Текст книги "Любовь"

Автор книги: Валерий Тодоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Он установил свечу посередине стола и вернулся на место, рядом с Ириной Евгеньевной.

Все замолчали, глядя на огонь.

– Машенька… – тихо сказала Ирина Евгеньевна. – А? Я тебя прошу!

Маша хотела было отказаться, но бабушка пресекла.

– И даже слушать не буду! – замахала руками старуха.

Маша вышла в комнату.

– Вы уже слышали, как она поет? О-о!.. – старуха улыбнулась, обещая удовольствие…

Голос Маши оказался неожиданно сильным, поставленным, голос не для домашнего пения, а для сцены. Старуха вначале подталкивала Сашу в бок, приглашая разделить ее гордость, но вскоре заслушалась. Михал Михалыч сел поближе к Ирине Евгеньевне, а она, не замечая его, неслышно, одними губами подпевала дочери…

В а д и м. Твоя Маша… Она случайно не еврейка?

С а ш а. Бабушка точно еврейка. А что?

В а д и м. Да ничего.

С а ш а. Ты что–то имеешь против?

В а д и м. Говорю, нет. Между прочим, тут выяснилось, моя Марина тоже татарка, мать у нее татарка. Так–то…

Зазвонил телефон. Маша продолжала петь, а Ирина Евгеньевна сняла трубку. Послушав несколько мгновений, она положила ее на рычаг. Она больше не подпевала, напротив, будто занервничала и прикурила от свечи. Телефон зазвонил еще раз. Ирина Евгеньевна сняла трубку и, услышав голос, резко положила ее на место. Маша прекратила пение. Все они посмотрели друг на друга и тут же отвели глаза. Телефон снова зазвонил. На этот раз трубку не снимали. Маша, побледнев, смотрела на свои руки, лежащие на гитаре. Ирина Евгеньевна курила. Пальцы с сигаретой дрожали. Телефон звонил. Михал Михалыч встал у окна спиной к остальным.

– Что же мы? – неестественно бодро сказала старуха. – Мы больше не будем петь?..

Телефон звонил.

Маша встала, нагнулась и резко выдернула телефонный штекер. Стало тихо. Ирина Евгеньевна вдруг начала задыхаться. Маша быстро налила стакан воды, поднесла матери. Ирина Евгеньевна сделала несколько глотков, но вода полилась обратно, на пол, и она уронила стакан. Михал Михалыч обнял ее за плечи и быстро повел из кухни. В коридоре она разрыдалась. Это была истерика.

Они остались втроем.

– Пошли, – сказала Маша.

В темноте они вошли в маленькую темную комнатку. Загорелся плетеный светильник. Здесь было уютно и тесно. На стенах висели детские Машины рисунки, сделанные цветными карандашами.

– Садись, – Маша указала на диван.

Он сел. Она опустилась рядом с ним.

– Поцелуй меня. – Она поежилась, будто от холода.

Саша взял ее за плечи.

– У вас что–то случилось, – спросил он, – с мамой?

– Поцелуй меня.

Он поцеловал ее в губы, осторожно и целомудренно.

– Что у тебя во рту?

– Косточка, – смутился он.

– Выплюнь, – Маша подставила руку. Он выкатил на ладонь отшлифованную во рту косточку персика. Она положила ее на краешек дивана и торопливо, будто боясь, что помешают, обняла Сашу…

В а д и м. Теперь я понял. Я люблю ее. Да, я люблю ее…

… Среди антиквариата, отражаясь в трех видах в старинном трюмо, на широкой кровати лежат Вадим и Марина. Застывшими глазами она смотрит на Вадима, красного, всклокоченного, нависающего над ней.

– Что, все? – говорит она.

– Кажется, – шепчет он.

Она вдруг начинает смеяться, и он смеется, зарывшись лицом в ее волосы.

– Слезай. Я простыню посмотрю. Вадим откатывается на другую сторону кровати. Марина встает и рассматривает простыню.

– Посмотри, – она тихо смеется. – Нет, ты посмотри, что наделал!

Вадим, перегнувшись, разглядывает результат.

– И чтобы потом ничего не говорил. Ты мой первый, первый… – Она быстро его целует и возвращается к простыне: – Не отстираешь.

