Текст книги "Ушаков"

Автор книги: Валерий Ганичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Ушаков и Али-паша

На Балканском полуострове, на побережье Адриатического и Ионического морей расположились владения Оттоманской Порты. Однако было бы ошибочно считать, что она была там полной владетельницей. Разрезанная на несколько пашалыков, эта территория была разделена на полунезависимые княжества, переливающиеся друг в друга по мере усиления того или иного паши. Тогда, в конце XVIII века, на этой площади (ныне она входит в состав Албании, Югославии и Греции) выделилось два быстро разросшихся за счет соседей пашалыка с центрами в Шкодре (Скутари) и Янине. Надо сказать, что малые и большие войны были постоянным признаком того времени на Балканах. Войны шли между мелкими и крупными феодалами (санджек-беями), захватившими многие земли и угодья, теснившими первых в горы, на неудобья, покорявшими их и изымающими непосильный налог. Войны шли и между крупными семьями; они вели беспощадную борьбу за политическую власть, за овладение обширными районами, стремясь превратить их в наследственный удел. Так и образовались из районов, которые определила Турция (санджеков), наследственные владения местных феодалов – пашалыки. Их границы уже не совпадали с установленными Портой границами. Они то расширялись, то сужались в зависимости от завоевательных успехов пашей. Порте ничего не оставалось, как утверждать установившийся порядок, выдавая ферман1313
  Ферман – разрешение, указ.


[Закрыть] на губернаторство паше, захватившему ту или иную область. И тогда паша был в этой области богом и судьей, устанавливал размер налогов и пошлин, был главнокомандующим армией и распорядителем судеб и имущества своих подданных. В некоторых горных районах, однако, и их власть была призрачной. Тут господствовал тот или иной местный род. Горцы были людьми, умевшими сражаться, без промаха стрелявшими по дальним целям, бесстрашными в рукопашном бою, преданными своему военачальнику. За это их ценили не только на территории пашалыков Албании и Эпира1414
  Эпир – область севера Греции.


[Закрыть], но и в дальних краях Османской империи. Паши и всякого рода султанские вельможи предпочитали иметь охрану из албанцев. Каждый район имел свою территорию, куда направлял наемных воинов. Химариоты в Неаполь, из Мирдиты ехали служить в полки господарям Молдавии и Валахии, с гор Дибиры служили алжирскому дею. По Египту, Палестине, Аравии – везде были отряды охраны с побережья Адриатики и Балканских гор.

Из таких вот бесшабашных удальцов и собрал ватагу молодой Али-паша, изгнанный из родового поместья отца в городе Тепелене. Отчаянная храбрость, недюжинный ум, хитрость, полное ориентирование в сложных и порой непонятных для европейца условиях султанской Турции сделали его за несколько лет одним из влиятельных и фактически независимых правителей юга Албании и Эпира. Разгромив соперников, он овладел Тепеленой и другими городами, стал пашой и центром своего пашалыка сделал город Янину, что многие годы будоражила европейских путешественников самобытностью, таинственностью и жестокостью к противникам. Али-паша был человеком с размахом, в условиях турецкого владычества фактически стал самостоятельным правителем, но демонстрировал преданность султану и умело пользовался его именем для подавления соперников.

В Европе хорошо знали Али-пашу, и всяк по-своему хотел воспользоваться его силой, стратегическим положением пашалыка и храбрым его воинством. Неаполитанский король завел для охраны от неспокойных подданных полк албанцев, из Вены посылали ему письма с пожеланиями установить постоянные отношения, он сам засылал Потемкину свою делегацию и получил от того богатые дары с племянником, взятым в плен во время русско-турецкой войны, в придачу. Али-паша умело балансировал на острие Балканских гор и политики и через французского консула Лассаля завязал обширную торговлю с Францией. Затем, подумав, что созрел для прямых контактов с блестящими королями Европы, предложил партнерство Людовику XVI. Тот высокомерно промолчал. Али не унывал и с пониманием воспринял изобретение французской революции – гильотину, отделившую голову французского короля от тела. С его головой это произошло значительно позже. Во владениях Али в то время пользовались, и небезуспешно, старым способом, производя указанную экзекуцию над многочисленными непокорными противниками и просто безвинными жертвами. Пашалык расширялся, но в горных районах Химары (Албания) и Сули (Греция) ему не везло. Войско Али терпело поражения, а химариоты и сулиоты не поддавались ни на уговоры, ни на подкупы.

