Текст книги "Прелести лета"
Автор книги: Валерий Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
За ближним столом сидел маленький человек в тулупе и треухе (ведь лето же как-никак).
– Я король плотников! Понял? Король! – гордо говорил он, но сидящий напротив него глядел почему-то страдальческими, слезящимися глазами и время от времени отрицательно мотал головой. Чем кончится этот разговор? Кончился весьма убедительно: маленький, обидясь, снял треух – под ним сияла корона.
– Ну, так видал? – сказал он своему оппоненту. Тот закрылся рукой.
– Ну, чем не настоящие? – бодро произнес Коля-Толя (или его брат?), с двумя кружками пива появляясь рядом.
Я одобрительно кивнул. Никитушка дернулся. Нипочем всё ему!
– Тут один мудачок потолковать хочет с тобой, – доверительно сказал ему Коля-Толя, но Никита, снедаемый гордыней, отказался от столь блестящей возможности. Он мой друг... но столбами стоять, среди жизни?
– Все! Я нырнул, – сказал ему я. Он презрительно усмехнулся.
– Иди за мной, – сразу же сказал мне заросший человек лет сорока-семидесяти. На каждом пальце его было дивное украшение – кружка пива.
Мы сели в углу. Он поставил кружки.
– Лакай! – произнес он.
Другой бы обиделся... но не я! Я все смотрел на Никиту. Так и стоял, обтекаемый массами, как семафор, – всегда одного лишь красного цвета.
– Чего встал тут, – сказал кто-то ему, уже враждебно.
А ведь Никитушка добрый человек! Взял в матросы на судно беглых каторжников, которые (я глянул на них) в первом же порту с наслаждением бросили его! Какой же он гордый?.. босой стоит. Просто заколдобило его. Но ему не докажешь! Пусть постоит.
Я жадно пил пиво.
– Ты Боря-Колесо! – проницательно сказал угощавший. – Скажешь – нет?
... Не скажу. Зачем я должен это сказать, огорчив человека, доброго и проницательного? Испуганно оглянувшись, я кивнул.
– Понял тебя, – усмехнулся мой новый друг. – Ну... рассказывай!
Держался я молодцом. Пива не пролил, чести Бори не уронил. Хотя мелькали провалы, кой-какие детали биографии Боба я не угадал, но и это вызвало одобрение.
– Ты как всегда – прикидываешься шлангом! – Он ласково потрепал меня по плечу, уходя. В целом я выдюжил.
Тут же за моим столом оказалась женщина – неплохая, хотя и несколько беззубая.
– Дарья Лепесткова, – представилась она.
Я тоже представился.
– Ты кто?
– А инженер. А ты?
– Зверовщица, – просто сказала она и, заметив, что я слегка вздрогнул, торопливо добавила: – Да тут всякие есть! Форельщицы... змеевщицы!
– Кто?..
– Змеевщицы. Тут раньше знатный змеесовхоз был – "Заветы Ильича". Поразбежались ныне.
– Кто поразбежался?
– И те, и те, – просто ответила она.
Я задумался... ну что ж... В раю и должны быть змеи?
– Рыбачить приехали? Пр-равильно! Тут такие черви! – сказала она, изобразив их пальцами рук... довольно художественно.
Опять я вздрогнул... Ну что ж. Привыкай!
– Вот это по-нашему, по-водолазному! – неслось от стола с какими-то гигантами (видимо, водолазами?), сидевшими с водкой.
Тут Лепесткова просто и безыскусно пригласила меня к себе, на дальнюю звероферму, при этом честно предупредив, что автобус туда (а значит, обратно?) ходит лишь по вторникам. То есть сегодня. Я стал обдумывать это предложение, но тут между нами возник Никита, красный, всклокоченный, в последнем градусе гордости и обиды.
– Ну, мы плывем или нет? – произнес он, надменно выставив вперед ногу (босую).
– Погоди... сейчас!
Прервал мои напряженнейшие раздумья!
– Тогда я один. – Он двинулся к выходу.
– Погоди! – Я догнал его. Он остановился. Кинул взгляд на Колю-Толю и Толю-Колю, братающихся с водолазами.
– Позови их, – холодно Никита сказал.
