Текст книги "Тень гоблина"

Автор книги: Валерий Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Прекратите истерику, генерал, – медленно вставая, жёстко произнёс «Ржавый Голик». – У каждой истории есть одно начало, но концы могут быть весьма разные. Не будем паниковать, господа. Президент примет самое мудрое и единственно правильное решение. Безусловно, наш премьер прав, мы обязаны это решение выполнить. Вчера вечером вы всё говорили правильно, Евгений Захарович, так давайте не будем паниковать. Установите за Плавским самое тщательное наблюдение, анализируйте все его телефонные разговоры, проведите профилактическую работу с наиболее вероятными сторонниками, главное, не допустите контактов с бывшим Охранником. – На минуту он замер, как бы испугавшись последних слов. – Это, пожалуй, самое главное, и выкиньте из головы этот бред про гражданскую войну.

Приглушённо затарахтел телефон. Остап Степанович поспешно схватил трубку в надежде, что безотлагательные государственные дела призовут его куда-нибудь подальше от этих опасных и неблагодарных игр.

– Что?! Когда?! Он один?! Да вы все охренели сегодня! – бросив со злостью трубку, Премьер растерянно развёл руками. – Плавский поднимается к нам, с ним вооружённые охранники.

– Сейчас возьмёт нас всех и арестует, как заговорщиков… – спокойно произнёс директор ФСБ Кузнечиков.

– Язык у вас без костей, – перебил его главный администратор. – Остап Степанович, как нам с Болотовым отсюда выйти, чтобы не встретиться с Иваном Павловичем?

– Вы заварили и вам выйти! Хороши, ничего не скажешь! Вон в ту дверь драпайте. Игнатий, – премьер обратился к запыхавшемуся человеку, только что вбежавшему в комнату и пытавшемуся что-то доложить. – Да знаем мы, знаем, проводи вот лучше гостей к служебному лифту.

Ещё не успела за поспешно ретировавшимися затвориться дверь, как хозяин кабинета принялся инструктировать оставшихся.

– Мы ни хрена не знаем, сами только сегодня услышали, я вообще вечером телевизор не смотрел. Короче, мы не при делах. Это Старая площадь всё затеяла, пусть туда и едет разбираться. Это политика, а мы – правительство, наше дело − хозяйство…

Большая двустворчатая дверь больно стукнулась створками о прикреплённые к полу фиксаторы. Мрачный, зыркающий из-под насупленных бровей Плавский твёрдым шагом вошёл в кабинет.

– Ну что попрятались, как тараканы?

– Иван Павлович, что за тон?! – рявкнул для острастки премьер. – Вы не забывайтесь!

– В вашем курятнике забудешься, как же! Чуть прощёлкал – и уже обосрали по самую маковку. Остап Степанович, не рыкайте, меня тоже Бог голосом не обидел. Где этот недоносок болотный? Я ему сейчас в одно место засуну папку с его предложениями по этому грёбаному легиону. Ну негодяй! Где он?

– Кто?

– Кто-кто? Не надо делать такие глаза, товарищ Председатель правительства, где ваш внутренний министр? Где этот Гапон?

– Иван Павлович, – видя решительность Плавского, намеренно спокойно произнёс Чистолицев, протягивая для приветствия руку, – я вас не понимаю. Объясните, что произошло? – и, обернувшись к присутствующим, привычно бросил: – На сегодня всё, все свободны.

– Остап Степанович, я попрошу вас оставить Кузнечикова.

– Хорошо, Иван Павлович. Владимир Николаевич, задержитесь, пожалуйста.

– Я прошу вас как премьер-министра объяснить мне, что означает вчерашнее выступление министра внутренних дел по телевизору? И сразу хочу предупредить, просто так меня сковырнуть не удастся. За мной люди стоят…

– Иван Павлович, я вас очень хорошо понимаю, и поэтому давайте успокоимся, – суетливо закудахтал Чистолицев. – Присаживайтесь, пожалуйста. Вы что будете чай? Кофе?

