Текст книги "Ганфайтер. Огонь на поражение"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Субмарина пошла в обход мыса, и у подножия прибрежной скалы открылась плотная черная полоса – мидиевая банка. Вон гребешок клацнул створками и мягко отпрыгнул, толкаемый слабой струей. А вон маленький осьминог суетливо прячется в створку крупной устрицы. И этот боится…

На пульте замигал зеленый огонек, и диспетчер с центрального поста сказал официальным голосом:

– Вызываю Эн-Бэ номер семь.

– Слушаю, – обронил Браун.

– Тимка, ты, что ли?

– Видео включить?

– Зачем?

– Для опознания.

– Да не, не стоит. Кислое выражение твоей физиономии еще не стерлось из моей памяти. Ты где бродишь?

– Я на границах плантации восемь тире «Бэ».

– Принято…

Поморщившись досадливо – к чему этот агрессивный тон? – Тимофей направил субмарину на юг, туда, где уже угадывался келп. Плантация 8-Б. По огромным коричневым плетям ламинарии скользили блики то изумрудного, то медного цвета. Округлые корешки водорослей цеплялись за каменистое дно, и растения живыми синусоидами поднимались вверх с глубины двадцати метров, почти достигая поверхности. Чем не лес? Всей разницы, что не ветерком колеблется, а приливным течением.

«Энбэшка» двинулась малым ходом, раздвигая ламинарию округлым носом. Браун пристально вглядывался в чащу водорослей. В июне собрали первый урожай, целый квартал ламинарию подкармливали, облучали – можно снова приступать к уборке. Вон, слоевища[9]9
  Слоевищем называют стебель водоросли. У ламинарии он ремнеобразный и плоский.


[Закрыть] какие – мясистые, плотные. Пожалуй, пора, а то переспеют…

– Диспетчер! Тут Эн-Бэ семь.

– Я вас внимательно слушаю.

– Расшевели своих кибернетистов, растолкуй им, чтобы слали ко мне биокомбайны…

– Зачем тебе? Ты что, никогда не видел биокомбайн?

– Сено косить пора.

Зоны Освоения. Фронтир

– Так нешто мы без понятия? – всполошился диспетчер. – Жди, начинаем переброску.

– Жду.

Часом позже Тимофей осмотрел почти всю плантацию. А тут и биокомбайны, переброшенные дирижаблем, рядком опустились под воду. Десять белых клешнятых аппаратов пошли уступом, следуя у самого дна. Хватаясь сразу за несколько водорослей, они подрезали их манипуляторами и быстро-быстро сматывали, накручивая, как спагетти на вилку. Поверху скользил уборочный катамаран.

Работы хватало и Тимофею. Заученные движения, монотонные действия мешали думать, отвлекали от неприятностей. Близился вечер, и он страшил Брауна. Легко было обещать Марине «разобраться» с Айвеном, куда труднее сдержать данное слово… Но надо. «Надо, Тима, надо!»

Солнце зашло за тучку, под водой сразу стемнело, и биокомбайны зажгли яркие фары. Лучи прожекторов пронизывали воду ощутимыми конусами света, и все краски, размытые водой, теперь сверкали так, будто с них стерли тусклый налет.

– Все, – сказал смотритель Браун, когда биокомбайны зависли над сжатым «полем», – плантация восемь-бэ убрана.

– «Стада в хлевах, – процитировал диспетчер с выражением, – свободны мы до утренней зари!»

– Чао-какао…

Субмарина развернулась, направляясь в обратный путь. Тимофей поморщился – труд, называется! Четыре часа поработал – и домой. А вот в ТОЗО вкалывали по-настоящему, без дураков. Пахали, горбатились по восемь, по десять часов, бывало, что и без обеда, без выходных и праздничных дней. Зато как сладок был отдых после тяжелого дня! Как вкусна была уха, сваренная на бережку необитаемого острова!