– Нет уж! – вспылил тут и я. – Это... чисто твои фантомы. Ты их и зови!
Вздернув голову, он пошел. Я тоже и на пороге остановился. Оглянулся. Гвалт, запах прелой одежды, кислого пива, табака!.. Потерянный рай! Я вышел.
У лестницы догнала нас Дарья Лепесткова, заманчиво показав пальцами червей. Мы встали в нерешительности... особенно нерешительно, надо сказать, выглядел Никита.
– Но черви-то нам всяко нужны! – сказал я. Не хотелось расставаться с этой жизнью. Никите, я чувствовал, тоже...
– Ну давай, – добродушно произнес Никита.
Пройдя по улице далее, по указаниям Лепестковой, мы полезли в овраг. Спускаться было довольно склизко. Навоз. Слежавшаяся, обильно "удобренная" и от того особенно скользкая солома.
Никита весь был во власти страданий, которые сам же и учредил.
– Предатели! – бормотал он, имея в виду, очевидно, братанов.
– Ну, ты, как всегда, не прав! – утешал его я. Они ж и союзниками нашими никогда не были... почему же предателями их считать?
– А... тебе все нравится! – Он махнул короткопалой рукой.
Ну... почти всe. Овраг, во всяком случае, нравился мне: много полезных вещей – прочно скрученные пружины от матраца, рядом – почти целый зипун, впрессованный в землю, местами проросший голубыми цветочками и травой. А черви – вообще отменные. С руку! Тихо парил навоз.
– Ат-тличные черви! – вскричал я.
На обрыв взошла чудесная девушка в короткой юбке и, лихо махнув двумя руками, выплеснула ведро с помоями – картофельные очистки повисли у нас на ушах, как ряд сцепившихся "восьмерок", считающихся, как я где-то слыхал, символом совершенства.
– Все! Хватит! – Никита заорал и стал карабкаться из оврага.
У катера я задержался чуть-чуть: Лепесткова чертила мне на папиросной пачке, как можно достичь зверосовхоза водным путем.
– Скоро ты? – Никита метался по палубе.
– Отстань, зудень! – сказала Лепесткова, глянув на него.
Никита вздрогнул, поняв, что это слово прилипло к нему уже навсегда.
7
– Ногу у нас украли! – снова запричитал Никита, выруливая за буй.
– Нет, – опять внес я поправку. – Улетела она.
– Как улетела?
Я лишь вздохнул. Никита встряхнул перед собой карту, показывая, что отныне намерен доверять только ей... всяческие фата-морганы должны уйти, как туман. Лишь строгие научные данные...
– Вот! – Он уставился в карту. – Примерно... через десять миль будет Погост... В смысле, – спохватившись, добавил, – большое рыбацкое село. Там, – блаженно потянулся он, – в баньке помоемся... выпьем! – Он сладко зажмурился.
– Было, – меланхолично произнес я.
– Что было? – вскричал он.
– Село. Большое, рыбацкое, – ещe более кротко добавил я.
– Когда? – он заходился яростью.
– Только что.
– Это!.. – Он не находил слов, чтобы заклеймить то, что мы только что с ним покинули... Уж во всяком случае – не село.
А где "то" село? Вокруг было тихо, пусто.
– Смотри ты в карту, – миролюбиво произнес он.
Я глянул. Мы с ним вздохнули. Работая на наших верфях с первым допуском секретности, мы знали (как, впрочем, и все), что населенные пункты на наших картах, с целью конспирации, всегда ставятся со сдвигом – чтобы враг в них не попал. Враг в них и не попадет. Зато мы – попали, но уходим, не поверив реальности... предпочтя заведомо ложную карту. Ярость Никиты грызла теперь пустоту. Ни домика, ни даже лодки! Берега загажены проходящими тут иногда плотами с лесом – прокисшие сучья в застое у берегов, кора, топляки черные, полузатонувшие, похожие на крокодилов.
Мы шли по карте. Но, увы, не по жизни!
Помню, как грустно шутил наш Игорек, стоя с нами у штурвала:
– Береги, Валерик, берег реки!
Да. Этот берег стоило бы поберечь!
Грустный пейзаж! Поругана не только природа, но уже и та техника, что порушила природу. Вмешались, изгадили и бросили. Ржавая узкоколейка вдоль берега разломана, торчат рельсы, лежит опрокинутая платформа. Погуляли!
