Текст книги "Наш маленький секрет (Рассказы и сказки)"

Автор книги: Валерий Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Валерий Михайловский
НАШ МАЛЕНЬКИЙ СЕКРЕТ
Рассказы и сказки

РАССКАЗЫ

Сонины каникулы

I

Раннее утро. Еще густые сумерки не отлегли, еще синий снег не напитался светом, и матовым покрывалом лежит покорно, тихо. На улице, по которой бредет Матвей Сергеевич, снег не тронут. Вот он выходит на центральную улицу поселка, где уже протоптаны неровными стежками редкие следы ранних прохожих.

– Здравствуй, дед Матвей!

– Здоров будь!

– Куда путь держишь в такую рань? Ну я, предположим, почту должен с утра развезти, а тебе чего не спится?

– Внучку иду встречать – Соню.

– На каникулы едет?

– На каникулы. С лета не виделись – соскучились со старухой.

Почтальон, одетый в светлую пуховую куртку, выглядел моложаво, в отличие от деда Матвея с его курчавой седой бородой. Косматая нечесаная голова, покрытая шапкой-ушанкой, характерно для него съехавшей набекрень, подшитые истоптанные валенки добавляли ему годов. Будто чувствуя это, он стал приглаживать волосы, торчавшие из-под шапки, искоса поглядывая в сторону вокзала.

– Снегу-то за ночь подсыпало… На охоту, поди, побежишь? – спросил почтальон, и сам же, не дожидаясь ответа, утвердительно произнес: – Ну как же дед Матвей новый снег пропустит…

– Не пропущу, – сухо ответил дед Матвей. И всем своим видом показал, что некогда ему тут разговоры разговаривать. Почтальон уловил его движение в сторону вокзала.

– Ну беги, беги, не буду тебя держать.

Сначала услышал, а потом уже увидел Матвей Сергеевич снегоход, вынырнувший с боковой улицы. Поравнявшись с ним, снегоход остановился, мотор его, поперхнувшись, заглох.

– Привет! Соньку встречать идешь? Садись, подвезу, – весело сказал наездник и подал освобожденную от меховой варежки руку.

– Привет, Олег! Я пешочком, благодарю. Иду и радуюсь: снежок-то новенький. С Виталиком в избу пойдем. Ты завтра с утра в смену?

– Да, как договорились, подвезу вас к избушке.

– Ладно… А то я хотел зайти к тебе, чтобы уточнить.

– Я бы тоже с тобой пошел в избу, но – работа… Обратно я подберу вас на разъезде. Так что выйдете на то же место. Наш поезд в обратку пустят сразу после пассажирского. Поздновато, но зато целый день ваш, – сказал Олег Иванович, надевая рукавицы.

– Понятно. Меня это устраивает.

Олег запустил свой снегоход, лихо оседлал его и умчался, поднимая за собой вихрь снега, смешанного с выхлопными газами.

Протаптывая тропинку в пушистом снегу, дед Матвей почему-то вспомнил работу на железной дороге. Снег каждую зиму обычно являлся как внезапное бедствие, неожиданно, и нужно было срочно выделять технику – чистить перрон, стрелочные переходы, а техника, как назло, начинала ломаться, хоть и готовили ее к сезону. Старье сколько не ремонтируй, все равно ломается. Запчастей нет, а сделать нужно, вот и приходилось включать смекалку. За эту смекалку и уважали его на железке. Пока работал он механиком, был Матвеем Сергеевичем, как вышел на пенсию, да обзавелся бородой, так вдруг стал дедом Матвеем.

II

Поезд пришел вовремя. Визгливо скрипнули тормоза, открылись двери вагона. Сначала вышла мама, а за ней и сама Соня птичкой слетела со ступенек. Дед уже на лету поймал ее в свои объятия.

– Выросла, что ль? – дед поставил внучку на перрон.

– Наверное, выросла, – сказала Сонина мама, – у нас-то она каждый день на глазах, нам и незаметно, а ты ее уже четыре месяца не видал.

– Да, дед, целых четыре месяца. Я очень соскучилась по тебе и бабушке, – сказала внучка и погладила дедову бороду.

– Я тоже соскучился… А где папик твой? – спросил дед.

– Не приехал Виталий, его на работу вызвали в последний момент, – сказала Сонина мама.