А в соседней комнате, перед телевизором сидит бабушка Марины. Фигурное катание не увлекает ее. Взгляд ее беспокоен. Она делает телевизор тише, осторожно ступая, подходит к комнате внучки и прислушивается. Тишина…

… Маша спала у него на плече. Он поцеловал ее в губы, осторожно встал и вышел в прихожую. Оделся. Комната матери была приоткрыта, и Саша увидел Ирину Евгеньевну и Михал Михалыча. Обнявшись, они сидели на диване. Прошел на кухню. Ревекка Самойловна стояла у окна, спиной к нему. Саша не решился окликнуть ее и ушел, не простившись.

По лестнице спустился вниз. В тускло освещенном парадном подошел к почтовым ящикам. Один из них попытался открыть пальцем – дверца не поддавалась. Саша достал авторучку и отломил от нее узкий металлический язычок. Согнул его и вставил в щель для ключа. Вскоре ему удалось открыть ящик. С почтой в руках он подошел к лестнице, где горела лампочка. «Известия», «Вечерняя Москва», счет за междугородный телефонный разговор, – ничего себе! – тридцать четыре рубля сорок копеек. Город не указан. Саша встряхнул газетами, на пол упала открытка. «Дорогие! Поздравляем с праздником Великого Октября! Мира, счастья…» – Саша миновал текст, посмотрел на подпись: «Софа, Коля».

Саша потряс еще, но на этот раз ничего не выпало. Он аккуратно сложил почту, сунул обратно в ящик, вышел. Падал снег.

Днем Саша бродил по улице, где жила Маша, несколько раз проходя мимо зоопарка, мимо ее двора.

Он увидел Ревекку Самойловну. Она вышла из арки и быстро зашагала прочь. Саша последовал за ней. Вскоре Ревекка Самойловна остановилась у особнячка, рядом с которым толпились люди. Группками здесь стояли старухи, молодые люди с черными бородками что–то жарко обсуждали. Чуть поодаль топтался милиционер. На фасаде особнячка было что–то написано буквами, похожими на арабские. Саша встал у стены, осторожно приглядываясь к происходящему. Несколько раз до него доносилась чужая, не слышанная ранее речь. Говорили на странном языке старухи да и какие–то юноши тоже. У некоторых из них на голове – маленькие шапочки.

Обрывки старушечьего разговора донеслись до Саши.

– Двадцать один год, почти закончил институт, такой мальчик, такой мальчик!..

– Ну, мы не богатеи, но свою девочку не обидим, слава богу, ничего для нее не жалели…

– Э-э, вы хотите красавицу, эта красавица еще вам даст жизни! У нас есть женщина, кандидат наук, умница…

– Вдовец, двое детей, прекрасный человек…

Старухи доставали фотографии, записывали адреса, уходили, на их место приходили новые. Это была стихийная служба знакомств.

Саша услышал голос Ревекки Самойловны:

– Девочка, она так поет, у нее ангельский голос… Вы посмотрите: это ей десять лет. Вот в школе. Красавица! Вы говорите, сорок восемь? Если мужчине сорок восемь лет, ему нужна спокойная женщина лет под сорок, а не юный цветок. Имейте совесть. У меня есть, между прочим – ее мать. Я бы вам пожелала такую невестку, я бы всем пожелала…

У Ревекки Самойловны посыпались на асфальт фотографии.

Саша успел заметить: Ирина Евгеньевна и Маша, обнявшись на диване. В руках у Маши – гитара.

Рядом с Сашей остановился мужчина, жестом попросил прикурить.

– Устроили синагогу, бля!.. – сказал он. – А ты чего здесь нашел? Пархатую невесту?

Мужчина засмеялся. Саша повернулся и пошел прочь.

Ночью, напившись воды из–под крана, отец заглянул в гостиную. В темноте, как маячок, вспыхивал огонек сигареты. Отец включил свет. Саша, одетый, сидел в кресле. Курил.

– Отец. Я женюсь. И пожалуйста, не отговаривай меня. Это бесполезно.

Отец молчал. Потом повернулся и зашлепал босыми ногами по паркету.

– Поставь чайник.

Саша сбросил куртку, прошел на кухню и поставил чайник. Отец вышел из ванной в женском халате.

– Есть хочешь?

– Ага.

– Что ж она тебя не кормит?

Отец доставал из холодильника колбасу, сыр, большую луковицу. Ловко, в четыре руки, они все нарезали, разложили на досточке.

– Селедочку? – предложил Саша.

– Жажда потом замучит. Достали из банки селедку.

– Что ж, женись, – сказал отец.

На кухню заглянула сонная мать в ночной рубашке.

– Что вы тут?..

– Присоединяйся, – предложил отец. – Хочешь селедочки?

