Текст книги "Ганфайтер. Огонь на поражение"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2. Ночные полеты

Птерокар «Халзан» был двукрылым махолетом старой постройки и не слишком удачной конструкции – он брал на борт четвертых человек или двоих с солидным грузом, летел неторопливо, поднимался невысоко. Поэтому в той же Службе Охраны правопорядка предпочитали вместительные и быстрые «грифы».

Правда, «Халзан» был машиной вёрткой и мог сесть на любой пятачок, за что его любили туристы и устроители пикников.

Тимофей скривился: ему ли капризничать! Да и поди разбери, что выгоднее для беглеца – лететь побыстрее или иметь шанс в любой момент спикировать и юркнуть под деревья, сквозануть в расщелину между скал, в общем, затаиться, притворяясь дохлой птичкой…

В кабине птерокара было темно, только подсветка приборов бросала блики на лицо Брауна, тускло отражаясь от прозрачного колпака-фонаря. Тонкий слой стеклобиолита отделял кабину от мятущейся тьмы. Тимофей откинулся на спинку и закрыл глаза.

Он – убийца… С этой ужасной, тошнотворной истиной он уже как-то смирился. Как-то… А как? Как теперь жить, всё время помня, зная, что ты убил человека? Двоих!

Ранее он полагал, что наиболее ужасное сосредотачивается в самом акте причинения смерти. В совершении убийства. Оказывается, нет. Весь страх – в непоправимости содеянного. Убить легко, оживить мертвеца – невозможно. Раскаивайся, посыпай голову пеплом, да хоть колотись ею об стенку – всё бесполезно, ибо в силу вступает пугающее слово «никогда», символ безысходности и необратимости. Nevermore.[14]14
  Nevermore (англ.) – Никогда! (Так каркнул знаменитый ворон в стихотворении Эдгара По.)


[Закрыть]

Губы Брауна искривились, задрожали. Он до боли сожмурил веки, одолевая приступ слабости. Поздно плакать. Эти его выстрелы словно привели в действие некий мировой механизм воздаяния – как будто неявные ворота захлопнулись с неслышным грохотом, отсекая прошлое. Навсегда. Окончательно и бесповоротно. Ему никогда, никогда больше не вернуться к прежней жизни, никогда уже не стать прежним Тимой Брауном. Nevermore!

И что теперь? А что теперь? Он совершил преступление. Судья назначит ему принудительное глубокое ментоскопирование. Прокурор предъявит суду присяжных чёткие доказательства, добытые «с применением интрапсихической техники», обвиняя «гражданина Брауна» в двойном убийстве, и адвокат только разведет руками. «Виновен!» – вынесут вердикт присяжные заседатели, и судья назначит наказание: вживить Т. Брауну мозгодатчик и приговорить к физическому удалению. Сошлют его лет на десять куда-нибудь на солнечный Меркурий, и всего делов…

«Десять лет!» – ужаснулся Тимофей. Долгих десять лет… Ни за что!

– Только бы не поймали… – прошептал Браун, оцепенело таращась в ночь. – Только бы уйти…

Он же хотел вернуться в ТОЗО? Хотел. А нынче придется там скрываться… Ну и пусть. Лишь бы скрыться…

«Халзан» летел, плавно покачиваясь. Ритмично машущие крылья были невидимы, только светлые тяги мелькали снаружи, передавая глазам Тимофея слабое мельтешенье, а ушам – размеренный скрипучий шелест. Птерокар мчался сквозь ночь, незримый и бесшумный, как ночная птица… Ага, если бы!

Впереди то и дело вспыхивали зеленые кольца телефоров, указывая верный путь, а по сторонам очерчивались треугольники, горящие рубиновым и обозначающие близкие сопки. Когда птер снижался слишком низко, впереди начинал мигать синий крест.

Телефоры торили «Халзану» безопасную воздушную дорогу – и любому дураку, вышедшему покурить и глянувшему на небо с балкона, становилось ясно: летательный аппарат проследовал. Это нервировало Брауна, но делать было нечего. Лететь наобум, пока не втемяшишься в горный склон? Или подняться на безопасную высоту – и засветиться на экранах Центральной диспетчерской?

