Текст книги "Любовь"

Автор книги: Валерий Тодоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Валерий Тодоровский
Любовь

Журнал «Киносценарий», № 2 1992 год

Валерий Тодоровский:

В шестидесятые годы на Одесской студии была традиция – по праздникам показывать иностранные фильмы. Восьмого мая 1962 года, ко дню Победы, шел «Психо» Хичкока. Моя мама посмотрела фильм и через несколько часов родила меня.

В Одессе я провел дикое дворовое детство. Десятилетним мальчиком был перевезен в Москву, за что и сейчас благодарен своим родителям – живи я в Одессе дальше, мечта стать моряком могла бы осуществиться. С тех пор я хотел быть кинорежиссером. Режиссер для меня был в первую очередь начальник над всеми. Кроме того, эта профессия в моем представлении всегда была окутана романтизмом. Я дважды проваливался на вступительных экзаменах и в конце концов с тяжелым сердцем поступил на сценарный факультет ВГИКа.

Я пришел туда отсиживаться, пока не пробил мой час встать у камеры. Отсиживаться мне понравилось. Лучшие часы своей жизни я провел за письменным столом, сочиняя истории, которых никогда не было или которые совсем недавно случились со мной…

Любовь

В Москве – поздняя осень, дождь, сумерки.

С а ш а. Все по порядку. Она пришли, попили чай… Потом?

В а д и м. У меня принцип: да – да, нет – нет. Не устраивает – до свидания.

С а ш а. Нет, ты не подробно рассказываешь. Попили чай. Дальше?

В а д и м. Обнял…

С а ш а. Вы сидели рядом?

В а д и м. Не помню… Она на стуле, а я в кресле. Нет, это я на стуле.

С а ш а. Ведь неудобно? Ты встал, навис над ней и…

В а д и м. Навис. А голову положил сюда.

С а ш а. Куда?

В а д и м. На грудь.

Молчание.

С а ш а. И как там у нее?

В а д и м. Что?

С а ш а. Грудь. Большая?

В а д и м. Я больше люблю маленькую. А тебе обязательно, чтобы вот так?

Посмеялись.

С а ш а. Ну, а потом?

В а д и м. Раздел ее, положил… И все.

С а ш а. Говорил ей что–нибудь?

В а д и м. Что–то нес… Главное – ничего не обещать.

С а ш а. И они не обижаются?

В а д и м. Как поставишь. Черт, что за район!..

Дорожка среди луж и размокшей глины, ведущая к группе девятиэтажек у края лесопарка.

С а ш а. И как она тебе, понравилась? Страстная?

В а д и м. Кусалась.

С а ш а. Кричала?

Звук, изображающий, как она кричала. Смеются.

Едут в кабине лифта.

В а д и м. Наступи, поссоримся.

Ботинок Саши, вымазанный в глине, символически наступает на ухоженный ботинок Вадима.

С а ш а. И ведь каждый раз понимаю, раз она пришла, значит понимает, зачем пришла, так? Но в последний момент… Как–то неудобно становится, вот сейчас взять и полезть.

В а д и м. Однажды в жизни надо понять: не одни мы хотим. Они хотят еще больше. А мы вечно – как просители. Это унизительно в конце концов.

У двери остановились двое семнадцатилетних юношей.

– Сегодня что–нибудь обломится, я это чувствую, – сказал Вадим, нажимая на звонок. Высокий и представительный, он был одет в широкополую шляпу и длинный, до полу, плащ. В руках держал черный зонт.

Саша счищал о ступеньку глину с ботинок. Выглядел он попроще своего друга и невольно старался держаться за его уверенной спиной.

Дверь открыла длинная, худая девка в бесформенном, залитом вином балахоне. Волосы ее, завитые мелким бесом, трепетали в воздухе. По обеим сторонам вытянутого носа блуждали мутные веселые глаза.

– Вадик!.. – она повисла у Вадима на шее и, целуя куда–то в темноту, под шляпу, залепетала: – Что ж ты так поздно, нам уже надоело…

Ожидая, когда его заметят, Саша разглядывал босые ступни девушки, которая, изогнувшись, стояла на цыпочках.

– А это – Саша! – представил Вадим. – Он еще нам покажет себя!

– Покажу! – с фальшивой бодростью заявил Саша.

Девушка обняла и его, поцеловав в губы.

– Кузя, хозяйка дома? – спросил Вадим, бросая плащ на вешалку.

Саша снял ботинки.

– Ой, не надо! – сказала Кузя. – У нас и так тут…

– Грязно на улице. Пошли на кухню.

