Текст книги "Смысл жизни: учебное пособие"

Автор книги: Валерий Даниленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Религия: дьявол ↔ Бог

Что такое религия? Вера в Бога. Атеист в глазах неистово верующих – слуга дьявола. Напротив, верующий – слуга Бога. Атеистическое сознание представляет себе эволюцию как движение «вера → безверие», а релизиозное – как движение «дьявол → Бог». В последнем движении – религиозный смысл жизни.

Обратимся к нашим истокам – к русским пословицам. Могут ли они помочь людям найти смысл своей жизни в служении Богу?

Могут, но в ограниченной мере. Все дело в том, что на Бога наш народ смотрит по преимуществу с прагматической точки зрения, которая предполагает божью помощь. В широкой народной массе (исключение составляют иноки) Бог выглядит как помощник.

Большинство русских людей верит в Бога не ради него самого, а в расчете на его помощь. Служение ему в таком случае остается за пределами смысла жизни. Главный смысл их жизни состоит в выживании. Почему не брать в расчет в осуществлении этого смысла и Бога? На этот случай в их распоряжении имеются пословицы, которые создали их предки. Такие, например: Кабы не Бог, кто бы нам помог?; Никто не может, так Бог поможет; Бог не как свой брат, скорее поможет; Ни отец до детей, как Бог до людей; Люди с лихостью, а Бог с милостью; Не по грехам нашим Господь милостив; Силен враг, да милостив Бог; С верой нигде не пропадешь; Кто к Богу, к тому и Бог; Во времени подождать: у Бога есть что подать; Бог не даст – нигде не возьмешь; Без Бога ни до порога; Коли Господь не построит дома, и человек не построит; Кто перекрестясь работает, тому божья помощь; Сей, рассевай, да на небо взирай.

Главный расчет – на чудодейственное могущество Бога: Бог дунет – все будет; Даст Бог с неба довольно хлеба; Даст Бог утрои день, даст и пищу; Даст Бог счастье – и слепому видение дарует; Даст Бог роток, даст и кусок; Даст Бог хлеб и воду: хлеб выкормит, вода вымоет и т.п.

Увы, далеко не всем и далеко не всегда Бог помогает. На этот случай у русского человека всегда под рукой ободряющая пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай». Но у русских достаточно много пословиц, граничащих и с богоборчеством. Вот таких, например: За Богом пойдешь, ничего не найдешь; Бог Богом, а люди людьми; Паши не для Иисуса, а ради хлеба куса; Бог не велит хвостом шевелить, а только кончиком; Божбой прав не будешь; Святой Боже пахать не поможет; Деньга не только попа купит, но и Бога обманет; За деньги и Бога можно купить; У них денежка и на небеса путь открывает; Вольно Богу и рога приставить; Что Богу дали, то, считай, уже потеряли; Вот тебе, Боже, что нам негоже; Где страх, там и Бог; Бог и леса не сравнял, не только людей; Бог и перстов на руке, и листа на дереве не изровнял.

Сколько проклятий в адрес Всемогущего вырывается из уст страдальцев, которые не дождались от него помощи! Сколько несчастных, изверившихся в его способности не допустить очередную великую несправедливость! В отчаянии такие люди могут выдать и такое: «Взять бы Боженьку за ноженьку, да и об пол».

Ради выживания иной русский человек готов взять в помощники и черта (дьявола), а еще надежнее – и Бога, и черта: Богу угождай, да и черту не перечь; Богу молися и черта не гневи; Богу молись, с чертом не дерись; Богу молись, а черту не груби и т.п.

С прагматической точки зрения наш народ смотрел и молитву. Но к молитве у него сложилось двойственное отношение – положительное и отрицательное.

С одной стороны: Молитва – кормля души, уму просвет; Молитва – полпути к спасению; Материнская молитва со дна моря вынимает; Не хлебом живи, а молитвою; Свет в храмине от свечи, а в душе от молитвы; Богу молиться – вперед пригодится; Молись втайне – воздастся въяве.

