Текст книги "Йота"

Автор книги: Валерий Митрохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Митрохин Валерий
Йота

Валерий Митрохин

Йота

В углу зимнего сада, на пятиугольнике возвышения, обтянутого бордовым импортным войлоком, наигрывал провинциальный джаз-банд. За небольшим роялем импровизировал, стоя на полусогнутых, длинный, круглолицый парень. В кругу местных музыкантов считалось шиком лабать вот так, не присаживаясь. Законодателем шика был этот самый парень – Валек, волею судьбы занесенный в курортный городишко из каких-то столиц и больших оркестров и легко прижившийся на периферии. В ресторане "Чайная роза" птицы такого полета никогда не задерживались, потому лабуха Валька тут ценили и прощали некоторые его наклонности.

Валек присел перед клавиатурой, дал волю пальцам. Ударили барабаны, вступили духовые. С жиги – лучшей вещи Валька – всегда начиналась в "Чайной розе" активная часть вечера. Пребывающий до этого в лирическом оцепенении зал ресторана ожил. Зимний сад стал наполняться танцующими...

Массивный, с бычьей шеей и широкой приветливой улыбкой на морщинистом лице, одетый с иголочки мужчина поднялся из-за столика и руками, благородно блеснувшими золотыми запонками в манжетах, приветствовал маленький голосистый оркестр. А когда перед ним возник серенький, низкорослый официант, он распорядился добродушным баритоном:

– Лабухам – трио шампанского, и с бригадира глаз не спускать.

– Заказ принят, – ответил официант и через минуту с тремя бутылками "Нового света" уже стоял перед бордовым пятиугольником.

Кончилась жига. Валек махнул оркестру, чтобы продолжили без него, и вышел в подсобку. Зеленый снаряд в его руках зашипел и выстрелил бархатисто-коричневой пробкой. Валек опрокинул содержимое в высокий фужер, стал жадно пить. И, пока не управился, никак не реагировал на незнакомца, замершего в дверях подсобки. Переведя дух, осведомился:

– Чего надо?

– Мне понадобятся твои шляпа и плащ, – ответил незнакомец и, пройдя в глубь подсобки, присел у стола, не спуская глаз с застывшего в столбняке Валька.

– За сколько просишь? – наконец нашелся Валек.

– Будешь доволен, – ответил бледный, заметно нервничающий гость.

– Вообще-то я не собираюсь продавать одежу. С чего ты решил, что мне ни плащ, ни шляпа не понадобятся? Здесь хоть и субтропик, все ж таки январь. Приходи в апреле. Может, и столкуемся.

– В апреле поздно будет, – ответил гость, продолжая гипнотизировать Валька.

– Ты что, болен? Простыл? Курточка на тебе больно не по сезону. А у моря сыро. Выпей шипучки. И топай, – все больше веселея, говорил Валек.

– Не могу я уйти. Я пришел, чтобы предупредить кое о чем и взять у тебя плащ и шляпу.

– Плащ и шляпу за предупреждение? Да ты знаешь, во сколько они мне обошлись? Да ты знаешь, что эти плащ и шляпа того же фасона и покроя, что носит Челентано...

– Цена этим тряпкам и в самом деле велика, Валек.

– Какая же?

– Твоя жизнь.

– Ты! – Валек расхохотался, снова налил себе вина, но, отпив глоток, нахмурился. – Дошло! Ну, конечно же, тебя прислал Морфий. Решил таким образом поизгаляться. Так вот. – Валек схватил гостя за отвороты легкой куртки и, дохнув безвольной яростью, театрально воскликнул: – Передай ему, что я не согласен! Работать на него не хочу и никогда не стану!

– Он знает. Он уже убедился в этом и сегодня собрался примерно тебя наказать.

– Как это понимать? Он что, избить меня хочет?

– Нет, Валек, тебя просто-напросто сегодня убьют.

– Да? Просто так возьмут и убьют? – Валентин поднял плечи и потерянно развел руками. – Что ж я такого ему сделал, чтоб меня?..

– Ничего особенного. Просто Морфий не хочет, чтобы другие его люди подумали, будто Морфия можно ослушаться. Чтоб никому больше неповадно было пренебрегать просьбами Морфия. Морфий считает тебя неблагодарным, неплатежеспособным...