Привлекали его и неплохо укрепленные владения Венецианской Албании и Ионические острова. Города Превеза, Парга, Бутринто были богатыми торговыми пунктами на путях Венецианской Республики в Адриатике. Но сама республика хирела, и дни ее были сочтены. Али-паша почувствовал это раньше, чем в Константинополе, и послал своих агентов к бурно побеждающему в северной Италии генералу Бонапарту. Будущий император Франции не отверг предложения этого «деспота», как писали о нем французские авторы. Последующие события показали, что Али-паша занимал свое место в средиземноморской стратегии Наполеона. Правда, многим выдающимся личностям свойственна односторонняя оценка своих действий, они не берут в расчет планы своих партнеров. Али-Тепелен отнюдь не желал быть пешкой в руках Наполеона, а с его помощью просто хотел расширить свои владения. Однако Бонапарт считал его своим послушным союзником и с Мальты направил посланца с предложениями совместных действий. Генерал ошибался. Али-паша внимательно следил за событиями и знал о наличии английского флота в Средиземноморье, вскоре получил известия об Абукире, почувствовал приближение новой ситуации при создании союза России и Порты.

Не успели корабли эскадры Ушакова выйти в Эгейское море, как Али-Тепелен развернулся на сто восемьдесят градусов в своих симпатиях и напал на крепость Никополь близ города Превзы, где ничего не подозревавший французский гарнизон был полностью вырезан. Это была крупная победа по тем временам, заставившая всерьез считаться с войсками Али-паши как французов, так и союзников. Тот же понял, что Венецианская Албания бесхозная (Венецинская Республика перестала существовать, Бонапарт был заперт в Египте, Австрия вела войну в северной Италии и на Рейне, Россия и Порта еще только обсуждали будущее этого района), и решил прибрать ее богатые города к рукам. Сделал он это беспощадно, напомнив своим бывшим соперникам о том, кто должен быть хозяином в Адриатике. Город Бутринто был взят еще до Никопольского сражения, а Превеза была подвергнута уничтожающему штурму и резне. Достопочтенный, богатый купеческий город перестал существовать. Худшего действия к приходу эскадры Ушакова желать было нельзя. Все христианское население Ионических островов, остальной части Венецианской Албании, сразу вспомнило предостережение французов – «вот с кем заключила союз православная держава». А тут еще по обоюдному русско-турецкому соглашению сухопутные войска для штурма Корфу должны были предоставить паши Янины, Шкодры, Дельвины и Влёры. Никто из пашей не спешил выполнять указание центральной власти, тем более не спешил это делать Али-паша, ибо ему войско нужно было для захвата следующего города Венецианской Албании – Парги. Положил он глаз и на остров Левкас (Св. Мавры), примеривая его к своему пашалыку. А почему бы и нет? Ведь удалось же взять Никополь и Превзу. Не моргнув глазом, Тепелен повел переговоры с французским военным советом на острове Левкас, обещая перевезти гарнизон на Корфу, а взамен добиваясь передачи острова в свои владения. Французы спешили, спешил и Тепелен.