А с другой стороны: Молитвой сыт не будешь; Молитвой квашню не замесишь; Молитвой не пашут, словами не жнут; Молился, молился, а гол, как родился.

Между этими крайностями мы обнаруживаем золотую середину: Богу молись, а в делах не плошись!; Богу молись, а добра-умадержись; Богу молись, а к берегу гребись!; Молитву твори, а муку в квашню клади; Молись, а злых дел берегись.

В последних пословицах мы находим по существу ту же позицию, что и в случае с компромиссной оценкой могущества Бога: «На Бога надейся, а сам не плошай». Она занимает положение смысловой доминанты в религиозном русском пословичном сознании. Если в этом сознании видеть, как это принято, лучшее выражение мировоззрения русского народа, то мы волей-неволей должны признать: русские пословицы – не самый надежный путь к тому смыслу жизни, который ведет к служению Богу.

Что есть Бог? В «Википедии» читаем: «Бог (произносится [бох] – название особой сущности в деистических и теистических учениях, которая может являться единственной в своем роде (монотеизм) или какой-либо одной конкретной из многих (политеизм). В религиях мира боги создают и устраивают мир, дают вещам, существам и лицам их бытие, меру, значение и закон».

В том же источнике читаем: «Русское слово “Бог” (<*bogъ) имеет общеславянское происхождение и родственно иранскому baga и санскритскому bhagas – “податель благ”. С другой стороны, оно тесно связано с достаточно древней производной лексикой, обнаруживающей исходное значение “богатство” – *bogatъ, *ubogъ, а через нее – с индоевропейской лексикой, обозначающей доля, делить, получать долю, наделять. Мнение о заимствовании славянского слова из иранских языков не является общепризнанным. В частности, Фасмер не считает гипотезу о заимствовании убедительной».

Бог, как правило, антропоморфен, т.е. похож на человека. Это свидетельствует только об одном: не Бог создал человека по своему образу и подобию, а человек создал Бога по своему образу и подобию.

У древних китайцев и индийцев антропоцентризм выразился в рассмотрении гигантского человека в качестве мирового первоначала. Таким чудо-человеком в древнекитайской мифологии стал Пань-гу. Вышел Пань-гу из космического яйца, родившегося чудесным образом из первобытного хаоса, и стал прародителем всего мироздания: из волос на его голове и усов возникли созвездия, из левого глаза – Солнце, из правого глаза – Луна, из вздоха – облака и ветер, из голоса – гром, из блеска глаз – молнии, из пота – дождь и роса, из плоти – почва, из зубов и костей – металлы и камни, из крови – реки, из жил – дороги, из кожи и волос на теле – деревья, травы и цветы, а животные и люди, между прочим, произошли из паразитов, которые ползали по его телу. По всему миру их разбросал ветер (Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. М., 1965. С. 13).

Нечто подобное мы видим и в древнеиндийской мифологии. В качестве гигантского первочеловека здесь выступает Пуруша. Из его разума появился месяц, из глаза – солнце, изо рта – огонь, из дыхания – ветер, из пупа – воздух, из головы – небо, из ног – земля. Но не только физиогенез обязан своим происхождением Пуруше. Ему обязан также биогенез и в какой-то мере культурогенез (в частности, стихотворные размеры и деление людей на касты. В «Гимне Пуруше» читаем: «Пуруша – это все, что стало и станет... Стихотворные размеры возникли от него... От него возникли лошади и другие животные с верхними и нижними зубами. Коровы возникли от него, от него возникли козы и овцы... Брахманом стали его уста, руки – кшатрием, его бедра стали вайшьей, из ног возник шудра» (Антология мировой философии: в 4 т. Т. 1. Ч. 1. М., 1969. С. 72–73).