Разруха смотрела на нас мрачно: приехали тут! Все вокруг сломано, а эти вдруг ездят! И наше железо поддалось – послышался гулкий стук, заколотило в трюме. Мы кинулись туда. Игольчатый подшипник, поставленный Колей-Толей, взорвался изнутри блестящими иглами, рассыпавшимися по трюму. Вал, освободившись, стучал в дно. Горячий привет от Коли-Толи: "Что – далеко уехали без меня?" Ещe один укор Никите, что ради карты бросил живую жизнь... при всей еe омерзительности. Мы прошли немножко по инерции и встали. И главное – выехали на широкий мрачный разлив, где и течения не ощущалось. Я робко надеялся, что течением нас отнесет понемногу обратно, но, кажется, и течение здесь умерло.
Только торчали из воды голые черные стволы... затопленный лес, погубленный водой... да и вода с торчащими пиками гляделась скорбно.
Между тем уверенно вечерело. Не только пространство, но и время тут убито? Что за обрезок дня? Похоже, что для нас начался он не рано... и "солнечная лестница" знаменовала собой не начало, а середину, а может быть, и конец дня. Неспокойно было – словно бы это лично мы повредили и пространство, и время. Не все, может, именно мы, но в принципе – мы, люди, покурочили всe. Катер остановился. Всё... Полная безжизненность! Приплыли.
Я огляделся. Даже птица досюда не долетит!
– Все-таки мое село было лучше, чем твое село! – не удержался я.
– Ну конечно, я бездарь! Что я могу создать! – усмехнулся Никита.
– Нет... ну что-то в этом есть! – Со всем доступным мне энтузиазмом я оглядел этот вакуум. Да-а... Кроме скомканной карты в рубке, никаких других радостей не видать.
– Нет – ну села тут вообще есть, – кивая на карту, произнес я. – Вот Мошкино. Крупное село. Шамокша! А дальше – вообще: Лодейное Поле, Свирьстрой!
Я надеялся, что названия эти здесь, в тиши, прозвучали достаточно звонко. Но Никита не оживал.
– Ясно, – проговорил он глухо. – Только мне их никогда не достичь.
– Ну почему? Почему?! – взбадривал его я.
– Потому... Сам знаешь! – убито произнес он. – Даже лосиные мухи нас покинули!
– Да! – Я попытался рассказать об этом радостно: как, хлебнув Ладоги, мухи переполошились и улетели, в форме лося, прихватив, кстати, вполне реальную ногу... последнее, кстати, средство передвижения, на котором мы могли бы спастись... Истратив последнюю бодрость, и я приуныл.
– Ну-ну... давай! – грустно усмехнулся Никита. Мол, давай, плети свое, у тебя хотя б это есть!
Обрушилась тьма. И тишина. Бесполезность любого разговора, да и любого действия тут были как-то особенно очевидны. Невозможно вычерпать наперстком всю тьму Вселенной, которая тут навалилась на нас. Даже звезды она поглотила: ни огонька. Тут даже бессмысленно разговаривать: жалкий лепет. Но и во всем этом что-то было. Величие тьмы. Я хотел было поделиться с Никитой этой мыслью, но промолчал... Не стоит разрушать это мелким трепыханием! Мы стояли на корме молча и неподвижно. Даже течение, которое должно бы нести нас назад – от Онежского озера обратно к Ладожскому, отсутствовало тут. Мы стояли в полной темноте, тишине и неподвижности. Абсолют.
– Смотри! – вдруг прохрипел Никита. Лицо его смутно белело передо мной. Мне показалось, что оно осветилось. Я обернулся. Застыл.
Холм на горизонте, чернеющий во тьме (при желании его можно было принять за неподвижную тучу), вдруг вспыхнул тысячью огней!
Что это? То самое "село", в которое так стремился Никита? Но это, судя по огням, целый город! Обалдев, Никита счастливыми глазами глядел на меня. Значит – и моe иногда сбывается? – говорил его взгляд.
– Да... – после долгой паузы произнес я.