– Кофэ, – буркнул Плавский.

– Я сам вчера телевизор не смотрел. Утром провёл маленькое совещание. Болотов тоже был, но перед вами ушёл вместе с Чайбесом. Вкратце мне, конечно, пересказали вчерашнее. Вы только правильно меня поймите, я вынужден буду провести разбирательство с милицейским начальником. Я ему прямо так и сказал, чтобы предоставил в моё распоряжение всю доказательную базу и не позднее сегодняшнего обеда. А то, ишь ты, много себе позволяют! А вообще вам лучше бы позвонить президенту, вы его кадр.

– Звонил. Прикреплённый уже третий час талдычит одно и то же: «При первой же возможности соединю». Куда там соединят, может, он уже дуба дал. Вот уберут меня и объявят народу.

– Да, бог с вами, Иван Павлович, – истово закрестился премьер.

Плавский, обжигаясь, пил кофе, рассеяно слушал косноязычную речь начальника правительства, и до него постепенно начинал доходить смысл происходящего. Его, Ивана Павловича Плавского, боевого генерала, банально кинули, развели, как мальчишку, использовали и вышвырнули, словно не пришедшегося ко двору. Звуки, наполняющие комнату, куда-то исчезли. Беззвучной рыбой шамкал, сверкая металлокерамикой, смешной, заплывший жиром человек, номинально числившийся на высоком посту второго лица государства и в совершенстве постигший сложную науку имитатора кипучей государственной деятельности.

В голове у генерала, цепляясь одна за другую, как самописцы, плясали мысли. К кому, а главное, зачем, он пришёл сюда? Что хотел услышать? Эти пустые и лживые слова? Увидеть потупленные взоры с искорками злорадства?

Внутри кипела злость. Ему вдруг всё опостылело. К чёрту всех! Может, правы были соратники, сегодня ночью убеждавшие его никому не верить, а обратиться к народу, поднять верные войска и закончить весь этот бардак в считанные дни. Но это война! Войну Плавский знал и не любил, тем более, войну в России, здесь испокон веков на одного виноватого приходилось по десятку невинно загубленных. Нестерпимо захотелось бросить всё это, послать всех куда подальше, взять удочки и уехать на болото, в Коломну, ловить карасей.

Плавский молча встал и не прощаясь вышел.

12.

В Совете национальной стабильности царило истерическое оживление. Старожилы, пережившие уже не одну реорганизацию, уткнувшись в спасительные бумаги, делали вид, что ничего не замечают и всё происходящее их не касается. На их бесстрастных лицах чётко читалось: «Я всего лишь придаток моего стола, и всё выходящее за его пределы не имеет для меня никакого значения».

Сотрудники, пришедшие с Плавским в шестой подъезд и уже привыкшие к чугунным воротам на Ильинке, сбивались в постоянно меняющиеся группки, о чём-то шептались, озираясь по сторонам.

Малюта уже в половине седьмого был в приёмной начальника с готовым обзором газет. Этот обзор, отличающийся от официального, который разносили по кабинетам где-то ближе к полудню, он готовил сам и несколькими фразами формулировал смысл основных, знаковых материалов. Сегодня газеты были пустыми, только в двух с пометкой «срочно» были напечатаны крошечные информашки о вчерашних излияниях Болотова.

Плавский появился неожиданно из общего коридора. Протянул Скурашу руку и жестом пригласил в кабинет. Лицо Ивана Павловича было напряжено, рябые от оспинок скулы ходили ходуном, движения казались резкими, в голосе перекатывались металлические шары.

– Ну что у вас, Малюта Максимович?

– Обзор прессы, в основном, – он положил перед шефом листки, на первом крупным шрифтом было набрано: «Возможно, сегодня вас отстранят от всех занимаемых должностей. Указ уже подписан. Ждут, когда Царь сможет его огласить. Надо что-то делать».