Однако судьба Левкаса и Парги оказалась более благоприятной для их жителей. Вблизи побережья показалась эскадра Ушакова. Жители были спасены от резни, а русский адмирал Ушаков столкнулся с правителем южной Албании и Эпира, чьи интересы, амбиции и противоречивые поползновения он уже не мог не учитывать в проведении своей политики, во всех делах Ионической Республики. Левкас сразу выпал из орбиты Али-паши, там высадился русский десант и расположился совместный гарнизон. В Парге же слышалось смертельное дыхание Али-паши. Паргиоты, не испытывая до этого никаких симпатий к французам, послали к ним делегацию, повели переговоры с самим пашой Янины, надеясь затянуть время. Тут и произошло еще одно событие, которое показало самостоятельность политического мышления Ушакова, его смелость в принятии решений...

Депутация паргиотов прибыла к нему в Аргостолион и обратилась с просьбой принять под покровительство России. Естественно, адмирал сделать этого не мог и отослал их к Али-паше, демонстрируя свою лояльность к нему и обращаясь с пожеланием соблюдения порядка и человеколюбия. У Тепелена были свои представления о порядке, и он предложил заключить кабальный договор с Паргой. Паргиоты отказались его утвердить и подняли над городом русский флаг, объявляя о своем подчинении России. Это уже был вызов. Али-паше обычно не упускал добычу, и на сей раз приготовился к штурму. Отразить атаку армии Тепелена у паргиотов, конечно, возможности не было. Они снова кинулись к Ушакову. Какое принять решение? Отдать город на растерзание Али-паше? Но тогда все христианское – греческое, югославское и албанское – население отвернется от русской эскадры, перестанет ей помогать, не будет считать ее своей защитницей. Дать отпор и отповедь Тепелену? Но тогда тот из зыбкого союзника превращается в коварного и непредсказуемого врага. А паргиоты драматически заявили, что в случае перехода их под правление Али-паши «они в отчаянности своей зарежут своих жен и детей...». Как мог Ушаков без царской воли принять решение о покровительстве России? Но к политике и разумному расчету тут добавлялось сострадание и человеколюбие, ведь Федор Федорович уже знал все о резне в Превзе. Нелегкое и непростое для себя решение принял он.

«Флаг русский над крепостной стеной сохранить!» – это уже была воля. Отсекая недовольство турецких союзников, он посоветовал поднять рядом и турецкий полумесяц. Турки тоже не особенно поощряли аппетиты Али-паши. Парга была спасена. И хотя Тепелен был взбешен и объявил, что будет штурмовать город, Ушаков пригрозил ему и провел ряд искусных дипломатических демаршей, в которых его представители (капитан-лейтенант Е. Метакса и Г. Палатинос), действуя уговорами и увещеваниями, уберегли Паргу от погромов, и над городом до конца экспедиции развевался русский флаг.

«Спасение Парги было и актом гуманности и удачным политическим шагом, – пишет историк А. Станиславская. – Так определилась роль России, как защитницы греческого населения – определилась де-факто. Еще до того, как константинопольская конвенция 1800 г. закрепила за ней право оказывать покровительство православному населению бывшей Венецианской Албании».

Интересы Ушакова и Али-паши сталкивались еще не раз, правда, амбиции Тепелена несколько поуменьшились (он понимал, что имеет дело с решительным человеком и мощной силой). Ушаков же внимательно следил за ходами Али-паши, трезво оценивал их и в ответ на мнение о том, что последний является французским агентом, реалистически писал: «Нельзя почитать, чтобы Али-паша был совсем предан французам: он человек хитрый и безмерно обманчивый, старается отделить себя от всякой зависимости... и держать будет ту сторону, которая сильнее». Поэтому задача русского адмирала и состояла в том, чтобы быть или хотя бы выглядеть сильнее.

У владетеля Янины

Ушаков положил руки на плечи лейтенанту Метаксе, ласково и грустно взглянул в глаза, потрепал по шее и, легонько оттолкнув от себя, негромко сказал:

– В пасть звериную посылаю. Но от сего предприятия нашего жизнь многих людей зависит. Об одном прошу, Егорушка, будь осторожен, не раздражай попусту сего правителя. Для него жизнь человеческая вещь ничтожная.

