Текст книги "Ушаков"

Автор книги: Валерий Ганичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

Весна 1798 года

Весной 1798 года Европа вслушивалась в стук топоров, доносившийся из Тулона. Гроза монархических армий, всех противников республиканской Франции и опоре новой послеробеспьеровской власти генерал Бонапарт готовил в поход армаду военных кораблей и транспортов. Куда? Конечно, в Англию. Об этом доносили нанятые за большие деньги шпионы. Конечно, генерал нацелился на эти острова, кишевшие роялистами, противниками Директории, в этот центр, где сосредоточились основные силы заговора против республики, где ежедневно в парламенте, в газетах, на сборищах владельцев чайных плантаций в Индии, кофейных в Вест-Индии, лесных угодий в Канаде, золотых россыпей в Африке звучали погромные речи и угрозы. Солнце не заходило над территориями английской короны, но обжигающий свет революционных идей, ниспровергающих королей, провозглашающих равенство, братство и свободу, не добавлял света к радости хозяев Сити. Свобода у толстосумов и так была, их вполне устраивало равенство с аристократами, а братства они не хотели ни с собственными согражданами, ни с близкими им по духу буржуа других стран.

Да, в Англии был в то время центр мирового капитала, и она пыталась держать в руках рычаги мирового господства. Далеко не все получалось. Выскользнула из-под управления северо-американская держава, вызывала раздражение и ненависть своей самостоятельной и независимой политикой Россия. Но на пике злобы в то время была республиканская Франция. И последняя ей платила тем же. И было ясно, что тулонская флотилия готовилась достичь берегов западной Англии или Ирландии. И с повстанцами страны древних кельтов обрушилась бы на короля, лордов и богачей, обратившись к нищему народу богатейшей страны.

В Петербурге, Константинополе и Неаполе думали по-другому. Чета неаполитанских Бурбонов, хлыщеватый и развратный король Фердинанд, его фактически властвующая, обладающая вампирскими склонностями супруга Каролина были в панике. Недавно французы сокрушили Пьемонт. На его территории созданы новые республики, превратилась в республику цитадель католиков – Папская область. Аристократия Неаполя заскулила: «Бонапарт готовится своим флотом низвергнуть королевство обеих Сицилии». Как будто ему недостаточно было сухопутных войск?

Селим III в Константинополе горестно взирал на раздираемую противоречиями Османскую империю. Он знал, что французы агитируют на Балканах в районах Греции (Морея и Сули), ведут интриги с полунезависимым пашой Янины – Телепеной, владетелем Шкодры и других округов-пашлыков. Французский флот мог привезти армию на Пелопонесский полуостров, в Египет, а может, и под сам Константинополь.

В Петербурге Павел I был в ярости от нерешительности антиреспубликанцев, он еще не различал оттенков в решениях Директории, для него все во Франции дышало духом давно испустившего дух революционного Конвента. Его осведомители доносили, что в Тулоне кипит напряженная работа, достраиваются корабли, оснащаются транспорты, идет доставка снаряжений и боеприпасов. Дерзость Бонапарта после артиллерийского расстрела роялистов и англичан там же, в Тулоне, и разгрома австрийцев в Северной Италии была известна. Его хитроумные дипломатические комбинации поражали напором и наглостью. У всех на памяти был договор в Камп-Фермо, когда перестала существовать Венеция, а Франция внезапно встала двумя ногами в Адриатике на Ионических островах. Все мог предпринять резвый Бонапарт. Под большим секретом из Тулона просачивается слух о возможности высадки десанта в черноморских портах и уничтожении флота в Севастополе и Херсоне.

Павел не хотел быть застигнутым врасплох и отдал приказ...

Дела личные...

В эти последние годы XVIII века Ушаков стал известной фигурой в Отечестве, коснулась его милость императрицы. А по флотской линии: капитан 1-го ранга, контрадмирал, и вот вице-адмирал. Еще один шаг и... Но только ли этим меряется жизнь? Только ли званиями да наградами она наполняется? В эти же годы он получил жестокие удары. Нет, не собственные ошибки, просмотры, недочеты привели к тому, не от вышестоящих командиров нанесены они, хотя и это было. Не от царского двора раны, хотя и оттуда при Павле пахнуло неверием и нежеланием встретиться, нет, самые больные, может быть, удары для Федора Федоровича пришли откуда-то свыше, извне, оттуда, где не владел он штурвалом, не давал сигналов предупреждающих, не отдавал команд. Одним словом, судьба.