– Жаль, я думал с ним в зимовье сходить. Мне там помощь нужна. Заодним бы и поохотились…

– Деда, а давай я с тобой пойду, – выкрикнула Соня. – Помнишь, ты мне обещал, что покажешь свою избушку.

– Куда тебе, – махнул дед рукой, – это далеко, да и мне там помощник нужен, а ты что – девчонка, – как-то обреченно произнес дед Матвей.

– Возьми меня, возьми, деда, я тебе не хуже мальчишки помогать буду, – как-то капризно сказала Соня и сразу поняла, что зря – дед капризов не любит.

– Нет, дорогая моя Сонечка, никуда ты не пойдешь, будешь бабке помогать пироги печь. А охота – это дело не девчачье, – сказал дед и хотел погладить девчушку по голове, но она отпрянула.

– Ты, дед, зря так говоришь. Я уже большая. Или ты, может, расстраиваешься, что у тебя не внук, а внучка? – Соня своим вопросом поставила в неловкое положение деда, и ему стало даже немного стыдно.

– Ну, ладно, ладно, посмотрим, – дед обнял внучку, и они продолжили свой путь домой.

Больше Соня не просилась на охоту, в таежную избушку. Она уловила перемену в настроении деда. Это дед научил ее наблюдательности и терпению. Хоть она и не получила пока положительного ответа на свою просьбу, но дедово «ладно-ладно» уже можно было расценивать, как половину дела. Нужно было дожать деда, и она начала рассказывать о своих успехах в школе, о том, что посещает плавательный бассейн, и что у нее лучше всех получается. Она уже выиграла первые соревнования в своей возрастной группе. Дед гордо нес свою бороду метлой вперед и широко улыбался. Соня, заметив это, тайно стала надеяться на то, что дед все же возьмет ее на охоту.

III

Соне показалось, что аромат пирогов появился еще на улице при подходе к дому. А может, ей не показалось, возможно, что ее обоняние, обостренное чистым прозрачным и морозным воздухом, действительно уловило пирожковый запах. Она не ошиблась. В избе просто висел веселым и плотным облаком запах свежевыпеченного теста, пахло вкусной корочкой, пахло бабушкиным домом, пахло чем-то родным и знакомым, пахло бабушкой.

Уплетая за обе щеки пироги, Соня, уже повторяясь о своем школьном житье-бытье, о своих спортивных достижениях, а именно на них она делала особый акцент, искоса поглядывала на деда: вот, мол, я уже большая и сильная.

– Какая ты у меня умница. Не знаю, нужен тебе этот бассейн или нет – еще простудишься. Вода-то хоть там теплая? – спрашивала бабушка, умиленно разглядывая внучку, но та думала о своем.

– А я завтра с дедом на охоту пойду. С ночевкой, – сказала твердо Соня, – да, деда?

Сказала она это так уверенно, будто и впрямь с дедом обо всем было договорено. Дед даже брови вскинул от удивления и неожиданности. Взгляд его в тот же миг потеплел.

– Упрямая, – сказал, – в кого такая уродилась?

– Будто не знаешь, в кого? – не преминула вставить бабушка. – Ты же сам такой: как втемяшится тебе в башку какое непотребство, так хоть кол на голове теши. Не пущу в избушку! – повысила она голос: – Неча над девчушкой измываться, это тебе парень, что ль? Не слушай его, Сонечка, он не в своем уме уже, вот и тянет тебя в тайгу.

– Никто меня не тянет, я сама решила, – строго и упрямо сказала Соня, – что же я, по-твоему, хуже парня? – и она посмотрела укоризненно на бабушку.

– Ты меня неправильно поняла, просто это… Как тебе сказать?..

– Охота – дело не девчачье, да? Мне уже дед об этом говорил…

– Ну да. Я думала, мы с тобой шанежек напечем, пока дед будет по тайге валандаться.

– Нет, бабушка, я с дедом пойду: ему там помощь нужна, – она глянула на деда, даже подмигнула. – Не обижайся только на меня, бабуль. Мы с тобой еще успеем шанежек напечь, – Соня обняла бабушку.

– Ты-то чего молчишь? – обратилась за подмогой к своей дочери бабушка.

– А что я? Не мне же тащиться по тайге на лыжах, не мне же морозить сопельки, – Сонина мама, усмехнувшись, посмотрела на дочь вполне одобрительно.

