Текст книги "Он мой, а прочее неважно (СИ)"
Автор книги: Валерий Столыпин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
– Познакомиться хочу.
– Так мы уже знакомы. Я думала на свидание. Правда, я красивая? Скажи честно – влюбился?
– Ирина скорчила недовольное ребяческое лицо, топнула ногой, затрясла кистями рук, – ладно, не отвечай. По глазам вижу – влюбился.
Девушка схватилась за концы пухового платка, прошлась, качая бёдрами. Получилось смешно. Мы захохотали и пошли к выходу.
В комнате чисто, несмотря на то, что Ирина поселилась в неё только сегодня и здесь давно уже никто не жил. Скудная обстановка захудалого общежития: узкая панцирная кровать с парой подушек, истёртыми солдатскими одеялами, голая раскладушка, обеденный стол с полками внутри, четыре колченогих стула, тумбочка.
В середине комнаты огромная печь с треснутой штукатуркой и следами сажи в этих трещинах. Два малюсеньких окна, закрытых двойными рамами. Мебель покрашена в грязно-синий цвет масляной краской.
Женская рука всё же видна: стол накрыт чистой обёрточной бумагой, на нём горка мытых тарелок, банка с вилками-ложками. Кровать ровно застелена, на тумбочке две книжки.
Воздух жилища пропитан запахом макарон с тушёнкой, который перебивает все прочие, какими наверняка наполнен старый дом.
– Раздевайся. Будь, как дома. Не забывай, что в гостях. Я вот тут приготовила немножко. Знала, что придёшь. Бабушка говорит, что у меня способность многое знать наперёд. Я винца взяла, водочки. Правда, в долг. Денег у меня ни копейки. Ну, да ничего, справлюсь.
– Я вот тоже кое-чего прихватил. Извини, не густо, но что было. Работой завалили по горло. В следующий раз что-нибудь вкусное куплю. Мы же не последний раз встречаемся, – с надеждой услышать подтверждение смотрю на неё.
В глазах у Ирины мелькнули лукавые чёртики, она прищурилась, томно сжав губки, и подбоченилась, намеренно картинно.
– Знаю, знаю, как тебя бедного загрузили делами. Лимоны и колбасу я вымыла, подсушила, шоколадку съела, торт, к сожалению, только понюхала. Шампанского ужас как хочется. Вот купил бы одну бутылочку, может и уцелела бы, а так хлоп и одни осколочки. Люблю, когда пузырьки в носу щекочут, после так приятно голова кружится. С такой головой целоваться здорово. Словно улетаешь туда, где всегда счастье. Видела, как ты красиво вылетел из автобуса, как перевернулся в воздухе и мягко приземлился. Я тебе кричала, ты не услышал. И вообще, никогда не ври.
Ирина щебечет, не умолкая, одновременно вприпрыжку носится по комнате, словно заводная механическая игрушка. Смех тоже не стихает ни на секунду.
Девчонка словно светится, да и сама как сгусток энергии: сверкает молниями, гудит, как трансформатор высокого напряжения, однако вся искра в результате уходит в песок. Остаётся лишь туманный шлейф нежного света, который делает меня немножко полоумным.
Ирина мечется меж предметов скудного интерьера по неведомому маршруту, совершая головокружительные прыжки то в одну сторону, то в другую, потом натыкается на препятствие, бьёт себя ладошкой по лбу, скачет в противоположном направлении, залезает под кровать, выдвигает сумку, бросает её, летит дальше, не умолкая и не сбавляя темпа.
Наконец поворачивается, наставляет мне в лицо указательный пальчик и приказным тоном говорит, – всё, садись на этот стул. Смотри туда. Не вздумай подглядывать. На тебе книжку. Не скучай. Я быстро.
Она несётся вприпрыжку за печку, долго там шебуршит, чего-то роняет, швыряет, ругается шёпотом и вообще производит массу разнообразного шума. Наконец разрешает повернуться.