Плохо было Ушакову в эти годы. Умерла мать, умер отец. Свирепость, дурь и горе вылезли в старшем брате Степане. Стал он бить дворовых, истязать девок, ропот пошел по селам, жалобы возымели действие. Посадили старшего брата в смирительный дом. Позор. Жена же его, гулящая, приглашала к себе ухажеров, да и сама куда-то уезжала, возвращалась тихой, молилась долго, а потом все зачиналось сначала. На гулянье деньги надо, продала дом и землю, а затем и сама утопилась.

Пуще всего огорчила его в то время кончина отца Федора в Санаксарской обители. Ушел из жизни человек, светлой верой, чистотой помыслов которого он восхищался. Свой путь выбрал сам, но многое примеривал на поступки и слова святого отца...

Тогда-то и решил Федор Федорович семью собрать, укрепить, не допустить распада. Взял адъютантом к себе брата Ивана, обратился в опекунский совет с тем, чтобы пришедшего в себя и «осмиревшего» Степана освободили из смирительного дома и перевели в его имение Анциферовку Олонецкой губернии. Всем он хотел сделать доброе дело, поддержать, не допускать раздоров, ссор, склок. Особенно любил детей брата Ивана Колю и Федю, племянницу Павлу, называл их своими детьми, слал подарки и добрые слова через отца.

И еще через одну темную силу приходилось пробиваться Федору Федоровичу, через силу наветов, сплетен и слухов.

С каждой новой ступенькой, что подымался Ушаков, громче раздавался ропот его недоброжелателей: «выскочка», «незнатен», «неродовит», а вот даже целый флот получил под свое начало. Забывали, что не знатностью и родовитостью победы здесь одерживали, на Черном море. Побеждал здесь он, Ушаков, умением, искусством и храбростью. И родовитость-то у него была, отец не раз вспоминал, дядя говорил о том, что Ушаковы издревле Отечеству служили, от князя Косогского род вели. Только он этим не тыкал никому в нос, не просил за это звание новое или орден. Вот они, недруги, и шептали, злословили, издевались.

Рассердился. Решил найти все бумаги о родстве своем. Направил письмо в Герольдию. Ждал долго, чиновники в Архиве возились так, что и забывать стал, и вдруг в грозовое июльское лето 1798 года получил бумагу – свидетельство. Развернул, с волнением прочитал: «Государственный Коллегии иностранных дел в Московском Архиве Черноморского флота вице-адмирал кавалер Федор Федоров сын Ушаков предъявил поколенную роспись роду своему и, изъясняя в оной о происхождении фамилии своей от Косогского князя Редеди, просил о даче ему как о начальном происхождении от рода Редеди и о службах предков его...

...Первое в родословной Книге в архивной библиотеке под № 29 глава 42-я; род Редедин, а от него пошли Симские, да Зыковы, да Елизаровы, да Гусевы, да Хабаровы, да Бирдюковы, да Поджегины, да Блеутовы, да Клютины, да Сорокоумовы, да Глебовы ...князя Редедю убили, а сынов Редединых... Во крещении первому имя Юрия, а другому Иоанн, за Романа дал великий князь Володимир Мстиславович дочь... А у Романа сын Василий, Редедин внук. А Василия сын Юрий – а у Юрия дети: Иван, да Михаиле Сорокоум. А у Михаила Сорокоума дети: Яков да Глеб. А у Глеба дети: Василий, да Козьми, да Иван, да Илья, да Василий меньшой. А у четвертого сына Глебова у Ильи дети: Григорий слепой, да Василий объезд – а у Григория дети Ушак, да Лапоть, да Кракотка, да Илья, да Алексей; да Иван Большой, да Лев, да Иван меньшой...»

«Вот вам и подтвержденье чиновное, откуда наш род-то тянется, – с удовлетворением подумал Ушаков, – а фамилия-то от этого Ушака и от его многочисленных братьев». Служили Ушаковы, как расписано было в свидетельстве, у великого князя Ивана, имели поместья в Московском уезде, ездили в битвы на Днепр в 1558 году. «А с Очаковым и Серным морем Ушаковы познакомились еще задолго до меня», – усмехнулся Федор Федорович. Были Ушаковы и воеводами в разных городах: в Бузулуке, в Михайлове, в Угличе. Вот и по посольским делам отправлялся в 1607 году в Крым Степан Ушаков, водил пальцем по грамоте вице-адмирал, а вот и к кесарю в Вену в 1674 году гонцом оказался Никон Ушаков. «Служили, служили Ушаковы государю и Отечеству, род есть, и герб наш будет ушаковский. Ныне постоянным, дабы всякий не попрекал, что высоко чересчур метит вице-адмирал Ушаков».