– Нет уж, и так весь рот обложен…

Она налила воды из–под крана и, пока пила, с удивлением заметила, что муж и сын смотрят на нее и улыбаются. Она ополоснула стакан, поставила его на место и уже с беспокойством посмотрела на них.

– Что случилось?

– Мать, ты можешь взять себя в руки? – спросил Саша. – Спокойно на все реагировать?

– Боже!.. – она приложила руки к груди и в испуге села.

За окном, на автобусной остановке уже толпились люди, у киоска с газетами стояла очередь.

– А жить где будете? У них или у нас? – спрашивала мать. – Боже, она хоть порядочная? У них квартира сколько комнат?

– Лучше отдельно. Снимать будем, – отвечал Саша.

Отец, сонный, клевал носом.

– Восемнадцати лет еще нету, сыночек, подумай…

– Скоро будет.

– Оставь парня в покое! – поднимал голову отец. – Решил, значит решил.

– А ты обрадовался! – нападала мать на него, – Иди спать, на работу скоро.

– Уже нет смысла, – говорил отец, поглядывая на часы.

– Устроюсь куда–нибудь, плюс стипендия… – рассуждал Саша. – Например, сторожем через два дня на третий. Проживем.

– А мы что ли не поможем? – бормотал отец. – Всегда подкинем, если что.

– Девочка–то хорошая? Хоть бы глянуть на нее… – мать со страхом глядела на сына, гладила по голове и вдруг всплакнула.

– Хватит, мам, радоваться надо…

Отец спал, положив голову на стол.

– Отведи его, пусть поспит, через сорок минут вставать… Сыночек!..

– Ладно, все, придумала трагедию! – Саша взял под руку отца и отвел в постель…

– Я завтрак приготовлю, – сказала мать Саши. – Тебя будить?

– Не надо. – Он пошел в свою комнату. Быстро разделся, распахнул постель и с наслаждением скользнул под одеяло. Вздрогнул от остывших простыней, свернулся и через мгновение уснул. Он спал крепко и безмятежно, без сновидений, и ничто не могло его разбудить.

Весна, и улицы почти сухие, светит солнце, отражается в черной лаковой «Чайке», украшенной лентами и всем остальным, что положено при свадьбе. Они выходят из автомобиля. Саша в великоватом костюме, при параде – Вадим, Маша, Марина в белом кружевном платье и фате с флёрдоранжем. Поглядывая на часы, они стоят перед входом. Саша и Вадим курят, Марина рассеянно переговаривается с Машей, оглядывая платья невест, когда вдруг – нелепо – с солнечного неба начинает падать снег огромными редкими хлопьями. Толпа со смехом топчется под козырьком ЗАГСа, а свидетели, рискуя костюмами, снимают и снимают на пленку столь забавный момент, отходят подальше и, присев на корточки, снова снимают: эй, улыбнитесь!

– И не надо здесь болтаться, – говорила очень маленькая, густо накрашенная женщина в малиновом до полу платье. – Когда надо будет, вас позовут. Вы жених?

– Пока да, – сказал Вадим.

– Пройдите в комнату жениха. Вон туда, по коридору налево. Невеста, – она обратилась к Марине, – вы должны быть в комнате невесты, это рядом с комнатой жениха. Свидетели сопровождают.

– А нельзя побыть вместе с женихом? – спросила Марина.

– Еще побудете, – сказала женщина и ушла.

– Прощай, родная! – Вадим театрально вздохнул, сгреб в охапку Марину и громко поцеловал ее в лоб.

В «комнате жениха» стояли несколько кресел и полированный стол, на котором разбросаны были брошюры о браке и семье. Стены были убраны полированными деревянными панелями. Над столом висела табличка «Не курить». После суеты, натужного веселья возникла неловкость. Вадим закурил.

– Вроде здесь нельзя, – Саша указал на табличку.

– Не выгонят же отсюда?

– С них станется. Видел тетку?

Уселись в кресла. Саша оторвал от брошюры листок и ловко сделал бумажный кораблик. Поставил на стол. Кораблик поплыл по гладкой, полированной поверхности.

– Стряхивай сюда.

Где–то за стенами играли марш Мендельсона.

В а д и м. Знаешь, я совсем не чувствую момента. Надо же что–то чувствовать, а я не чувствую. Как будто не я женюсь.

С а ш а. Говорят, так всегда. Успокойся.

В а д и м. Да я спокоен. Даже слишком. Вот, смотри… Подарок тестя.