Передо мной значительно повзрослевшая девушка в белой шёлковой блузке с цветком на груди и красивой расклешённой юбке ниже колена в бело-рыжую косую клетку. Туфли лодочки, волосы скручены в тугую косу.
Сразу отмечаю, что коленок больше не видно. Жаль.
Ира крутится, вытягивает ножку, показывая новенькие блестящие туфельки яркой красной расцветки, берёт за края подола юбку, наклоняясь в подобии реверанса, тыльной стороной руки небрежно перебрасывает косу сзади на грудь и танцующей походкой идёт ко мне.
А грудь то у нее, ого-го…
– Жаль, музыки нет. Я бы сейчас с удовольствием потанцевала. Даже жалко, что никто меня такую красивую не видит. А давай без музыки танцевать. Я могу подпевать: па-папа, па-па… Ну, давай же!
Ирина капризно надувает губки, прыскает от смеха, хватает меня за руку, заставляя кружиться.
Я забываю дышать, чувствуя в лёгких закипающий спазм. Ирина уверенно положила мою руку на своё плечо, вторую на талию, обхватила меня за шею и начала кружить.
Меня как током шандарахнуло: моментально покраснел, покрылся испариной. Шея, где она сомкнула руки, буквально огнём горит. Сердце застучало, начав сходить с ума: то ухает, то совсем забывает, что надо сокращаться и качать кровь, которая вскипела, перестав выполнять природные функции.
Варюсь в этом бульоне, чувствуя головокружение и слабость. Пол подо мной норовит сбросить со своей поверхности. Ещё мгновение и полечу в бездну. Только я летать не умею. Танцевать, впрочем, тоже.
Улететь далеко мне не позволил мелодичный голос.
Танцор из меня не получился, хотя для девушки, похоже, это было не важно.
Она начала кружиться в каком-то экстатическом вихре, подчиняясь энергии движения: закручивалась спиралью, выгибалась, ввинчивалась, совершала резкие прыжки, несуразные по амплитуде и направлению движения.
Инерция закручивала её расклешённую юбку, вздымала подол чуть не до головы, обнажая коленки и откровенно волнующие девичьи трусики.
Я застыл, онемев от удивления, не отрываясь, смотрел на этот сумасшедший, ни на что не похожий танец.
Нечаянный стриптиз напомнил, что я мужчина, разбудил дремавшее естество, заставил напружиниться. Ирина остановилась так же резко, как принялась танцевать, сразу и вдруг: вытерла платком пот с лица и жестом пригласила к столу.
Дыхание у девушки было спокойное и ровное, словно не крутилась только что в бешеном ритме, а просто очнулась ото сна или пришла с прогулки. Сосредоточенность, сопровождавшая танец, сменилась озорным улыбчивым взглядом, кокетливыми движениями, выдающими желание понравиться.
– Да! Люблю танцевать. Кажется, я об этом уже говорила. Так. А о чём ещё не говорила? О том, что сейчас у нас будет праздник. Люблю праздники. Не стой как истукан, развлекай девушку. Ты же не хочешь, чтобы я повесилась от тоски. Наверно здесь, в деревне, очень скучно. Вот чем ты занимаешься, когда не работаешь? Небось по девчонкам бегаешь. Теперь будешь бегать только ко мне.
Она забегала опять, накрывала на стол.
Воздух наполнился нестерпимо-чувственным запахом вспотевшей молодой женщины. Этот чарующий аромат будоражит во мне не совсем знакомые чувства, полностью отбивая аппетит. Точнее, аппетит есть, но совсем не на еду.
Гляжу не отрываясь, боюсь, что видение может сейчас исчезнуть, испариться. Хочется смотреть и смотреть, не отрываясь, не тратя даром времени на обыденность.
Может, мне это снится?
Нет, только не сейчас. Теперь я хочу жить, хочу дышать воздухом, так заманчиво пахнущим этой девочкой. Хочу дотронуться до неё, как в недавнем не совсем удачном танце.
Ах, эти соблазнительные коленки, эти волнующие трусики и зелёные глаза!