…Над океаном багрянеет закат, волны мерно наваливаются, перебирая песок и покачивая причаленные субмарины, в котле булькает, а китопасы сидят вокруг костра и рассказывают случаи из жизни – о встречах с Большой Белой Акулой, с Великим Кальмаром, с неведомыми вовсе тварями, скрытыми в безднах вод… О женщинах, о китах, о ганфайтерах…

Аккуратно закрыв за собой дверь на станцию, Браун сделал несколько шагов по пляжу и замер. Море ритмично дышало, поднимая и опуская волну за волной.

Море… Подумаешь, море. Миль за двести отсюда изогнулись Японские острова, а дальше, за краем земли, начинается океан. И проходит граница Тихоокеанской Зоны Освоения. Фронтир.[10]10
  Фронтир – в американской истории – граница освоенных территорий, передний рубеж.


[Закрыть] ТОЗО.

Тут с моря донесся басистый гул. Из-за мыса выплыл огромный корабль на воздушной подушке. За кормой у судна вставала гора… да что там гора! Целая горная гряда водяной пыли. Судно быстро проследовало на юг и скрылось за изгибом берега. А Тимофей пошагал домой.

Стоял конец сентября, было безветренно и тепло, хотя по ночам уже чувствовался холодок. Некогда зеленые сопки переодевались в желтое, ярко золотея на фоне пронзительно синего неба. Кольцевой парк, окружавший Мутухэ, был засажен кедрами и выделялся – темный, но живой, на светлом и увядающем. Цвет хвои живо напоминал окраску ламинарии под серебрящимися водами залива. «Опушка келпа!» – усмехнулся Браун.

Серая полоса фривея,[11]11
  Фривей – автострада.


[Закрыть] раскатанная с невысокого перевала, плавно огибала парк, поднимаясь на эстакаду – дорога словно вставала на цыпочки. Движение было редким – прошуршала на юг пара атомокаров, приплюснутых и распластанных; огромный, обтекаемый электробус укатил на север, громко урча моторами. И тишина…

Сиеста. Днем мутухэнцы сонливы и вялы, на улице они покажутся часам к семи – на людей посмотреть и себя показать.

Тимофей прошел по всей улице, спустился к набережной, повторявшей изгиб речки Мутухэ. Он искал Айвена через «не хочу» и «не могу».

Внезапно Браун замер. Из подъезда дома напротив вышел Новаго, тиская высокую стройную девушку. Марина?! Тимофей бросился вперед и тут же резко затормозил – Рожкова, смеясь, позволила жадным губам Айвена коснуться стройной шеи, а после ухватила рукой его подбородок и притянула к себе. Поцелуй был краток – Марина увидела Брауна. Тимофей закаменел лицом, круто развернулся и пошагал прочь.

– Тима! – донесся требовательный голос девушки. – Ты мне что-то обещал!

Смотритель бросил через плечо:

– Ты сперва сама разберись, с кем ты!

– Трус! Трус!

– Я все сказал!..

Ожесточившись, Браун прибавил ходу и вскоре уже был дома, у кованой резной калитки дедушкиного коттеджа. Все как полагается – кошеный газончик, стриженые кустики. На плоской крыше ловит отблески дня новенький птерокар. А вот на душе у смотрителя плантации было тускло. «Да что ты так распереживался? – увещивал себя Тимофей. – Кто она тебе? Невеста? Жена? Этим утром у тебя с нею впервые был секс, так что Марину даже любовницей трудно назвать. Думать можно что угодно, но клятву верности она тебе не давала…»

Поднявшись на ступени, Браун оглянулся на поселок, посмотрел, чувствуя сильнейший позыв к одиночеству, и вошел в прохладный холл. Дверь закрылась за ним, отчетливо чмокнули все три слоя акустической защиты. Уличные шумы перестали докучать ушам, зато прорезались привычные, домашние звуки – жужжание роботессы Глаши, наводившей идеальную чистоту в комнатах, и размеренное тиканье напольных часов, вот уже вторую сотню лет отбивающих время.

– Это ты, Тима? – донесся голос деда из библиотеки-лаборатории.

– Я…

– Кушать будешь?