Дед, сидя у окошка на своем излюбленном месте, молча наблюдал за происходящим, и Соня знала, что это хороший знак. О, если бы бабушка встала на сторону Сони и попросила бы деда взять ее в избушку, тот бы точно заупрямился, но теперь, после бабушкиных неубедительных доводов, можно было не сомневаться, что дело сделано.

После пирогов попили чаю, дед поблагодарил бабушку, приобняв ее, похлопал по плечу:

– Пироги вкуснейшие… Ну, впрочем, как всегда.

– Не подлизывайся, – перебила его бабушка и дернула плечом, будто освобождалась от дедовой ладони.

Едва дед успел скрыться за захлопнувшейся дверью, как Соня, наспех набросив на себя свое пальтишко, вышла за ним. В мастерскую они уже заходили вместе.

– Упрямая ты у меня, – дед отвернулся от внучки, открыл старый комод, вытащил оттуда старые валенки, – на вот, примеряй. Не смотри, что они старенькие. Валенки, чем старше, тем удобней. В новых-то, нерастоптанных, ноге тесно, а эти – подшитые, в них вольготней.

Примерив валенки, Соня осталась довольна – они оказались как раз впору.

– Хорошо, дед, еще и носок можно поддеть.

– Главное, чтоб не жали, а так – подденем, подмотаем…

IV

В избушку добрались уже за полдень: сначала на поезде до разъезда «подкинул» их Олег Иванович, потом на лыжах – дед впереди, а внучка уже по натоптанной лыжне за ним. Соне избушка показалась просто сказочной: стоит она, срубленная из толстых бревен, на возвышенности, рядом березы спускают свои заиндевелые серебристые ветви, чуть не касаясь крыши, засыпанной снегом, а в сторонке – небольшие сосенки в белых шапках. Одинокая высокая сосна с разложистыми, поседевшими от первоснега лапами, завершает сказочную картину.

– У тебя тут как в сказке, – не выдержала Соня наплыва возвышенных чувств.

– А тут и есть сказка, – обыденно сказал дед.

Обошел дед Матвей избу, приглядываясь тщательно к кровле, в окна позаглядывал: ладно, что стекла целы, а вот угол избушки, тот, что был разворочен медведем-пестуном, нужно подладить. Дед еще до снега был здесь и неотложный ремонт провел, теперь осталось скрепить последний венец скобой, да ветошью подоткнуть, чтоб не дуло, да кусок рубероида подсунуть под образовавшуюся трещину. Там течь образовалась – сосулька показала. Вот и нужен ему помощник. Дед все растолковал внучке.

– Избушку ты сам построил?

– Нет, не сам – с Григорием Спиридоновичем поставили мы избу, когда тебя еще и не было. Не знаю, помнишь ты Григория или нет? Он потом уехал из наших мест.

– Помню, он когда-то к тебе приходил – такой седой.

Дед принес дров, затопил печку, поставил чайник. Печка изначально пошипела, подымила, а потом потянула дым в свое нутро – загудела чугунка. Стало распространяться тепло. Соня протянула руки к нагревающемуся металлу.

– Ишь ты, как запела, – дед махнул рукой в сторону печки, – тоже соскучилась. Так вот, большой любитель Григорий тропить зайца, – продолжил он, грея руки о кружку с чаем, – любили мы с ним распутывать мудреные заячьи кроссворды. Это только в сказках заяц косоглаз, глуп и труслив. На самом деле – он очень хитер и изобретателен в своих петляниях.

– А отчего это он такой хитрюшка?

– Жить, как говорится, захочешь – и схитришь, и смудришь, и рубь сменяешь на шиш. Ему же постоянно приходится прятаться от лисичек, волков, а тут еще и охотники. Так что ухо ему приходится держать востро.

– И медведи тоже могут поймать зайца? – спросила Соня, посмотрев в сторону развороченного медведем угла. – Вот они какие сильные – даже избушку поломали.

– Это не взрослый медведь, это медвежата пошалили, – перехватив взгляд внучки, сказал дед, – тут частенько так бывает. Живет в гривах неподалеку медведица. Давно с ней заочное знакомство ведем. Сама-то она не пакостит, а вот детеныши ее любят поозорничать. А зайцы медведям ни к чему – зачем им с такой мелочью связываться? Вот оленя или лосенка медведь может, пожалуй, заломать.