Вадим показал руку, на которой были новые заграничные часы.

Марина и Маша сидели в креслах в точно такой же комнате, с теми же полированными панелями на стенах и брошюрами на столе. Марина говорила, поминутно поднимаясь и подходя к зеркалу.

М а р и н а. Бабушка в горло вцепилась с этим букетиком. Снять его, как ты думаешь? Ты понимаешь, его родители, они… как будто не их сын женится, а кто–то другой, так все, знаешь, спокойно. У меня родители из Мавритании приехали, одна дорога туда и обратно сколько стоит, это же все за свой счет, часы Димке подарили, куртку классную, кучу барахла, а они как будто ни при чем. Ведь неудобно их спрашивать, на какие деньги будем устраивать свадьбу, правильно? Порядочные люди в таких случаях сами говорят, давайте все устроим пополам, а эти – молчат, как ни при чем. Ах, Димин папа все деньги тратит на книги, он не от мира сего, хорошо быть не от мира сего, когда за тебя платят… Что ты носишь очки? Они тебе не идут, сними, я посмотрю.

Маша сняла очки.

М а р и н а. Конечно, так лучше.

М а ш а. Зато плохо видно.

М а р и н а. У меня подруга, у нее минус пять, она как слепая ходит, но очки не наденет, хоть убей. Она говорит… (Марина смеется) лучше ни фига не видеть, чем… Мужикам…

Марина расхохоталась.

М а ш а. Я уж лучше буду видеть.

М а р и н а. Кстати, вы сюда еще не собрались?

М а ш а. Не собрались.

М а р и н а. Слушай, вы вообще живете? Я к чему: они, если все получат, сразу становятся хозяевами положения. Надо вовремя отказать: решайся, дорогой…

В комнате жениха накурено. На столе рядом с плывущим корабликом рассыпан пепел.

С а ш а. Пока нет. Мы решили подождать.

В а д и м. Я считаю – почему не жениться? У меня классный тесть, уже выпивали с ним, что, плохо?

С а ш а. Посмотрим.

В а д и м. А-а, скрытный стал, ничего не говорит! Мой совет, не тяни. Один черт, раньше, позже. Слушай, они что, не хотят, чтобы я вступил в законный брак? Товарищи, нет мочи терпеть!

М а р и н а. Я уже соскучилась по нему. Он там в другой комнате, а я уже соскучилась. Маш, я его так люблю, у него столько баб, я так ревную, глаза бы выцарапала этим сукам!

М а ш а. Я пойду, посмотрю, что–то тянут они там…

М а р и н а. Подожди, черт с ними. (Тихо.) Мне кажется, я… Уже.

М а ш а. Что?

М а р и н а. Беременна.

М а ш а. Уже?!

М а р и н а. Мне кажется.

М а ш а. К врачу ходила?

М а р и н а. Нет. Я боюсь.

М а ш а. Дура. Сходи сейчас, потом будет поздно.

М а р и н а. А я… не собираюсь отказываться. Пусть будет маленькая девочка. Или мальчик. Пусть будет, если уже есть.

В а д и м. Я думаю, детей пока не надо. Всему свое время. Надо же и нам пожить, правильно?

С а ш а. Да? Не знаю. Я пойду посмотрю, почему не зовут, забыли, что ли?..

Саша вышел в коридор. В это время открылась соседняя дверь и появилась Маша.

– Ты не знаешь, что они там? – спросил он.

– Не знаю. Тянут.

Они молча постояли. Маша оглянулась: никого в коридоре не было. Она шагнула к нему, обняла за шею и поцеловала в губы…

Грянул Мендельсон!

Широкие двери открылись. Вадим с Мариной вошли в зал, встали на красную дорожку. Свидетели с цветами в руках были чуть сзади.

Они ехали в полупустом вагоне электрички. Маша взобралась на скамейку с ногами, положила голову ему на плечо…

В а д и м. Секс… Энгельс был прав – секс это главное. Я не во всем с ним согласен, кое в чем, между нами, старик напорол, но в этом вопросе я двумя руками – за…

В сумерках шли по узкому перрону станции, перебирались через пути по дырявой лестнице…

В а д и м. Ты можешь представить себе настоящую любовь без секса? Невозможно. Абсурд. А секс без любви? Да в любую минуту, три раза в день без обеденного перерыва…

В темноте шагали по шоссе.