Южнее горы опали, расстелились степью. Теперь один-единственный Северный фривей, вившийся под брюхом птерокара, разветвился целой системой ярко освещенных дорог, сбегавшихся и разбегавшихся внизу, перекрещивавшихся на разной высоте и сплетавшихся в подземные узлы. Тысячи фар добавляли слепящее сияние к свету фонарей – каплевидные легковушки мчались по фривеям, обгоняя солидные электробусы, похожие на обтекаемые аквариумы, подсвеченные голубым; по отдельным полосам неслись грузовики-автоматы без кабин, с прорезями визиров на тупорылых капотах. Они мчались почти впритык, походя на вагоны бесконечного поезда.

В небесах тоже становилось тесновато – красные световые столбы то и дело предупреждали о пролетавших мимо вертолетах и птерокарах. Кольца телефоров множились, уходя вдаль рисованными коридорами из обручей, словно отражения меж двух зеркал, а навигационные маячки разгорались и гасли под брюшками «Халзанов», «Птеранодонов», «Грифов», «Анатр», «Алуэттов» и прочей крылатой и винтокрылой техники.

Именно теперь, когда птер затерялся в феерии огней земных и небесных, на Брауна сошло успокоение. Он больше не уговаривал себя в собственной невиновности, не убеждал трясущуюся и скулящую совесть, что имела место самозащита. Совесть заявляла протесты – дескать, мог бы и удрать, зачем же обязательно убивать? Крыть было нечем, и Тимофей начинал злиться, выкладывая главный аргумент – в него-то ведь стреляли не холостыми! Почему же он должен был беречь драгоценные жизни этих отморозков, коли они готовились причинить смерть? Разве это справедливо?

Браун криво усмехнулся, едва различая свое смутное отражение. Куколка-имаго созрела и лопнула по швам, выпуская на волю точно такого же Тиму Брауна, но только с виду. Внутри Тима Браун стал иным – в нем выкристаллизовались зачатки твердости и уверенности в себе, безжалостности и жестокости, всех тех качеств, кои «на берегу» были подавлены (вернее, придавлены) воспитанием, а в ТОЗО являлись первейшими условиями для выживания и достойной жизни. Благодарить ли за это гопников и Марину или проклинать?

Неожиданно птерокар дернулся, и на пульте тут же вспыхнуло табло «Принудительная посадка». Тимофей похолодел, крутанулся на сиденье. В ночи проплыл полицейский вертолет, мигая проблесковым маячком. Его лаковые борта отблескивали в зареве над шоссе. Хрупкое спокойствие беглеца рассыпалось вмиг.

Браун подергал рычаг управления, но тот был заблокирован.

– Не дождетесь! – прошипел он, доставая бластер из кобуры.

Протиснувшись под пульт, Тимофей ударом рукоятки сбил панель. Вот он, блок безопасности, красным огонечком мигает. И не выдерешь его… Недолго думая, Браун приставил к блоку дуло бластера и выстрелил в экономичном режиме – блочок разбрызгало, шарики расплава со скворчанием забегали по полу кабины. И что теперь?

Крылья птерокара замерли, как при планировании, и машина плавно пошла на снижение.

Тимофею хотелось орать от ужаса, но некогда было. Почти не дыша, на ощупь, он сращивал псевдонервы, завязывая их узелками. Иногда он путал белые скользкие нити, и тогда зеленоватое сияние, подсвечивающее главный нервный ствол, начинало мигать.

– Превосходно… – хрипел он, затрудненно дыша. – Просто превосходно…

Спиною Браун почувствовал, что рычаг управления поддался. Вывинтившись из узости, Тимофей ухватился за рычаг в полуприседе, легонько разворачивая птер в сторону Владивостока. До земли оставалось метров двадцать… Успел! Отпыхиваясь, словно после долгого забега, Браун устроился на сиденье. Откудато сверху спланировал тяжелый птерокар с красноголубой мигалкой. Полиция! Нет, мимо… «Быстрее, быстрее…» А куда делся вертолет? Потеряли они его, что ли? Ну и слава богу…

Под крылом темным зеркалом блеснул Амурский залив, и вот море огней огромного города разгорелось внизу. Тимофей облегченно выдохнул – спасен! В толчее он сразу затеряется – летательные аппараты шли в несколько горизонтов. Тельца вертолетов были словно подвешены к сквозистым, по стрекозиному взблескивавшим кругам лопастей, черные силуэты птеробусов походили на летучих мышей, зловещими тенями проскальзывая на фоне полной луны.