– Деда, а почему вы с дядей Григорием избушку построили не в густом лесу, а на этом островке?

– Тут, Соня, место насквозь продувное, и летом комарья водится не так густо. В лесу-то дохнуть нельзя от этой пакости, а тут – благодать! Бывало, летом за карасями с Григорием сюда заберемся. Река к тому времени в берега войдет, и озера карасевые обозначатся. Время самое комариное, а тут, на Березовом острове – свежачок гуляет, и племя это подлое не так донимает. Про то и медведица знает, частенько здесь летом отлеживается с малышами. Она с медвежатами тропу сквозь пойменную траву натопчет, а мы потом по их тропе ходим.

– А вдруг встретитесь на тропинке? – спрашивает внучка, округлив от страха глаза, будто медведи где-то тут, рядом. – Медведица же может вас покусать.

– Не первый год с ней знаемся. Она только заслышит нас – тут же в сторонку уйдет со своими малышами. Ну и мы, конечно, на рожон не лезем: места всем хватит. Мы друг другу зла не делаем, живем мирно, как говорится. – Дед приготовился к долгому рассказу – поставил наполовину выпитый чай в большой кружке, расчистив рукой место от крошек, прокашлялся. – Знаешь, какая она умная, медведица-то? Никогда не лазит в избу. Медвежата, те по своей малолетности иногда напакостят, как вот нынче осенью пестун угол своротил.

– А кто такой пестун?

– Это медвежонок, который родился прошлой весной и лег с мамкой осенью снова в берлогу. Потом-то он уже сам будет себе берлогу искать, но первую зиму ложится с медведицей, а у нее в конце зимы еще родятся маленькие, вот и получается, что весной из берлоги выходят прошлогодние медвежата, уже подросшие годовики-пестуны, и маленькие, только что родившиеся. Как-то давненько уж, летом, сидим с Григорием в избушке и слышим: завизжал по-детски маленький. Да так жалобно. Видимо, проштрафился и получил оплеуху от мамки, а может, старший братишка обидел.

– Так они что, недалеко были? – спрашивает Соня.

– Недалеко, в том конце нашего островка. Они тоже тут от комарья прячутся. Так частенько летом соседствуем: у них свои заботы, у нас – свои.

Дед открыл дверь: сильно жарко стало.

– Пущай изба проветрится.

Поведал дед Соне, что нужно сначала прокалить печку, чтобы воздух в избе прогрелся, потом дверь открыть – «пусть выйдет чижелый дух».

Дед потягивает из кружки чай, рассказывает разные истории… Соня слушает деда, посматривает в открытую дверь. А на улице уже стало сереть, снег кажется синим, небо потемнело, показалась луна, даже обозначились некоторые звездочки. Темнеет быстро: синева сменилась густой темнотой, зори высветились ярко. Вышли на улицу. Дед показал Соне, как найти Большую медведицу, а от нее уже и Полярную звезду, отсчитав семь отрезков между конечными звездами Большого зоряного Ковша.

– Это будет север, а там, за спиной у нас, соответственно – юг, по правую руку – восток и по левую – запад.

– Нам учительница в школе рассказывала, как найти север по звездам, но я так и не поняла, а теперь все ясно, – удивилась Соня и воскликнула восторженно: – Как много тут у тебя звезд!

– Почему же у меня? – возразил дед. – Просто в городе некогда на звезды смотреть – телевизор мешает, суета… А здесь ничего не мешает и воздух прозрачный. Вот и видны звезды. Они тут вроде как вымытые, чистые, вот и блестят.

Спать легла Соня на полатях у стены, напротив печки.

– Возьми вот, укроешься, – бросил теплое одеяло дед.

– Мне и так жарко, – возразила было Соня, но дед урезонил ее:

– Это тебе не в городской квартире. К утру-то изба выстудится, так что укрывайся.

Соня не стала перечить – деду видней, он опытный, он все знает. Дед задул керосиновый светильник, который он почему-то называл лампой, хоть на обычную электрическую лампу она была совсем не похожа. В избе сразу возникла страшная темень. Соне показалось, что она закрыла глаза, но нет же: откроет глаза – темно, закроет – так же темно, одинаково.

V

Утром действительно стало прохладно и одеяло пригодилось. Дед снова накочегарил печку и стало невыносимо жарко, даже нос и щеки зарумянились у деда, и он открыл дверь. Он задумчиво смотрел куда-то вдаль, а Соня прислушивалась к скупым в это время звукам. Послышался шорох.