Трое хорошо одетых молодых людей, сидя за столом, играли в карты.

– Извини, я забыла, как тебя зовут, – сказала Кузя.

– Саша.

Молодые люди, не прерывая игры, пожали Сашину руку.

Одного из них, самого красивого, Кузя обняла за шею и что–то зашептала на ухо.

– Хорошо, только потом… – поморщился он и бросил карту.

– Давай, давай! – Вадим подмигнул Саше и указал ему на комнату.

Саша вышел из кухни. По пути ему попались два здоровых парня, которые с хохотом носились друг за другом по коридору.

В комнате толпился народ. Потоптавшись на месте, Саша налил себе большую рюмку водки и закусил шпротиной.

В углу кучерявый, болезненного вида парень пел песни под гитару. Толстая девица расположилась у ног гитариста и пела вместе с ним.

– Давай выпьем, – предложил Саше гитарист.

Обосновались у стола.

– Как тебе все это? – глотая водку, сказал парень. – Сколько говна сразу.

Саша неуверенно пожал плечами. Разлили остатки из бутылки.

– Э! Надо экономить напиток! – крикнул кто–то с дивана.

– Ты как попал в этот говнюшник? – спросил гитарист.

– Друг привел. – Саша разглядывал девушек в комнате.

– Пошли отсюда. Посидим в метро… Нас здесь трое порядочных людей.

– А кто третий? – спросил Саша.

– Будовская, – гитарист указал на толстую девчонку, которая, высунув язык, давила на струны. – Пошли?

– Давай попозже? – предложил Саша. Он увидел одну, симпатичную.

– Как знаешь. – Гитарист ушел, разочаровавшись в Саше.

– Активнее, активнее, – зашептал на ухо проходящий мимо Вадим. Он вдруг замолчал, уставившись в сторону. Саша повернулся и увидел необыкновенно красивую девушку, которая в прихожей снимала плащ.

– Отдай ее мне, – попросил Саша.

– Нет.

Они вдруг стали возиться в дверях, как мальчишки.

– Нет, я первый увидел! – смеялся Вадим, отталкивая Сашу.

Девушка смотрела на них широко раскрытыми, прекрасными глазами.

– Он всегда первый, – уныло сказал Саша, прекращая борьбу. – А мне не везет.

В пьяной грусти он побрел по квартире. Хотел пройти на кухню, но дверь не открывалась.

– Спрятались, гады! – закричал он и навалился на дверь плечом.

– Пошел к черту!..

Саша заперся в туалете. Со стены на него зазывно смотрела полуголая японка. Покачиваясь, он менял направление струйки и хохотал.

В дверь постучали. Саша открыл и увидел гитариста.

– Пойдем отсюда? – предложил Саша.

– А выпить?

– Обязательно.

Гитарист поднял крышку бачка унитаза и извлек оттуда бутылку сухого.

– Прохладная. Потрогай. Саша потрогал.

На кухне пили вино из горлышка по очереди. Выпив, ставили бутылку под стол, от постронних глаз.

– Что они знают про любовь? – сказал Саша.

– Они и не поймут, если скажешь, – тоскливо сказал гитарист.

– Ты любил?

– Да.

– Я так и думал.

Гитарист ласково улыбнулся, положил голову на стол и мгновенно уснул.

Сашу вдруг охватила жажда деятельности.

– Эй, вы, где вы тут? Попрятались?! – закричал он.

В ванной, на кафельном полу сидела Кузя и плакала, размазывая косметику.

– Подонок… – проскулила Кузя. – Он же подонок!..

Саша молча погладил ее по голове. Кузя подняла на него глаза.

– Иди отсюда, – сказала она.

Теперь он бродил по квартире в настроении почти элегическом. Он был как бы посторонний наблюдатель падения нравов.

В спальне Вадим ворковал со своей красавицей. Красавица смеялась и убирала руку Вадима со своего плеча.

– Но почему? – капризно спрашивал Вадим.

– Очень быстрый, – она грозила пальчиком.

– Саша, я ее люблю. Скажи ей, что я ее люблю.

– Не слушайте его, – грустно сказал Саша. – Что он понимает в любви?

– Вот гад! – возмутился Вадим. – Это я‑то не понимаю?!

Саша вышел из комнаты. В коридоре, неожиданно для себя, он встал на карачки, опустил голову и мыча двинулся вперед…

– Бабушка хворает, развал в доме… Я пойду.

В дверях стояли Кузя и незнакомая девушка.