В греческой мифологии мы обнаруживаем антропоморфное обожествление продуктов природы и культуры. В книге Вилла Дюранта «Жизнь Греции» читаем: «Высвобожденное местной независимостью, религиозное воображение Греции произвело на свет богатейшую мифологию и густонаселенный пантеон. Каждый земной и небесный объект или сила, каждое благо и каждый страх, каждое качество – даже пороки – человечества в результате олицетворения становились божеством, обычно в человеческом образе; ни одна другая религия не была столь антропоморфна, как греческая. Каждое ремесло, профессия, искусство имели своего бога, или, как следовало бы говорить, своего святого заступника; в дополнение к ним существовали демоны, гарпии, фурии, феи, горгоны, сирены, нимфы, не уступающие числом простым смертным» (Дюрант В. Жизнь Греции. М., 1997. С. 184).

Отождествление продуктов Вселенной с богами, похожими на людей, позволило творцам греческой мифологии представить унигенез как теогенез. Это значит, что рождение богов совпадает в ней с появлением тех или иных явлений природы.

Прародителем Вселенной стал великий, бесформенный и беспредельный Хаос. Поскольку он был один, ему ничего не оставалось, как породить Землю (богиню Гею) из самого себя. Из Хаоса произошли также любовь (Эрос), вечный мрак (Эреб) и ночь (Нюкта). В свою очередь Гея породила Тартар (будущее владение бога смерти Аида) и небо (Урана).

Физиогенез и теогенез (происхождение богов) в дальнейшем были обязаны своим продолжением различным бракам между титанами – братьями и сестрами. Так, от Гиппериона и Тейи родились солнце (Гелиос), луна (Силена), заря (Эос, или Аврора), от Астрея и Эос – звезды и ветры (Борей – северный, Нот – южный, Зефир – западный и Эвр – восточный), от Океана и Федиты – реки и морские богини Океаниды.

Генетический аспект мифологической картины мира у греков главным образом был направлен на физиогенез. Менее всего у них оказался представлен биогенез. На него намекают лишь те персонажи греческой мифологии, которых можно назвать полулюдьми-полуживотными. Это кентавры (полулюди-полулошади), сатиры (полулюди-полукозлы) и т.п. Очевидно, в этих персонажах можно усмотреть отголоски тех древних религиозных представлений, которые называют тотемистическими.

В древнегреческой мифологии биогенез представлен слабо, как и психогенез. Мы находим в ней лишь некоторые намеки на них. Так, с мифологическим биогенезом в ней связаны в какой-то мере богини Гея, Деметра и Артемида. От них во многом зависело плодородие земли, без которого не могут развиваться ни растения, ни животные, ни люди. В свою очередь с психогенезом связаны такие боги, как Мнемосина (богиня памяти), Гипнос (бог сна), Метис (богиня разума) и др. С ними связаны боги чувств – Деймос (бог ужаса), Фобос (бог страха) и т.п. В большей мере, чем биогенез и психогенез, у древних греков в их мифологии выписан культурогенез, хотя и он не отличается особой отчетливостью.

Происхождение культуры (а следовательно, и самих людей) у греков в их мифологии во многом выглядит как дар божий: один бог научил людей тому-то, другой – тому-то и т.д. Но в силу полифункциональности многих богов в конечном счете трудно воссоздать картину культурогенеза в греческой мифологии с достаточной отчетливостью. Самым ясным культурогеническим героем этой мифологии стал Прометей. Он создал людей из воды и земли. Более того, он сделал то, что и делает человека человеком: он дал ему культуру. Он стал богом культурогенеза. Свет от священного огня, который Прометей принес людям, – это свет их культурной эволюции.