– Конечно, надо, но кто знает, что? Вы пока свободны, за обзор спасибо. Я, правда, уже прочитал отдельные газеты, так что в курсе основных событий.

Позже Обрушко рассказал Скурашу, что ночью их собрал Плавский, и они почти до утра обсуждали ситуацию. Поднимать войска, на чём настаивал Евлампов, генерал наотрез отказался: «Я никогда не позволю, чтобы по моей вине кто-то развязал новую гражданскую войну. Хватит, навоевались».

Резиново тянулось время, все собрались в кабинете Лаврентия Михайловича и, заглушая волнение анекдотами, ожидали возвращения начальника из Белого дома.

Секретарь вернулся внешне спокойным, только желваки, ходившие на скулах, опали, а тёмные молнии, сверкающие в зрачках, превратились в тлеющие безразличием угольки. Попросив никого с ним не соединять, он вызвал помощника и заперся в кабинете.

Вездесущий «Сашка Советский Союз» по пути из Дома правительства засёк наружку, проводил шефа и задержал машину, из которой выволок невзрачного мужика и такую же бесцветную женщину. Те быстро смекнули, что вляпались в дурную историю и, особенно не препираясь, признались в своей принадлежности к Главному штабу МВД и в том, что уже неделю «водят» машину Секретаря. Записав их показания на видеоплёнку, задержанных передали прибывшим с Житной полковникам. Стараниями Брахманинова эти кадры попали в «Си-эн-эн» и разошлись по мировым агентствам.

Вслед за начальником в своих кабинетах заперлись ближайшие сторонники Плавского и на полную мощность запустили бумагоизмельчающие машины.

Не отставал от сослуживцев и Скураш. Какой-то внутренний дискомфорт заставлял мозги работать только в одном направлении – в ящиках стола не должно остаться ни одного клочка бумаги. Кто знает, как они завтра будут прочтены чужими людьми. За последние годы дважды приходилось Малюте на своей шкуре испытать всю мерзость недоверия и бездушия государственной машины, пытавшейся стереть его в порошок за добросовестное выполнение своего гражданского долга.

Закончив возиться с бумагами, Малюта решил всё-таки заглянуть к Инге.

Мрозь сидела на своём рабочем месте и сосредоточено читала толстый журнал.

– А, это ты? – Она нахмурилась и постучала по столу острым, покрытым темно-красным лаком ноготком. – Привет. Говори быстрее, что надо, а то сейчас девочки вернутся.

– Привет. Да ничего мне, собственно, не надо, просто проведать зашёл. Собираюсь пообедать. Если есть желание, можно сходить в наш ресторанчик. Чует одно моё место, что скоро конец нашей конторе.

– Думаю, что конторе-то еще не конец, а вот многих отсюда попросят, – Инга на секунду замолчала, сомневаясь, следует ли продолжать начатую фразу, но после некоторых колебаний выпалила: – …и тебя, по всему видать, тоже.

– Не понял.

– Чего ты не понял? Тебя же русским языком попросили не соваться, куда не следует, а ты что сделал? Сорвался и побежал звонить. Ну и кому ты помог? Слабаком оказался твой Плавский, испугался, видишь ли, руки замарать и поднять то, что ему принадлежит по праву. Такое здесь не прощают. Давай беги и дальше его спасай! Хотела бы я посмотреть, как он тебе когда-нибудь поможет. Всё, дорогой мой, твоей карьере конец. Поэтому, знаешь, я тебя очень прошу, не приставай ко мне больше с глупыми предложениями и вообще делай вид, что мы незнакомы. Вы что, в самом деле, все чокнутые и пришли сюда спасать Отечество? Да кому вы нужны?!

Малюта медленно закипал. Наверное, впервые в жизни ему вдруг захотелось ударить женщину. Инга, видимо, это почувствовала и как-то очень быстро переменила интонацию.