Они одновременно заметили Сашу, который снизу вверх глазел на них.

– Весело у вас, – сказала новая девушка, с любопытством разглядывая Сашу. – Это кто?

– Не знаю. Нажрался… Все сегодня нажрались. Сил нет смотреть.

Кузя брезгливо поморщилась и, переступив через Сашу, прошла в комнату.

Девушка была в плаще и шапочке, из–под которой выбивались темные кудрявые волосы. Она глянула на часы и взялась за ручку двери.

– Стоять, – сказал Саша.

– Что?!

– Не уходите, – попросил Саша, поднимаясь на ноги.

– Но мне очень нужно.

Саша молча глядел на девушку, пытаясь скрыть пьяное покачивание.

– Вам, наверное, тоже пора домой, – сказала она. – Вы где живете?

– Далеко… я живу, – сказал Саша. – Я здесь случайно.

– Лучше бы вам домой, – улыбнулась девушка.

– Детское время, – сказал Саша.

– Ну тогда… До свидания, – она протянула руку.

– Не надо… уходить. – Саша говорил отрывисто, будто отдавая команды.

Девушка помолчала, достала из сумочки блокнотик, написала что–то и, оторвав бумажку, сунула ему в руку. И вышла за дверь.

Он развернул бумажку: номер телефона. Подписано: Маша.

Последнее воспоминание вечера. В одних трусах он стоит посередине комнаты, и комната равномерно качается. В дверях – заспанные родители.

– Гадость. Господи, какая гадость… – бормочет Саша.

Мать тащит его в ванную, где его выворачивает наизнанку.

– Какая гадость!.. – чуть не плача бормочет он.

– Может, неотложку вызвать? – говорит мать.

– Не надо.

Отец курит на кухне, поджав под себя босые ноги.

Уже в постели Саша бормочет что–то, стонет, а то вдруг начинает смеяться.

– В институт не будить? – спрашивает мать.

Но он уже спит.

Долго, потеряв чувство времени, лежал в ванной. Курил. Пепел падал в воду и, рассыпаясь, шел ко дну. На кухне пил чай, дрожащей рукой поднося к губам чашку.

В комнате подобрал с пола брюки, вывернул карманы и нашел многократно сложенный листок бумаги. На столе разгладил и перечитал несколько раз. Установил на полу телефон и набрал номер.

– Я вас слушаю, – послышался старушечий голос. – Говорите.

Саша молчал. Старуха тоже молчала. Потом послышался шорох и гудки.

Он побродил по квартире, остановился у зеркала. Попробовал улыбнуться. Напряг мышцы.

– Вот так, – вслух сказал он. – Так–то.

Вернулся к телефону. Набрал номер. Последнюю цифру долго не отпускал, держал палец в отверстии.

– Слушаю, – сказала старушка. – Что вы опять молчите?!

– Машу можно? – сказал он первые в этот день слова, и голос сорвался.

– Кто ее спрашивает?

– Знакомый.

– А у знакомого есть имя?

Саша замолчал, готовый положить трубку.

– Вы меня не знаете, – сказал он. – Это звонит Саша.

– Очень приятно, Саша. Одну минуточку.

Ожидая, Саша скривился, как от кислятины.

– Здравствуйте, Саша. Очень хорошо, что вы позвонили, не стали тянуть. Я так и думала, что это вы. Але, вы куда–то пропали?!

– Я здесь, – сказал Саша. – Вы меня не путаете?

– Нет, конечно.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? Я ведь вчера не успел, кажется…

– Мне бабушка сказала.

– Действительно.

Помолчали. Саша взял аппарат и, расправляя шнур, зашагал по квартире.

– Как самочувствие? – спросила она.

– Плохо, – признался он.

– Бедненький. Но с вами такое не часто?

– Нет. Редко.

– Ну тогда можно и не вспоминать.

В кино Саша и Вадим сидели рядом. По обеим сторонам – девушки Маша и Марина, красавица, с которой они познакомились на вечеринке. Вадим и Марина целовались. Иногда Вадим поворачивался к Саше и шептал на ухо:

– Не теряйся. Вспомни, что я говорил.

Маша сосредоточенно смотрела на экран.

Она была в очках. Саша положил руку на спинку кресла, как бы обнимая ее и в то же время как бы для удобства.

Тихо засмеялась Марина. В темноте поблескивали ее огромные глаза. Потом они снова целовались.

Саша повернулся к «своей» девушке. Он увидел четкий, застывший профиль с чуть орлиным носом. Профиль сдвинулся, и на Сашу в упор посмотрели два увеличенных линзами глаза.