Антропоцентрична и библейская картина мира. Библейский творец мира – Яхве (Иегова) – похож на человека, которого он и создал по своему образу и подобию. Но здесь мы обнаруживаем и своеобразие библейского унигенеза. По Библии, «в начале было слово» – слово Творца, за которым следовала реалия, которую оно обозначает. За словами, обозначающими на иврите «свет», «небо», «море», «сушу» и др., которые Яхве произносил в течение шести дней своего творения мира, появились свет, небо (твердь), море, суша и т.д. О том, что слово в библейском унигенезе предшествует реалии, свидетельствуют не только известные слова, с которых начинается Евангелие от Иоанна («В начале было слово...»), но и «Шестоднев». Но полной ясности здесь нет. С одной стороны, за словами Яхве появляются реалии, которые их обозначают, а с другой стороны, мы видим и противоположную последовательность: реалия – слово. Вот как это выглядит, например, со словами, обозначающими землю и море: «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так... И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями...» (Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М., 1991. С. 5). Сначала – создал, а потом – назвал. Как бы то ни было, но библейский мир был создан не из мифического сверхчеловека, а стал творением Яхве. Между тем и библейский унигенез антропоцентричен, поскольку человекоподобен его творец.

Между библейским унигенезом и научным – дистанция огромного размера. Ее сознают как богословы, так и ученые. К союзу же религии с наукой призывают, как правило, люди, далекие как от богословия, так и от науки. Но при этом между библейским унигенезом и научным нельзя не увидеть и сходства: библейский унигенез в целом соответствует реальному ходу эволюции – от физиогенеза к культурогенезу. Человек в нем – заключительное творение Бога, но он и в научном унигенезе – венец природы.

Христианский Бог – сын иудейского Бога. «Христос» по-гречески значит «помазанник, мессия, спаситель». Его жизнеописание и учение изложены в Новом Завете (второй части Библии) в четырех святых благовествованиях – от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Первое имя Христа – Иисус. Он родился в Галилее (Назарете) от Девы Марии, зачавшей его от Святого Духа. Став взрослым, он провозгласил себя сыном Божиим, за что и был распят на Голгофе по приказу римского прокуратора Понтия Пилата. Но на третий день после смерти Иисус воскрес и вознесся на небо. Христиане верят, что придет время, когда состоится второе пришествие Христа на Землю и когда совершится страшный суд над грешниками.

Сознательный поиск смысла жизни нередко мучителен. Не составляет исключения и поиск религиозного смысла жизни. Яркий пример – Лев Николаевич Толстой (1828–1910). В своей «Исповеди» он описал свои трехлетние мытарства, связанные с поиском смысла жизни в религиозной вере.

«Исповедь» была написана Л.Н. Толстым в 1880 г., когда ее автору было 49 лет. Уже позади были «Война и мир» и «Анна Каренина», но работа над романом о декабристах, который он так и не написал, не заладилась. Причина была одна: перед ним во весь свой рост стала проблема смысла жизни. В мучительных поисках ответа на нее он прошел четыре этапа.

1. Критика бессмысленности жизни. Его главными оппонентами здесь стали Экклезиаст и А. Шопенгауэр. Автору «Исповеди» удалось преодолеть соблазн признать их правоту.

2. Изучение научных источников, позволяющих найти смысл жизни с помощью разума. Вывод оказался печальным: «Разумное знание в лице ученых и мудрых отрицает смысл жизни, а огромные массы людей, все человечество – признают этот смысл в неразумном знании» (Толстой Л.Н. Избранное. Ростов н/Д., 1998. С. 40). Вот почему он обратился к поиску смысла жизни с помощью веры в Бога. Но этот путь к смыслу жизни не предвещал скорого успеха. Чуть ниже он пишет: «И это неразумное знание есть вера, та самая, которую я не мог не откинуть. Это бог 1 и 3, это творение в 6 дней, дьяволы и ангелы и все то, чего я не могу принять, пока я не сошел с ума» (там же).

3. Изучение верующих людей своего круга. Результат и здесь оказался безрадостным. Л.Н. Толстой понял, что вера людей его круга показная, но главное, что люди его круга и не могут иметь подлинного смысла жизни, поскольку они паразиты на теле трудового народа.