Федор Федорович прикрепил к стенке герб, отступил от него и внимательно осмотрел геральдические детали. На щите, имеющем горностаеву вершину, была изображена корона. В нижней части на голубом и золотом поле стоял дуб о двух кронах, сквозь который проходили две серебряных стрелы. Сверху щит был в дубовых листьях, в которых расположились дворянский шлем и корона. По двум сторонам щита стояли два рыцаря, держащие в руках по копью. Большого отклика в сердце герб у него не вызывал, но он почитал, что по традиции сей знак рода Ушаковых должен быть в его комнате и каюте. Затем подтянул к себе Свидетельство и прочитал: «Сия выписка о фамилии Ушаковых учинена Государственной коллегией иностранных дел в Московском архиве на основании имянного Его императорского Величества указа, июля в 27 день минувшего года состоящего в котором высочайше изображено. Дабы архивы способствовали дворянам в отыскании доказательств дворянского достоинства. Дано вышеупомянутому просителю Черноморского флота господину вице-адмиралу 12-го июля 1798 года».

«Ну вот и ладно, бумага есть, ткну, если надо, в лицо обидчикам», – подумал он, подошел к окну, распахнул и услышал громкий голос снизу:

– Гонец из Петербурга!

Средиземноморский узел

Несколько неожиданно для европейских политиков центр интересов крупнейших держав континента смещался все южнее и южнее к Средиземному морю. Бывшее некогда колыбелью для блистательных цивилизаций Азии, Европы, Африки – оно потеряло свое значение, как колыбель, вернее купель для этих цивилизаций. Его восточные и южные берега были подчинены несколько веков Османской империи. Было время, когда она полукольцом, как клещами, охватила Европу с запада и востока. Казалось, вот-вот Средиземное море станет озером турецких султанов. Но к концу XVIII века времена изменились. Мозаичное панно империи, состоящее из разноплеменных осколков, стало стремительно трескаться и распадаться. Второе (после Черного) море из турецкого превращалось в международное, где ходили флоты разных стран и где решались судьбы многих держав, династий и королевств. В Лондоне, Париже, Вене, Неаполе, Стамбуле, Петербурге все чаще и чаще обращали взоры к южной части Европы. Зазвучали непривычные для уха названия – Корфу, Анаконда, Абукир, Цериго, Китира. Противостоящие друг другу силы вытащили на морские волны сильнейшие флоты того времени. Затрепетал тут и «Юнион Джек», и республиканское цветное знамя Франции, и Андреевский флаг русских кораблей, неуступчиво зеленел с полумесяцем турецкий флаг, как тряпки трусливо обвисли неаполитанские вымпела, забились в порты флаги Испании и Венеции. С черным и темно-бордовым знамении рыскали вдоль побережий варварийские алжирские пираты и невесть каких национальностей корсары, выскакивающие из заросших кустами бухточек греческого Пелопоннеса, пещер Малой Азии. Не прочь были попиратствовать и мальтийские рыцари, чей восьмиугольный белый крест не был символом белой совести.

Вал войны катился в Средиземноморье с севера. Прежде чем она разразилась на море, боевые действия развернулись в Италии. Генерал Бонапарт стремительно, как все, что он делал еще весной 1796 года, разбил армию сардинского короля (Пьемонт), занял Милан и десятком энергичных ударов разгромил австрийцев. В 1796 году под фактическим управлением Франции были созданы республики: Транспаданская (Ломбардия) и Циспаданская (Болонья, Феррара, Реджо и Модена). В 1797 году движение Франции к югу продолжалось. Пало многовековое папское государство. В цитадели наместника Божьего, на земле возникла республика. Вершитель судеб миллионов, их духовный пастырь оказался мелким пленником республиканской Директории.

Сотню лет просуществовала Венеция. Казалось, макиавеллиевская изощренность ее правителей, накопленные за века хваткой торговли капиталы уберегут Республику Дожей от участи разбивавшихся вдребезги монархических держав. Но предусмотрительный ум генерала Бонапарта не мог оставить соперника на морских путях.