У Метаксы слезы на глазах показались. Не слышал он ни разу такого обращения, тона страдающего у вице-адмирала. Был тот всегда строг и сдержан в присутствии его. Захотелось сразу в экспедицию, не страшась, все сказать Али-паше, потребовать освобождения русского консула Ламброса, арестованного в Превзе арнаутами. Ушаков увидел яростные огоньки в глазах лейтенанта, почувствовал внутреннюю дрожь того и снова потрепал, успокаивая:

– Ты нам живой нужен. Наблюдай, расскажешь, чего желает паша, кого боится, чем прельстить можно. В союзники его надо из врагов переместить. В общем, смотри в оба, а зри в три. Умственным третьим взором внимай всему. В старости, может, сочинение напишешь. Вместе с турецким комиссаром – каймаканом поедешь. Он ферман султанский повезет Али, чтобы продовольствием нас снабжал. На две недели осталось провианту всего.

Уже находясь на адмиральском катере, Метакса вспомнил, что не ел целый день, взглянул с неприязнью на толстого, седого турецкого каймакана, дымившего трубкой, в вздохнул. Тот же, как бы угадав желание лейтенанта, выпустив клубы дыма, протянул руку к каюте:

– Слуга приготовил небольшой завтрак, разделите, пожалуйста, его со мной.

– Откуда вы так хорошо знаете греческий? – удивился Метакса.

– От роду я из константинопольских греческих дворян. С молодых лет служил при молдавских и валахских господарях. Султанство знал во всех его краях, ибо по причине немалых моих знаний полезен всюду, да и фамилия Карфоглу пользуется уважением в Порте. Я же всю жизнь свою с надеждой на Россию взираю и жду от нее избавления родины нашей от ига многовекового.

Недоверие Метаксы таяло, он уже почувствовал в этом седом и старом греке сотоварища. Но как же рознились они по поведению, темпераменту, даже по блеску глаз. Карфоглу говорил тихо, медленно, почти не поднимая взора. Видно было, что каждое слово он обдумывал, подбирал, старался не раздражать собеседника, быстро с ним соглашался и надолго замолкал, подыскивая новый повод для разговора.

Метакса же был стремителен, энергичен, в ответах не задерживался, глаза его сверкали то зарницами гнева, то искрами дружелюбия. Каймакан запахивался в скромный темно-зеленого цвета турецкий халат, лейтенант горделиво нес на себе мундир русского морского офицера. Через полчаса разговор уже был доверительным и интимным.

– Я должен, по причине многознания порядков в том царстве бесправия, дать вам несколько советов. Смею думать, что вы не знаете историю правителя Янины?

– Ну кое-что я слышал от наших офицеров и Федора Федоровича.

– Ваш адмирал мудрый и далеко видящий человек, но я хотел рассказать вам историю, что сделала из этого человека секиру господню. Варварство его исходит от матери Камки, что умертвила своих сыновей, братьев Али-паши, дабы он вступил во владения своего отца, бывшего первым Агою города Тепелегии, отсюда и названье его нынешнее: Али-Тепелен. За тридцать лет он стал властелином всего Эпира, Ливадии, Фессалии и большей части Албании и Македонии. Ныне сама Порта Оттоманская видит в нем более мощного и опасного соседа, нежели данника и подвластного ей наместника. Али-паша высок умом и деятельностью необыкновенной, но высоким положением своим обязан он гнусным изменам, убийствам, подкупам и всем дозволенным злокозням. Так умертвил и ограбил он пашу Дельвинского Селима, лично зарезал Мурад-бея и брата его Сефер-бея и многих других. Особенно зверствовал он над людьми близкими, как будто это доставляло ему удовольствие. Сестру свою Хайницу уговаривал он отравить мужа ее, пашу Аржирского, та зацепенела в страхе, тогда брат паши зарезал его и получил в награду невестку. На плечи племянника Емау-бея набросил Али отравленную соболью шкуру и заполучил от того Фессалию. Он умело сталкивает народы. Против христианских селений посылает магометан, а против сих последних посылает греческих наемников. Коварен и зорок Али-паша. Везде имеет свои уши и языки. Когда он отхватывал куски от Порты, то эти языки за золото, что он щедро сыпал при султанском дворце, объявляли, что таковые действия Али-паши сокрушают врагов султана. В Константинополе золото более имеет власти, чем сам верховный правитель!