– Пошли, – сказала Маша и, не дожидаясь ответа, пошла из зала.

Шли переулками. Облупленные московские особнячки тянулись вдоль дороги.

Она взяла его под руку, как взрослая женщина, и Саша напрягся.

– Очень плохой фильм, – сказала она. – Это ты выбирал?

– Нет, Вадим.

– Я так и думала.

– В зале тепло, какая разница?

– Есть разница. – Маша отпустила его руку и ловко перепрыгнула через лужу.

Саша через лужу переступил одним большим шагом. Закурил.

В темноте они шли вдоль ограды зоопарка. Среди деревьев виднелись белые пятна лебедей.

Они шли маленькими шажками, как старички. Временами Маша тяжело наваливалась на его руку, будто не могла идти сама.

Остановились у подъезда старого кирпичного дома.

– Я здесь живу. А вам куда? – сказала Маша.

– Мне на Юго – Западную.

– Нет, ты должен ответить: «мне некуда. Но не беда, переночую на вокзале».

Саша растерянно молчал.

– «Они неловко замолчали…» – продолжила Маша. – «А можно к вам? Сказала: да».

– Почему ночевать на вокзале? – разозлился он. – У меня дом есть.

– Не читал? Давай еще кружок. Я только почту возьму.

Они вошли в подъезд. Маша открыла почтовый ящик, достала оттуда газеты, встряхнула ими, будто что–то искала, и положила газеты обратно.

Снова – облупленные особнячки, ограда зоопарка, редкие прохожие…

В а д и м. Так и сказала: можно к вам? Этими словами и сказала?

С а ш а. Что–то такое.

В а д и м. И сама ответила: да?

С а ш а. Не она ответила, а как бы кто–то так ответил.

В а д и м. Дурак, она намекала. А можно к вам? Да, можно. И зашел бы.

С а ш а. Что теперь делать?

В а д и м. Брать. Она готова.

С а ш а. А у тебя? Есть прогресс?

В а д и м. Кое–что.

Смеются…

Был солнечный осенний день.

– Красивая девочка, – сказала Маша.

– Кто?

– Марина, которая с твоим другом. Очень красивое лицо.

– Красивое, – согласился Саша.

– У них что–то серьезное? Он ведь тебе все рассказывает?

– Почему? Нет. И потом – у Вадика не бывает серьезного, – сказал Саша. – Он противник женитьбы.

– Ну да, свобода… Дурак твой Вадим. Я только почту возьму, и еще пройдемся.

Через открытую дверь подъезда Саша видел, как она достала газеты, просмотрела их и положила обратно.

К дому подъехал автомобиль. Из него вышел представительный мужчина с букетиком в руках. Поцеловал Машу в щеку: – Новостей никаких? Риск есть?

– Идите. Вас ждут, – сказала Маша. – Вас ждали раньше, Михаил Михалыч!

– Иду. – Мужчина пошел по лестнице. – Задержали сегодня.

– Это кто? – спросил Саша.

– Мамин друг.

Они медленно пошли по старому маршруту.

– Кстати, по этому вопросу я согласен с Вадиком, – сказал Саша заготовленную фразу. – Не понимаю браков в восемнадцать лет.

Она остановилась, удивленно на него посмотрела: – Не бойся, я тебя женить не собираюсь.

Дальше шли молча. Настроение Маши явно испортилось. Она будто тяготилась им. И вдруг…

– А у твоей Марины, прости, конечно, задница великовата. – Она улыбалась и заглядывала ему в глаза.

Саша остановился.

– Я не знаю насчет задницы, но почему Марина моя?..

– Ты же сказал, что она красивая?

– Это ты сказала.

– Мне можно. А ты должен был сказать, что она страшна, как смертный грех!

– Но я же так не думаю.

– Да? – Маша развернулась. – Ты и в самом деле считаешь ее красавицей?

– Я не говорил, что она – красавица, но…

– Но задница великовата. Или не разглядел?

Саша замялся под таким напором…

С а ш а. Все ей не нравится. Все не так. Видно, большого о себе мнения.

В а д и м. Мы тоже не махонь. Ты ей дай понять. Не мальчик с потной ладошкой…

– Скажем так: задница могла быть поменьше, – сказал Саша.

Маша молча пожала ему руку, и они пошли дальше.

– И никогда мне не говори, что кто–то красивый. Купи мне мороженое.

Он не сразу усвоил переход в разговоре.

– Я прошу купить мне мороженое.