Как же хочется потрогать соблазнительницу, ощутить толчки её пылкого сердца, почувствовать напряжение мышц.
Ноги сделались ватными, руки и язык отказываются повиноваться. Почему у Иры и у меня всё наоборот? Чем энергичнее она двигается и больше говорит, тем сильнее торможу я. Она вкладывает в мою руку бутылку вина.
– Открывай. Будем пить на брудершафт. Потом опять танцевать. Хотя нет! Про себя я всё рассказала, а о тебе ничего не знаю. Рассказывай. И чтобы без утайки. Я сразу пойму, если соврёшь. Потом опять будем танцевать.
Ирина вновь залилась мелодичным смехом. Бутылку вина открыть оказалось нечем. Пришлось протолкнуть пробку внутрь.
Наливаю вино в гранёные стаканы. Больше не во что. Хорошо, что не в оловянные кружки. Бывало и такое.
Чокаемся. Я выпиваю весь стакан, словно газированную воду, не почувствовал даже вкуса. Ира делает маленький глоток и ставит стакан на стол.
– Ну, начинай.
Девушка округляет губки, вытягивает их слоником, делает серьёзные глазки, требующие начать рассказ, кладёт голову на ладони рук, качает в нетерпении головой, топает ножкой.
Нетронутая еда давно остыла. Мы замёрзли: ночи, хоть и весна, на севере холодные. Растопили печку, уселись спиной к ней на пол, вытянули ноги.
Печка загудела, изрядно надымив, пока не нагрелась.
Сидим рядышком, укрывшись от стужи телогрейкой, плечом к плечу. Взял я махонькую Иришкину ладошку двумя руками, держу, словно штурвал судна в шторм, не отпускаю. Говорю, говорю, боюсь, что ладошку отберёт.
Сколько сидели, не знаю, только заснула девчонка. Голову на моё плечо положила, сама постанывает во сне и забавно шевелит носом.
Я притих, боюсь разбудить. Поза, сначала казавшаяся удобной, стала напрягать. Мышцы, застывшие в неподвижности, окаменели, гудят.
Какая же она во сне замечательная.
Осмелел, зная, что она не видит и не знает, чем я занят: понюхал волосы, поцеловал их, встал на колени. Пытаюсь взять на руки, чтобы отнести на кровать.
Она сопит, улыбается чему-то во сне.
Меня обдало волной жара. Донёс до постели, положил, рядом стул поставил и смотрю. Такая она во сне маленькая, нежная, как дитя. Спит беспечно, доверившись моей порядочности.
Сижу – охраняю покой её безмятежного сна, как пёс сторожевой, не могу позволить себе заснуть. Ирина поворочалась с боку на бок, засунула ладошки под щёку, подёргивается время от времени, как маленький щенок, оторванный от мамки.
Так и просидел до утра, пока она не вздрогнула, открыв неожиданно глаза. Огляделась беспокойно вокруг, видно не сразу поняла, что и как.
. – Мне снилось, что мы поженились. Сначала танцевали вальс, потом танго и чего-то ещё. Кружимся, а вокруг люди. Все смотрят на нас, хлопают в ладоши. Горько кричат. Долго– долго. Только это не здесь было.
Ты весь в белом, я в длиннющем зелёном платье. В лёгком таком, прозрачном. Фата тоже зелёная. На шее у меня, на руках и ногах ожерелья изумрудные, на пальцах кольца, тоже с огромными изумрудами.
Гостей видимо-невидимо. Они почему-то без лиц. Я ни одного не узнала. Потом мы открывали шампанское, лили в большую ванну, в которой плавали по всей поверхности бутоны алых роз.
Мы купались в этой ванне прямо в свадебных нарядах, целовались. После началась ночь. Ты меня почти раздел, начал приставать. Я испугалась чего-то и проснулась. Оказалось, это сон. Просто сон.
Я и не заметила, как заснула. Это ты меня в постель уложил? Хороший у нас с тобой праздник получился. Только ты мне так и не сказал – на свидание приходил или просто так?