– Но неужели никто не откроет глаза султану? Никто не пытался убрать сего деспота? Не восстали подданные его?

– Наверное, и ему мерещится шнурок шелковый, ибо не раз выдавался ферман султанский на убиение его сим способом. Но звонкость его червонцев доносила до его ушей все повеления двора, теми же министрами, что были у него не только защитниками, но и слугами. Чиновные палачи, что имели повеление отрубить ему голову, лишались обыкновенно своей, как только вступали в его владения. А подданных он топил в крови и держал в страхе.

– На каковы же средства содержит он такую секретную службу да еще армию?

– О, его богатства несметны, и он постоянно приращивает их. Обширные его поместья, что отобрал он у соседей, приносят ему великие доходы. Он отдает их в откуп. Сюда же причислите многочисленное его скотоводство, таможни, подати и исключительные его права на продажу скота, шерсти, строевого леса, – Карфоглу подошел к двери каюты и показал на желто-зеленые горы. – Видите это богатство Албании и Эпира? Во всем Средиземном море эти дубовые леса почитаются лучшими, Али-паша присвоил их все себе, без остатка. Все население и крестьяне окрестных сел обязаны рубить их за гроши и отвозить к побережью. Он же сам имеет много купеческих кораблей, торгует с Италией, Триестом, а привезенные товары продает купцам из двадцатипроцентного барыша. Сребролюбие его не знает границ: он и всеобщий наследник у подданных, участвует в малейших доходах управляющих, секретарей, сторожей, тюремщиков. Поборы он совершает всюду. На богатое селение накладывает налог якобы за укрывательство воров, на монастыри – за колокольный звон, купцов заставляет брать у него взаймы, но за самый высокий процент, сам же приходит в их магазины и берет без отдачи все, что ему понравится. И сей наемщик, подрядчик, сборщик, откупщик, таможенный начальник всыпал в свои, сундуки 20 миллионов пиастров. Я не знаю, есть ли еще кто в Европе, кроме русского царя, чтобы имел такое богатство?..

Метакса задумался. Конечно, ему не приходилось встречаться с таким богатым и властолюбивым деспотом. Он все больше и больше понимал, что сей восточный правитель независим, коварен и от него можно ожидать всего. Можно было надеяться, что Али-паша, конечно, многого не знает. Но догадывается ли о нехватке продовольствия, об острых спорах, возникающих порой среди союзников по вине Шеремет-бея, о бегущих под знамя России христианах?

Как бы предупреждая его от заблуждений, Карфоглу негромко продолжал:

– До его сведения доносятся самые бездельные обстоятельства и маловажные приключения, происходящие в кофейных домах; все семейные разговоры в городских и даже деревенских беседах. Он знает все, что происходит в его владениях и рядом. Его уши – и служители, и купцы, и женщины, и нищие, и монахи, и имамы, и дервиши, и даже дети. Все, кто ведет переписку с Италией, Константинополем, Россией, боясь впасть в подозрение, приносят ему все письма. Он получает ведомости и газеты из многих стран Европы, а при главных министерствах в Стамбуле имеет ездовых, которые, получив известия, сразу мчатся в Янину, и он узнает о событиях в Турции нередко быстрее, чем султан.

– Вы сказываете мне о человеке, сколь жестоком, столь и мудром. Но не может же он быть без внутреннего закона, без твердого взгляда на жизнь.

