит над землей самолет. Последний взгляд вниз: в несколько мгновений земля становится будто игрушечной. Пока не исчезнет за облаками.

Саша остановился у квартиры, достал связку ключей и открыл дверь. Вошел в прихожую. В руках у него – хозяйственная сумка. Квартира была пуста. На кухне, на полу лежала забытая гитара. Саша провел пальцами по струнам. В тишине гитара звучала резко и неприятно. Саша взял ее в комнату.

В комнате он распахнул окно.

Из хозяйственной сумки достал телефонный аппарат. Отыскал розетку и включил его. Поставил телефон на пол, а сам сел рядом, облокотившись о стену. Взял в руки гитару. Но струны не трогал.

Из окна доносились далекая музыка, гудки автомобилей, детский смех.

Саша ждал, сидя на полу, привалившись к голой стене с отпечатками некогда стоявшей здесь мебели на поблекших обоях…

1989 г.