В а д и м. Они не любят нерешительных. Их надо брать. Им даже хочется, чтобы почувствовать силу. Часто поэтому и ломаются, чтобы их взяли…

Они свернули с шоссе и вошли в лес. Через несколько шагов остановились у новенького деревянного забора. В темноте виднелся дом, выстроенный лишь наполовину. Было крыльцо, стены, в стенах – окна, не было лишь крыши.

– Мы с отцом строим, – сказал Саша. – Уже три года, каждое лето.

Они поднялись на крыльцо.

– Здесь большая комната. Кухня, видишь? Лестница на второй этаж. – Лестница уходила в небо. – Там будут еще две комнаты, маленькие. Одна станет нашей, когда мы будем приезжать. Самый нормальный дом.

Все вокруг было усыпано стружками, битым стеклом, столярным инструментом. Маша посмотрела на звездное небо над головой.

– А если… дождь?

– Тут еще не все готово, – он ревниво следил за ее реакцией. – Я хотел тебе просто показать.

Саша подошел к ней, обнял ее, но она отстранилась.

– Я хочу есть, – сказала Маша.

Ужинали при свете керосиновой лампы, под открытым небом, завернувшись в ватные одеяла. Маша пододвинула ему бутерброд покрасивее и быстро спрятала руку под одеяло, в тепло. Он поднес ко рту пучок зеленого лука, но в последний момент остановился и, что–то сообразив, отложил лук в сторону. Маша засмеялась, и он, догадавшись, что она поняла, тоже засмеялся. Спать легли на полу, накрывшись ватными одеялами. Целовались. Долго, начиная задыхаться.

– Нет, – говорила Маша.

Саша откатывался в сторону и, остывая, смотрел на звездное небо. И снова целовались, и снова он смотрел на звезды.

– Не надо больше, – сказала Маша. – Этого не будет.

Он молчал.

– Только не обижайся.

– Я не обижаюсь.

– Но я же вижу.

– Можно мне спросить? – он приподнялся на локте. – Ты… У тебя… был кто–нибудь?

– Был.

– Кто?

– Какая разница?

– Просто хочется знать.

– Это был очень хороший человек. Такой ответ тебя устраивает?

Саша молчал.

– Что же ты не живешь со своим очень хорошим человеком?

Она сбросила одеяло и, подрагивая от холода, стала одеваться.

– Мне надо ехать.

Саша не шелохнулся.

– Ты меня не проводишь?

– А уже нет электрички, – он усмехнулся, встал с постели и подошел к ней. – Оставайся.

Он взял ее за руку и потянул к постели.

– Да ты что? Ты с ума сошел!

Она пыталась вырваться, но Саша силой уложил ее на пол, навалился всем телом, прижимая к доскам руки. Ему удалось сорвать лифчик, целовать грудь, но она отбивалась, оттаскивала его за волосы.

Саша уступил.

– Подонок!

Саша сидел среди одеял, бессмысленно ухмыляясь.

– Мразь…

Она быстро оделась и выбежала за дверь. Он сидел долго, глядя на звезды, расставленные в небе четко и ясно. Потом вскочил и бросился вон из дома.

Они шли рядом по темному шоссе. Саша забегал вперед и в бешенстве говорил:

– Ты, амёба, бесчувственная тварь, ты решила надо мной издеваться? Тебя раздражает, что я тебя люблю, это тебя раздражает?! Тогда скажи: иди к черту, а не держи при себе, как… Не хочешь? А что ж ты хочешь? Чтобы я у вас дома гвозди прибивал? А я все думаю, что ж это мадам спать со мной не хочет? Брезгуешь? Уж, конечно, не девушка, пробы негде ставить. А с другими, как, получается? Сколько, смею спросить, мадам, уже сделано абортов?

Маша остановилась и дала ему пощечину. Саша расхохотался.

– Все у мадам тайна! Какие–то письма каждый вечер ожидаются прямо–таки с трепетом. Пока мужики не пишут, можно с мальчиком побаловаться! А я, идиот: замуж за меня выходи… Я у вас черная кость, сантехник домашний, так?! Мы, видите ли, сами дом строим, мадам презирает! Не смей нас презирать, понятно, это я еще могу вас презирать!

Маша молчала…

Ехали в электричке. Саша говорил:

– Мадам подыщет себе мужичка попрестижнее. Интересно, ты с этими, престижными, сразу в постель ложишься или денек все же крутишь мозги, строишь из себя целку? Ну, говори! Строишь? Чуть не забыл! Бабка–то жениха уже подыскивает, фотографии старушкам показывает. Что, никак пристроить повыгоднее не получается? Или мы вам по национальной принадлежности не подходим? Женитесь только на своих? Да что ты молчишь?!..