Говорил Никита, что надо плыть дальше... и был прав. Но мы-то не плывем, а стоим. Более того, наверняка нас тихо, незаметно, но все же сносит течением назад. Значит, мы не приближаемся к этой... фата-моргане, а удаляемся!.. Нет! Приближаемся! Сперва я убеждал себя, что это мерещится. Как? Двигатель-то не работает. Но – неоспоримый уже факт: приближаемся! Как?
Никита глядел на меня потрясенный, счастливый... И он может творить чудеса, делать самые дикие мечты явью! Огни приближались, становились все выше и ярче! Это не село! Дом! Огромный! В двенадцать сияющих этажей. Откуда он здесь, в этой дикой местности, где и берегов-то нет? И вот он навис уже рядом, озарил нас. С отчаянием мы с Никитой переглянулись: рейсовый теплоход! К тому же – на нашей убогой лодчонке нам надо бешено отгребать в сторону, пока эта фата-моргана не расплющила нас! Когда это ложное зарево растаяло, тьма показалась особенно темной и бесконечной. Всe! Больше ждать нечего. Мы с Никитой спустились и молча улеглись в наш саркофаг.
Сон плотно прилегал к той яви, которая окружила нас тьмой... в которую мы зачем-то так усиленно забирались... Наверное, не ощутив тьмы, не оценишь и света. Но где – свет? Мало его на земле. Кругом ночь, долгая, беспросветная, глухая! И вот сон.
...Мы с Никитой сидим в какой-то абсолютно темной комнате и молчим. Если абсолютная тьма и тишина, то откуда я знаю, что в комнате, что с Никитой? Но так бывает во сне. Мы тяжело, долго молчим, потом Никита глухо произносит: "Ну что ты ко мне все цепляешься? Ты ведь знаешь, что меня давно нет?"
В каком это мы году? Упираясь во что-то ладонями, я пытаюсь вылезти – и просыпаюсь. Но "просыпаюсь" в другой сон. Счастливый... Это, надо понимать, рай. Какой-то город с мраморными мостовыми... или такой дворец? Гладкий, с узорами пол покрыт по щиколотку прозрачной водой, просвеченной солнцем. И мы с Никитой, босые, голые, идем по этому городу, временами оскальзываясь в воде, на камне – смеясь, хватаемся за руки, поддерживаем друг друга. И идем дальше. По краям, чуть приподнятым над водой, – колонны, высокие арки, за ними – новые залы с тонкой светлой водой. Это, надо понимать, уже сон к рассвету. Сон рассеивается, тает... но он все ещe есть. Ещe поддержать, не отпускать это счастье!
Всё! Открыл очи – до бесконечности выжимать этот счастливый сон невозможно. В катере уже можно что-то видеть... Но Никиты на полке нет! Я резко сажусь, стукаюсь о переборку. И – снова тишина. Неужели сбылось страшное? И тут сверху доносится сладостный звук! Можно подробно и четко видеть глазами, но и ушами тоже, но это лишь тогда, когда хорошо знаешь объект. И тут – по короткому энергичному бряканью я сразу представил всe – и задрожал от радости, все мгновенно увидев. Никита уютно, по-турецки сидит на корме, скрестив босые грязные ноги, и вяжет к спиннингу нашу любимую, радужного отлива, блесну, иногда тихо брякая ею по палубе. "При... стая" так мы ласково, но не совсем прилично называем еe за то, что, только стоит вынуть еe из сумки, она сразу же пристает и цепляется ко всему вокруг. Жизнь продолжается? Я вылез на палубу. Бр-р-р! Суровое пространство вокруг словно слегка припудрилось, посветлело. Никита, подняв башку, грустно и как-то отчаянно улыбнулся мне. Слайд лета. Ложная заря? В этом пространстве верить ничему нельзя.
Потом Никитушка встал на свои изящные, миниатюрные ножки и с легким вздохом закинул блесну. Жива ещe надежда!.. чуть-чуть жива.
Стал выматывать – леска резала темную, мертвую воду – и вдруг встала. Тормоз на катушке спиннинга затрещал резко в глухой тишине.
Мы переглянулись.
– А-а! Топляк! – на всякий случай мрачно произнес Никитон, продолжая, однако, наматывать.
Топляк? Полусгнившее, полузатонувшее бревно, которых тут множество? Похоже на то. "Добыча" шла туго, но мертво, ни разу не трепыхнувшись.