– Спасибо, я найду что поесть. Ты работай…

Браун скинул куртку, обул любимые тапки и прошаркал на кухню. Линии Доставки в поселках не строили, уж больно дорогое это удовольствие, так что приходилось по старинке набивать холодильник припасами. Зато в углу, рядом с мойкой, красовалась УКМ – универсальная кухонная машина. Дед Антон ею очень гордился, хвастался своим умением обращаться с киберкухней, однако Тимофей сильно сомневался, что вину за полусырой картофель фри или мумифицированного цыпленка-табака следует возлагать на «заводских бракоделов»…

Все ж таки дед не удержался и явился на кухню – громадный, толстый, красный, в расстегнутом пиджаке и растерзанном галстуке, и вместе с тем добрый, смешной и хороший. Поглаживая свою профессорскую бородку, дед Антон бодро спросил внука:

– Отработали, Тимофей свет Михайлович?

– На пять с плюсом, – ответил тот, по очереди откусывая от колбасы, булки и огурца.

– Там суп есть. Харчо! Сам варил.

– Не хочу жидкого, – вывернулся Браун, – потом всю ночь булькать будет…

– Ох, а это что такое?! Кто тебя так?

Тимофей досадливо поморщился. Глянул в зеркало и только сейчас заметил здоровенный фингал под глазом. В горячке боя не почувствовал…

– А что такого? – буркнул внук.

– Как – что? – возмутился Антон Иванович. – Ты – мальчик из хорошей семьи, интеллигентный, образованный, работник! А эти…

– Дед, прекрати, – тихо сказал Тимофей. – Я всего лишь паршивый интеллегент, не способный ударить человека по лицу. А вот перед «этими», как ты выражаешься, такой морально-этической проблемы не стоит. Они просто подходят и дают в морду! И меня бесит мой статус интеллигентного мальчика, меня тошнит от воспитанности! Я понимаю, что вы учили меня шаркать ножкой и говорить «пожалуйста» из самых благих побуждений, но, честное слово, лучше бы вы преподали мне уроки отборного мата! И показали бы парочку приемов… – Он выдохся и даже пожалел деда. Старый-то тут при чем? – Извини, вырвалось…

Дед мелко покивал и вздохнул горестно.

– Ты должен понять, – сказал он, – эти просто завидуют тебе…

– Завидуют? – спросил Браун, снова чувствуя прилив раздражения. – Чему же это?

– Ну, как же? Ты работник, тебе больше дано…

– Дед! – заговорил Тимофей прочувствованно. – Это не они мне, это я им завидую. Они свободны и могут делать что хотят. А я? Да, конечно, я могу подкопить деньжат и слетать в отпуск на Луну, куда «жрунов» не пускают, или притащить в дом какую-нибудь картину-подлинник, купить которую ЭТИ не смогут, никакого личного фонда не хватит. И что? По-твоему, в этом счастье? – Браун говорил сумбурно, он спешил выложить все, словно опасаясь, что дед помешает ему высказаться. – Нет, вот ты сам подумай – как «жруны» могут мне завидовать? Чему? Тому, что я встаю в шесть утра и иду на работу, когда все они крепко спят? Пойми ты! И им, и мне отпущен один и тот же срок, однако они проживают свою жизнь как хотят, на все сто, а я одну четвертую своего жития трачу на работу! Не скрою, мне нравится моя работа, но им-то она зачем? Чего для? У них и так все есть!

– Ты не понимаешь, внучек, – запротестовал дед. – Поверь мне – бесплатный хлеб горек…

– Это ты сам придумал? – Тимофей напустил яду в голос. – Или слышал где-то? Ты еще расскажи, как страдают «пролы», как они переживают из-за того, что не своим трудом добывают хлеб насущный. Не переживают, дед! Уж ты поверь мне! Они смеются над нами, понимаешь? Анекдоты сочиняют про нас, недотеп! А их любимый ситком ты смотришь? Хоть изредка?

– Ты имеешь в виду этот сериал, «Требуются на работу»? – нахмурился дед. – Ну-у, внучек, это же халтура! Постановка ужасная, тексты убогие, актеры играют просто безобразно…

– Да я ж не спорю! Но «жрунам» нравится. Потому что главный герой, бездельник и повеса, всегда побеждает суетливых зануд-работников, уводит у них девушек, с легкостью решает задачки, над которыми бьются целые институты, да все без толку…

– Тима! Но это же специально так сделано! Это же само правительство заказывает такие ситкомы и драмеди на СВ,[12]12
  СВ – стереовизор, аппарат для приема стереоскопических программ.