После соглашения, заключенного в 1797 году с Австрией в Леобене, коварный генерал предложил убийственный вариант для Венецианской республики: выступить против Австрии. В Венеции пытались сопротивляться такому диктату. Тогда генерал нашел предлог и двинул войска на республику аристократов. Много веков балансируя на волнах неспокойной жизни, сумевшая сохранить самостоятельность в отношениях с Портой, Австрией, Римом, Венеция пала под напором Бонапарта. А тот моментально приказал направить эскадру к Ионическим островам, в греческие владения Венеции, и высадить там десант. Эта дерзкая операция заставила заволноваться Селима III и Павла I, Фердинанда Неаполитанского и сэра Уильяма Питта – заносчивого английского премьера. Франция становилась опасным соседом Турции. Так пересеклись силовые линии истории в том месте Средиземноморья.

А там, в Ионическом и Адриатическом морях, именуемых тогда чаще Венецианским заливом, ожерельем вокруг материковой Греции протянулись острова Китира (Цериго – острова носили греческое и итальянское названия), Паксос (Паксо), Итака, Левкас или Левкада (остров Святой Мавры), Кефалиния (Кефалония), Керкира (Корфу).

Жители этих островов – греки – были известны как мореплаватели и земледельцы. Уже много лет они томились под венецианским владычеством. Это не был смертельный гнет Османской империи, в которой весе вопросы решались однозначно – кривым ятаганом. Венеция не прирезала своих подданных, она просто потрошила их, заставляя денно и нощно работать на процветание своей упитанной республики, на наполнение сейфов и кошельков утонченных толстосумов.

Вершителями судеб островных жителей был клан привилегированных нобилей, то есть дворян-аристократов, ведущих свое происхождение от венецианских знатных родов. Нобили говорили между собой по-итальянски, все судебные, торговые дела велись также на чуждом основному греческому населению языке. Привилегии нобилей были записаны в «Золотой книге» – символ их величия и родовитости. Однако на островах появлялось все больше и больше людей независимых в экономическом отношении, овладевших высокими познаниями в экономике, торговле, науке, культуре, искусстве. Они-то и составили неспокойный второй класс (иль секондо ордино) ионического общества. Крестьяне, моряки, ремесленники были тем низшим слоем, который должен был обслуживать два первых. Но вольнолюбивые иониты не были столь угнетенные и забитые, чтобы не заявлять о своих представлениях по поводу порядков и устройства жизни на острове. Люди они были свободолюбивые, крепостного права в то время уже не знавшие и горячо преданные своей малой родине, все время находившейся между молотом и наковальней европейских узурпаторов и восточных деспотов. Большая же их родина – Греция – уже немало веков находилась в закабаленном состоянии, многие ее сыны рассеялись по Средиземноморью и Черноморским берегам. Может быть, никто лучше их не знал эти бухты, заливы, места стоянок, укромные места. Их брали капитанами, лоцманами, матросами на свои корабли константинопольские паши, венецианские дожи, мальтийские рыцари, неаполитанские аристократы. И вот уже много лет их, с доверием к опыту и за преданность, приглашают на службу в Россию. Сотнями лет вынуждены были они скрывать свою надежду на возрождение своей родины. Греки упорно ждали своего часа. Они копили богатства в домах и ненависть в сердцах. Свято верили в день освобождения и берегли Веру. Османы предлагали отойти от заветов веры своей, и это обеспечивало бы им почти сказочную жизнь, без страха и угроз. Греки молчали и горестно вздыхали, «отсчитывая» деньги за повышенный налог. Папские нунции нашептывали: переходите в истинную, католическую веру, и вы получите тайное и явное покровительство папы. Греки молчали. Не для того они страдали столетиями, чтобы склонить голову перед святыми отцами Рима, предавшими их в тяжелый час. Два центра притяжения сложились для них в конце века – Париж и Петербург, Франция и Россия.

Французская революция 1789 года породила надежды на освобождение, ведь на знаменах республики было написано: «Братство всем народам...» Во Францию потянулись наиболее пылкие молодые греки, зазвучали пламенные республиканские речи.

Конечно, речь шла не о том, что народ Греции воспринимал с полным пониманием идеологию французской революции. Для греческого общества это был еще далекий этап. Главное было решить вопрос национального освобождения. Французская Директория и Бонапарт понимали, сколь заманчиво было пообещать грекам независимость, однако параллельно они не позволяли этим освободительным настроениям зайти слишком далеко. Острова нужны были Бонапарту для другого.