– Кедровка шарится, – сказал тихо дед.

– Откуда ты знаешь? Может, это медведь, – шепотом откликнулась Соня.

– Медведь уже спит в берлоге. Это кедровка. Она прошлый год каждый раз встречала нас. И на охоте сопровождала: всему свету раскаркает о нашем присутствии. Потом, видимо, самой надоест и отстанет.

– Кедровка чем питается? – интересуется внучка.

– Кедровыми орешками, в основном, потому кедровкой и зовется. Но когда нет кедровых шишек, она может и сосновые шишки теребить или еловые, к примеру, не откажется и от мяска, если после кого-то достанется; насекомыми разными тоже не побрезгует – вот такая она птичка таежная.

Дед рассказал Соне, как однажды он бросил ей кедровую шишку. Птичка бесшумно спланировала с кривобокой сосны и ловко схватила ее, уселась на витую сухару, пристроила шишку в расщелину, и давай ее лущить, не обращая на деда никакого внимания. Он повторил опыт, и снова кедровка не растерялась; потом он бросил шишку ближе. Она сцапала шишку, словно никого и не было рядом. На следующие выходные дед Матвей шишку положил на чурку рядом с дверью в избушку и стоял в метре от нее. Кедровка, сидящая прямо над ним, косила глазами то на деда, то на шишку, потом заорала во все горло, снова завертела головой, словно хотела отогнать хозяина избы прочь. Он стоял, не шелохнувшись. Сорвалась она, нырнула вниз, схватила добычу, тут же оттолкнулась и уселась на свое излюбленное место. Так повторялось еще не однажды. Благо, в то время дед со своим другом на охоту выбирались каждые выходные.

– Однажды я не стал шишку класть на стол или чурку, – вел рассказ дед дальше. – Я вытянул руку и положил на стол. На моей ладони лежало лакомство для этой горластой бестии. Кедровка заволновалась, заперелетала с ветки на ветку, заорала; и бранилась долго, но я сидел по-прежнему, не шевелясь. Я даже старался на нее не смотреть. Вдруг появилась на столе. То на меня сверкнет своим карим глазом, то на шишку, то на меня, то на шишку… Наконец-то решилась: скакнула к ладони проворно, схватила шишку, и утащила свою добычу.

…Тут и впрямь кедровка стрекотнула, но звук донесся сверху. Соня подошла к открытой двери и увидела кедровку, которая сидела на дереве. Дед тоже пригнулся, глянул вверх.

– Кедровка, я же говорил, – дед громко поставил кружку на самодельный стол.

За стеной снова послышалось шуршание.

– Шуршит-то внизу, а кедровка – на дереве, – усомнилась Соня.

– Молодец! – наблюдательная, – сказал дед, одобрительно посмотрев на внучку. – Это, наверное, ветер листву мороженую гоняет, тут место продувное, снег-то и сдуло до листьев, – нашел причину шелестенья дед. А сам как-то напружинился: вроде, ветра такого сильного нет – отчего же тогда шуршит? Надевать обутки неохота, чтобы проверить. «Ладно, – думает, потом погляжу».

– Разберемся, – говорит внучке, – ветром листву, может, гоняет, – все же высказался дед в пользу своего предположения и стал одеваться. Соня тоже надела теплое пальто.

Пока одевались после горячего чая, упарились. Вышли на улицу, ступив на свежую порошу.

– На охоту бы сегодня, – указал дед на ровный переновок, – все следы свежие.

– Смотри, дед, заяц! – крикнула Соня.

Дед и сам уже увидел удаляющегося беляка. Только темные кончики ушей видны на фоне ярко светящегося на солнце снега, а сам косой почти не виден, а вот и скрылся он совсем за кустиками заснеженного ивняка.

Дед и Соня шагнули за угол избушки.

– Вот оно что, – приглушенно сказал дед и усмехнулся, – зайчик-то все утро нас слушал.

– Ты на охоту хотел идти, а зайчик сам к тебе прискакал, – усмехнулась внучка.

– Раз мы уже зайчика видели, то на охоту не пойдем, – изрек дед, как отрезал.

– Ну и хорошо, будем ремонтом заниматься, да, дед?

– Да, внучка.