– Тьфу ты…

Они стали в очередь…

В а д и м. Все оказалось сложнее… Как тебе сказать… Она не дает.

С а ш а. Но…

В а д и м. Да, целуется, даже ложится, но дальше – ни–ни. Ни в какую. Главное ведь – возбуждается… Железная воля у нее.

С а ш а. Динамистка.

В а д и м. Да нет… Просто для Маринки это все очень серьезно, она к этому очень серьезно относится. Вот в чем дело.

С а ш а. Но ты–то не очень серьезно относишься?

В переулках варился снег, падал и снова взлетал, подхваченный ветром. Таял на лице,

превращаясь в большие капли. Они остановились у Машиного подъезда.

– Что скажешь? – спросила она.

– Ты забыла почту посмотреть.

– Да? – Она удивленно вскинула глаза. – Ты прав. Сейчас.

Пока Маша открывала ящик, где–то наверху на балкон вышла подвыпившая компания. Музыка, смех, возбужденные голоса… Саша поднял голову и увидел невесту в белой фате. Она громко смеялась и ловила ладонями снег.

– Простудишься, – отчетливо сказал кто–то.

Маша вышла из подъезда.

– Свадьба, – усмехнулся он.

– Да, Сережка из армии пришел.

Замолчали.

Разрозненные голоса на балконе объединились и хором стали скандировать: – Горько! Горько!

– Ну что!.. – Маша подошла близко. Он молчал. – Горько!

Она ладонями взяла его мокрое от снежинок лицо и поцеловала в губы.

Саша обнял ее крепко и попытался поцеловать по–настоящему. Она отстранилась. Он закрыл глаза и неподвижно, вытянув руки по швам, стоял под снегом. Она положила голову ему на плечо. Саша стоял, боясь пошевелиться.

Компания, повизгивая, уходила с балкона.

– А можно к вам? – сказал Саша.

– Нет. Уже ночь, поздно. Мои все спят. Я почту смотрела? Да. Иди, на метро не успеешь. Завтра позвони.

Он потянулся, хотел поцеловать, но она убежала в подъезд.

Саша шагал мимо знакомых особнячков, ограды зоопарка. Он улыбался, хмурился, вдруг останавливался задумавшись, проигрывая в воображении сегодняшний вечер. Саша пошел быстрее и вдруг побежал, ударяя подошвами ботинок в мокрый, подтаявший снег.

Вадим в плаще и шляпе стоял у большой, обитой кожей двери. Позвонил.

С а ш а. Мне кажется, она специально меня не пускает. Все на улице, на улице, пока не окоченеешь.

В а д и м. Я пришел утром, мы договорились, у меня были билеты на утренний спектакль. Дверь открыла бабка.

С а ш а. У Маши тоже бабка.

В а д и м. Старуха вообще из дома не выходит, будто приковали ее, а тут смотрю, в пальто, с сумочкой… Потом я узнал. Это она раз в месяц на могилу к деду ездит. Дед был генерал, между прочим!..

Одетый Вадим стоит в прихожей старой антикварной квартиры. Он смотрит на себя в огромное зеркало и слышит шепот:

– Мариночка… Мариночка, к тебе пришли, этот мальчик высокий…

– Да, – бормочет Марина и спит дальше.

– Вставай, у вас билеты в театр… Ты забыла?

– Да. Встаю. Все, уже проснулась, бабуля…

Старуха проходит к дверям.

– Постойте здесь, Мариночка сейчас встанет, – говорит она и долго копается в прихожей, все не может уйти. Наконец хлопает дверь. Звякает хрустальная люстра. В квартире – тишина.

Вадим делает несколько шагов по скрипучему паркету и смотрит в зеркало под острым углом. Он видит Марину в постели. Она сидит на смятом одеяле в одной лишь кружевной рубашке, розовая после сна. Она медленно поворачивает голову к своему плечу и поправляет бретельку. Встряхивает спутанными волосами, и они рассыпаются по спине и плечам…

В а д и м. Она… Такая красивая. Проснулась и будто не спала, понимаешь? Открыла глаза и все – проснулась. Я по утрам в зеркало не могу посмотреть – такое мурло. А Маринка, она…

Не снимая плаща и шляпы, Вадим проходит в комнату. Марина смотрит на него и улыбается, даже не думая прикрыться. Он опускается перед ней на колени, пытается поцеловать…

С а ш а. Я утром, пока зубы не вычищу, целоваться не могу. Запах.

В а д и м. Иди ты к черту, кретин! (Саша смеется.) Идиот!..

Марина отстраняет его.