[Закрыть] чтобы успокоить массы, чтобы утешить их, внушить им иллюзорное чувство превосходства, избавить неработающих от комплекса неполноценности. Ведь они – электорат! Как ты этого не понимаешь?

Дед Антон замолчал, хмуро качая головой, а внук напрягся, собираясь с духом, собрался и бухнул:

– Дед, я хочу вернуться в ТОЗО.

Дед выкатил глаза в крайнем изумлении, открыл рот, закрыл и затопал по кухне, от УКМ к холодильнику и обратно. Замерев, он повернулся к Тимофею и спросил, тая надежду:

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

К его немалому удивлению, дед не стал кричать тонким голосом и браниться, а строго осведомился:

– Ты не забыл, как потерял там лучшего друга? Как вас расстреливали в упор, и никому до этого не было никакого дела? И после всего этого, Тима, ты снова хочешь эмигрировать в сие царство анархии и произвола?

– Хочу, – твердо сказал Тимофей Браун. – Произвола там в достатке, это верно, зато в ТОЗО нет ни «пролов», ни «арбайтеров». Океанцы делятся по извечной шкале – на плохих и хороших, на своих и чужих. Там трудно, опасно, но жизнь там настоящая, в подлиннике!

Дед Антон долго молчал, а потом проговорил деловито:

– У меня училась одна девушка, Наталья Стоун. Ее родители переселились в ТОЗО. Три года назад их убили. Наталье досталось хлопотное хозяйство – ранчо «Летящая Эн», они там держали стадо кашалотов. Да и сейчас держат… Наташа как раз во Владивостоке, учится в школе переподготовки. Я позвоню ей и попрошу взять тебя китовым пастухом. Учти: Наташа сможет тебя пристроить только на время перегона. Работенка та еще, и лишние руки ей не помешают. Ну а там уж, как себя покажешь… Согласен?

– Согласен, – выдохнул Тимофей. Подумал и добавил: – Ты у меня самый лучший дед!

Самый лучший дед вздохнул тяжко и сказал:

– Ступай уж, Тимофей Михайлович…

Дед Антон выполнил свое обещание. Поговорил со Стоун, а после подозвал к видеофону Тимофея. Браун подошел и увидел в экране личико хорошенькой девушки, осмугленное солнцем и обрамленное волнами иссиня-черных волос, не красавицы, как Марина, но премиленькой. Впечатление глупенькой очаровашки портили серьезные карие глаза и выражение нетерпения. Девушка внимательно оглядела смотрителя плантаций и улыбнулась с неожиданной ласковостью.

– Привет! – сказала она.

– Привет. – Браун, обычно робкий с девушками, внезапно ощутил свободу и спокойствие – Наталья была до того проста, обаятельна, открыта, что стесняться не получалось.

– Давай на «ты»? – с ходу предложила Стоун.

– Ну конечно!

Дед Антон успокоенно кивнул внуку и вышел на цыпочках из кабинета.

– А можно спросить? – сладко улыбнулась хозяйка китового ранчо.

– Тебе все можно, – рискнул Тимофей.

Девушка кокетливо рассмеялась.

– Ты на каких субмаринах ходил?

– На «энбэшках», на «Аппалузе»… «Орку» водил, «Бронко»…

– «Бронко»? Отлично!

– Так я принят?

– Если пообещаешь наших китиков не обижать! – рассмеялась Наталья. – Давай так… Учусь я заочно, завтра у нас последний день, получу тест-программы, и все! Учебный центр на Посьетской стоит, на самом верху… Найдешь?

– Должен найти.

– Я буду там. Пока!

– Пока…

Чувствуя облегчение и предвкушая маленькое, но путешествие, Браун радостно потер руки. И тут же припомнил старинную примету: если ладонь чешется, это к деньгам. Деньги… Надо будет снять все, что лежит у него на счету. Снять и положить в карман – в ТОЗО принимают только наличные.