Пусть это будет свидание. Ага, мы еще не целовались. Получается не настоящее свидание. Так не честно. Быстро целуй меня!
Нет! Сначала умоюсь, а то на чучело похожа.
Ирина посмотрела в зеркальце, состроила уморительную гримасу, показала язык, опять понеслась по комнате вприпрыжку, напевая что-то весёленькое себе под нос. Потом долго чистила пёрышки.
Не думал, что для того, чтобы умыться и причесаться, нужно столько времени.
Закончив свои процедуры, Ира подошла ко мне, посмотрела в глаза и сказала, – теперь целуй.
Она закрыла глаза, снова вытянула губы, раскрыв их призывно, придвинулась ко мне, протянула раскинутые для объятия руки.
Целую в щёку, затем в губы, ещё раз… Стоим и обмираем от наслаждения.
Внезапно она открыла глаза, отстранилась, не отпуская из объятий, и говорит, – где это ты так научился? Наверно не всё мне рассказал.
– Свидание. Конечно, это было свидание. Разве мог я придти просто так к любимой девушке? К сожалению, мне пора на работу.
– А чай? Мы же ещё не позавтракали.
– И не поужинали тоже. Только я не голоден. Наверно, любовью сыт.
На столе, между тем, на не тронутых блюдах паслись отъевшиеся до безобразия, разжиревшие за ночь мыши, которым было всё безразлично, им ничего больше не хотелось, но они всё равно ели. Просто так, про запас. Кто же откажется от халявы, тем более, что никто на неё не претендует. У них тоже неплохой получился праздник.
Мы с трудом высвободились из горячих объятий, не имея на это ни сил, ни желания.
Дождь ещё идёт, теперь мелкий, неторопливый. Воды на берегу по колено. Как я не осторожничал, зачерпнул в сапог студёной водицы.
Удивительно, но на том берегу, где я жил и работал, каждый житель уже знал, где я был и что делал.
Такие уж в деревне порядки: телевидения нет, газеты раз в неделю, а новостей хочется ежедневно.
Теперь моё свидание номером один в списке местных новостей.
Бурнасой Часть 1
Бурнасы *(В Поморье так называют рыжий цвет)
Зима выдалась на редкость студёной. Снега навалило по самые окна. Вечерами скулёж и лай собак перемежаются жуткими отголосками недалёкого волчьего воя, узнаваемыми и пугающими.
Кожа от этих звуков покрывается мурашками, дыхание останавливается, сердце напротив торопливо стучит, словно желая убежать подальше и скрыться.
Подбрасываю в печку дров, чтобы не просыпаться лишний раз ночью, ложусь в постель, натягиваю одеяло на голову, свет не гашу.
Не скажу, что боюсь до смерти волков, сколько раз встречал их за околицей на расстоянии выстрела, но ощущение мерзкое.
Заунывная волчья песня невольно заселяет голову мыслями о смерти и конечности всего. Понятно, что избежать мрачного завершения жизни никому не довелось, но такое знание бодрости не прибавляет.
Музыка волчьего оркестра зарождает внутри тревожные импульсы, а память предков немедленно превращает их в безотчётный животный страх.
Пытаюсь прогнать нелепые ощущения, но тщетно. Каждая следующая нота усиливает неприятный эффект. Подвывание испуганных псов возбуждает и ещё сильнее взвинчивает нервное состояние.
Утром отправляться в командировку, а мне никак не удаётся уснуть. Может выйти на крыльцо, да пальнуть из ружья в воздух? Засмеют. Зоотехник от страха, мол, обделался. Перетерплю. Лучше поставлю пластинку. Что-нибудь весёленькое.
Чайник закипает быстро, воды ровно на две кружки, хотя электричество у меня бесплатное – живу в комнате приезжих при конторе совхоза, где и работаю.
Завариваю крепкий чай, чтобы взбодриться, наливаю и грею о кружку руки. Хорошо. Только одиноко. Не привык жить вне семьи.