«И я понял, что вера этих людей – не та вера, которой я искал, что их вера не есть вера, а только одно из эпикурейских утешений в жизни. Я понял, что эта вера годится, может быть, хоть не для утешения, а для некоторого рассеяния раскаивающемуся Соломону на смертном одре, но она не может годиться для огромного большинства человечества, которое призвано не потешаться, пользуясь трудами других, а творить жизнь. Для того чтобы все человечество могло жить, для того чтоб оно продолжало жизнь, придавая ей смысл, у них, у этих миллиардов, должно быть другое, настоящее знание веры. Ведь не то, что мы с Соломоном и Шопенгауэром не убили себя, не это убедило меня в существовании веры, а то, что жили эти миллиарды и живут и нас с Соломонами вынесли на своих волнах жизни», – писал Л.Н. Толстой (там же. С. 47). А дальше уточнял: «Я понял, что, если я хочу понять жизнь и смысл ее, мне надо жить не жизнью паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот смысл, который придает ей настоящее человечество, слившись с этой жизнью, проверить его» (с. 52).

4. Обнаружение религиозного смысла жизни у простолюдинов. Л.Н. Толстой писал: «Слушал я разговор безграмотного мужика-странника о боге, о вере, о жизни, о спасении, и знание веры открылось мне. Сближался я с народом, слушая его суждения о жизни, о вере, и я все больше и больше понимал истину» (с. 62). Какую истину? О смысле жизни.

Смысл жизни, обнаруженный Л.Н. Толстым в православной вере простых людей, заключался в следующем – во-первых, в «добывании жизни» (т.е. выживании), а во-вторых, в нравственном совершенствовании.

Первая, материальная, сторона смысла жизни была сформулирована Л.Н. Толстым следующим образом: «И в самом деле, птица существует так, что она должна летать, собирать пищу, строить гнезда, и когда я вижу, что птица делает это, я радуюсь ее радостью. Коза, заяц, волк существуют так, что они должны кормиться, множиться, кормить свои семьи, и когда они делают это, у меня есть твердое сознание, что они счастливы и жизнь их разумна. Что же должен делать человек? Он должен точно так же добывать жизнь, как и животные, но с тою только разницей, что он погибнет, добывая ее один, – ему надо добывать ее не для себя, а для всех. И когда он делает это, у меня есть твердое сознание, что он счастлив и жизнь его разумна» (Толстой Л.Н. Избранное. С. 51–52).

Вторую, духовную, сторону смысла жизни простых людей Л.Н. Толстой описал так: «В противуположность тому, что люди нашего круга противились и негодовали на судьбу за лишения и страдания, эти люди принимали болезни и горести без всякого недоумения, противления, а с спокойною и твердою уверенностью в том, что все это должно быть и не может быть иначе, что все это – добро. В противуположность тому, что чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни и видим какую-то злую насмешку в том, что мы страдаем и умираем, эти люди живут, страдают и приближаются к смерти с спокойствием, чаще же всего с радостью. В противуположность тому, что спокойная смерть, смерть без ужаса и отчаяния, есть самое редкое исключение в нашем круге, смерть неспокойная, непокорная и нерадостная есть самое редкое исключение среди народа» (там же. С. 48).

Оставим в стороне сомнительность второго заключения автора этих слов и обратимся к главному: духовная сторона смысла жизни у простых людей возвратила Л.Н. Толстого к тому смыслу жизни, который был главным в его жизни – к нравственному совершенствованию. Его краткое содержание: быть лучше. Она напомнила ему о его детских и юношеских годах, когда он видел смысл своей жизни в нравственном совершенствовании. Теперь, под влиянием религиозной веры, она воскресла с новой силой.