Тимофей еще немного подумал и поднялся к себе, на второй этаж. Выдвинул нижний ящик стола-пульта и достал оружейный пояс с двумя кобурами. Расстегнув ремешки, он вынул пару фузионных однопотоковых бластеров системы Тенина, гордости тульских оружейников. Любовно огладив шероховатые керамические стволы со спиленными мушками, Браун сжал в ладонях рукоятки шестизарядников, отделанные слоновой костью. Глянул на индикаторы – там светились пятерки. Ага… Пара зарядов, значит, нейтрализовалась. Ну, так целый год он не менял картриджи. Поставив регуляторы на импульсный режим, Тимофей вложил бласты обратно в кобуры и надел пояс, ощущая на боках приятную тяжесть оружия. Слава богу, нынче в моде длинные пиджаки, никто не заметит, что он «вооружен и очень опасен».

Браун покачал головой, сам поражаясь своему решению. С другой-то стороны, а что ему остается? Так и терпеть этих гопников? Они же не понимают ничего, кроме насилия. В боевых искусствах он не силён, зато оружие его слушается. Не ходить же ему вечно битым! Хватит уже. Больше никто и никогда не посмеет его унизить, а если кто и осмелится – он применит оружие. И будет стрелять на поражение.

На ходу обретая давнюю походку, пружинистую и бесшумную, Тимофей спустился вниз и вышел из дома.

Сгущавшиеся сумерки уже размыли очертания коттеджей.

Центральная улица, зажатая модульными домами, была полна народу. Народ гулял.

Ярко светились витрины распределителей, оттуда то и дело появлялись «жруны» с пластетами пива и чего покрепче, собирались в компании и спешили заняться любимым делом – выпивать и закусывать. Пищеварить и ловить кайф. Кому повезет – займутся любовью, а те, к кому удача повернется задом, завалятся в фантомат, дабы учинить виртуальные оргии с «Мисс Вселенной», «Мисс мира» и прочими «миссками»…

Светились окна домов, кидая блики на крыши атомокаров. В разных тональностях гудели сигналы – машины двигались медленно, низко урча и взрыкивая, расталкивая бамперами прохожих, которым мало было тротуаров, им всю улицу подавай – душа, разогретая синтетическим коньяком, простору требовала, размаху. Отовсюду доносился женский смех – и вовсе не визгливый, как любят писать сочинители романов о жизни неработающих, а очень даже мелодичный, приятный на слух. Над парком вспыхивали и гасли отсветы гигантских плафонов грезогенератора: красный – синий – зеленый, красный – синий – зеленый… С чьего-то балкона грянула застольная песня, на лавочках у подъезда нарочито громко орали подростки, ожидая, когда же у взрослых прорежется хоть один голос осуждения. Дождались – жиличка сверху разразилась гневной тирадой. Отроки ее не дослушали – радостно, во всю мощь юных глоток, послали тетку так далеко, что та заткнулась. Видимо, искала перевод некоторых, особо энергичных выражений.

А в скверике, где посреди газона было водружено нечто каменно-дырчатое, в духе Генри Мура, дело шло к драке – молодежь, разбившись надвое, кричала и обзывалась, накаляя обстановку.

Тимофей понял так, что некий Славик Ржавый подозревал в измене некую Галку. Оная Галка, если верить распаленным сторонникам Ржавого, умудрилась переспать со всеми особями мужеска полу, прописанными в Мутухэ. Защитники чести и достоинства подозреваемой обвиняли самого Ржавого в порочных наклонностях такого пошиба, по сравнению с коими зоофилия могла показаться невинной детской забавой.

Ага, всё, выяснения отношений кончились, в ход пошли последние доводы – руки и ноги так и замелькали, озвучивая хуки слева и прямые в голову.

Переливчато заливаясь сиреной, к скверику подлетел черно-белый атомокар с надписью «Полиция». Бравые служители закона ринулись через кусты. «А-ах! А-ах!» – донеслись горячие выхлопы биопарализаторов. Накал страстей быстро угасал, разборка теряла имя действия…

Браун зашел в отделение Планетарного банка. Безразличный автомат спросил его:

– Трансфер или нал?