Одиннадцатый час, но не было похоже, что город готовился ко сну, – потоки машин проползали по улицам, перетекая по ним сверкающими разноцветными каплями. Сквозистые стены домов изливали сияние, превращая ночь в день, матово светились полупрозрачные крыши, смутно выделяя черные пятна геликоптеров, из-за лопастей похожих на кляксы.

Тимофей заозирался. Вон блестит Золотой Рог, перепоясанный двумя мостами, похожими на странные арфы, вон современные дома-призмы, дома-пирамиды, дома-кубы, похожие на сростки светоносных кристаллов, уступают место старинным постройкам еще имперских и советских времен. Кирпичная и бетонная старина спускается уступами к развеселой Светланской.

Браун направил птер вдоль главной улицы города, одолел перекресток с Алеутской и завис над тихой Посьетской. Пискнул киберштурман, мигнула экранкарта. Ага, вот она, школа переподготовки!

На крыше учебного корпуса стоял лишь один вертолет, понуро лопасти повесив, и «Халзан» осторожно пристроился рядом. Шасси упруго просело, качнулось пару раз и замерло. Жесткие крылья с треском сложились, прижались к покатым бокам, фонарь откинулся вверх. Приехали.

Тимофей упруго выпрыгнул на крышу и поежился – с моря задувало, было сыро и зябко. Браун осторожно спустился на второй этаж школы, но опаска оказалась ни к чему – он не шагнул в темноту и гулкую тишину.

В школе было светло и шумно – курсанты из неработающих галдели так, словно вернулись в детство, ко временам уроков и переменок. Тимофей мигом затерялся в их толпе. Сперва он напрягся, но вскоре расслабился – рядом с ним жизнерадостно толкались вполне нормальные парни и довольно симпатичные девушки. И разговоры они вели вовсе не о шмотках «от кутюр» или о том, какой вертолет лучше – «Анатра» или «Алуэтт»:

– Лёха, ты где бродил столько? У нас отчёт-экзамен по океанографии был!

– Да я в мастерских задержался. Вован опять взрывные цилиндры перепутал, представляешь? Я завожу, а мотор – чих-пых, чих-пых, – и всё на этом…

– Ритка! Ты в буфет?

– Взять тебе?

– Котлету! И к чаю чего-нибудь…

– Андрей Евгеньевич, а практика скоро? Надоела эта виртуалка, хочется вживую субмарину поводить!

– А ты матчасть всю освоил, Еловский?

– Ну-у… Почти.

– Вот потому и судовождение – почти. Рано тебе еще в море.

– Смирись, Ёлка! Пошли, отбой…

– Детское время!

Именно здесь, в чистеньких и строгих аудиториях учебного центра, Тимофей по-иному взглянул на вялотекущую классовую борьбу между работниками и неработающими. Он впервые подверг сомнению козырный довод арбайтеров: «Не нравится сидеть на пособии от Фонда изобилия? Идите к нам! Поступайте в вузы, получайте дипломы, устраивайтесь на работу – и расписывайтесь за аванс и получку!»

Не все так просто, ибо есть меж людьми древнее противоречие, портящее настроение и жизнь. Это противоречие в неравенстве способностей. Одного едва к горшку приучили, а он уже умница, отличник, удачник. Вырастет – станет чемпионом, лауреатом, мастером. Выдающимся ученым, заслуженным артистом, талантливым инженером.

А другой – середнячок, тяжелодум, посредственник. Недалекий «маленький человек» даже с дипломом в кармане навсегда останется рядовым работником, он обречен всю жизнь трудиться вдвое больше своих одаренных товарищей, но так и не станет с ними вровень, не добьется даже тени их успеха, даже блеска их наград.

Так в одних душах зачинается чувство превосходства, а другие ощущают неполноценность да собственную ущербность.

Браун фыркнул, насмехаясь над собой, – нашел, когда философию разводить! Или это в нем крутизна заговорила?..

Поглядывая по сторонам, он выбрался на соединительную галерею и перешел на третий этаж плоского кремового корпуса общежития. В «общаге» было куда тише, чем в школе, только играла где-то тихая музыка да звучал девичий смех, перебиваемый добродушным баском.

Тимофей прислушался. Нет, это не Стоун смеялась…

Напевая, из двери напротив вышла девушка в простеньком сарафанчике. С интересом глянув на Брауна, она пошла по коридору, нарочно придавая походке вид дефиле.

– Вы не подскажете, где мне найти Наталью Стоун? – тихо спросил ее Тимофей.