Л.Н. Толстой писал в «Исповеди»: «И я спасся от самоубийства... Я вернулся во всем к самому прежнему, детскому и юношескому. Я вернулся к вере в ту волю, которая произвела меня и чего-то хочет от меня; я вернулся к тому, что главная и единственная цель моей жизни есть то, чтобы быть лучше, т.е. жить согласнее с этой волей; я вернулся к тому, что выражение этой воли я могу найти в том, что в скрывающейся от меня дали выработало для руководства своего все человечество, т.е. я вернулся к вере в бога, в нравственное совершенствование и в предание, передававшее смысл жизни. Только та и была разница, что тогда все это было принято бессознательно, теперь же я знал, что без этого я не могу жить» (с. 55).

Вот как все оказалось просто! Три года мытарств, а результат? Возврат к юношеской мечте о нравственном совершенствовании. Между тем три года мытарств, описанных в «Исповеди», перевернули жизнь ее автора на 180 градусов: он все больше и больше становится проповедником. В 1881 г. он посещает монашескую обитель – Оптину пустынь. В 1883 г. он пишет трактат «В чем моя вера?». Но главное, он меняется и как художник: его «Отец Сергий» (1890), «И свет во тьме светит» (1895), «Воскресение» (1899) и мн. др. художественные произведения окрашены переосмыслением былого, легкомысленного, как ему казалось, отношения к жизни – того отношения, с которым он писал свои произведения до того времени, когда его охватил глубочайший духовный кризис, описанный им в «Исповеди».

На этом можно было поставить точку после анализа «Исповеди». Но основная идея этой книги заставляет меня обратить особое внимание всего на один фрагмент из нее, в котором он по существу приближается к пониманию культурогенического смысла жизни. Вот этот фрагмент: «В самом деле, с тех давних, давних пор, как есть жизнь, о которой я что-нибудь да знаю, жили люди, зная то рассуждение о тщете жизни, которое мне показало ее бессмыслицу, и все-таки жили, придавая ей какой-то смысл. С тех пор как началась какая-нибудь жизнь людей, у них уже был этот смысл жизни, и они вели эту жизнь, дошедшую до меня. Все, что есть во мне и около меня, все это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю эту жизнь и осуждаю ее, все это не мной, а ими сделано. Сам я родился, воспитался, вырос благодаря им. Они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь; они научили меня думать, говорить» (с. 38).

Л.Н. Толстой всю жизнь, оставшуюся после «Исповеди», размышлял о Боге. Но его представление о нем и у богословов было чересчур различным. Л.Н. Толстой принимал нравственную сторону религии, но не принимал в ней главного – того, без чего нет никакой религии, – веры в чудо. Религия же, из которой изъято чудо, по существу перестает быть религией. А между тем Л.Н. Толстой именно его-то и не признавал. Он писал: «Закон Божий открывается не одним каким-нибудь людям, а равно всякому человеку, если он хочет узнать его. Чудес же никогда не было и не бывает, и все рассказы о чудесах пустые выдумки» (Толстой Л.Н. Путь жизни. М., 1993. С. 13).

Чтобы уж совсем стало понятно, почему церковь отлучила Л.Н. Толстого от православия, страшась его еретического влияния на людей, приведем из этой же книги еще несколько богохульных высказываний писателя:

«Неправда и то, что есть такие книги, в которых всякое слово истинно и внушено Богом (мы догадываемся, о каких книгах идет речь – о священных писаниях. – В.Д.). Все книги – дело рук человеческих, и во всех может быть и полезное, и вредное, и истинное, и ложное» (с. 13).

«Для истинной веры не нужно ни храмов, ни украшений, ни пения, ни многолюдных собраний...» (с. 15).

«Если человек хочет угодить Богу молитвами, обрядами, то это значит, что он хочет обмануть Бога...» (там же).

«Рассказы о чудесах не могут подтверждать истину. Если бы, не то что рассказы, но на моих глазах человек воскрес из гроба и улетел на небо и оттуда уверял бы меня, что 2+2=5, я все-таки не поверил бы ему» (с. 18).