– Да! Я задолжал ему. Вот и за это. – Валек раздраженно ударил по полупустой бутылке. Она грохнулась на пол и закатилась под стол, омочив вином обувь гостя.

– Что теперь разговаривать? Я пришел помочь тебе избежать этой участи.

– Но как? – Валек потерянно уставился на своего странного ангела смерти.

– Тебе необходимо вернуться к оркестру и как ни в чем не бывало лабать.

– Легко сказать!

– А когда свое отработаешь, из кабака не выходи. Спрячься где-нибудь. Пережди. Не высовывайся.

– И что? Они уйдут? Оставят меня? Как будто они не знают, где я живу, по какой дороге хожу. Чушь, чушь! Валек заломил руки. – Уж лучше я сейчас позвоню куда следует...

– А вот этого не вздумай делать. Тогда я не смогу тебе помочь. Сиди. Жди. Ты легко узнаешь, когда можно выходить. Смывайся сразу. Уехать было бы лучше всего.

– Слушай, – Валек быстро протрезвел, – а ты в самом деле здоров? Может, ты псих? Или жулик дешевый, присмотрел на мне одежу и ловко тут разыгрываешь детектив? Я сейчас позову Морфия. Он в зале. Что тогда запоешь?

– Зови, – махнул рукой благодетель, – если хочешь лишиться жизни. Тогда наверняка мне тебя не спасти.

– А как я узнаю, что можно выходить?

– Как только услышишь большой шум, сразу же выходи и не теряя времени рви когти куда подальше.

– Ну что там? – спросил Морфий.

– Ничего! Выдул все три бутылки и лабает лучше, чем тверезый, – доложил официант.

– Смотри, Козел, чтоб не улизнул, как это уже было. Правда, в тот раз он мне понадобился по пустяковому делу. А сегодня – важняк. Нельзя тебе его прозевать.

– Пойла подать еще? – вежливо уточнил Козел.

– Еще баллончик и, пожалуй, хватит, – решил Морфий.

– К нему заходил хмырь какой-то.

– Кто?

– Черт его знает. Из местных. Рвань сплошная. Не наш клиент. Это точно.

– О чем говорили?

– Просил купить какие-то шмотки. Валек послал его, но вежливо. Предлагал выпить, тот отказался. Представляете, от "Нового света" отказался. – Козел снисходительно усмехнулся, открыв мелкие с желтинкой зубки.

– Знал бы, что шампань от меня, так не посмел бы.

– Это точно, – хихикнул Козел.

– На всех не напасешься, – отрезал Морфий. – Топай, поглядывай. Я надеюсь на тебя.

– Принято, – поклонился официантик и пропал среди танцующих, заполнивших зимний сад.

"Здорово же меня облапошил этот проходимец", – сокрушался вполголоса Валек, натягивая на себя холодную курточку и кепку, полученные взамен плаща и шляпы.

За дверью подсобки послышались шаги. Стук в филенку: один раз, другой, третий.

– Валек? Ты здесь? – донесся тихий голосок Козла.

Валек не шелохнулся. Шаги удалились и пропали. "Положение дурацкое. Ну, конечно, проходимец и бродяга раздел меня, как мальчишку. Никакого здравого смысла не осталось в черепушке. И это со мной и во мне с тех пор, как начал ширяться. Ширма и довела до ручки. Но откуда благодетелю-бродяге известна моя зависимость от Морфия? Ведь именно на ней он так ловко сыграл. Облапошил? Или в самом деле предупредил? А что если они меня таким путем решили сломать? Ну зачем кому-то просто так, за здорово живешь, рисковать собственной головой, лезть в эту кашу, чтобы выручить давно пропащего лабуха Валька?!"

Человек в сером плаще и темной широкополой шляпе, надвинутой на глаза, уже полчаса маячил на пустынной набережной.

– Хозяин, я уж думал: он смылся. Гляжу в окно – нет. Пришлось сбегать на улицу. Ждет на воздухе.

– Принято, – ответил Морфий и тут же поднялся. Проследишь, что дальше будет, а сейчас исчезни к своим тарелкам.

Человек в плаще, увидев приближающегося Морфия, сорвался с места и быстрым шагом двинулся вдоль набережной.

– Валек! Куда ты? – весело окликнул убегающего Морфий. – Постой же!