– Ладно, ты только не дури. У нас с тобой сначала всё так хорошо получалось… А сейчас… В общем, надо взять себя в руки. Мы какое-то время не сможем встречаться. – Не спуская с недавнего любовника глаз, она сделала вид, что готова пустить в ход самое безотказное женское оружие – слёзы. – Я прошу тебя, не надо глупостей. Всё пройдёт. Тебе-то уже всё равно терять нечего, а я что буду делать без этой работы? Ты сам виноват во всём, ведь всё так хорошо начиналось… Ты даже не представляешь, куда, на какие высоты ты закрыл себе дорогу…и мне тоже.

Губы Скураша дрогнули в презрительной усмешке. Крутанувшись на каблуках, он молча вышел вон.

«Да и хрен с ней, с этой стервой! Вот попутало-то связаться, мозги что ли отшибло на старости лет? Сука – она и в Африке сука. На самом деле всё к лучшему, впредь умнее будешь, – размышлял он по дороге в столовую. – Хотя, при чём здесь эта дура? Сколько прошло лет, а дух Берии и Троцкого, может кого и пострашнее всё ещё витает в этих коридорах, калеча, заражая своими страшными бациллами работающих здесь людей. Сколько ни перекрашивай стены, сколько их ни упаковывай в дорогие деревянные панели, они всё также источают въевшийся в них страх и подлость. Эти кабинеты и не таких ломали, не то что смазливую девчонку, прокладывающую себе передком дорогу наверх. Гиблое место».

Он поймал себя на мысли, что последнее время его окружало какое-то сплошное безумие. Выжившие из ума старики с их мистическими поисками подходящих людей для передачи неких тайных знаний. Звенящая, якобы, готовая чуть ли не перевернуть мир любовь лживой женщины, оказавшаяся всего лишь продуманным шагом к очередной ступеньке служебной лестницы. Государственная машина, летящая неизвестно куда и неизвестно кем управляемая. Судьбы, растоптанные чьей-то прихотью, сотни покалеченных людских жизней. Всё это переплелось в какой-то липкий сгусток, отгородилось от мира высокой, напитанной бурой кровью стеной, существовало словно само по себе…

– Малюта Максимович, – прервал его мрачные мысли помощник Секретаря Могуст, – шеф просил всё подчистить…

– Уже.

– Вы в курсе, что разоружили личную охрану Павловича и отключили телефоны правительственной связи?

– Ну вот и понеслась кривая в щавель. Сейчас подгонят пяток «воронков» − и в Бутырку…

− Ну вас, Малюта Максимович! Умеете, однако, пожелать молодому поколению приятного аппетита.

– Малюта, – догнал их запыхавшийся Виктор Казан, давний приятель Скураша, работающий в Управлении внутренней политики, – давай быстрее ко мне в кабинет, фэсэошники шепнули – через пару минут по телевидению выступит президент с важным сообщением.

До кабинета они не добежали, остановились в одном из холлов, где у телевизора с горящими любопытством глазами толкался, как на пожаре, служивый народ.

Из белёсой, почти живой мути экрана, выплыло бесформенное лицо больного человека. Он полусидел за каким-то столом. Невидящие глаза бессмысленно смотрели в камеру, казалось, он не понимает, зачем его посадили за этот стол и что ему необходимо делать. Вдруг, словно очнувшись, он начал скрипящим, срывающимся голосом нести какую-то околесицу про двух генералов, которые, «что один, понимаешь ли, что другой», а потом, запнувшись на полуслове, вывел свою подпись под коротким указом об отстранении Плавского от занимаемой должности Секретаря Совета национальной стабильности страны.

Тишина, на некоторое время воцарившаяся вокруг телевизора, раскололась разноголосьем. Каждый принялся по-своему комментировать увиденное.