Девушка обернулась, похлопала ресницами, потом подняла задумчивый взгляд к потолку и уверенно указала пальчиком:

– Третий модуль слева. Наташка одна.

Отпустив это замечание, девушка озорно улыбнулась.

– Спасибо.

– Не за что…

Браун решительно постучал в дверь третьего модуля слева.

– Ворвитесь! – донесся до него ответ.

Тимофей вошел и аккуратно закрыл за собой дверь. Из комнаты выглянула Наташа и очень удивилась.

– Ты? – сказала она. – Уже? Ой, что это я… Проходи, Тим!

Тим прошел, виновато улыбаясь, и был усажен в скрипучее кресло. Наталья, затянутая в халатик, устроилась прямо на подоконнике.

– Произошли кое-какие события, – затянул Браун, стараясь не бравировать. – В общем, мне надо не просто переселиться в ТОЗО, мне надо туда бежать…

И он выложил всю историю, с самого начала, все свое несвятое житие, «вырезав» из него лишь одну купюру – не стал распространяться о походе на «Аппалузе» и смерти Волина.

Наталья выслушала его внимательно и с сочувствием. Погрустнела, помолчала и сказала:

– Мой отец тоже бежал в ТОЗО. Двое неработающих хотели маму изнасиловать, батя одного искалечил, другого убил… Родители тогда переехали в Пацифиду – есть такая суверенная территория в ТОЗО. Год спустя родилась я – в батиполисе «Преконтинент-8». Папе с мамой выплатили подъемные, мы на них купили две старых, «бэушных» субмарины, попробовали собрать стадо кашалотов. Тут как раз Стан к нам устроился, Станислас Боровиц, герой войны. Года за два мы собрали небольшое стадо китов. И погнали полсотни в Петропавловск. Сдали кашалотов на китобойный комбинат, а на все вырученные деньги купили еще четыре субмарины. Когда мы вернулись, наша станция уже догорала. Кашалотов угнали китокрады, они же и родителей моих… обоих… убили. Осталось нас пятеро – я и четыре смотрителя-китопаса. Станислас сразу собрался и за китокрадами двинул. Месяц пропадал, но я еще за неделю до его возвращения узнала все новости по ЭсВэ – Стан настиг воров и убийц. Китокрадов было пятеро, троих он застрелил сразу, а парочке, что осталась, кровь пустил на икрах и свесил за борт. Их долго ели мелкие акулы… – Наташа встрепенулась и сказала: – Ладно, возвращаться в прошлое – плохая примета. Ты как сюда добирался?

– У меня птер.

– Отлично! – сказала Стоун деловито. – Слушай. Сегодня в четыре утра нам надо сесть на стратолет. Это грузопассажирский, рейс «Владивосток – НовоАрхангельск». Надо будет устроиться на нем вместе с птером, и нас сбросят точно над «Моаной-2»!

– «Моана-2»? Это ваш СПО?

– Общий, – поправила его Наталья. – На нем три станции, одну занимает команда с «Летящей Эн». «Летящая Эн» – это наше клеймо. На других станциях – соседи с ранчо «Тире-20» и «Бокс-Аш», они тоже пасут кашалотов.

– Это-то понятно… – продолжал сомневаться Браун. – А регистратуру мы как пройдем?

– Через грузовой терминал, – усмехнулась девушка. – Ген-регистраторы тут работают по принципу полупроводника – из ТОЗО сюда не впускают, а отсюда туда – свободно! Давай так – ты ложись спать, вон диван, я думаю – поместишься, а я сбегаю к преподу, возьму тест-программы.

– Извини, – сказал Тимофей покаянно, – я нарушил все твои планы…

– Пустяки, – ласково улыбнулась девушка. – Я же учусь заочно. Сессия кончилась, а когда улетать, днем позже или раньше – какая разница? Ложись, подниму в три!

Пройдя к стенному шкафу, она достала с полки блестящий черный комбинезон и сказала отрывисто:

– Отвернись!

Браун послушно исполнил приказ, но не сразу, успев разглядеть гибкую спину и узенькую талию, круто расходящуюся в роскошную попу. «Как сердечко перевернутое…» – мелькнуло у него. Тут он поймал смеющийся взгляд Наташи, брошенный на него «рикошетом» в зеркале, и мигом отвел глаза.

– Ну, я пошла! – сказала девушка, оглаживая ладонями обтягивающий комбез и придирчиво рассматривая свое отражение.