Убегающий прибавил шагу. Вдруг он резко свернул и по ступеням спустился к самой воде.

– Ну ты и мастак бегать, брат, – сказал подошедший Морфий, задыхаясь.

– Не брат, а шурин, – сдавленным голосом последовало в ответ.

– Какая разница? Я к тебе всегда относился по-братски. Но ты сам не захотел. И потому ты мне не брат и не шурин. Ты никто.

В этот момент "Никто" развернулся и ударил Морфия по лицу. От неожиданности Морфий покачнулся. "Никто" кинулся по ступеням вверх, к набережной.

– Назад! – закричал Морфий, в несколько скачков настиг беглеца и длинной рукой схватил его за спину. – От меня не уйти, шурин. – Жертва медленно повернулась и грудью повалилась на коротко блеснувшее влажное острие.

Морфий бережно обнял свою жертву и потащил, словно перепившегося в ресторане приятеля, к лавочке. Посадил на присыпанную первым снегом доску. Заглянул под шляпу, пробормотал:

"Неузнаваемый видок! Смерть и впрямь не красит!" И пошел прочь, бросая взгляды на тихое и маслянисто-гладкое море.

Небольшой курортный городок оглушила новость: из городской больницы пропал труп. Тяжелораненого мужчину средних лет "Скорая" доставила в реанимацию сразу после полуночи. К утру, не приходя в себя, пострадавший скончался... Вымотавшиеся вконец реаниматоры, сообщив куда следует, заперли труп в боксе, а сами отправились попить чаю. Спустя час, когда эксперт-патологоанатом вернулся в бокс, тела на месте не было.

Все, кто соприкасался с умирающим, были собраны в следственном отделе городского управления милиции, где фоторобот быстро воссоздал портрет покойного, то есть без вести пропавшего мертвеца. Дальше дело не сдвинулось ни на йоту. И было бы оно сдано в архив как безнадежное, если бы через несколько дней в милицию не поступило заявление об исчезновении скульптора Арусса.

Большую часть времени Арусс проводил в мастерской, которую арендовал вместе с приятелем, живописцем Коляней. Поначалу на исчезновение Арусса серьезно не отреагировали. В местном творческом союзе он слыл довольно амбициозным, неуживчивым человеком, с которым считались лишь потому, что за него горой стоял этот самый Коляня, довольно авторитетная, в отличие от своего приятеля– скульптора, фигура, преподаватель теории мастерства и рисунка в художественном училище. Арусс был за ним как за каменной стеной. Коляня, как правило, сам оплачивал аренду просторной старинной трехкомнатной квартиры-студии.

С Коляней поговорили. От этого разговора, пожалуй, и потянулась ниточка следствия. Она хоть и не привела никуда, однако оставила причастным к этому расследованию несколько совершенно необъяснимых петель и узелков, которые иначе как мистическими не назовешь.

– Когда вы в последний раз виделись со своим приятелем? – спросил следователь Синаний, на котором висело дело о пропавшем трупе. Коляня, глядя безоблачно в глаза следователя, с сочувственным пониманием ответил:

– Арусс жив и здоров.

– На каком основании вы это утверждаете? – оживился пребывавший в полной безнадеге лейтенант Синаний.

– Дело в том, – доверительно продолжал живописец, – что Арусс не ладит с супругой, вследствие чего постоянно обитает в мастерской.

– Когда вы его видели? – устало вздохнул Синаний.

– Не видел.

– На каком же основании утверждаете, что скульптор жив и здоров? – стал выходить из себя следователь.

– Сегодня утром до занятий я забежал туда взять альбом репродукций Дали, а на кухне – чайник с кипяточком. Я даже кофейка растворимого успел дернуть. Судя по всему, Арусс ночевал там и вышел перед самым моим приходом.

– А что, кроме вас и Арусса, больше никто не может бывать в мастерской?

– Никто. Там у нас немалые ценности. Мои картины, его работы. Исключено! Хотя... – вдруг замялся Коляня, затеребил кончик золотистой бороды, стал поглаживать уютную проплешину на макушке.

– Кто еще бывает в мастерской?

– Деликатный вопрос, старший лейтенант.

– В нашем деле все вопросы деликатные. Итак, не терзайтесь сомнениями.

– Видите ли, у Арусса есть женщина. Его, так сказать, пассия... Она бывает в мастерской. Но только вместе с ним. Сами понимаете, без него ей там делать нечего.