Религия, в таком духе понимаемая, скорее смахивает на атеизм, чем на настоящую религию. Но Л.Н. Толстой все-таки верил в Бога, но какого? Во-первых, он верил в Христа, но не того Христа, который творил чудеса, а того, который был нравственным учителем. Во-вторых, он верил, подобно Сократу, в Бога в душе, воплощающего нравственную чистоту, совесть и т.п. – все лучшее в человеке, что сдерживает его от зла, делает его духовным существом. «Есть ли Бог? – спрашивал себя Л.Н. Толстой в дневнике 30 июля 1906 г. и отвечал. – Не знаю. Знаю, что есть закон моего духовного существа. Источник, причину этого закона я называю Богом» (Толстой. Указ. собр. соч.: в 20 т. Т. 20. С. 242).

Л.Н. Толстой отождествлял Бога с лучшей частью души – духовной ее частью. Слово «душа» в этом случае становится синонимом Бога – в том смысле, в котором говорят: «Подумай о душе». В этом привычном призыве мы слышим: «Подумай о Боге». Подумать о душе или о Боге в данном случае означает одно и то же: подумать о духовных ценностях, чтобы легче было справиться с телесными соблазнами. Синонимом к словам «Бог» и «душа» в данном контексте становится и слово «совесть». Л.Н. Толстой писал: «Зрячую, духовную часть человека называют совестью... Она молчит, пока человек делает то, что должно. Но стоит человеку сойти с настоящего пути, и совесть показывает человеку, куда и насколько он сбился» (Толстой Л.Н. Путь жизни. С. 25).

Настоящего богослова из Л.Н. Толстого не получилось. В конечном счете Бог в его истолковании отождествляется с тем, что человеку постичь невозможно. Характерно для Л.Н. Толстого такое его высказывание: «Если я живу мирской жизнью, я могу обходиться без Бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда родился и куда денусь, когда умру, и я не могу не признать, что есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не могу не признать, что я пришел в этот мир от чего-то мне непонятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне. Вот это-то непонятное, от чего я пришел и к чему иду, – я называю Богом» (с. 45).

Эти слова Л.Н. Толстой писал в конце своей жизни. Вот почему мы можем сделать вывод о том, что попытки Л.Н. Толстого выступить в роли богослова в конечном счете не увенчались успехом. В самом деле, что это за Бог – что-то непонятное, отчего человек пришел и к чему придет? Выходит как будто, что речь идет о природе, ибо мы из нее вышли и в нее уйдем. Но тогда выходит, что Л.Н. Толстой – пантеист, если Бог – принадлежность природы? Но пантеистические мотивы в богословских исканиях Л.Н. Толстого должны для нас стоять на втором месте, ибо на первом месте у него тот Бог, который живет в душе как ее лучшая часть, не позволяющая человеку совершать дурных поступков. Л.Н. Толстой писал: «Человеку нужно любить, а любить по-настоящему можно только то, в чем нет дурного. И потому должно быть и то, в чем нет ничего дурного. А такое существо, в котором нет ничего дурного, и есть только одно: Бог» (с. 45). Бог в этом случае есть не что иное, как нравственный идеал.

Бог у Л.Н. Толстого – не самоценность. Нравственность – вот главное, чем он жил. Его же попытки выступать в роли богослова, в роли основателя «истинной веры» были направлены вовсе не на укрепление позиций теологии. Они были направлены на укрепление веры в людях в необходимость нравственного совершенствования. Чтобы не из одного разума вытекала эта необходимость, но и из веры. Вот тогда эта вера будет «истинной».

Очень необычный путь к религиозному смыслу жизни совершил Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955). Еще в детстве его постигло «разочарование в органическом» (Семенова С.Г. Паломник в будущее. Пьер Тейяр де Шарден. СПб., 2009. С. 17). Разочарование состояло в осознании хрупкости и скоротечности жизни у любого существа. Вот почему «органическое», как думал юный Пьер, не может претендовать на положение твердой опоры – абсолюта. Вот почему он увидел этот абсолют в... камне. Камень – не хрупок и его существование не скоротечно.