Они стояли у того места, где только что сидел заяц. За избушкой, где всегда продувало сквозным ветром, снег сдуло, оголив толстый слой листьев. А на самом углу виднелась сидка его – вытаянный пятачок и заячьи следы, приведшие его к избе и уходящие в березняк. Оказывается, заяц-то и шуршал все утро сухими листьями, слушая дедовы истории.

VI

С утра дед решил спилить старую сухую осину.

– Давно на нее зуб точу, – проговорил он, указывая на наклоненную в сторону избы сушину, – еще на голову кому-нибудь упадет. До избы-то, похоже, не достанет, – он смерил осину от корня до обломанной вершины, потом повернулся к избе, – нет, не достанет.

Завизжала бензопила, посыпались снопом светлые опилки. Сделал дед один запил, потом еще под углом, и вывалился клин из-под шины бензопилы.

– Будешь толкать вот в эту сторону! – перекрикивает дед пилу.

– Понятно! – Соня деловито прислонила сухой дрын к стволу повыше и налегла, чтобы лесина упала, как дед задумал.

Запела пила громко и натужно. Дед присматривает за внучкой.

– Осторожно, чтоб не соскользнула! – кричит.

Вдруг осина издала громкий треск, резко сдвинулась и плашмя упала на снег.

– Хорошо упала, как нужно.

Теперь, когда лесина лежала на земле, и дед, и Соня удостоверились, что до избушки лесина не достала бы. Дед покряжевал толстую осину, взял топор и стал колоть напиленные чураки. Дед колет, внучка складывает поленницу у двери избушки. Дело ладится.

– Ты у меня помощница что надо, – хвалит дед, вытирая пот со лба.

– А ты брать меня не хотел, – прищурившись, говорит Соня.

– Да мне все кажется, что ты маленькая, а ты вот уже какая, – дед сдвинул брови вверх. – Устала?

– Нет, не устала.

– А я вот уже задох.

– Так у тебя и работа тяжелее, а у меня что: складывай себе поленницу…

За разговорами работа продвигается. Уже через час-другой и поленница сложена, и в избу дрова занесены.

– Пора бы нам пообедать, – говорит дед, усаживаясь у печки на свежеспиленный чурак, который занес в избу. Ты-то как – оголодала, поди?

– Я бы сейчас слона проглотила, – отвечает внучка.

– Я тоже… Аппетит мы нагуляли с тобой отчаянный, – продолжает дед, а сам уже поставил кастрюльку на печку с оставшейся от ужина едой. Соня подняла с полу судок с остатками бабкиного пирога: дед вчера поставил его под полати, потому что там, «как в холодильнике».

Сама себе удивляется Соня. Разве ела бы она дома макароны с тушенкой, да еще зажаренные с луком? Да никогда. А сало с чесноком? А тут все ей кажется вкусным. Дед догадывается, о чем думает Соня, смотрит на нее, улыбается в усы:

– Поработаешь до поту, так и поешь в охоту, – говорит, и непонятно: Сони касаются его слова или о себе бает.

Дед убирает грязные тарелки, наливает горячий чай. Соня завороженно смотрит на кружащийся над кружкой пар. Двери избушки открыты, и проникающий холодный воздух колеблет столбик тянущегося вверх пара: то его прибивает к столу, то он выпрямляется, то вдруг завихрится причудливой спиралью. При ярком дневном освещении Соня рассматривает избу: у самого входа на вбитых гвоздях висит теплая одежда, в углу белый маскхалат; над печкой полочкой приделана металлическая сетка, на которой лежат меховые рукавицы, спички. Там ночью сушились ее и дедовы валенки. У стола сделана полка для посуды, на этой полке хранится сахар, чай, баночка с растворимым кофе, соль и прочая мелочь. Соне вдруг пришло в голову, что попади в избушку бабушка, она бы навела порядок и на полке, и на вешалах, и вообще в избе. Пожалуй, заставила бы деда побелить стены известкой и вымыть пол.

– Хорошо у тебя в избушке, – говорит она деду, – только бабушке не очень понравилось бы.

– Уж она бы заставила меня углы мести. Ей занавесочки, рюшечки подавай. Тут свой порядок: мне главное, чтобы изба была теплой, чтобы не протекала крыша, чтобы можно было обогреться после охоты, рыбалки, обсушиться, а занавесочки-рюшечки – это лишнее, – сказал дед, и как бы в свое оправдание произнес: – Вот и сегодня – нужно крышу починить, угол законопатить, да верхние венцы скобами скрепить. У каждой избушки свои поскрипушки, так вот.