– Как ее найти?

– Мне известно только имя этой женщины. Видел ее однажды, случайно. Вошел, а они там... Неудобно получилось. После этого Арусс стал звонить и предупреждать об очередной встрече. Я сам его об этом попросил. Неудобно нарываться, когда...

Беседа продолжалась в мастерской, куда по просьбе Синания Коляня вынужден был пригласить нежданного гостя. Переступив порог студии, пропахшей скипидаром и смолами дорогих пород дерева – Арусс работал в основном с древесиной, – Синаний окончательно покорил Коляню своим полным несоответствием сыщицкой профессии. Он хлопнул себя по ягодицам и с неподдельным сожалением проговорил:

– А ведь я забыл взять санкцию на обыск! Придется вам подождать, пока я смотаюсь за этой формальной бумажкой.

– Пустяки! – поощрил растяпу Коляня. – Я сам рассеянный. Но у меня есть одно, компенсирующее мои недостатки качество. Я не терплю формальности и условности. Надо вам обследовать мастерскую – валяйте без санкции!

Синаний распахнул платяной шкаф и, замерев в стойке, напоминающей боксерскую, издал тихий протяжный свист. Теперь и Коляня увидел. В шкафу висел окровавленный импортный плащ стального цвета.

Дальше действие стремительно набрало скорость. Коляня, потрясенный тайной своего шкафа, дрожащей от волнения рукой в несколько минут набросал портрет женщины, которую случайно увидел здесь. Он хорошо ее запомнил, поскольку Сандра была необыкновенно привлекательной особой. С картона на Синания и впрямь смотрело красивое создание. Зеленоглазое, округлое лицо с чуть вздернутым носиком, темно– каштановые распущенные волосы, высокая шея и изящная рука с длинными тонкими пальцами.

Потом Синаний и Коляня пили кофе, ожидая, пока весь горотдел разыскивал таинственную Сандру. Синаний ждал только ее. А Коляня втайне не терял надежды, что откроется дверь и в мастерскую войдет сам Арусс, и все прояснится с этим плащом.

Однако Арусс так и не появился ни в этот день, ни вечером, ни ночью, ни в последующие утра, дни, вечера и ночи. Зато под вечер привезли Сандру, сообщившую вполне спокойно, что именно эту ночь она провела с Аруссом в мастерской и что ушли они отсюда вместе. Где он теперь, она не знает. О следующей встрече не уславливались. Арусс звонит накануне, а заранее они никогда не договариваются.

Синания никак не устраивало ее безмятежное спокойствие. И вот почему. Женщины, тем более любящие, сами учиняют следователям допрос: что случилось, что натворил муж или любимый, почему вызвали?.. Сандру эти вопросы совершенно не взволновали. Это и настораживало Синания.

Подойдя к шкафу, он распахнул его и спросил:

– Вам знаком этот плащ?

Сандра, взглянув на окровавленный плащ, побледнела. Ее даже качнуло. Коляня усадил ее на диван, принес воды. А Синаний ждал, внимательно наблюдая и фиксируя все метаморфозы Сандры. Когда она пришла в себя и прошептала: "Какой ужас!" – сыщик констатировал:

– Вам знаком плащ. Он принадлежит Аруссу?

– У него никогда не было этого плаща. Такой плащ ему не по карману...

– Правда, – включился Коляня. – Да и не любит он дорогих тряпок.

– Не мешайте! – оборвал Коляню Синаний.

Коляня засопел, словно обиженный мальчишка, и ушел на свою половину мастерской.

– Тогда чей это плащ? – продолжал Синаний.

– Впервые вижу его, – ответила Сандра, довольно быстро справившись с потрясением. И Синаний понял, что момент упущен, что она, конечно, многое знает, однако ничего сегодня, а скорее всего никогда, следствию не покажет. Перекинувшись еще несколькими малозначащими фразами, Синаний и Сандра расстались. Не ошибся прозорливый сыщик и в другом: Сандре окровавленный плащ был знаком, и весьма хорошо.

Два дня назад плащ этот висел в прихожей ее квартиры. Но вот как он очутился здесь, в мастерской, да еще в таком жутком виде, Сандра не знала, да и не хотела знать.