Ещё раз проверяю командировочные документы, чтобы не вышло после недоразумений. Достаю кожаную папку на крепкой металлической молнии: приготовленные заранее накладные, требование, доверенность, платёжки, паспорт, печать.
Вроде всё на месте. Вот конверт с командировочными на пять человек, талоны на горючее, листок с номерами телефонов. Можно ехать. Будильник заведён на шесть утра. Время половина третьего. Кажется, волчьи трели стихли. Не слышно.
Смотрю в окно, где по небу на огромной скорости проносятся мрачные в стремительном движении облака, в просвете которых время от времени появляется полная Луна.
Снова повалил снег, ветер засвистел: гонит по земле вихрь позёмки.
Чего разволновался. Подумаешь, командировка.
Ехать по местным меркам недалеко – километров триста.
Один из водителей предложил срезать, сказал, что знает короткую дорогу по просёлкам. Ребята посовещались и решили махнуть напрямки.
Километров двадцать ехали по выглаженной грейдером грунтовке, которая резко перешла в ухабистый просёлок, изрезанный колеями. Его мы почувствовали сразу, как говорится, задницей.
Минут через десять надуло чёрные тучи и сразу завьюжило. Снег повалил крупный, дворники не успевают смахивать его со стёкол.
Чуть позже начали проваливаться в снежные заносы, застревать.
Пашка Шпякин на ЗиЛке развернулся, принялся вытаскивать одну за другой увязшие в снегу машины. Сколько возились, не засекали, но за это время неожиданно опустилась ночь.
Несмотря на это нужно ехать. Мороз. Двигатели глушить нельзя – замёрзнем. Решили двигаться дальше.
ЗиЛ пробивает дорогу, остальные потихоньку движутся следом.
Едем долго. Настроение кошмарное, да и есть жутко хочется. Хотел было достать батон, да посчитал неудобным. Вот найдем жилье, тогда поедим.
Как назло на пути ни одного дома. Нет даже признаков присутствия в данной местности человека.
Я загрустил: зря согласился ехать по незнакомой дороге.
Пашка сначала рассказывал анекдоты, потом истории из жизни, после и он умолк.
Мороз усиливается. Печка не справляется с холодом в кабине. Начали замерзать ноги. Через час или около того наткнулись на свою же колею.
Тоска медленно растворяется в отчаянии. В подобных ситуациях я бывал в Заполярье, каждый раз спасались чудом. Хватит ли чудес на этот раз – неведомо.
Остановили машины, собрались, совещаемся. Нужно искать дорогу, позади жилья нет. Может и невелик шанс, но он всегда есть. Дальше едем медленно, то и дело рассматриваем, где свернули с дороги. Насилу нашли злосчастный поворот, где сбились с пути. Маленькая, но всё же удача.
Через час или около того увидели дом, из трубы которого поднимается еле заметный дымок или пар. Я сразу зевать начал в предвкушении ужина и сна.
Домик чутельный, не больше баньки. Дров возле него малюсенькая поленница. Может сторожка?
Стучим. Сначала потихоньку, потом что есть силы. Дверь открыло крошечное сморщенное создание в тулупе до самого пола с лучиной в руке.
При таком освещении ничего толком не разглядеть. Просим приютить.
– Ты, милок, громча кричи. Глухая я. Ничаго ня слышу.
– Переночевать нам надо, бабуля.
– Спитя, есля влезяте. Харомы ня царския.
– Спасибо! Нас пятеро. А покушать чего есть?
– Не, исть нечаго.
– А сама чем живешь. Небось не голодаешь?
– Камбикорму завариваю инагда, есля сил хватат кипятка нагреть. Давяча Стяпан приязжал, курей привёз, да кармов два мяшка.
– Когда приезжал-то? Давно?
– Так не упомню. Може и нядавна. Мне пачём знать. Старая я. Курей лисы патаскали. Вон паследняя бегат, зараза. Где нясётся не пайму. Всю хату изгадила.
– Не топишь в доме почему?