17 (29) июня 1797 года французские войска под командованием генерала А. Жантили высадились в порту Корфу. Настрадавшись под венецианским владычеством, корфиоты с напряженным молчанием встречали новых хозяев. Кто они? Несут ли свободу, равенство, братство? Или сменят венецианские налоги на свои да заменят итальянский язык французским.

Бонапарт знал, что надо въезжать в любую страну на страстных, громких, даже ошеломляющих лозунгах. Для этого всегда найдется какой-нибудь неистовый поклонник революции и идей. На острова им был отряжен ученый-эллинист А. В. Арно, которому предписано было возбуждать народ, превращать его в друга французской революции. Арно взялся за это со всей пылкостью и подготовил страстную прокламацию.

«Потомки первого народа, прославившиеся своими республиканскими учреждениями, вернитесь к доблести ваших предков, верните престижу греков первоначальный блеск, – провозглашалось в воззвании, – ... и вы обеспечите доблесть античных времен, права, которые вам обеспечит Франция, освободительница Италии, благодеяния, которые я вам обещаю от имени генерала Бонапарта и по воле Французской республики, естественной союзницы всех свободных народов...»

Возможно, Арно, как и многие искренние республиканцы, так и думал, но у Бонапарта были свои планы. Дав посадить Древо Свободы на центральной площади Корфу, он, по-видимому, уже замышлял свой стремительный бросок в восточное Средиземноморье. Там грезилась ему новая Великая империя, оттуда шел терпкий запах лавра, увенчавшего Александра Македонского. Но для сокрушения турецких владык надо было разжечь национальные чувства, вызвать призрак свободы греков, поднять восстание против султана. «Если обитатели этого края склонны к независимости, – писал он Жантили, – вы должны потакать их вкусу и не упустить в различных прокламациях, которые вы выпустите, говорить о Греции, Афинах и Спарте». И главное, это ничего не стоило Французской республике. Да, Бонапарт говорил о древних эллинских республиках, а сам мечтал об империи Александра Македонского. И Ионические острова были тем предместьем, с которого он мог сделать скачок в Египет. Директория как-то недооценила острова, считая их разменной монетой для торга за столом переговоров с Австрией и другими державами. Бонапарт же сразу определил их стратегическое значение. Что-что, а военной дальнозоркости у него тогда хватало. Необходимо было превратить острова в надежную базу, где следовало иметь широкую опору среди населения. Нобили, конечно, выступили против республиканских порядков. Их «Золотая книга», где записывались все дворянские роды островов, была сожжена под бурные крики торжества простых людей и второклассных – ильсекондордино. Генеральные Советы, в которых заседали нобили, были распущены. Их заставили платить налоги наряду со всеми. Но и среди нобилей (особенно среди молодежи) были горячие сторонники лозунгов французской революции. Кое-кто (граф Ловердос, семья Бурбакисов) стали даже видными генералами и дипломатами наполеоновского режима. Но в целом нобили с первых дней не приняли французскую администрацию. Они всячески возбуждали все другие слои населения против нее. В других же слоях отношение к французам было неоднозначное. Второклассные ждали от французов серьезных прав, и они кое-что получили в управлении, в возможности широкой торговли, большие возможности получили евреи-ростовщики. Но пришло время платить контрибуцию, сдавать налоги для содержания французских войск. И тут оказалось, что денежки на революционные лозунги буржуазия платить не желает. Да и права она получила относительные.

Крестьяне были наиболее привязаны к старому правлению, считали французы. Но это было не так, крестьяне отнюдь не жаловали своих хозяев, владетелей земли – нобилей. Однако никаких коренных изменений новая власть им не принесла.

Ни национальной свободы, ни социального равенства иониты не получили. Началось ожесточение и возмущение. А возмущаться было чем. На каждый дом возложили налог от шести до сорока талеров. Торговцы, еще вчера приветствовавшие войско, разрывавшее феодальные путы и открывшее путь к разностороннему приобретательству, попали под налоговый пресс и вынуждены были внести 40 тысяч талеров во французскую казну. Кошелек стал тоньше – уменьшился и революционный пыл второклассных, их приверженность французам. А тут еще пришлось, по указанию французов, поделиться местами с иудейской общиной в управлении. А те, получив власть, не стеснялись придушить конкурента. В конкуренции буржуа получили свободу и равенство.

Договор в Кампо-Фермо (6 (17) октября 1797 года) определил окончательный статут Ионических островов. Они и бывшие владения Венеции на Балканах (города Превеза, Парага, Воница, Бутринто) присоединились к Французской республике, становились ее тремя департаментами.