После разговора со следователем она со всех ног кинулась домой. Оставалось каких-то полчаса до обусловленного Аруссом звонка. Сандра никогда его не подводила. А сейчас тем более не могла опоздать. Она должна была во что бы то ни стало предупредить Арусса о нависшей над ним опасности.

Но что же было накануне?

После муторной ночи слегка кружилась голова. Перед глазами клубился розоватый туман. А сквозь сознание текли слова, невесть откуда пришедшие: "Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон твой у меня в сердце".

Арусс ждал Сандру. Он ждал ее в этот час, как никогда до сих пор. Он хотел видеть только что родившегося ребенка. Исчезнуть из этой жизни, не повидав долгожданного малютку, было бы величайшей несправедливостью. Арусс огляделся и только теперь обратил внимание на то, что творилось вокруг него. Это был совсем не январь, как вчера вечером. "Вчера? Господи! Совсем что-то я..." – Арусс поднял глаза, чтобы на электронном календаре узнать время года, день и число.

Арусс похаживал по пустынной набережной. Шторм и сырой ветер сделали этот проспект безлюдным. Протянувшаяся вдоль плавно изгибающегося залива односторонняя улица хорошо и далеко просматривалась. Арусс увидел женщину. Он встрепенулся, хотя фигурка с развевающимися на ветру короткими волосами и полами незастегнутого легкого плаща была довольно далеко. Нет! Не она. Он разочарованно отвернулся. У этой походка легкая. А у той, которую он ждал, походка усталая, хотя с момента рождения ребенка не прошло и месяца. Правда, в эти дни и недели он видел ее только однажды. Но того мимолетного свидания хватило, чтобы понять: былого не вернуть. Той Сандры, веселой и покладистой, легкой на подъем, больше нет и не будет. Доставила же ему эта Сандра беспокойства! Сперва своей неожиданной заявкой, что беременна, чем сразу же оттолкнула его от себя, и он быстренько убрался из ее жизни. Казалось, что навсегда. Он даже не думал о ребенке. Знал – то забывая, то вспоминая, – что родится. Иногда досадовал, злился на Сандру, но не сильно, не очень долго. Знал, что сам виноват. Нисколько не сомневался, – кстати, и Сандра тоже, – что родится у них сын. О сыне и молил все годы. Хотя Сандра, встреченная им случайно, сама семейная, при здоровом, молодом муже, казалась ему совершенно безопасной во всех смыслах. И вдруг заявка: беременна и хочу родить; именно от тебя хочу ребеночка. Минул положенный срок, и Сандра позвонила. Обрадовала? Да! Неожиданно для себя он и в самом деле обрадовался. Тут же побежал на свидание. И увидел какую-то смесь бабы и жабы. Сиреневого какого-то младенчика. И замер, глядя на голубоватое личико младенца и не находя в нем никаких своих черт. Сандра это просекла и, нахально усмехнувшись, выдала: "А мне начхать, что ты не признаешь его. Главное, я знаю, что он твой. Сейчас не видно, а вот через три-четыре месяца сам увидишь, что он твой!"

И вот не выдержал. Нет, не удостовериться на этот раз потянуло: мой, не мой. Повидать захотелось. Самым натуральным образом потянуло к ребенку. Позвонил. Сандра согласилась. Назначили день и час. Почему-то Сандра настояла на раннем утре. Тоже мне конспирация!

Арусс еще раз оглянулся. С противоположного конца улицы все шла легконогая, взветренная женщина, очень похожая на Сандру. Ту, какой она была, когда он встретил ее...

– Заждался? Извини! Не хотела его будить. Ждала, пока сам проснется. Потом – умывались, кормились...

– А где же он? – недоверчиво оглядывая женщину, спросил Арусс. Пигментные кляксы, растянутый еще недавно живот исчезли. Сандра стояла перед ним, розовощекая, подтянутая, на высоких каблуках.

– Он в скверике. Я не стала тащить его сюда. Ветрено и сыро у воды.

– В скверике? Ты его там одного бросила?

– А что такого? В коляске. Лежит себе, дремлет.

– Ненормальная! А если его...

– Кому нынче нужен чужой ребенок! Своих-то не жалеют, бросают прямо в роддоме.