– Так в даму драва кончались, а са двара мне не данесть.
– Понятно. Молодёжь, давайте, натаскайте дровишек. А вода у тебя где?
– Ва дваре калодец был. Таперича ня знаю. У мяня половина бачонка осталась, толька она горькая, ня вкусная. Застаялась, пади. Да мне всё одно, помярать пара, да вот някак Господь не прибярёт.
– Да, беда. А родня где? Степан-то твой кто будет?
– Лешай яго знат. Ездит иногда. Знаю, Стяпан.
– Деревня твоя как называется?
– Ня упомню. Там, в тунбачке гумаги ляжат. Може чиво и сказано о том.
– А люди-то, люди, где живут?
– Не, ня знаю. Може и ня живут. Одна я.
– А Степан?
– Може и Стяпана нет. Откуда мяне знать.
Натопили печь, отмыли клочок засранного курицей пола и улеглись спать сидя, предварительно попив чай с единственным на всех батоном.
Я провалился в сон сразу.
Ночью мне снились волки, которые вот-вот подберутся ко мне, как только погаснет костёр, и наверняка будут рвать ещё живого на части, но сил подняться и принести дров, нет.
Гляжу в глаза самого матёрого. Тот смотрит, не мигая. Тут вылезает еле живая старуха, на которую сразу же бросается вся стая.
Из последних сил достаю догорающую головёшку, втыкаю её в пасть самого глазастого зверя. Волчара кричит страшным человеческим голосом, от которого я просыпаюсь.
Оказывается, сон перепутался с явью и в пылу «борьбы» я заехал берёзовым поленом Пашке Шпякину прямо в лоб.
В долгу он не остался, тоже приложил мне. Впрочем, в темноте и остальным малость досталось. Хорошо хоть бабку до смерти не испугали по причине её глухоты и крепкого сна.
Чуть позже приехал Степан. Оказалось, её внук. Тот привёз нехитрый провиант, чему мы были несказанно рады. Быстренько наварили каши, наелись, посмеявшись от души на дорожку и поехали, вслед за конными санями Степана.
Он проводил нас до своего дома, дал домашнего хлеба, варёной картошки с луком и направил в дальнейший путь.
Дорога вся в заносах. ЗиЛок кое-как пробивается. ГАЗоны всё время буксуют.
Пробиваемся целый день, до тех пор, пока снова не повалил снег.
Срезали, твою мать…
Так и хочется надавать по ушам Дементьеву Саньке, инициатору «замечательной» идеи, за которую мы уже прилично наказаны. Наверно директор совхоза нас обыскался, только сообщить ему мы ничего не можем – нет нигде телефонов.
Снегопад снова обрушился сразу и вдруг. Дорогу мы опять упустили, пропетляв неизвестно сколько, на одном месте.
Теперь у нас был некоторый опыт, на нужную колею мы выехали быстрее. Вскоре показалась деревня. Когда узнали её название, Коля Шпякин просветлел лицом и засветился положительными эмоциями.
– Дальше я дорогу знаю. Здесь, рядом совсем, братец двоюродный проживает. Тот ещё, скажу вам, мужик. Сами увидите. Самородок. Таких, поискать: на все руки мастер. У него и переночуем. Считай, повезло. Вот, вживую чувствую, как самогоночка до самого желудка прокатилась. Не самогонка у брательника – амброзия. От души нажрусь. Да не смотри так, зоотехник, не водки – проголодался. От пуза наемся, братишка уважит. Каша для мужика не еда, особенно на сухую. Это точно. Знаешь, какой у меня брательник… Самый, что ни на есть лучший человек… Лет пять его не видал. Ну, повезло…
Колька надавил на газ, весело выруливая в сторону от наезженной колеи. Машина запрыгала на колдобинах прямо по снежному полю, подбрасывая к потолку кабины, в которую мы звонко врезаемся головами.
Остальные машины еле поспевают за нами, но Николая уже не остановить. Он предельно счастлив.