– Вот такого у него и нет. Он в политике непостоянен и коварен. Не ставя ни во что обещание, он и чужим не верит, союзников меняет беспрестанно. Али-паша плавает по ветру и по течению и придерживается сильного, потворствуя торжествующей державе. Вы, наверное, знаете, что у генерала Бонапарта и французов он был в ближайших друзьях и союзниках, обещая им выставить сто тысяч войск в походе на Австрию, Турцию и Россию. Хитрый паша превзошел в коварстве французского генерала и напал на французские гарнизоны. Вы должны знать, что в Парге он решил создать свой флот и основать пиратскую варварийскую державу, новый Алжир.

– Чего же боится он? Кому поклоняется?

– Никому не поклоняется. А боится лишь силы и упорства. Только перед этим может отступить.

Катер заскрежетал днищем. Метакса и Карфоглу ступили на берег. Лейтенант задышал прерывисто и часто, растерянно оглянулся и крикнул:

– Злодейство! Так яко черных рабов из лесов африканских ведут! – затем схватился за эфес шпаги и кинулся к арнауту, что, связав одной веревкой двух женщин, подростка и детей, продавал их прохожим. Карфоглу с необычной проворностью для возраста сделал три прыжка за Метаксой и схватил того за руку.

– Что вы хотите? Бога ради, не трогайте их, мы подвергаем себя опасности быть изрубленными сими варварами! – быстро проговорил он по-французски.

– Но что же делать?

– Привыкайте. Вас всюду будет окружать насилие. Помните о поручении своем.

– Ну так спросите его хотя бы, сколько он просит за сих несчастных? – упавшим голосом сказал Егор и достал кошелек...

...Освобожденные пленники заговорили что-то, перебивая друг друга.

– Албанские крестьяне, они спрашивают, где должны служить своему избавителю?

– Пусть возвращаются домой к своим родным.

Плач был в ответ. Растерянный Метакса с недоумением смотрел на Карфоглу. Тот же горестно покачал головой и объяснил:

– Им некуда возвращаться, их родные зарезаны, дом сожжен. А арнауты снова заберут их в плен. Может, можно им на нашем катере переехать на Корфу и остаться там у единоверцев?

– Да, конечно, пусть их накормят моряки.

Метакса долго молчал, следуя за сопровождающим их от набережной слугой Али-паши. Красивый особняк предстал перед его глазами в конце улицы.

– Тут жил французский консул де Лассаль. Ваш же представитель, консул Ламброс, был в следующем особняке. Войдемте в дом.

Метакса сделал два шага, и у него опять перехватило горло. Лестница особняка была обрамлена насыпью отрубленных человеческих голов. Широко открытые глаза некоторых из них, казалось, с ужасом взирали на входящих в дом, глаза других были закрыты, но столь же «вопияли» о трагедии. Егору стало плохо, запах тлена выворачивал все изнутри. Он невольно присел на вторую ступеньку, затем склонился вбок, и его вырвало. Турки и арнауты со снисходительным презрением дивились изнеженности русского моряка.

– Воды, – почти приказал Карфоглу. Принесли невкусной теплой и оттого еще более противной воды. Метакса встал и, опираясь на руку своего спутника, поднялся в комнаты. Его пошатывало. К Али-паше, однако, их допустили не сразу. Или готовили комнату для приема, или действительно паша проводил смотр конницы, как сказал слуга, а скорее всего их выдерживали, давая понять, что у паши много дел и без союзных посланников.

В покои, где принимал Али, провели через строй арнаутов и турок. Те почему-то вращали глазами, то ли ощупывая взором, то ли устрашая проходящих. Дверь распахнулась. На небольшом бордовом диване сидел крепко сбитый, в зеленой чалме правитель Янины. Взгляд его темно-каштановых глаз остановил в отдалении вошедших. Он молчал. Было тихо, лишь мухи жужжали в углу. Никто не представил, не предложил сесть. Пауза затягивалась. Метакса сделал шаг вперед, поклонился учтиво и поприветствовал по-гречески Али от имени адмирала.

– Адмирал Ушаков находится теперь на острове Святой Мавры, и командующий соединенными силами России и Турции послал меня к вашему превосходительству пожелать вам здоровья. Я имею также приказание вручить вам письмо и требовать на него ответа. – И, сделав еще один шаг вперед, положил письмо Ушакова на поднос перед пашой.