Выйдя за дверь, Наташа помахала Тимофею пальчиками и пошла, удаляясь по коридору.

Браун невольно залюбовался походкой девушки. У Марины Рожковой красота яркая, глянцевая, в ней совмещаются детский наив-наигрыш и порочность напоказ. Рожкова пленяет «с холодной дерзостью лица», соблазняет с равнодушием богини-девственницы, но она очень страстная, любит, чтобы сильный мужчина подчинял ее и властвовал над нею.

Наташа иная. С виду она простая и открытая, не стремится обаять и влюбить. Похоже, даже смущается того, что привлекательна. У Марины – нарочитая слабость, изнеженность – все, чтобы завлечь «мачо» в «медовую ловушку». У Наташи – опасная женская сила, бьющая через край энергетика, гибкость, строгое изящество и простодушное обаяние. Но влечет его к Марине…

Взлетел «Халзан» ровно в три часа ночи. Тимофей испытывал лишь одно переполнявшее его хотение – принять горизонтальное положение и закрыть глаза.

Сонно помаргивая, глядел он на притухшие огни Владивостока, на полупустые улицы с мигавшими световыми столбами на перекрестках, на редкие вертолеты, плывущие в темноте, подобно светлячкам.

– На-ка, – сказала Наталья заботливо, протягивая Тимофею пилюльку спорамина,[15]15
  Спорамин – лекарство, выключающее сон.


[Закрыть] – выпей, а то еще заснешь на высоте птичьего полета.

Браун выпил. Минут через пять – как раз миновали Вторую Речку – Тимофей окончательно стряхнул с себя липкую паутину сна. Взбодрился.

Когда они уже подлетали к международному аэропорту, Стоун забеспокоилась.

– Спустись пониже, – попросила она.

Тимофей снизился, повел птер по-над дорогой. Впереди, за темными рощами, плясали голубые лучи прожекторов, выхватывая из темноты громадные конусы ионолетов.

– Полиции опасаешься? – тихо спросил Браун.

– Боюсь, – ответила девушка. – Они наш птер могут перехватить на подлете…

– На подлете… – механически повторил Тимофей.

Он опустил взгляд к дороге. Полотно фривея было почти пусто, только по выделенной полосе шли грузовики-автоматы.

– А если мы не подлетим, – сказал Браун, – а подъедем?

– Как это? – не поняла Наталья.

– Сейчас я…

Минутой позже от трассы вильнул в сторону съезд, уводящий к аэропорту. Туда же свернуло два или три автомата.

Тимофей выбрал самый большой грузовик, на пяти шасси, и полетел над ним, держась над вторым кузовом. Скорости сравнялись.

– Осторожно только! – сказала девушка, догадавшись, какой трюк собрался проделать Браун.

Не отвечая, Тимофей медленно пошел на снижение, одновременно выпуская шасси – четыре суставчатых «лапы»-опоры выдвинулись, разогнувшись наполовину. Птерокар шатало и качало, но вот шасси коснулось яркой пластмассовой крыши кузова, укрепилось, и крылья тут же сложились.

– Ой! – вскрикнула Наташа, цепляясь за сиденье.

– Держись!

Кабина птерокара раскачивалась, переваливаясь с боку на бок, клевала носом и откидывалась назад, но шасси держалось крепко. Браун сгорбился на месте пилота, напрягаясь и сжимая рычаг. В любую секунду он был готов резко дернуть его на себя – и поднять птерокар в воздух.

Смотреть наружу не хотелось – весь видимый мир пьяно шатался, то вскидываясь, то опадая.

– Замечательно…

– Сворачиваем… – слабым голосом сказала Наталья. – Здесь нас уже не задержат. Не должны…

Грузовик-автомат плавно развернулся на спиральном спуске и въехал в громадные ворота грузового терминала – птеру даже не пришлось приседать. Заклокотав мощными моторами, машина поднялась по пандусу и оказалась на взлетном поле.

С громадным облегчением Браун потянул рычаг на себя – птер с треском распахнул крылья и слетел с примятого кузова, поплыл над самым металлопластом стартовых площадок.

– Куда? – негромко спросил Тимофей.

Наталья привстала, заоглядывалась и вытянула руку.

– Вон наш!

Птерокар потянул над самой землей к огромному треугольному кораблю, пластавшему короткие крылья и задиравшему кверху пару острых килей.