Он заглянул ей в глаза. Маша плакала…

В метро он нависал над ней, держась за поручень.

– Ну хорошо, прости… Я хотел поговорить, так вышло. Посмотри на меня. Ты же видишь… Разве непонятно? Я очень тебя люблю… и… А ты будто не видишь. Ты должна себя по–другому вести, так нельзя. Да скажи что–нибудь!..

Остановились у ее подъезда. Люди уже шли на работу.

– Иди домой, – сказала Маша и шагнула в дверь. – Приходи завтра, хорошо?

Он шел за ней.

– Почему же завтра? Почему не сейчас? Пришел лифт. Маша открыла дверь. Вдруг обернулась.

– Это… Очень сложно объяснить, я не могу, – сказала она.

– Что ты не можешь?!!

– Объяснить.

– Тогда… Иди ты…

Саша повернулся, чтобы уйти, но взгляд его упал на почтовый ящик.

– Посмотрим, что там у вас? – Он рванул дверцу, и на пол скользнуло что–то белое. Он быстро поднял конверт.

– Отдай! – она протянула руку.

– Что нам пишут очень хорошие люди… – Саша надрывал бумагу.

– Это не твое. Отдай. Отдай! – она сорвалась на крик.

– Прочту и отдам.

Он развернул бумагу и встал под лампочку.

– Мадам в волнении. Не это ли письмо мы так ждали? Итак. Приготовились…

– Прошу тебя, отдай письмо… – проговорила Маша.

– Начинаем… Так… – Он приблизил бумагу к глазам: – «ОВИР города Москвы. Прийти к инспектору Савостикову… С одиннадцати ноль–ноль…» Что это? – он поднял на нее глаза.

Молчание.

– Что это значит?

– Это значит, что я уезжаю. – Она медленно подошла к нему.

– Куда?

– В Израиль.

Они стояли лицом к лицу.

– Почему ты не сказала об этом раньше?

– Я боялась.

Он протянул ей бумагу. Она взяла. Она хотела погладить его по лицу, но Саша вздрогнул, как от прикосновения чего–то отвратительного.

– Ты… Тварь! Жидовка, – голос его сорвался. – Ты жидовка!

Он вышел из подъезда, услышав за спиной ее крик.

Ночью, впервые за много лет, Саша расплакался, лежа на своей постели.

В Москве пасмурно, моросит дождь. Вадим и Саша под зонтиком блуждают среди новостроек где–то на окраине города.

В а д и м. Сто восьмой, сто двенадцатый… Здесь же четные? Должен быть сто десятый. Черт, понастроили. Почему хорошие ляли вечно живут в таких трущобах? Ты можешь сказать, что случилось? Не хочешь – не надо. Где же этот дом… Сашка, Сашка…

С а ш а. Дим, эти, куда мы идем… Хорошие девочки?

В а д и м. Сегодня расклад верный, старая моя ватрушка с подругой. Ватрушка уже, кажется, ни на что не претендует, а подруга готова на все.

С а ш а. А сам–то ты хочешь?

В а д и м. Все ради тебя.

С а ш а. Но они точно дадут? Если это какой–то сомнительный вариант, я не хочу. Да – да, нет – нет!

В а д и м. Ну, брат, такого, чтоб сразу, не бывает. Всегда надо приложить усилие.

С а ш а. Смотря какое усилие. А нет – и черт с ними!

В а д и м. Я, конечно, молчал, но чувствовал, твоя евреечка себе на уме. Не хочешь говорить, не надо. Ну вот – сто десять. Спрятали, гады!..

В полутемной комнате кружились две пары. Интимная музыка располагала к сближению. Вадим танцевал, обнявшись с партнершей, в то же время в движениях его была некая небрежность.

Саша держался напряженно, и его партнерша, изящная и маленькая брюнетка, должна была поминутно привлекать его внимание. Она клала голову ему на плечо или долгим взглядом смотрела в глаза.

Пары вращались вокруг собственной оси. Когда Саша и Вадим оказывались между ними, происходил немой диалог: ну, что же ты? – показывал Вадим. Что за спешка? – мимикой отвечал Саша. Впрочем, когда лицом к лицу оказывались девушки они тоже не упускали случая перемигнуться и молча обменяться впечатлениями.

– Пойдем туда? – предложила партнерша Саше.

– Пойдем.

Она взяла его за руку и повела в другую комнату.