Али внимательно слушал, держа в одной руке трубку, другой перебирая четки, потом привстал и сказал:

– Добро пожаловать, – передав письмо переводчику.

Карфоглу встал на колени, пододвинулся к паше, поцеловал полу его халата и вручил ферман султана. Али небрежно кивнул, повел глазом, и тут же арнауты кинулись подставлять маленькие, обитые малиновым бархатом диваны.

Али выслушал перевод письма, сбросил величественность и заинтересованно спросил:

– Не тот ли это Ушаков, который разбил Сеид-Али – славного морехода и адмирала?

– Тот самый! Он же разбил при Гаджибее самого Гасан-пашу, взял в плен 80-пушечные суда и сжег пашинский корабль.

Али повертел драгоценные четки и задумчиво произнес:

– Ваш государь знал, кого сюда посылать. А сколько ему лет?

Метакса решил придать солидность своему командиру и сказал, что тому исполнилось пятьдесят семь, прибавив четыре года.

– Так он гораздо старше меня, – чему-то обрадовался Али, – мне-то всего сорок шесть. Покажи мне его подпись. – И он долго всматривался в буквы ушаковской фамилии, как бы стараясь постигнуть характер того, кто расписался под строгим и твердым запросом.

– Жаль, что адмирал не знает меня таким, каким бы должен знать. Он добрый человек, но верит всяким бродягам, преданным французам и действующим только во вред султана и России.

Метакса сразу решил не соглашаться с выпадами против адмирала и довольно неучтиво перебил Али:

– Ушаков не руководствуется ничьими доносами, а выполняет только повеление государя императора и султана, его союзника. Вы, ваше превосходительство, не можете не сознаться в истине того, что пишет адмирал.

– Хорошо, – с некоторым удивлением согласился Али. – Я с вами поговорю наедине. Вас как зовут?

– Метакса.

– Вы родом, если не ошибаюсь, из Кефаллонии? – Ясно было, что паша знает о приехавших немало, и Егор, не скрывая, рассказал, как он оказался на русской службе.

– Какое жалованье получаете вы на русской службе?

– Триста рублей в год и в походе столовые деньги. Впрочем, никто не служит императору из денег, а единственно из усердия и благодарности.

– Рейзы, управляющие моими купеческими кораблями, получают от меня пять тысяч пиастров. Немало?

– Верно, ваше превосходительство. Но коммерческий образ и военная служба – вещи разные.

– Почему?

– Рейзы ищут корысть и добычу, а мы славу и случай положить голову за нашего государя.

Али всплеснул в восторге ладошками и обернулся к стоящим за спиной:

– Слышите?

Метакса же продолжал:

– Быть может, шкиперы ваши имеют больше доходов, чем сам Ушаков. Но зато они целуют вашу полу, стоят перед вами на коленях, а я простой лейтенант, сижу рядом с визирем Али на диване, – глаза Али сверкнули по-недоброму и снова погасли, – и сей чести обязан я мундиру русскому, который имею счастье носить.

Али захохотал, встал, сбросил с плеч шубу из черных соболей, застегнул на бриллиантовые пуговицы свою зеленую бархатную куртку и, хлопнув Метаксу по плечу, подтолкнул к выходу.

– Ступайте обедать. Вы, франки, обедаете в полдень, а мы – вечером. Я пойду наверх отдыхать, а потом дам ответ и отпущу.