– ...Дохляк, – бормотал он, не спуская, однако, глаз с конца лесы, напряженно режущей воду.
– Подсачник! – вдруг дико заорал он, с привычной уже мне яростью глянув на меня. Да – на бревно не похоже, хотя размерами... – Подсачник! прохрипел он. С грохотом я свалился в трюм, стараясь забыть о боли в ушибленном колене, отмотал сетку подсачника от разного хлама в трюме, вылетел наверх. Да-а-а. Вдвоем с Никитушкой мы с трудом подняли на палубу нечто. Действительно: полущука, полутопляк. Черная, с зеленой накипью плесени. Сколько лет, а может, столетий, она нас тут дожидалась? Одна голова еe с трудом помещалась в подсачник. Было четкое ощущение, что это не мы ее поймали, а она нас. "Щука с руку" – мечтали мы в детстве. Нет. Эта, скорее, с ногу! И что более всего поражало – полное еe безразличие к судьбе. С трудом вытащенная нами, она так и лежала, как бревно, мордой в сетке, не делая никаких попыток изменить обстоятельства, и только ощеривщаяся черная пасть с белыми загнутыми зубками да глаза-буравчики позволяли надеяться на то, что она все же питает к нам некоторые чувства. Да. Щука сказочная. Но у такой язык не повернется просить об исполнении каких-то желаний. Одно лишь желание – расстаться. Но не вспылит ли она и не устроит тут бучу? Ась?.. Удивительно молчаливая щука. Особенно страшно представить уху из неe. Мы с Никитой молчали. Да – представить себе более красноречивое послание судьбы невозможно. Ясно всe. Не стоит больше дергаться. Бери со щуки пример. Лечь, что ли, спать, вечным сном? Мы с Никитой переглянулись. Солнце привстало – и тут же бессильно упало. Сумеречная зона, где нам теперь жить... после жизни... Всё!
– Смотри! – вдруг прошептал Никита.
Я посмотрел. Но лучше бы я этого не видел! Хорошо тут встречают нас. Чуть слышно тарахтя, почти беззвучно, бесконечную эту плоскость резала большая деревянная лодка. На корме ее понурилась фигура, вызывающая самые зловещие ассоциации – в плаще с глубоко надвинутым капюшоном, согнутая, неподвижная. Бр-р! И – груз соответствовал. Первая лодка тянула за собой вторую, и наклонно лежащий в ней длинный прямоугольный ящик не вызывал никаких сомнений в своем содержимом... Гроб!
Да-а-а. Хорошее место. Следующими, видимо, отбуксируют нас. Впрочем, чего нам ждать? Любое движение лучше этой застылости!
– Давай! Цепляйся! – заорал я. – Кидай эту... "При... стую"!
Никита с отчаянием глянул на меня: а другого ничего не будет?
Нет. Другого не будет ничего.
– Так отцепи же! – заорал он.
Самое приятственное, конечно же, мне. Знакомство с пастью зловещей щуки... которая никак, впрочем, не прореагировала на извлечение блесны из костистой губы. После чего я спихнул это сказочное бревно ногой с палубы. Щука пошла вглубь, не шевельнув ни листочком. Уф! Эта подруга тьмы наконец исчезла.
– Кидай же! – брякнув, я кинул блесну на палубу. Никита замахнулся спиннингом. Есть! "Приемистая", так назовем еe, зацепилась за вторую лодку. Удачно, что не за гроб! Фигура впереди, к счастью, не обернулась. Не хотелось бы раньше времени видеть этот оскал! Никита, упершись грудью в рубку, ухватив спиннинг, ждал... Потащило! Фигура не оборачивалась. Это понятно. При еe масштабах работы пара лишних клиентов – пустяк. Тянулась сумеречная зона... потом жизнь стала вдруг расцветать. Как ни странно, нас тащили назад, к похеренному нами селу. На обрывах реки – красивые избы в высоких цветах, окна припорошены белыми ветками яблонь... Из каких-то сладких воспоминаний фраза приплыла: "... На пороге нашего дома лежит дым и корова... ".