Остальное доделала Наталья. Быстро договорившись с пилотами, она махнула рукой Брауну, и тот завел птерокар, шкандыбавший на опорах, под необъятное днище стратолета. Вверху разошлись створки люка грузового отсека, и пара мощных манипуляторов подхватила «Халзан».

– Стой! Стой! – завопила Стоун.

Подбежав, она забралась в кабину. Тимофей рассмеялся. Наталья прыснула в кулачок и тоже расхохоталась, снимая напряжение и тревоги.

Манипуляторы сноровисто подняли птерокар, втянули его в отсек, и люк закрылся.

– Все, – скомандовала девушка, – спим!

Тимофей Браун, сильно сомневаясь, что спорамин позволит ему хотя бы задремать, опустил спинку сиденья и закрыл глаза. И уснул.

Глава 3. Ранчо «Летящее Эн»

Тимофей Браун летел и чувствовал себя не то яйцом в утке, не то авиабомбой.

– Долго нам еще? – спросила Наталья, зябко потирая ладони. – Как ты думаешь?

– Смотря докуда. По моим прикидкам, Камчатку мы уже миновали…

В этот момент интерком ожил, солидно прокашлялся и обронил короткое:

– Сброс!

«Уже?!» – хотел воскликнуть Браун, но вопрос застрял у него в горле – створки люка внизу растворились, и манипуляторы выпустили птерокар в небо над Беринговым морем. Яркая лазурь и бешено несущиеся складки волн были как удар, они вышибли все мысли. Мутный горизонт встал дыбом, опрокидывая небеса.

– Ой, мамочки! – взвизгнула Стоун.

Тимофей судорожно сжал рычаг. Жесткие крылья с треском разложились, а с пульта донеслось:

– Крен, тангаж, рысканье – в норме.

Только тут Браун сделал выдох.

– Превосходно…

Круг зримого мира занял свое законное место – серо-зеленый низ, подернутый белыми стрелками барашков, индиговый верх, тронутый туманностью облачков.

– Кошмар какой-то, – сердито проговорила Наташа, смущаясь своего испуга.

– Всё хорошо! – весело сказал Тимофей.

Стратоплана уже не было видно, зато впереди и слева очертился большой овал, неколебимо покоящийся среди гофрированной обливной зелени – так сверху виделись бесконечные морские валы.

– Вовремя нас сбросили, – заметила девушка, успокаиваясь. – Нам сюда – это «Моана-2»!

Подлетев поближе, Браун обнаружил, что овал вовсе не овал, а правильный круг, с наветренной стороны окаймленный белой скобкой прибоя. Это и был СПО – стационарный плавучий остров, в просторечии океанцев – «плот».

«Плот» был расчерчен кругами и шестиугольниками посадочных площадок, а посередке, словно отмечая диаметр, от края до края тянулась взлетная полоса. Нормальная такая полосочка – межконтинентальный интерлайнер сядет только так. Здания – куполки, цилиндрики, кубики – гляделись сверху тремя кучками, тремя деревушками, тремя станциями, раскиданными по плавучему острову.

– Делим «плот» между тремя ранчо! – крикнула Наташа. – На станции Обход заправляют ребята с «Бокс-Аш», а в Си-Медоуз прописались другие соседи, с «Тире-20».[16]16
  Буквы английского алфавита (Кей-Ар, Эл-Эйч, Летящее Эн), цифры и значки (Тире-20) обозначали клеймо, которое использовали владельцы скотоводческого хозяйства. Часто клеймо давало название всему ранчо.


[Закрыть] У нас – «Стандард-Айленд»! Видишь, где зелено? Это Боровица «огород»! Говорит, к земле потянуло…

Тимофей заложил изящный вираж и повел птер на посадку.

Зеленый квадрат с большой буквой «Р» приблизился махом, слегка качаясь и кружась. Птерокар выпустил суставчатые лапы шасси, сделал мощный взмах и сел, неуклюже пройдясь и складывая плоскости. Прилетели…

Посадочная площадка находилась на окраине станции «Стандард-Айленд», как извещало потрепанное ветрами табло. Здесь росла самая настоящая сосна, правда, в единственном числе. Она косо поднималась из огромного ящика с песком и раскидывала потрепанную крону, похожую на рваный флаг, а дальше рядами и шеренгами выстраивались открытые парники, зеленея лучком, укропом и прочими радостями огородника.