– Чокнутая дура! – крикнул он, схватил ее за руку и потащил за собой. Сандра вырвалась, сбросила обувь и обогнала его. Он поглядел ей вслед. И ему захотелось ее. Когда остановились, сказал об этом.

– Хорошо, – тут же согласилась Сандра, – только мне по такому случаю придется ненадолго отлучиться. Ждите меня тут, знакомьтесь...

И она снова, побежала. Теперь уже в сторону Кизиловой горы.

В сквере было затишно и ароматно. Пахло молодой, буйно проросшей хвоей, растопленной вчерашним солнцем смолой кипарисов и кедров. Он приподнял кисею, нависавшую над коляской, и увидел круглое молочно-розовое личико. Было в этих зыбких еще черточках нечто весьма знакомое. Словом, это был, несомненно, он. Свой, нашенский.

Арусс опустил кисею, отошел и закурил. Выкурив сигарету, он оглянулся. Сандры не было.

Малыш завозился, коляска покачнулась. Силен, восхитился папаша. И тут же испугался: а что если ребенок начнет кричать?..

Вдруг ему показалось, что Сандра больше не придет. Отдала ему его сына, а сама смылась. Навсегда. И даже имени ребенка не назвала. Подарила. На миг стало нехорошо. Куда деваться? Домой везти? Как же, обрадуются там. Вот вам, дорогие жена и дочка, новый член семьи. Прошу любить и жаловать. Как зовут? Промашка вышла. Не знаю. Нет! Сандра не такая. К тому же она наверняка его еще грудью кормит. Грудных не подбрасывают... Подкидыш! Надо же! Он снова оглянулся. Сандры не было.

Она появилась минут через сорок. Уже после того, как малыш, накричавшись, переодетый неловкими руками папаши, с трудом отыскавшего в багажнике коляски запасные пеленки, благодарно затих, но не заснул, а с пристальным вниманием рассматривал кусок проясневшего неба, ветвь кедра ливанского, голову попавшего в зону обзора спасителя.

– Извини, милый! Впопыхах забыла свои причиндалы. Пришлось домой сбегать.

– Я так и думал, – ответил он, облегченно закуривая.

– Плакал? – участливо наклонилась Сандра над коляской. – Куда двинем?

– Куда, куда? А то не знаешь, куда можно сейчас пойти... – пробормотал он и тут же, спохватившись, спросил: Звать-то как? Я ж до сих пор не знаю...

– Мог бы и сам догадаться или подсказать матери, как назвать сына...

– Догадаться? Что у меня голова – Дом Советов?

– Максим. – Сандра рассмеялась и с превосходством взглянула на него.

– Максим? С какой стати?

– Ну как же? Не догадываешься? Ведь мы его сотворили с тобой на улице Максима Горького.

– И в самом деле... – ответил он. – Именно по этому адресу мы сейчас и направляемся. Только хотел бы я знать, как мы назовем второго сына, которого сотворим.

– Второго? Насчет второго я пока не думала. Да и не получится. Я кормлю этого грудью. И, пока кормлю, я в безопасности. А если что – не проблема. Назовем Алексеем, настоящим именем Горького.

– Согласен, – ответил Арусс.

– А в мастерской сейчас никого?

– Коляня на службе. Я позвоню ему на всякий случай, У тебя нет двушки?

Сандра выудила из кармана плаща горсть монет.

Пока он звонил, она разглядела его. Походка какая-то не такая, скованная. "Видать, переживает, что не сразу принял меня и Максика, – подумала Сандра снисходительно. – Ну ничего, оттает. Все пройдет, позабудется. А может, он болеет? Надо бы его к хорошему врачу повести. Живет как в воду опущенный. Никому нет до него дела. Дочка – еще ребенок. А жене он и даром не нужен. Все! Баста. Теперь мы с Максиком о нем будем заботиться, никому в обиду не дадим".

Сандра катила голубую с развевающимися занавесками коляску. Арусс едва поспевал за ней. И вдруг он ощутил властную, иную силу. Она замедлила ему шаг. Велела оглянуться.

В тупичке мощеной кривой улочки, на бутафорском фоне каких-то низких старинных строений стояли две пожилые женщины и смотрели вслед уходящей с коляской Сандре. Потом перевели взгляд на Арусса. Старшая осенила путь Арусса и матери с ребенком крестным знамением. А та, что моложе, протянула руки, словно звала всех троих вернуться к ней... Арусс разглядел их лица, хотя они были довольно далеко от него, и узнал этих женщин. А узнав, почувствовал, как запекло сердце.