– Успеем сегодня? Нам же еще домой добираться, – усомнилась Соня.

– Делов-то там на полчаса. Только вот помощь мне нужна – подавать скобы, инструмент, подержать рубероид… А поезд вечером. Машинист знает, что нужно остановиться. Олег Иванович мужик надежный.

Приставив к стене самодельную лестницу, дед проворчал:

– Ненадежная, нужно будет весной новую сделать.

Поднялся он почти на самый верх лестницы, счистил снег с угла, Соня подала скобы, молоток, дед скрепил венцы, подконопатил ветошью образовавшуюся щель, потом Соня подала кусок рубероида, вырезанный дедом на земле.

– Все, Соня, дальше я уже справлюсь один. Собирай со стола, упаковывай свои вещи в рюкзак. Я закончу с рубероидом, вымою посуду и будем двигаться к железке…

– Я сама вымою, – сказала твердо Соня.

– Тогда возьми большую миску под полатями. Горячая вода в чайнике.

Уже заканчивала мыть посуду Соня, когда услышала какой-то треск и шлепок. Выскочила она на улицу и увидела лежащего деда, а рядом сломанную лестницу.

– Я же говорил, что она ненадежная, – простонал дед, – не было печали, так черти накачали…

– Что с тобой? – перепугалась Соня.

– Да ничего, сейчас встану… – и застонал, хоть и тихо, чтобы не напугать внучку, но Соня сразу своим детским умом смекнула, что случилось неладное.

– Дед, у тебя нога вывернулась, – испуганно промолвила Соня.

– Я уже сам вижу, что плохо дело, – как можно спокойнее сказал он, а сам холодным потом покрылся, да не от боли, а от мысли о том, как сейчас Соня, его маленькая внучка, с ним, большущим мужиком, будет управляться.

– Что делать будем? – так же спокойно спросила Соня.

– Сперва мне нужно в избушку заползти, потом будем думать. Подкинь дров в печку, но дрова на улице бери – в избе еще понадобятся.

Пока Соня выполняла поручение деда, он попытался ползти, но каждое движение вызывало невыносимую боль. Он хотел подтянуться руками, но не за что было ухватиться.

– Соня, возьми ту палку, что наклонена на стенку, и подойди ко мне. Так, воткни острым концом в землю. Так, правильно, наклони палку в мою сторону и держи изо всех сил, а я подтянусь.

Схватил он палку рукой, потянул на себя, сдвинулся с места, боль снова пронзила все тело. Но он не вскрикнул, не застонал, а напротив – улыбнулся Соне:

– Ничего, прорвемся! Переставляй палку чуть дальше. Так, правильно. Держи.

И он снова подтянулся на полметра. И снова боль, да такая, что терпеть, казалось, невозможно, но он снова промолчал, стиснув зубы, лишь сказал спокойным голосом:

– Переставляй дальше.

Несколько раз передвигала палку Соня. Все ближе порог, но силы закончились. Почувствовал дед Матвей, что мутится рассудок. Плывет над ним заснеженная сосна, небо, плывут облака…

– Дед, дед! – услышал он крик Сони. – Что с тобой?

И он понял, что терял сознание. «Нельзя так. Напугаю девчушку до смерти».

– Ничего, ничего, Соня. Я просто отдыхал – устал маленько. Переставляй-ка палочку волшебную, – бодро скомандовал он.

Доползли до дверей, а там уже зацепился он руками за порог, потом за ножку стола, приколоченную к полу. Соня сбросила на пол всю теплую одежду, укрыла деда.

– Натворил я делов, – произнес он, посмотрев на внучку извиняющимся взглядом.

Тем временем короткий зимний день заканчивался, сквозь небольшое окошко просеивалась зимняя синь.

VII

– Я сейчас лампу зажгу, чайку тебе заварю, – спокойно, по-деловому сказала Соня.

Она подбросила несколько поленьев в печку, затеплила лампу. Чайник вскоре запел свою скучную песню.

– Чайник запел – к бурану, – сказал дед.