Склонившись над одним из парников, стоял пожилой мужчина, загорелый, обветренный, просоленный. На смуглом лице его выделялись седые усы. Брови оставались черными, разве что выгорели, отдавая в рыжину, а ежик волос на голове цветом своим походил на смесь соли и перца.

Седоусый бурчал что-то о «мальках», которым лень свеклу проредить, а вот как поесть, так тут они маху не дадут…

– Это и есть Станислас Боровиц, – скороговоркой, подавшись к Брауну, сказала Наталья, – к нему надо привыкнуть. Стан не приемлет тишины и безлюдья – когда у него хорошее настроение, он поет, когда плохое – бранится. Может в одиночку наброситься на целую банду, а вот свою жену Ханичэйл реально побаивается. Тетя Хани у нас всем хозяйством заведует. Они со Станом вечно ругаются, но не по злобе, они оба добрые, сам увидишь… Привет, Стан!

Боровиц, кряхтя, разогнулся и ухмыльнулся.

– Почтение, барышня, – громко сказал он, – и добрый день! А это ещё что за интель? «На берегу» нашла?

– Это новая рабсила, Стан, – ответила Наталья – строго, но в той же манере. – Пока возьмем младшим смотрителем. – Обернувшись к Брауну, она добавила казённым голосом, будто скрывая возникшие – или возникающие? – отношения: – Будешь получать тридцать азио в месяц, как везде. Питание и боеприпасы за счет ранчо. Идёт?

– Идёт, – согласился младший смотритель.

Боровиц отряхнул пучок редиски и спросил с изумлением:

– Зачем нам интель?

Тимофей почувствовал себя уничтоженным и неловко переступил с ноги на ногу. Наталья пожала плечами и сказала:

– Я беру его на время перегона.

– Совершенно не понимаю, зачем нам интель, – брюзжал Станислас.

Наталья глянула на него, и Боровиц махнул рукой:

– Ну хорошо, хорошо… Лишние руки не помешают. – Обернувшись к «интелю», он поинтересовался: – Звать как?

– Тимофей Браун.

– И откуда ты, Тимофей Браун?

– Из Евразии… Из Сихали.

– Как-как? Сихали? А-а… Сихотэ-Алинь! Бывал, бывал в ваших пенатах… Ну а я Станислас. Главный смотритель, он же сегундо.[17]17
  Сегундо – от исп. «второй». Так называли управляющих на скотоводческих ранчо, вторых после самого хозяина-ранчеро.


[Закрыть] Не халям-балям. Понял?

– Ага. В смысле, да, Станислас.

– Да просто Стан.

– Ага…

Наталья успокоенно оглядела обоих и сказала:

– Ну ладно, Стан, я пойду. Поработаешь наставником молодежи, мм?

– Да куда ж от вас деваться… – продолжал сегундо ворчать. – Наприводят кого попало, а ты с ними нянькайся… Слушаюсь, Наталья. Наставлю твоего Тимку по полной программе!

Стоун послала Боровицу воздушный поцелуй и ускакала.

– Салат любишь? – обратился Станислас к Тимофею.

– К-какой? – Брауну было как-то неуютно.

– Салатный. С лучком, с огуречиками… С майонезиком. Как ты к нему относишься?

– Положительно, – ответил «интель» тихим голосом.

– Тогда еще зелепушечки нарвем…

Сегундо добавил хороший пучок зелени к уже собранной и передал весь урожай Тимофею.

– Тащи, – велел он. – Мне руки свободными нужны, чтобы достопримечательности показывать… Пошли. – Оглянувшись, Боровиц достал из нагрудного кармана плоскую фляжку с зеркальными боками и хорошенько к ней приложился. – Ух! – крякнул он довольно, утирая усы. – Что глядишь, Сихали? Мы из железа деланы и на спирту настояны! Хе-хе… Видал, какая фляжечка? Она мне один раз жизнь спасла. Не веришь? П-ф-ф! Думаешь, зеркало это? Никак нет. Мезовещество! Фотонный привод, не халям-балям. Через каждые сто астроединиц полёта отражатели фотонных кораблей меняют, и мне ребята вырезали кусочек, смастерили эту фляжечку. Тут два слоя мезовещества, плазма от него отскакивает только так… Ханька моя, как увидала у меня этот сосудик, тут же завелась! А потом случилась заварушка на Таити-2, и в меня из бласта попали – прямо в сердце! А у сердца – фляжечка… Импульс отразила, и я того стрелка доконал. Ханька как увидела прожог, сразу давай орать: «Скотина! Новая ж куртка совсем!» А когда дотумкала, от чего та дырка, сомлела, еле поймать успел, не то грохнулась бы… И слова больше про фляжку не сказала! – Прочистив горло, Станислас запел довольнотаки приятным баритоном: – Ой, моро-оз, моро-о-оз, не моро-озь меня-я! Не морозь меня-а-а, мо-оего-о ко-оня-я!.. – и сразу перешел от вокала к речевому жанру: – Чего стоим, китовый подпасок? Вперёд!