Иногда маленькая удача перевешивает большие неприятности. Бывает и так. Его понесло, как испугавшуюся чего-то кобылу, только Колькину крышу снесло от радости.
Даже сизый синяк на его лбу горит от восторга, чего не скажешь про меня. За несколько минут я раз десять шмякнулся со всей дури в злополучную крышу.
Удержаться от очередного полёта не за что. Падая очередной раз больно и звонко, стукаюсь подбородком, прикусываю заодно язык. Это уже перебор.
Хватаюсь двумя руками за баранку и кричу, что сейчас звездану водителю в глаз. Он, паразит, подмигивает и корпусом вбок откидывает меня к двери. Дверь распахивается…
Я лечу в сугроб.
Удачно. Лицом прямо в рыхлый снег.
Санька Деменьтьев останавливает свой грузовик, выскакивает, пытается меня поднять, одновременно крутя у виска в сторону машины Шпякина.
– У Коляна чо, крышу снесло? Во, мудила! А если бы ты разбился?
Шпякин сдаёт задом, выскакивает, разводит руками, словно не понимает, зачем я выпрыгнул. На его лице извиняющаяся, но блаженная улыбка.
– Ты чо, зоотехник. Потерпи, маленько. Сейчас доедем, расслабимся. Считай, я тебе за полено отомстил. Садись. Поехали. Километра три осталось. Не серчай. То я от радости.
Вскоре мы въехали в деревню домов из двадцати. Для такой глуши, можно сказать, посёлок.
Снег валит на полную катушку косой пеленой, сносит его порывистым ветром. На улице никого. Лишь приглушённый свет в некоторых домах.
Останавливаемся у самого на наш взгляд приличного строения, стучимся. Открывает дедок в валенках и шапке-ушанке с ружьём навскидку.
– Чего шляетесь в такую погоду?
– Заплутали, отец. Только мы свои. У меня брательник здесь живёт, Егорка Бурнасый.
– Многожёнец, что ли?
– Он самый. Егорка Шульгин. Рыжий.
– Вона, посерёдке, два больших дома видишь? Те оба евойные. Он дома сейчас.
– А телефон у вас есть? Очень позвонить надо.
– Телефон в сельсовете. Завтра в девять откроется. И председатель, и секретарь не из нашей деревни. На заимках живут. Изжайте уже к своему Бурнасы.
– А почему Бурнасы?
– Рыжий, по нашему и есть Бурнасы. Лешак он. Многожёнец. В тюрьме ему место. Ишь развел гарем, как персидский шах. Окоротить некому. Куда смотрит советская власть?
Мы подъехали к добротным одинаковым домам, стоявшим по разные стороны улицы. Строения явно не вписываются в местную архитектурную обыденность. Нигде больше в этом районе, да и в своём тоже, не видел я домов с мансардой и большими окнами.
Не успели остановиться, как на крыльцо выскочил коренастый мужичок в просторной рубахе, похожие, надеты на персонажей фильмов про дореволюционную Россию.
Он прикрикнул на заливающихся лаем собак, которые тут же изменили характер общения, принявшись вилять хвостами и ластиться.
Мужичка отличали от иных жителей местных деревень отливающие медью густые волосы и того же цвета окладистая борода.
Определить возраст из-за густой растительности невозможно. Да и не так важно это. Мужичок соскочил одним махом с высокого крыльца, подбежал к нам.
– Кого, на ночь глядя, послала мне фортуна? Ба! Никак Коляшка, брательник мой двоюродный. Во так сюрприз. Алевтина! Живо мечи на стол всё, что увидишь. Праздник у нас. Брательник в гости пожаловал, да не один, с другами. Дай огляжу. Заматерел, приосанился. Всегда крепкий был, теперь вдвойне. Хорош! Женился али как? Ладно, потом. Всё потом. Сейчас за встречу по махонькой. Девки уже суетятся. Погодите чуток и Варька прибежит. Это моя вторая. Или первая. Я их завсегда путаю. Оне у меня одинаковы. Как двое с ларца одинаковы с лица. Милости просим, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады. Вы-то мне рады? А то я тут кукарекаю. Может зазря? Чего скажешь, брательник?