Скурашу было неловко, казалось, что все смотрят на него и ехидно ухмыляются. Словно предполагая, что ему, как Петру в ту страшную ночь в Гефсиманском саду, очень хочется втянуть в себя голову и немедленно отречься от человека, на которого только что указали с экрана.

Стараясь сохранять спокойствие, он всё же пошёл в столовую. Есть не хотелось. Взяв дежурные блюда, он уселся за свой обычный столик.

Инга о чём-то беззаботно щебетала с товарками, усердно налегая на десерт. Малюты для неё уже не существовало.

Скурашу стало весело. Было трудно представить, что эта сидящая напротив чужая женщина ещё совсем недавно будила в нём какие-то чувства.

– Вы не откажите старику? – проскрипел рядом знакомый голос, и о стол звякнул поднос.

– Что вы, Иван Данилович, – здороваясь и почему-то краснея, произнёс Малюта.

– Эх, вон оно как обернулось. Что ж поделаешь, на Старой площади паркеты будут поковарнее льда. Поскользнуться и сломать себе шею можно в два счёта. Выше нос, молодой человек, вы со своим прилежанием и внутренним чутьём, я уверен, не пропадёте. Жалко, конечно, что наши дорожки не срослись, очень жалко. Ну да ничего. У вас сейчас, правда, наступает самая коварная для служивого человека пора. Ой, здесь ухо надо держать востро! Межлизень, он пострашнее пресловутой китайской поры перемен будет…

– Извините, Иван Данилович, я не мог иначе поступить…

– Да, я понимаю и не в чём вас не виню. А может, даже и завидую вашей бесшабашности. Поступи когда-то и я так, сегодня бы спокойнее спал.

– Иван Данилович, а что это – «межлизень»? Я первый раз такое слово слышу.

– Ну и не мудрено, вас ещё тогда и в проекте не было, когда номенклатура родила этот термин, обозначающий самую тяжёлую пору в жизни чиновника. Каких только крушений в это время ни происходит! Правда, кому-то и повезти может – на костях ближнего-то иной раз ох как высоко взлетают. Межлизень − это промежуток времени, когда одна, извините, жопа ушла, а другая ещё не пришла, и лизать бедному госслужащему нечего, а язык-то без этого уже не может! Вот тут-то и гляди, как бы чего дурного не лизнул.

Малюту поразило это ёмкое определение, грубо, но весьма точно раскрывающее основной стиль чиновничьей жизни. Главное, оказывается, не сплоховать в межлизень, и тебе обеспечен рост, полагающиеся блага, тихая и сытая пенсия. Не сплоховать! Вон их сколько, с аппетитом жующих и исповедующих эту чиновничью истину. Да только ли они одни исповедуют этот принцип? Ведь по нему жила и продолжает жить вся страна. Страна Вечного Межлизня.

– Ну что, гляжу, я вас озадачил? Вы уж крепитесь… – попрощался старик. Его согнутая временем и чужими тайнами спина растворилась в людской толчее.

В переходе на третьем этаже Малюту поджидал взволнованный Казан. Схватив приятеля за локоть, озираясь по сторонам, он поволок недоумевающего Скураша на лестничную клетку.

– Собирай вещи и дуй домой, ментовскому спецназу отдан приказ, в случае чего открывать по вам огонь без предупреждения. Чтобы бойцов не мучила совесть, до их сведения довели информацию, что все вы бандиты из Приднестровья с руками по локоть в крови, которых с собой притащил Плавский, собравшийся узурпировать власть. Так что вы уже без суда − государственные преступники и приговорены к смертной казни. Остановка за малым – одно неосмотрительное движение с вашей стороны и каюк! Мой тебе совет − не геройствуй, езжай домой.

Уходить Малюта не стал. Он остался с Плавским, которого на виду у десятка телекамер арестовывать не решились, хотя неприметные «ПАЗики» с плотно занавешенными окнами терпеливо ожидали команды «фас».