Метакса знал, что главное для него – выполнить задание Ушакова, но еще ему нестерпимо хотелось разгадать загадку этого человека. Ясно было, что он деспот, тиран, но как собрал он под свою руку столь обширные владения, отчего покорились ему многие свободолюбивые племена? Чего он боится? На что надеется? Можно ли иметь с ним дело? Он видел, как опускали глаза жители, которых встречал он, как боязливо жались они к стенам, завидя воинов Али. Одеты они были небрежно и неряшливо. Да и зачем беспокоиться о своей одежде, если у тебя сегодня есть голова, а завтра – нет. Вид их был унылый и обреченный. «Уныние, страх, рабство и убожество, – подумал он, оглядывая дома и жителей. – Иго, под которым они стонут, полагает врожденную пылкость и гений, заглушает в них все благородные способности и погружает в бесчисленное отчаяние. Нет, нет! – воскликнул он про себя. – Счастливый климат и плодородные земли не могут составить блаженство человека, когда достоинство его унижается ежедневно несносною неволею».

Он зашел в церковь святого Харлампия, в которой тускло мерцала лампадка и молилось несколько старушек. Он горестно подумал: «Могут ли новейшие греки без душевного содрогания вспомнить, что предки их озарили Европу просвещением, оценили ее законами, украсили художествами, тогда как сами они были несчастны, гонимы, угнетены, должны томиться в оковах тяжкой неволи...»

Тяжкие думы были прерваны посланцем паши, который прибежал приглашать его к Али.

– Ну вот, теперь мы одни, и я хочу сохранить твои силы, – по-приятельски обратился Тепелен к Метаксе. – Вижу, ты изучаешь меня, хочешь узнать истинные помыслы мои, доложить своему адмиралу. А я их и не скрываю. Единственно, не все хотел говорить при этом султанском каймакане. Не люблю я их, этих константинопольских греков. Они за деньги кому хочешь служить будут. Вот ты – другое дело, ты честен и искренен и служишь не за деньги, – польстил Али. – Я знаю, ты худо обедал, тебя рвало, знаю отчего. Знаю все, но я тут совсем не виноват. Превзяне сами навлекли на себя гнев, действуя заодно с французами.

Али-паша остановился у телескопа, захваченного в квартире французского консула. Повертел что-то, заглянул в него с обратной стороны и выругался на слуг: «Не могут обращаться с хрупкими и мудрыми вещами. Все, за что ни возьмутся, испортят!»

Метакса хотел подсказать, с какой стороны надо смотреть в телескоп, но вовремя спохватился – этим унизил бы самолюбивого пашу. А Али вдруг из толстого добродушного хозяина, мирно беседующего с гостем, превратился в грозного и неприступного восточного вельможу.

– Адмирал ваш худо знает Али-пашу и вмешивается не в свои дела. Я имею ферман от Порты, коим предписывается мне завладеть Превзою, Паргою, Виницею и Бутринто. Земли эти составляют часть материкового берега, мне подвластного. Он – адмирал, и ему предоставлено право завоевания одних островов. Какое ему дело до нашего берега? Я сам визирь султана Селима и владею несколькими его областями. Я ему одному обязан отчетом в моих деяниях и никому другому не подчинен. – Али ледяным взором обдал Метаксу и твердо закончил: – Я же мог занять Святую Мавру, но увидел, что флот ваш подошел и отступил. А ваш адмирал! – Гневный цвет паши в это время сравнялся с цветом его фески. – Не допускает меня овладеть Паргою! Что он думает... – Али не окончил фразы и внимательно посмотрел на посланца Ушакова, как бы выбирая мгновение, чтобы отдать команду для расправы с неверным. Егор собрался, решил окончить миссию, а может быть, и жизнь, достойно. И твердо, хотя и сдержанно ответил:

– Вашему превосходительству стоит только отписать обо всем адмиралу Ушакову и сообщить копию с султанского фермана, и он, конечно, сообразится с данными в оном предписании. Адмиралу вовсе неизвестны предписания касательно берега.

Али-паша завертел зрачками точно так, как его охранители. Метаксе даже показалось, что он заскрежетал зубами.

– Я никому не обязан сообщать султанские ферманы.

Не потому, что я чего-нибудь страшусь, я страха не знаю, но я не хочу поссорить турок с русскими. Мне от этого пользы никакой не будет... Я вам это говорю...