Вадим с облегчением вздохнул и уселся на диван. Девушка села рядом с ним.

– Он ей понравился… – сказала она. – А ты, говорят, ушел в семейную жизнь?

– Ушел. С головой.

– И никто не нужен? – она пальцами перебирала его волосы.

– Никто.

– Боже, где такие мужья? Ты не хочешь меня выдать замуж? Это было бы благородно. Вот хотя бы за этого Сашу. Хороший мальчик. Надо было мне оставить Сашу, а себе взять Лариску. Хотя тебе же никто не нужен!

– У Саши большая любовь, ему надо отвлечься, – сказал Вадим.

– А может, у него и ко мне будет большая любовь?.. – говорила девушка с застывшей улыбкой на губах.

В темной комнате, на огромной двухспальной кровати сидели Саша и Лариса. Девушка начала раздеваться.

– Помоги мне. Заколка зацепилась.

Саша нащупал заколку в волосах, осторожно отстегнул ее.

– Спасибо.

– Слушай, – Саша повернулся к ней. – Скажи мне: зачем ты это делаешь? Просто так?

Она удивленно уставилась на него.

– Ведь я тебе не нравлюсь? Тогда зачем это делать?

– Нравишься, – сказала девушка. – Очень нравишься.

– Да?

– А иначе я бы не стала.

Она сбросила платье и упала на кровать. Саша раздевался.

– Супружеское ложе, – сказала девушка. – Я в жизни не лежала на такой кровати. Здорово, черт!

Вадим целовался.

– Я тоже хочу большой любви! – капризно сказала его девушка, отодвигаясь. – Немедленно говори мне о любви!

– Ладно, хватит, – помрачнел Вадим.

– Я хочу за тебя замуж! Я тебя люблю.

– Помолчи! – Вадим встал с дивана. Девушка рассмеялась. Она протянула к нему руки.

– Я пошутила, больше не буду… Вот зануда, пошутить нельзя.

Саша и Лариса лежали в разных концах кровати. Смотрели в потолок.

– Никогда не думала, что со мной такое случится, – сказала она.

– Извини, – сказал Саша.

– Не стоит.

Он встал, начал одеваться.

– Ты мне так понравился… – девушка сбросила одеяло, голая вытянулась на кровати. И сочувственно добавила: – Ты сходи к врачу, не запускай.

– Понятно, – Саша одевался быстро, как только мог.

– Подожди. – Она села на кровати. Саша остановился.

– Ты не расстраивайся, ладно? Не расстраивайся.

– Да.

Саша вышел. Он прошел через комнату, где увидел голого Вадима и девушку, и вышел за дверь.

Напротив Машиного подъезда была телефонная будка. Стоя в будке, Саша смотрел на ее окна и набирал номер. Трубку сняла Ревекка Самойловна. Саша молчал.

– Опять эти звонки, – сказала старуха. – Теперь молчат.

– Мама, выдерни шнур, – послышался голос Ирины Евгеньевны. – Я говорю, выдерни.

– Я сама знаю, – сказала Ревекка Самойловна и отключила телефон.

Он укрылся на даче. Жил в доме под открытым небом. Ночью становилось холодно, и тогда Саша в металлическом корыте раскладывал костер. Засыпал он рано, не дождавшись темноты. Спал на полу, завернувшись в старые ватные одеяла. Просыпался еще в темноте и уже не мог заснуть. На рассвете завтракал, раскладывая на газете хлеб и сваренную с вечера картошку. На крыльце пил заваренный до черноты чай.

Позавтракав, он взбирался вверх по стене дома, веревкой поднимал с земли доски и делал крышу. Иногда доски падали, и приходилось повторять все заново. Так проходило время почти до вечера…

С а ш а. Это все равно, что умерла. Села в самолет и умерла. И нет ее.

В а д и м. Да почему умерла? Будет себе жить, там тоже жить можно.

С а ш а. Нет, ты не понимаешь.

В а д и м. Что я не понимаю, что я не понимаю?!

С а ш а. Она навсегда уезжает!

В а д и м. Ну и что теперь делать? Между нами, я иногда думаю, в какой Израиль мне свою отправить?..

Вечером он шел купаться. Майская вода была холодная, темная, застывшая. Потом спал…

Однажды во время работы он увидел Машу. С сумкой в руках она шла по шоссе, оглядывая садовые участки. У дома с недостроенной крышей она остановилась. Сверху Саша следил за ней.

Она прошла через калитку, заглянула в дом. Никого. Прошла вовнутрь. Саша наблюдал за ней.