Как только прощально распахнулись ворота, и уже не служебная, а предоставленная Плавскому кем-то из знакомых машина начала выползать на покатую площадь, серые автобусики начали своё неумолимое движение. Но вдруг вспыхнули десятки осветительных фонарей, толпа вынырнувших из-за угла журналистов во главе с возбуждённо кричащим Брахманиновым спешила к узорчатым чугунным створкам.

– Он, возможно, остановится и даст вам своё последнее интервью, – торопил телевизионщиков Александр. – Давайте быстрее.

Из толпы репортёров, грубо расталкивая окружающих руками, выскочил одетый в коричневую куртку мужик и, не обращая внимания на возмущённые окрики, кинулся к ближайшему из уже выдвинувшихся для броска автобусов. Замахал руками. Ему немедленно открыли дверь. Люди, находившиеся в салоне, зловеще поблескивали изготовленным к применению оружием. С недовольным змеиным шипением закрылась дверь, и «серые» машины, с ненавистью зыркнув на окружающих фарами, демонстративно развернулись и скатились вниз к Варварке.

Плавский остановился буквально на секунду, чтобы пригласить всех в одно из информационных агентств.

– Слава богу, вроде, пронесло, – вытирая с бледного лица пот, вздохнул Брахманинов, оборачиваясь к Скурашу, – кажется, никто и не заметил.

– Кому надо, заметил…

13.

Следующий день прошел по сценарию тридцать седьмого года.

На Ильинке у шестого подъезда топился народ. В здание Совета национальной стабильности пропускали только начальников, всем остальным был объявлен выходной день. Телефоны в кабинетах молчали. Звенящая тишина, как плотный слой пыли, лежала на двух последних этажах хмурой нелюдимой высотки.

Малюта заварил чай и тупо сидел за пустым столом. Его разрывало желание деятельности, хотелось куда-то бежать, звонить, приглашать к себе людей, продолжать начатую работу. Но, рождённый внутри порыв разбивался о холодную стену равнодушия, которое возникало из осознания собственной ненужности. Ощущение смутной тревоги постепенно нарастало в душе.

Никакой следователь, никакие пытки не изводили брошенного в неизвестность человека сильнее, чем эта чёртова круговерть, рождённая внутри себя самого. Наверное, именно так когда-то минута за минутой, час за часом, день за днём изводил себя узник, пока не впадал в полную самоненависть, с готовностью подписывая любую бумагу, чтобы поскорее избавить себя от нестерпимой пытки. Пытки самим собой.

Шёл первый день Межлизня.

Неожиданно зазвонил телефон внутренней связи.

– Малюта Максимович, – казённо прозвучал в трубке незнакомый женский голос, – через пять минут спуститесь в холл, который расположен у кабинета Секретаря Совета. – И телефон снова замолчал.

Они шли друг за другом по нешироким коридорам. Их тяжёлые шаги не могли заглушить толстые ковровые дорожки, и звук глухо ударялся о светлые стены.

В основном здании молчаливую колонну разделили на три группы и стали запускать по одному в бывший кабинет члена Политбюро Лазаря Моисеевича Кагановича.

Ко всякому выходящему из заветных дверей, как к обладателю некоего сакрального опыта, обращались вопрошающие взоры ожидающих, но никто из них не произносил ни звука, все помалкивали, ибо каждый хотел остаться и состариться здесь, на Старой площади, каждый осторожно, как в холодную мутную воду, входил в свой Межлизень.

Вызова Малюта дожидаться не стал. Исподлобья глянув на капитана с васильковыми петлицами, он медленно пошёл в свой кабинет, постоял немного, затем надел куртку и, оставив ключ в двери, вышел на улицу.

Мимо струилась, повинуясь своим законам, столичная жизнь, которой не было дела ни до «межлизня», ни до «Белого легиона», ни до Плавского, ни до Малюты, ни до президента, и пропади вдруг они сейчас все, растворись в бесцветном воздухе октября – никто бы этого, скорее всего, даже и не заметил…