Приемный сын Бонапарта Евгений Богарнэ прибыл на Корфу, чтобы пышной манифестацией отметить сие событие. Военная власть принадлежала дивизионному генералу (сначала Жантили, а затем Л. Шабо), действовал и институт комиссаров. Иониты все свои мероприятия смогли проводить лишь с разрешения французов. Генеральный комиссар Дюбуа эту зависимость еще больше усилил, ограничивая местную власть. Конечно, кое-какие новшества новые времена несли: была ограничена арендная плата, греческий язык стал равноправным, но этого пробуждающимся от громких призывов людям было уже мало. Да и революционные лозунги испускали дух, а на первый план все больше выходила жесткая реальность завоевательной политики французской буржуазии. Нужны были рынки, нужны были капиталы, нужны были военные базы. О свободе Греции, правда, продолжали говорнть, на островах стала работать типография, выпускающая книги и прокламации на новогреческом языке. Но все это носило какой-то подчиненный и отвлеченный характер.

Может быть, самыми последовательными противниками оккупантов (а в это время французы уже превратились в таковых) были крестьяне, ремесленники и моряки. Французы склонны были приписывать подобную строптивость религии. Бонапарт предлагал противопоставить православию свою пропаганду независимости и освобождения от национального гнета. В письме министру иностранных дел он писал: «Фанатизм свободы, который начал уже складываться в Греции, окажется тем сильнее, чем фанатизм религиозный. Великая нация (то есть французы. – В. Г.) найдет там больше друзей, чем русская».

Но не религия была основой оппозиционного чувства: простого люда. Казалось бы, парадокс, но факт, что большая часть православного духовенства на первом этапе положительно отнеслась к французским войскам.

Первая депутация, приветствовавшая генерала Жантили, возглавлялась протопопом острова Корфу Халикопулосом-Мандзарасом. Он же и возглавил вначале новое, послевенецианское руководство острова. Так что религия вначале была скорее на стороне власти Директории, ибо святые отцы знали, что Бонапарт тогда проявлял отрицательное отношение к католицизму и папе, и им не хотелось подвергаться таким гонениям. Некоторые священники утверждали, что постулаты церкви были созвучны лозунгам республиканцев. Крестьяне Ионических островов, всегда, кстати, обладавшие особым независимым характером, не подверглись вначале антиреспубликанской, антифранцузской агитации священников, их уводило от новых властей отсутствие изменения в их положении. Земли нобилей остались во владении прежних хозяев, повинности были столь же обременительны, налоги росли, ростовщик не уступал ни копейки. Восставшие крестьяне Закинфа недоумевали, обращаясь к усмирявшему их Жантили: «Все говорят о свободе, но мы не видим никакого улучшения нашей судьбы, нас заставляют платить те же налоги...» Красноречивое заявление! И тут же к этой социальной обиде присоединилось и национальное чувство. Будучи больше слугами наживы, воспитанными в духе пренебрежения к верованиям, французские солдаты часто недоумевали, почему так сильно обижаются греки, когда они потешались над одеждой священников, острили у икон. Гнев нарастал, ибо французы запретили колокольный звон, расположились вместе с лошадьми в храмах. Этого гордые островитяне, отстоявшие свою веру в веках, уже терпеть не могли – французы превращались в их духовных врагов и осквернителей. Справедливо писала историк А. М. Станиславская о том, что «у греков религиозное чувство сливалось с национальным, и беспечные насмешки французских вольнодумцев над православными святынями вдвойне ранили ионитов, даже если они и симпатизировали Франции».

Симпатии к Франции оживились с новой силой лишь после высадки французских войск в Египте и войны Директории с Турцией. Но они снова стали гаснуть, когда надежды на освобождение матери-Греции не оправдались. Да. Директория вела свою игру, революционные лозунги ей нужны были для возбуждения народов против противоборствующих стран, сама же она, как власть новой буржуазии, уже не принимала и ненавидела всякое освободительное и революционное движение. Это был парадокс и итог конца века, когда в здании республиканской Франции, обклеенном лозунгами и призывами к свободе, равенству и братству, восседал откормленный буржуа, потешающийся над ними, но не срывающий их с фасада, ибо они привлекали находящихся вдали и жаждущих освобождения иноплеменников. На островах, однако, симпатии к Франции иссякли, иониты все чаще и чаще поворачивали голову в сторону России...