Маша поставила на пол сумку и принялась разгружать ее, вынимая пакеты, бутылки кефира и еще что–то. Посмотрела наверх. Он отпрянул, и сразу стали слышны шаги по крыше, застучал молоток. Саша работал. Она вымела из дома грязь. Постелила разбросанные одеяла. В угол сложила гору инструментов. До вечера они не сказали друг другу ни слова. Саша спустился в дом, когда крыша была готова. Молча, сидя напротив друг друга, ужинали.

В сумерках шли к пруду. Раздевшись до трусов, Саша бросился в воду и поплыл. Краем глаза он видел, что Маша раздевается в стороне. Вскоре она догнала его и поплыла рядом. У противоположного берега остановились. Они стояли по грудь в воде, и только сейчас Саша заметил, что она без купальника. Она обняла его за шею и поцеловала…

…Голые, они лежали на прибрежной траве. Она положила голову ему на плечо, и он, прижимая ее к себе, смотрел в небо, обалдевший от счастья. И вдруг рассмеялся на весь лес смехом, понятным только ему.

На полу стояла керосиновая лампа, мотылек кружился вокруг нее. Завернутые в одеяла, они сидели рядом, соприкасаясь плечами. Маша рассказывала:

– …Отец пахал на него, тянул проект, а начальник этот, который ничего в проекте не смыслил, вначале ездил по заграницам, а потом получил госпремию. То есть не он один, там целая группа, отец еще долго был в списке представленных, а потом его выкинули. Он был так потрясен, убит… Вот тогда он решил, что уедет. Раньше у нас и разговоров об этом не было. Он нас с матерью долго уговаривал, мы всё сомневались. И вдруг однажды проснулись и решили ехать. Мне было тогда пятнадцать лет. Я помню, была зима, я вышла на улицу. Был серый угрюмый день, и вдруг я увидела: идет серая угрюмая толпа в сером угрюмом городе… В школе был какой–то очередной смотр строя для чего–то там, и надо было маршировать с песней, и я поняла, что меня тошнит от всего этого… И эта училка, такая, знаешь, с узенькими глазками, которая вечно ко мне придиралась. Понимаешь, именно ко мне… – Она замолчала, глядя на огонь. – У бабушки сестра в Израиле, она прислала вызов. Я тогда пошла в школу и все им сказала. Мне казалось, что все, я уже не здесь. Ты бы слышал, что они говорили на этом собрании! Некоторые перестали со мной здороваться… В общем, я ушла из девятого класса. Видишь, я даже школу не закончила! – Маша рассмеялась. – Потом начался развал. Маму попросили с работы – за пятнадцать минут выгнали. Но не в этом дело. Главное, что мы получили отказ, ты понимаешь? «Ваш выезд считается нецелесообразным…» Мама ходила в ОВИР, они ей ничего не хотели объяснять, а потом выяснилось, что папочка когда–то в институте, двадцать лет назад, имел какой–то допуск…

– Тогда все ясно, – сказал Саша. – У него секретность.

– Какая секретность? Там срок пять лет. Это повод, обычный повод. А дальше началось самое интересное. Папу на работе вызвал тот самый начальничек и объяснил, что если он заберет заявление и покается, его простят и оставят на прежнем месте. Всего–то: побить себя в грудь, попросить прощения у коллектива, и так и быть – ему разрешат и дальше пахать на этого дебила только потому, что он русский и партийный… – Она замолчала.

– Чушь. Этого не может быть, – сказал Саша.

– Но это было!

– Хорошо, допустим. И что твой отец?

– И он… Забрал заявление.

– А вы?

– А мы подали заново. Моей бабушке не в чем здесь каяться. И маме не в чем каяться. Пусть они сами каются. Ну ладно. И так ясно. Когда папаша бил себя в грудь, мы уже два года были в отказе. И тогда у мамы начался этот психоз с почтовым ящиком. Она проверяла его восемь раз в день. И я тоже – будто сходила с ума…

– А отец?

– Мы его выгнали.

– Как?

– Выгнали из дому. Да он и сам хотел уйти, стыдно было. Он хороший, добрый человек, но понимаешь… У него всю жизнь полные штаны. Знаешь, когда человек ощущает себя таким маленьким–маленьким, которому положено только работать и не высовываться… Машенька, потише, не лезь с высказываниями… Он у своей матери живет, и ему хорошо. Ему хорошо. А я – ненавижу! Все это – ненавижу!..