– Подожди, бабушка…

– Бабушка ушла, слава тебе, господи, – говорит Вадим.

– Нет, я боюсь, ты точно знаешь? Посмотри…

Вадим нехотя поднимается и идет по квартире. Заглядывает в комнаты, на кухню. Возвращается в спальню. Марина сидит, завернутая в одеяло.

Все еще одетый, он садится рядом, проводит ладонью по ее волосам. Она обнимает его за шею, одеяло распахивается, и Вадим успевает увидеть под рубашкой розовую, нежную грудь. Они долго, не отрываясь, целуются и, тяжело дыша, валятся на кровать. Вадим лихорадочно стаскивает с себя плащ, свитер, ботинки. Марина лежа смотрит на него.

– А театр? – спрашивает она.

– Что театр?

– Мы опаздываем.

– Черт с ним.

Вадим целует ее лицо, грудь, пытается снять рубашку. Марина сопротивляется. Происходит возня. Наконец, красный и всклокоченный, Вадим садится на кровати.

– Ничего не понимаю. Почему? – говорит он.

– Я… Не могу.

– Но почему?

– Я не могу. И все. Хватит. Я хочу в театр.

– Уже сто раз опоздали в твой театр! – в ярости кричит Вадим и начинает одеваться.

– Пожалуйста, не кричи на меня, – говорит Марина.

– Я пойду. – Он стоит одетый.

– Как хочешь.

– И ты так хочешь?

Она молчит.

– Ладно, я иду. – Он стоит. – Пока.

Она отворачивается.

– До свидания. – Вадим замечает: у нее на щеке – слеза. Возвращается, садится рядом. Целует в затылок.

Они лежат рядом, на кровати. Марина – все в той же рубашке, он – в брюках и свитере, скинув только ботинки. На тумбочке, у кровати – чашки с недопитым чаем, сахарница и бутерброды. Марина водит пальчиком по его лицу…

В а д и м. Мы тогда чуть ли не до вечера провалялись в постели, она мне все рассказывала, понимаешь? У нее никого еще не было. В общем, она была девушкой. Поэтому так долго не решалась. Все–таки как мало мы разбираемся в людях.

Марина приподнимается на локтях, заглядывает Вадиму в глаза. Вадим серьезен, немного задумчив.

– Ты на меня обиделся, да? – шепчет она. – Обиделся?

Он молчит.

– Пойми, для… этого я должна полюбить. Это должен быть любимый человек. И ему я отдам все. – Она целует его в нос.

– А меня ты не любишь? – он отворачивается.

– Ты хочешь все сразу, сразу… Я так не могу. Вот я уже к тебе привыкаю, привыкаю, ты уже свой, родной. Родной–родной! – Она крепко прижимается к нему. – Вот такой!

Вадим и Марина снова целуются, поначалу тихо и ласково, потом – задыхаясь от страсти.

Слышится звук ключа, вставляемого в дверь.

Лихорадочные сборы. Стелется постель. Чашки и остатки бутербродов – в платяной шкаф. Марина натягивает платье. Сахарница, сахарница… Марина вдруг громко смеется.

– Тише.

– Не бойся, она же почти глухая! – И Марина, будто наслаждаясь риском, жадно целует его в губы.

С а ш а. Можешь меня поздравить. Меня позвали в гости.

Саша втащил в лифт картонную коробку, закрыл дверь…

– Подождите минуточку, сейчас!

На лестнице послышались шаги, дверь лифта открылась, и в кабину протиснулся мужчина с букетиком в руках.

– Вам какой? – спросил он.

– Пятый.

– И мне пятый. Удачно, да?

Мужчина нажал на кнопку. Это был тот самый человек, которого однажды они с Машей встретили у подъезда. Не разговаривая они поднялись на пятый этаж.

– Квартира не эта случайно? – указал мужчина на дверь.

– Эта.

– Что ж, значит вместе, – сказал мужчина и помог вытащить коробку.

Дверь открыла Маша. В руке она держала горящую свечку. В квартире было темно.

– Здравствуйте, Михал Михалыч. Здравствуй. Заходи. – Она подставила мужчине щеку и отступила в прихожую.

– Что это у вас… такая романтика?

– Света уже два часа нет.

Пока Саша снимал ботинки, из глубины квартиры послышался раздраженный голос:

– Опять, опять все сначала, я же тысячу раз говорила тебе, мама, ты что, издеваешься надо мной? – С силой хлопнула дверь. И уже из комнаты: – Я говорила, не ходи туда, не позорься!.. Убедительно прошу оставить меня в покое!