Тимофей, чувствуя себя дурак дураком с охапкой «зелепушечки» в руках, двинулся по направлению к Стандард-Айленду.

За парниками обнаружились теплицы, а за теплицами открывалась главная улица станции, зажатая усеченными кубами и параллелепипедами, полусферами и полуцилиндрами. Во всех этих геометрических телах имелись тамбуры и много круглых иллюминаторов. Справа, ближе к краю СПО, за домами возвышались две башни – одна круглая, в белую и красную полоску, другая решетчатая.

– Энергоантенна, – показал Боровиц, – и причальная вышка. К ней дирижабли цепляются.

Слева на улицу выступала белая призма здания, похожего на картонную коробку. Вдоль всей стены тянулся яркий навес, а в проеме входа болтались «крылья летучей мыши» – резные дверцы, качавшиеся в обе стороны, – точь-в-точь, как в салунах на Диком Западе. Из дверей доносились звуки ненастроенной хориолы, слышалась громкая речь и жизнерадостный хохот.

– Салун «Бон-тон», – ткнул пальцем в заведение сегундо. – Запомни это место, Сихали! Здесь пекут такие пончики, что китопасы за сто миль их чуют и гребут на самом полном. А тут у нас как бы медицинский центр…

Браун посмотрел на крутой белый купол, отмеченный красным крестом. У тамбура давал тень большой зонт, в тени на шезлонге расположилась девица в белом халате и напропалую кокетничала с парнем такой ширины, что в его комбезе легко разместилось бы двое Тимофеев. Младший смотритель сразу узнал врачиню – и покраснел, как первоклассник, случайно увидевший старшую сестру в душе.

– Скучает наша Маринка, – фыркнул Боровиц. – Никак мы не захвораем… Вечером только прилетела, в отпуске была, и… Видал, какой негабарит вокруг нее вьется? Ну, куда такому болеть? Его и убить-то трудно, не то что заразить…

Тут Марина заметила новоприбывших и закричала:

– Станислас!

Вскочив и оправив короткий халатик, она подошла поближе. «Негабарит» хмурился недовольно, зыркая на Тимофея злыми медвежьими глазками, и тому сразу поплохело.

– Приветики! – пропела Рожкова, радостно улыбаясь. Девушка умудрялась смотреть на Брауна, поглядывать на сегундо и не упускать из виду «негабаритного» добра молодца. – Новый кадр, да?

– Так точно, – сказал Боровиц по армейской привычке. – Можешь не смотреть так – для опытов я Тимку не отдам. И вообще, он у нас временно.

Заслышав последнее слово, добер молодец радостно воссиял.

– Временно или постоянно – это неважно, – строго сказала Марина. – Все равно надо проверить. А вдруг Тима болен? Пойдем!

Врачиня ухватилась за младшего смотрителя и потащила его в медцентр.

– Подожди, – неловко сказал Браун, – тут зелень…

Станислас забрал у него урожай и сказал, подпустив в голос печали:

– Прощай, амиго![18]18
  Амиго (исп.) – друг.


[Закрыть]

– Мы скоро, – пообещала Марина и уволокла Тимофея в недра медцентра.

В недрах было тихо и пусто. Под потолком висел многоглазый киберхирург. Увидев Марину, он жаждуще распустил членистые щупальца, но врачиня отмахнулась, и кибер разочарованно скрутил конечности.

– И давно ты здесь? – спросил Браун, лишь бы чтото сказать. Он испытывал неловкость и вожделение одновременно, толком не понимая, что же в нем доминирует.

– Год уже, – заулыбалась Рожкова.

– Да? А ты не говорила, что у китопасов работаешь…

– А ты и не спрашивал. Тебя больше моя грудь интересовала.

– Она меня и сейчас интересует…

Марина погрозила ему пальчиком.

– Вот, – сказала она, подводя Тимофея к объемистому «саркофагу», – это такой стационарный диагностер. Укладывайся!