В упомянутой книге С.Г. Семеновой читаем: «Пьер, кто не раз в классе на вопрос, о чем это он мечтает, отвечал: «О камнях», – естественно, тянулся к преподавателю физики, о. Декрибу. С ним в сопровождении нескольких товарищей он предавался своему любимому занятию: небольшим экспедициям по окрестным горам для наблюдения и изучения природы» (с. 24).

Пьер родился в большой иезуитской семье (у него было 10 братьев и сестер). С младенчества он впитал в себя естественность христианской веры. Вне этой веры он свою жизнь и не мог мыслить. Она вошла в него с молоком матери. Нет ничего удивительного в том, что, пройдя через несколько ступеней иезуитского образования, он принял в 30 лет священнический сан. Тем самым он принял для себя религиозный смысл жизни. Но пришел он к нему далеко не сразу. Приблизительно до 30 лет он не знал, в чем именно должен состоять религиозный смысл его жизни. Он не знал, чего именно от него хочет Бог. Вступив в 20 лет в орден иезуитов «Общество Иисуса», созданный еще в 1540 г. Игнатием Лойолой, он писал родителям: «Если бы вы знали, как я счастлив быть навсегда и целиком связанным с Орденом, особенно сейчас, когда его преследуют. Я сегодня молился за всех вас, и, конечно, Наш Господь не забудет все, что вы сделали, чтобы облегчить реализацию моего призвания. Но помолитесь хорошенько за меня, чтобы я сумел быть на высоте того, что Бог хочет от меня» (с. 31).

Прозрение пришло к тридцати годам, когда П. Тейяр де Шарден пришел к идее эволюции. Вот как это прозрение описывает С.Г. Семенова: «Внутренний метафизический сюжет П. Тейяра де Шардена как бы перевернулся: раньше хоть какое-то приближение к Абсолюту он видел в «физически неразрушимом», «бесконечно простом», теперь же – в том, что было для него всегда столь горестно хрупким – в органическом, но уже эволюционно развивающемся к крайней сложности и духовности. В ходе восходящей эволюции самое легко портящееся получало залог настоящей неразрушимости и вечности, а значит, залог абсолюта. Это капитальное открытие у Пьера Тейяра произошло в 30 лет. Но впереди в течение еще двадцати лет предстояло углубленное раскрытие и развитие этого нового видения: уточнение характера и цели направленной эволюции, ее движущих сил и энергий, вникание в суть «феномена человеческого», открытие ноосферы, «вселенского Христа», «точки Омега...» (с. 39).

Эволюция раскрыла П. Тейяру де Шардену смысл его жизни. Этот смысл жизни он увидел в том, чтобы быть посредником между Богом и эволюционирующим универсумом. В работе «Священник» (1918) он писал: «Господи, я хотел бы быть, со своей смиренной стороны, апостолом и (осмелюсь сказать) евангелистом Вашего Христа в Универсуме» (с. 41). Тут вот что необычно: речь идет о посредничестве между Богом и всем миром (не только одними людьми). Но как это посредничество осуществить? Соединением религии и науки, их синтезом.

«Своими медитациями, – поясняет П. Тейяр де Шарден, – словом, практикой всей жизни я хотел бы открывать и проповедовать отношения непрерывности, которые делают из Космоса, в котором мы движемся, среду, обожествленную Воплощением, обожествляющую причастием, призванную к обожествлению нашим деятельным сотрудником. Нести Христа, в силу чисто органических сочленений, в самое сердце наиболее опасных, наиболее природных, наиболее языческих реальностей, – вот мое евангелие и моя миссия... Вот почему я возложил на себя свои обеты, свое священство (и в них моя сила и мое счастье) в духе принятия и обожествления сил и возможностей Земли» (там же).