– Ураган, – сказал Михал Михалыч и выразительно посмотрел на Машу. Она пожала плечами и, высоко подняв свечу, повела гостей за собой. Саша в темноте осторожно ставил ногу, боясь споткнуться и уронить коробку.

– Это у тебя что? – бросила через плечо Маша.

– Увидишь.

На кухне, тоже освещенной свечами, у плиты возилась старуха.

– Бабушка, это Саша.

Саша поставил коробку и протянул руку. Бабушка неожиданно крепко пожала ее и отрекомендовалась:

– Ревекка Самойловна. Маша, этот симпатичный молодой человек, это не тот, с которым ты встречалась еще в школе?

– Нет, бабушка, это другой, – досадливо сказала Маша и перевела разговор: – Саша что–то принес в большой коробке и наотрез отказывается сообщить что.

– Да я сейчас открою… – Саша взялся за шпагат.

В это время послышался стук открываемой двери и женский крик:

– Ты смотрела сегодня почту? Я спрашиваю?!

– Нет. И не собираюсь. Ходи сама, – резко ответила Маша.

– Я схожу, – быстро предложила старуха.

– Пожалуйста, живите без меня! Вы слышите? Я не хочу никого видеть! – И дверь захлопнулась.

Ревекка Самойловна, Маша и Михал Михалыч переглянулись между собой. Саша сосредоточенно занимался ящиком.

Ревекка Самойловна достала из кармана передника сигареты, села у стола и закурила.

– Боже мой, я когда–нибудь умру от этой темноты, я не вижу ваших лиц. – Она вздохнула. – Может, сходить за почтой?

– Не надо, – сказала Маша. – Так и рехнуться можно.

Михал Михалыч взял со стола свой букетик и, помявшись, шагнул к дверям. Это был большой, грузный, лысоватый мужчина. Он все время виновато улыбался, вздыхал и оправлял пиджак.

– Если через полчаса не вернусь, – сказал он, – не ждите. Пробирайтесь к своим.

Бабушка горестно усмехнулась, а Маша сказала: – Мы вас не бросим, комиссар.

Михал Михалыч ушел в темноту. В некотором напряжении все услышали его осторожный стук в дверь, потом женский голос: «Я же просила, просила вас…», потом звук закрываемой двери и дальше – плач и неразборчивые утешения.

Саша наконец развязал шпагат, свернул его и положил в карман, отступил. Наверху были виноградные листья, потом сам виноград, под ним – желтые, лоснящиеся персики, а на дне – огромные, налитые соком груши.

– Слушай… Какая вкуснятина! – Маша отщипнула виноградинку и сунула в рот. – Откуда?

– У меня родственники в Херсоне, каждую осень присылают.

– Я была в Херсоне до войны, чудный город, – сказала старуха. – А ваши родители в курсе, что вы унесли?

– У нас еще много. Кстати, скоро будут уже свои, мы за городом строим дом…

– Давай помою, – перебила его Маша. Она откусила кусочек персика, сок брызнул и потек по пальцам.

Саша наблюдал за ней, пытаясь найти хоть какие–нибудь приметы того, что случилось вчера, что–то особенное в их отношениях, но… Она вела себя так, будто и не было поцелуя.

– Ну, молодой человек, – начала старуха. – Работаем или учимся?

– Учусь, – сказал Саша.

– Это хорошо. Где, можно спросить?

– В электронике и автоматике. Какие интересные вафли.

Саша отломил кусочек большого вафельного листа, похожего на картон.

– Это маца, – сказала Маша.

Она ела персик, облокотившись о плиту.

– А вот наша девочка нигде не учится, вы не представляете, как я страдаю!

– Бабушка, я тебя попрошу! – вмешалась Маша.

– А что? Я не могу сказать? Когда же кончится эта темнота, я ничего, ничего не вижу.

– А может, пробки?

– Что?

– Вы пробки смотрели? Они могли вылететь.

– Да при чем тут пробки! – раздраженно оборвала Маша. – Неужели ты думаешь, что мы уж настолько не соображаем, если бы пробки, уж давно бы починили.

– Я все–таки посмотрю. – Саша поднялся.

– Говорю, не надо никуда идти.

– Но почему же, доня? – удивилась старуха. – Молодой человек хочет починить свет. Пусть починит.

– Хорошо. Пошли. – Маша взяла со стола свечу и повела его в коридор. – Ты сам увидишь, что пробки тут ни при чем.

– Осторожно, дети, вас ударит током! – закричала вслед старуха.