– Рад я. Очень рад, что оказия такая вышла. Заплутали мы, только не зря. Может леший не просто так нас кружил. Вдруг да пожелал, чтобы мы с тобой встренулись. Дай-ка ишшо раз обойму. Крепок. Ох, крепок. Как груздочек.
– О, напомнил. Алевтина, где ты там? Груздей не забудь, волнух, редьки на закусь, да капусты квашеной с лучком. Люди с дороги голодные. Ладно, соловья баснями не кормят. Мужику с устатку рюмочку желательно граммов на сто пятьдесят. Для начала. А там, как пойдёт.
В доме вся внутренность обшита строганными досками. Мебель тоже изготовлена из сосны да берёзы.
Интерьер добротный, выдержан в одном ключе, но не похож на местный, поморский стиль. В этом доме во всём изюминка.
Вдоль большой стены накрыт стол, заставленный под завязку снедью. Ничего особенного нет, но заглядишься. Морошка, клюква, брусника, голубика. Грибы разные. Варёная картошка, квашеная капуста, сметана.
Простокваша в литровых банках. Горкой пышущие жаром блины и горячие лепёшки. Когда только успели?
Отдельно лежат несколько видов солонины и холодное варёное мясо, копчёная рыбка, сало. Глаза разбегаются от такого изобилия, в животе забурлило от предвкушения.
На широкой скамье у печи сидят пятеро рыжих девчонок в цветастых хлопчатых сарафанах и мягких катаных валенках, мал мала меньше.
В люльке, подвешенной к потолку, лежит младенец. Он не спит, но абсолютно спокоен. У стола русоволосая женщина лет тридцати, одетая, словно на этнографический праздник. Не хватает только кокошника. Статная, фигуристая. Не могу сказать красавица, но весьма приятной внешности.
– Познакомьтесь. Это моя Алечка. Желанная и вообще… самая-самая…
В это время в комнату вбегает еще одна Алечка, точно такая же, только одета немного иначе и начинает кричать на всю горницу.
– Почему всё лучшее и интересное всегда достается Альке? Значит, она желанная, самая-самая и прочее, а я кто?
Женщина сходу принимается рыдать, заливается слезами, словно актриса, которую долго тренировали моментально показывать зрителю мокрый эффект, когда того потребует роль.
Егор поднял деревянную ложку и грохнул её о стол.
– Цыц, курица! Разве я сказал, что её люблю, а тебя нет? Ты тоже самая-самая. Может ещё желаннее. Только не повод сейчас решать такие проблемы. Люди с дороги. Недосуг им ваши раздоры и дрязги наблюдать. Знакомьтесь, моя любимая супруга Варвара. Самая желанная и дорогая …
Теперь в наступление пошла Алевтина, с ходу начав орать на Варю.
– Не нарывайся, Варька, моя таперича няделя. Значит и гости мои.
– Егорка твой, а гости общаи. Я тоже стол накрыла. Не хуже тябя. У мяня гулять будям.
– Цыц, сказал! Раскудахтались. Вот свалю от вас в монастырь. Здеся гулять будем. И не позорьте меня перед гостями. Брательника стыдно. Ты, Алевтина, по правую руку садись, а ты, Варвара, по левую. Обе любимые. Самые-самые. А за детишками пущай девки сбегают. Да живо чтобы. Марию не уроните. Алевтина, разом вторую люльку подвесь. Начинать пора. Вино уже согрелось от ваших споров. Новое принесите, чтоб со слезой, холодненькое, как положено. Дорогих гостей принимаем. Сейчас ребятня прибежит и начнём.
Через несколько минут в горницу влетают ещё пять рыжих как огонь девочек с кульком на руках.
Неужто в глазах двоится? Такого во сне не увидишь. Итого двенадцать рыжих девок получается. Чистенькие, нарядные. За такое грех не выпить.