– Нал.

– В евро, амеро, азио?[13]13
  Денежные единицы, соответственно Европейского, Американского и Евразийского Союзов.


[Закрыть]

– Азио.

– Получите…

Банкомат выдвинул лоток – девяносто «азиков». Тимофей небрежно сгреб деньги и рассовал их по карманам. На первое время хватит, а там видно будет.

Решив «посидеть на дорожку», Браун зашел в кафеавтомат. За карточным столом играли в покер. Партия была в самом разгаре, и игроки отгоняли приставучего кибер-официанта, а тот все кружил по сложной орбите, изнывая от желания обслужить клиентов.

У стойки бара расположились трое. Один из них был стройным молодым человеком с правильными чертами лица и глубоким шрамом, пересекавшим подбородок. Браун хорошо его запомнил: Шрамолицый шел за ним всю дорогу от банка. С двумя другими Тимофей встречался утром – это были Хлюст и Бес. Все трое принялись шептаться, и Браун без труда догадался, о чем именно – решали, как его сподручнее ограбить. Тем более что Хлюстов с Бессмертновым успели изрядно нагрузиться синтетическим виски.

Тимофей похолодел, но позыв побыстрее уйти подавил – устроился в уголку, спиной к стене и подозвал кибер-официанта.

– Телятинки с бобами, чтоб с дымком, – заказал он, – и грамм сто натурального коньяка.

– Натуральные продукты – платные, – предупредил кибер.

Браун молча распечатал одну из пачек и расплатился. У него мелькнула мысль, что так он нарочно провоцирует гопников, не скрывая наличные, и пропала. За то лицу стало тепло от прихлынувшей крови – жестокая ярость окатила мозг, пробуждая пугающие инстинкты. Тимофей поразился – его сердце не тарахтело, как обычно, в минуты испуга, а билось ровно и сильно. Пульс даже замедлился, словно приуготавливая тело к испытанию на прочность. Эта троица возжелала войны? Ну так она ее получит. А на войне, как на войне…

Хлюст внезапно рассмеялся. Браун бросил на него пытливый взгляд.

– Я слыхал, ты собрался в ТОЗО, – сказал Васька Хлюстов, глумливо усмехаясь. – Так нам по дороге! Только чего тебе там делать? Слишком уж круто в ТОЗО обходятся с дедушкиными внучатами и маменькиными сыночками!

– Неужели? – негромко отозвался Тимофей. – Тогда вам лучше остаться.

Бес уставился на него тяжелым взглядом. Он поставил свой стакан на стойку, и нечестивая троица направилась к выходу. У дверей Хлюст что-то сказал своим дружкам; те громко заржали.

С аппетитом поев и отметив свое отбытие, Тимофей задумался, припоминая расположение зданий на прилегающих к кафе улицах. Затем встал и вышел за дверь, продолжая действовать с холодной настойчивостью.

Ступив на тротуар, он сразу же приметил, что на стоянке, за белым квадратным атомокаром, кто-то стоит. Завидев Брауна, человек на стоянке глубоко затянулся сигаретой, огонек которой ярко вспыхнул во тьме. «Сигналишь? Ну сигналь, сигналь…»

Огонек сигареты могли увидеть только из двух укромных мест, где гопники, наверное, и устроили засаду: либо из узкого проулка между бесплатной столовой и магазином-распределителем, либо от начала аллеи. Надо полагать, ему преградили путь и там и там. Скорее всего, один из грабителей караулил у распределителя, а другой – у входа в парк. Вероятно, кто-то из них попросит закурить или спросит, как пройти в библиотеку, а тут и остальные подоспеют…

Сделав вид, будто вспомнил нечто важное, Тимофей вернулся в кафе-автомат. Ловя на себе изумленные взгляды посетителей, он быстро пересек зал, словно направлялся в пост управления кафе. Затем прошел по узкому коридору, ведущему к выходу на задний двор, куда грузовики-автоматы подвозили продукты.