У комнаты, куда зашел Михал Михалыч, они на мгновение остановились. За дверью была тишина, ни звука. Пошли дальше.

– Где–то здесь, – сказала Маша и осветила счетчик на стене.

Саша встал на ящик для обуви. Поднявшись на носки, он нащупал пробки, но дотянуться никак не мог.

– Ты, кажется, решил, что имеешь теперь какие–то права? – тихо и зло сказала Маша снизу.

– Что?

– Так вот знай: все это ничего не значит. Пришел со своими грушами и думал, вокруг тебя тут все будут плясать?

– Ничего я не думал.

– И попрошу тебя забрать свои дары, мы в них не нуждаемся.

Саша со злостью ударил по кнопке. По всей квартире вспыхнул свет.

– Не может этого быть, вейз мир! – закричала из кухни Ревекка Самойловна.

– Наконец–то, соизволили включить! – В коридор вышла молодая еще на вид женщина. – Здравствуйте, я не знала… – Она увидела Сашу.

– Я пойду, – сказал Саша.

– Нет уж. Теперь оставайся. Теперь ты герой.

Они пошли на кухню, где их поджидала донельзя возбужденная старуха.

– С вашего позволения, я на вас посмотрю при свете. Так еще лучше. Вы знаете, три женщины в одном доме – это слишком! Машенька, покорми молодого человека, что же ты стоишь? Мне очень стыдно, но еще одна просьба… – зашептала Ревекка Самой–ловна, беспокойно поглядывая на Машу. – У нас в туалете уже год, как не закрывается крючок.

– Оставь человека в покое! – сказала Маша.

– Вы только посмотрите, скажите, что там, а мы сами… – Ревекка Самойловна подталкивала Сашу.

Саша осмотрел задвижку. Крючок никак не попадал в скобу – она погнулась. Старуха со смиренным вниманием наблюдала.

– Молоточек… – сказал Саша.

– И что, вы прямо сейчас сделаете? – засуетилась Ревекка Самойловна. – А то мне приходится упираться в дверь шваброй. У нас есть очень хороший молоток…

Она засеменила к кухне.

Саша остался ждать в туалете. Он потрогал скобу, попытался погнуть ее, но не вышло. Из дальней комнаты послышался смех Михал Михалыча и женщины. На кухне негромко переговаривались Ревекка Самойловна и Маша. Саша услышал:

– Машенька, мальчик – еврей?

– Нет.

– Такой хороший мальчик… – как бы с некоторым удивлением сказала Ревекка Самойловна.

Саша замер, прислушиваясь.

– То–то я смотрю, он все умеет. Свет починил. Твой отец ничего не умел.

– И поэтому ты сразу села на голову, – сказала Маша.

– А ты хотела жить в темноте? – обиженно сказала старуха и зашагала к туалету.

– Этот годится? – Ревекка Самойловна протянула молоток.

Саша одним ударом поставил скобу на место.

– Можно испытывать. – Вместе со старухой они вошли в тесный туалет и торжественно закрылись изнутри. В этот момент по всей квартире выключился свет.

– Черт, пробки!

На кухне хохотала Маша.

Свет горел, они сидели вокруг стола, все, кто был в квартире: Ревекка Самойловна, Маша, Михал Михалыч и Машина мама, Ирина Евгеньевна. Пили чай. Саша поглядывал на Ирину Евгеньевну, еще недавно что–то кричащую, раздраженную, теперь же улыбающуюся и спокойную. Это была необыкновенно красивая женщина. Портила ее ужасная худоба, отчего черты лица становились резкими и изломанными. Худыми пальцами она обхватила фарфоровую чашку и с виноватой улыбкой поглядывала на окружающих. Михал Михалыч смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– А жалко, что свет включился, правда? – улыбнулась Ирина Евгеньевна, – Со свечой было так… Красиво. Пили бы чай при свечах…

– А ты: пробки, пробки, – сказала Маша. – Ни одно доброе дело…

– Вы ее не слушайте, Саша, – обернулась к нему Ирина Евгеньевна и добавила с легким раздражением: – А ты, Маша, иногда меня удивляешь.

– Айн момент, – Михал Михалыч заговорщицки подмигнул и вышел из–за стола.

– Молодой человек еще починил задвижку в туалете, – льстиво сказала старуха и подложила Саше варенья: – Вы ешьте, ешьте…

На кухне погас свет.

– Прошу не пугаться, никакой аварии! – появился Михал Михалыч со свечой. – Кто–то, кажется, хотел?..