Соня не поддержала разговор. В избушке на какое-то время воцарилась тишина. Каждый думал свою думу. Матвей Сергеевич почему-то вспомнил Афганистан, когда он тащил своего раненого товарища под свистом пуль: с одной стороны прикрывали товарищи, а с другой прицельно били душманы. Эти противные посвисты пролетающих над головой пуль не забыть ему никогда. Удалось ему тогда перевалить за камень и укрыться вместе с товарищем. Он помнит, как тот стонал, теряя временами сознание: «Оставь меня, я все равно не жилец». Недавно звонил Сашка, а говорил – не жилец…

– Налей, Соня, чайку, а то в горле пересохло, – прервав вспоминания, сказал тихо дед Матвей. Он смотрел на внучку и понимал, что сейчас все зависит от нее. Дойдет ли до железки? Найдет ли дорогу в темноте? Ночью ведь снежок небольшой выпал, да ветерок поддувал: на открытых местах лыжню замело…

Соня деловито наливает чай, ставит на пол лампу.

– Ты, дед, во мне не сомневайся. Думаешь, я не знаю, о чем беспокоишься? Думаешь, что я дорогу не найду, что собьюсь?

– Виноват, но и то подумалось… Через полчаса станет совсем темно. Но другого выхода нет. Тебе придется к поезду идти. Главное – держаться следа. Не паникуй, когда на открытых местах след пропадет, иди прямо, снова выйдешь на нашу лыжню вчерашнюю. Надо держать направление, а там дойдешь до просеки, и она прямо выведет на железку.

– Хорошо, дед, не бойся, не заплутаю, – уверенно сказала Соня.

– Вот я и боюсь, что ты слишком самоуверенна, а это…

– Я не самоуверенна, а уверена, – перебила его Соня, – след лыжный еще видно, его только чуточку притрусило: вот я по следу и пойду. У тебя же фонарик есть.

– След-то будет виден сразу за избой, а как выйдешь на чистое место, там его замело. Только за ложком снова отыщется, возле кустов. Вот тут-то тебе не сбиться бы. А то как уйдешь в темноту, так сразу и запаникуешь, след потерявши. Там фонарик не поможет.

Соня посмотрела в темное окно и ее передернуло. Вдруг она и впрямь испугалась: а что если потеряет след, а потом ни в избушку, ни на железку не сможет выйти. Страшно же одной оказаться в тайге среди ночи, в кромешной темноте. Там же звери разные могут встретиться. Про медведей дед рассказывал. А вдруг медведица где-то рядом сидит, да с медвежатами. Как-то не по себе стало Соне, она отвела взгляд от окна, посмотрела на деда. Хорошо, что ему не видно ее лица, а то он бы все понял.

– Что замолчала? Испугалась?

– Нисколечки, – голос ее не дрогнул.

– Молодец, – мягко сказал дед, – в лесу сейчас некого бояться. Я тебе про медведицу рассказывал, так она уже в берлоге спит в обнимку со своими дочками-сынишками, лапу сосет. А берлогу она обычно делает далеко за железкой, в буреломе. Волков здесь не бывает. Лисичку можешь встретить или зайчика, так они сами испугаются и убегут. Так что об этом и не думай. Тут главное – не сбиться, когда ложок переходить будешь, там, скорее всего, следа не видно. Держать нужно направление, как бы в продолжение лыжни, а уже как выйдешь на горочку – увидишь одинокую березу…

– А вдруг не увижу? Темно же, – несмело спросила Соня.

– Увидишь – сейчас снег, а потому такой кромешной темени не бывает, и на чистом месте ты ее обязательно заметишь: она там одна. Подойдешь к самому дереву. Там уже, возможно, появится наша лыжня. Даже если лыжню замело, не теряйся. Иди прямо: слева у тебя будут кусты ракитника, редко будут встречаться небольшие березки, а справа – чисто, там ручей внизу. Идти нужно вдоль ракитника, но там уже точно будет наш лыжный след, кусты не дали замести его, да и снег там был поглубже, и след остался отчетливей. Местами след будет пропадать, но ты не теряйся – иди прямо. Помни, все время слева от тебя должны быть кусты. Так по открытому месту будешь топать порядочно – около километра, пожалуй. Фонариком светить постоянно не обязательно: без него лучше ориентироваться. Глаза, когда обвыкнутся в темноте, все будут замечать. Фонарик нужен только чтобы след отыскать или убедиться, что от кустов ракитника не отклонилась; а пуще всего – чтобы страх прогнать.