Печальные, недоступные, утомленные, но светлые, они ответили на вопрос, что занимал его в этот час. Не словами. Слов он на таком расстоянии не расслышал бы. Сказанное ими долетело до Арусса ветерком, шумнувшим в кронах цветущего миндаля. Густо-густо полетели бело-розовые лепестки. А когда опали на мостовую, в тупике никого не было. Сердце Арусса успокоилось... Он облегченно вздохнул и бросился догонять Сандру.

Вскоре счастливая троица по-хозяйски разместилась в мастерской. Так новорожденный завершил свой первый жизненный цикл: очутился по адресу, где был зачат и благодаря коему получил имя собственное...

Сандра рассказывала:

"Знаешь, я сегодня с ночи не в себе. Из-за моего. Такой он у меня чокнутый. Прибегает часа в два – и давай шебуршиться. Свет включил. Максима потревожил. Ну я и вышла из себя..."

– Сандра, не серчай. Я смываюсь.

– Куда, зачем?

– На меня охотится Морфий. Совсем озверел...

– Охотится? На тебя? С какой такой стати?

– Хотел меня к своему делу приобщнуть, а я не согласный. Вот он и взъелся.

Мне стало жаль мужика. Все же родной человек. Отец моей дочки. Стала собираться. А ему говорю: ложись спать, отдыхай, я все улажу. Он как заорет:

– Не ходи никуда. Не рыпайся! Хуже будет.

Ну, думаю, совсем рехнулся. Запуганный окончательно. Морфий кого хочешь до ручки доведет. Но только не меня. Я над ним могу власть свою поставить. Другой раз у самой душа в пятках.

Главное, не показать ему, что боюсь. Знаю, с ним, гаденышем, главное дело – потверже держаться... А мой лабух на колени передо мной бухнулся.

– Не ходи к нему, Санечка. Не ходи, ни сейчас, ни потом. "Пусть думает, что это меня он кокнул. А я от тебя и детей не откажусь. Я буду вам писать до востребования. Переводы слать. Авось пройдет время и все забудет Морфий. А сейчас не ходи. Он же думает, что ухлопал меня.

Слушаю я, а волосы шевелятся. Чокнутых с детства боюсь. А этот, вижу, съехал.

– Пить тебе не надо бы, алкаш ты мой нечесаный. Бросай кабак. Тоже мне – руководитель оркестра. Самая должность, чтобы спиться под музыку...

– Нет. Дело, я думаю, не в питье. Я нормален. Он меня психологически достал. Придет, сядет в зале напротив и наблюдает за мной. Измором решил взять. Я ему, видишь ли, показался подходящим для дела. Конечно, я был бы надежным курьером. И свой, то есть родственник, и вид интеллигентный. А я не согласился. Вот он и стал меня терроризировать. Придет, усядется, бельмы выпучит... Смотрит, ухмыляется и молчит. А вчера заявил, если я не соглашусь, то он меня пришьет".

– Тебе интересно? – Сандра уткнулась подбородком Аруссу в грудь, смотрит исподлобья.– Если надоело, я перестану.

– Что ты! Напротив, очень интересно. Просто детектив, продолжай.

"Ну вот. Собрал он манатки. Побросал в вещмешок. Сел на пол у двери. А меня прямо слезой прошибло – таким несчастным он выглядел. Я решила позвонить в "Скорую". А он:

– Я чудом спасся. Вернее не спасся, а один... Я его не знаю. Видел, помнится, пару раз в городе. Пришел он к нам в оркестр с черного хода. Поманил меня пальцем. Я подумал, вот он – мой палач, манит выйти, а там и пришьет. Однако пошел за ним. Он просил у меня плащ и шляпу. Я, ничего не соображая, отдал ему болгарский плащ – тот самый, что ты подарила на день рождения, – и шляпу – коричневую, с большими полями. Он ушел, а я стал себя ругать: олух, балда, да ведь тебя раздели. А потом вспомнил, что меня ждет, успокоился; все равно помирать. Я тебе на всякий случай рассказываю. Может, потом пригодится, если... Если меня эти подонки все-таки достанут. У них руки длинные. Поэтому не оставляю тебе адреса. Позвоню, когда доберусь до места. Это не близкий свет... Ну и... Работаю. Вида не подаю. Хотя играю из рук вон... Как никогда. Ребята на меня смотрят. Понять не могут, что со мной. В перерыве окружили: уж не заболел ли. Я криво усмехаюсь, шучу даже, мол, заболел и часа через два концы отдам. Смеются, наливают. А я, веришь, поднес рюмку к губам, и такое отвращение, будто в жизни не пил, не нюхал даже. Кое-как доработал смену. Сделал вид, что на выход направляюсь, а сам на кухню, забился в подсобку, как таракан, сижу– ни жив ни мертв. Наши все давно разошлись. Посудомойки тоже кончили дело. Тут прибегает баба Соня, уборщица. Кричит: девки, на Набережной человека убили! Я туда. Смотрю, грузят его в "Скорую". В моем плаще. Весь в кровище. А шляпу не заметили. Я ее хотел взять, да передумал. Зачем она мне...

Он говорил, и я видела, как ему страшно. Думаю, Валек сильно задолжал Морфию. Выпить он не дурак. А в последние месяцы замечала, что колоться стал. Словом, Морфий пристрастил его. А взамен потребовал работы. Любишь кататься, люби и саночки возить. Морфию нужны не просто курьеры, экспедиторы.

Ему нужны свои люди, близкие. Вот он и решил приобщит шурина. А шурин передрейфил... И рванул куда глаза глядят".

Сандра рассказывала. А Арусс прикрыл глаза. И увидел молодую, красивую женщину с отрешенным лицом, заросшего мужчину, держащего за руки хрупкого ребенка в длинной белой сорочке. У мамы волосы темно-золотые, а у ребенка – белые. И храм белый позади них.

– Ах! – вырвалось у Арусса.

– Что? Что ты? – прервалась Сандра.

– Да так. Только что вдруг храм свой увидел.

– Храм?

– Есть у меня храм. Одни стены остались от некогда изящной базилики. Она мне снится– белая, словно облако. Я эти руины люблю, потому и называю, мой храм. Я хотел бы восстановить этот храм. Иногда просто мечтаю, а сейчас вдруг увидел его. Целый-целехонький.

Извини. Рассказывай дальше.

– Поцеловал детей. Руку мне облобызал – когда-то этой манерой он меня махом купил,– и был таков. Я часа два глаз не сомкнула. А потом, успокоившись, вспомнила о тебе. О нашем свидании. Плюнула на все и заснула. Чуть не проспала. Максим разбудил. Уехал, ну и скатертью дорога. Оно даже к лучшему. Теперь я совсем вольная птаха. Да?

– А то ты была подневольная. Жила, как хотела. Все сама решала...

– И то правда. Слушай. Ты не заболел ли? Какой-то не такой. Да ты никак поседел. И довольно заметно. Особенно за ушами... С чего это?

– Поседел? Может быть...– Он встал, подошел к зеркалу, долго всматривался.

А ей показалось, что не себя он разглядывает, а что-то другое, отдаленное, о чем обычно говорят: так далеко, что отсюда не видать.

– Значит, переживал... Дал мне развод и запереживал. Знаю тебя. Хотел покончить наши отношения одним махом. Да не сумел. А я тебе – сына. Тут ты и скис. И постарел, да? – Сандра рассмеялась, вскочила, обняла его сзади. И они увидели себя в зеркале.

– Чем не семейный портрет, – обронил Арусс.

– Все хочу у тебя спросить: что это у тебя за колечко? С глазком каким-то?

– Деревянное...

– Вижу, что деревянное, но из какого дерева?

– Сам не знаю. Представь себе, полгода ношу, а до сих пор не разобрал.

– Так это не твоя работа?

– Мне подарила его одна...

– Можешь не продолжать. Небось молоденькая дурочка. Они теперь шустрые. И все норовят на старого повеситься. Гипнотизируете вы их, что ли?

– Значит, я старый? Ну спасибо!

– Да нет! Это они так называют вас, охотников на маленьких. Себя они называют маленькими, а вас... стариками. С вас можно что-то поиметь. Я имею в виду сармак, гонорар.

– Наверное, ты права насчет малышек с набережной. Но мне подарила это кольцо она. – Арусс посмотрел на фигурку из красного дерева.