Браун осторожно пробрался к зданию распределителя. Заглянув в узкий проулок между домами, он заметил темные очертания человеческой фигуры. Кто не спрятался, я не виноват…

Подкравшись сзади к незнакомцу, Тимофей дружелюбно осведомился:

– Кого ждем?

«Шрамолицый», а это был он, вздрогнул и резко обернулся, потянувшись к карману. Браун размахнулся и, содрогаясь от наслаждения, нанес ему сокрушительный удар в челюсть. «Шрамолицего» отбросило к стене, Тимофей тотчас добавил – врезал левой в подбородок. Парень сразу же обмяк и сполз наземь.

Браун даже подивился – первый раз в жизни ему удалось нокаутировать, обычно такое удавалось его противникам… Перешагнув через Шрамолицего, Браун притаился за углом магазина-распределителя. Нервным движением вытер о штаны вспотевшие ладони.

Тем временем курильщик, услышав звуки борьбы, сообразил: что-то произошло, и направился в сторону Тимофея.

– Эй, Кот, что там у тебя? – негромко окликнул он приятеля, и Браун по голосу узнал Беса.

– «И бес, посрамлен бе, плакаси горько», – процитировал он, выходя из-за угла.

Бес откинул полу пиджака и потянулся за бластом, сунутым в кобуру под мышкой – «Закон о военной технике» гопники не чтили. Тимофей мог легко опередить Беса, но проклятые принципы мешали выстрелить первым.

Между тем Хлюст, самый опытный из троицы, уже понял, что план провален, и, выбравшись из кустов, направился к распределителю. Узрев Тимофея, он, как и Бес, дернулся за оружием – и выстрелил. Поторопился Василий – заряд ушёл в сторону, прожигая дверцу атомокара. А Брауну словно отмашку дали – теперь можно!

Ни один их гопников не уловил того молниеносного движения, каким Тимофей выхватил бластер. Прогремели выстрелы. Первый заряд получил Хлюст, самый опасный из противников. Импульс угодил ему чуть выше начищенной до блеска пряжки и прожег дыру до позвоночника.

Второй выстрел раздался почти одновременно с первым – и Бес, покачнувшись, тяжело опустился на колени. Он даже успел выстрелить – из старого пулевого пистолета, но увесистый кусочек металла лишь чиркнул по стене распределителя. Импульс пробил гопнику грудь, но не слева, где сердце, а справа.

Захрипев, Бес повторно нажал на курок – пуля ударилась о тротуар и мерзко взвизгнула. Вторая расплющилась об стену, выбивая крошево пластолита.

Браун шагнул навстречу, поднимая бластер. Два заряда, выпущенные один за другим, перебили гопнику руку.

Выронив оружие, Бес распластался на плитках тротуара.

Оглушенный, опустошенный, Тимофей сунул бластер на место и кинулся прочь.

И только у самого коттеджа его догнало понимание случившегося. Он убил. Убил двоих. Было страшно и очень противно, но и злая радость проступала: он отомстил! И больше никому, никогда и нигде не позволит себя задеть даже словом.

Тут его вывернуло наизнанку. Браун отплевался, отдышался и двинулся на ослабевших ногах к дому.

Деда Антона он встретил в холле.

– Что случилось, Тима? – встревожился дед. – На тебе лица нет…

– Меня пытались ограбить и убить, – признался внук, с болью следя за тем, как у старого вытягивается лицо. – Я их опередил и прикончил двоих… Все было по-честному, дед! Прощай…

Дед встрепенулся и ухватил Тимофея за рукав.

– Куда ты?

– Попробую на «энбэшке» уйти в море…

Антон Иванович затряс головой:

– Не вздумай! Береговая Охрана мигом задержит тебя. Бери мой птер и лети к Наталье!

Поколебавшись, Браун направился к лестнице, ведущей на крышу. Задержавшись у двери, он перевесился через перила и сказал:

– Все-таки ты самый лучший в мире дед!

Антон Иванович ничего не ответил, только поднял голову повыше, чтобы слезы не текли, улыбнулся жалко и помахал внуку рукой.