"Наш рулевой" свернул к берегу, к покинутой нами "солнечной лестнице", к бревенчатому причалу. Возвращенный рай? Фигура в капюшоне, причалив, как-то гибко и бодро перебралась к "ящику", скинула его в воду и, приподняв снизу балахон (открыв прекрасные белые девичьи ноги!), вытащила ящик на берег. Некоторое время волоком тащила его к оврагу (тому самому, где недавно нам вешали на уши кожуру). Как дивно этот овраг гляделся после прожитой нами зловещей тьмы!
Фигура, опустив подол (дивные ножки в последний раз мелькнули), сбросила крышку ящика, стала нагибать его. Оттуда с веселым писком стали вываливаться ярко-желтые цыплята. Вразвалочку они бежали к оврагу, рылись клювом и лапками, отважно карабкались по скользким, дымящимся навозом, покатым склонам, срывались и снова карабкались!
Фигура, постояв неподвижно, вдруг привольным и гибким движением откинула капюшон – и открылась чудная девичья головка с буйными рыжими кудрями. Вот так!
8
Завороженные, мы двинулись к ней. Гладкая поверхность воды, просвеченной солнцем. С дальнего, еле видного берега долетает голос, как будто он совсем рядом:
– Алена-а-а! На инкуба-аторе была-а-а?
Мы высадились на берег. Будем тут жить, пока хватит наших сил, а не хватит – тут и умрем.
Так-так-так... Черви! Вот что нужно нам для успеха! Мы полезли в овраг.
Отодрали какой-то присохший к земле зипун – вот где влажность и настоящее богатство. Ат-личные черви! Только хватай.
– Тащи его! Уйдет!
Пока что мы червей перетягиваем, а не они нас!
Сверху на нас выплескивали лапшу и кожуру, но это не могло помешать нашему счастью, наоборот – где-то его подчеркивало.
Ласковые крестьянские дети сверху кидали в нас мелкими камешками, правда, довольно метко – и радостно вскрикивали в ответ на наши вскрики. Пришлось таз, подаренный нам Колей-Толей и предназначенный для червей, надеть нам на головы – сразу на две головы. Под меткими ударами таз громко звенел, но мы с Никитой, соединенные тазом, только смеялись. Ого! С трудом устояли на ногах. Тяжелая артиллерия! Кто бы это мог поступить таким образом? Наверняка только близкий человек. Мы глянули из-под таза... Именно! Коля-Толя. Своего таза не пожалел, лишь бы к нам достучаться!
– Давай ты! – сказал Никита.
И я, как опытный дипломат, стал карабкаться вверх для переговоров.
– Что за бардак в форме одежды? – сурово встретил меня наш друг.
Действительно: для тепла надел короткий свитер на длинную рубаху. Торчит. Непорядок! Поправим.
– Ну... как ты тут? – слегка виновато спросил я. Бросили друга.
– Нормалек! – ответил он. – Тут отлично, вообще. О...вающее строительство!
Действительно, скелеты каких-то огромных сооружений маячили вокруг.
– По-простому... – начал он фразу.
Действительно – куда уж мне сложности?
–... одно только тебе скажу: тут мазут перекачивают из танкеров в цистерны! Понял? Ну как это тебе? Остаешься?
Сказочное местечко!
А мы-то хотели позаимствовать тут чистоты, прильнуть к истокам... Но реальная жизнь!.. Мазут как форма существования.
– Ладно уж! Пошли, – снисходительно произнес Коля-Толя.
– А... где твой брат? – Я искал хоть какую-то заминку. Не так сразу! Глядел вниз на Никиту.
– Что-то ты стал тупеть в разговоре! – вспылил Коля-Толя. – При чем тут мой брат? Нашел тут себе красулю, о'кей... Ну – идешь-нет?.. А, Телефон Тарасыч! Салют! – так встретил он карабкающегося Никиту.
От такого приветствия Никита, настроенный решительно, слегка обалдел, открывал-закрывал рот, не в силах ничего вымолвить.
– Друг твой совсем стал тупой – ничего не соображает. Не просыхал, что ли? – спросил Коля-Толя у него.
– Э... – произнес Никита.
– Да и ты, я вижу, бухой. Кто трудится, а кто не просыхает. Ну ладно, пошли.
Мы с Никитой безвольно последовали за нашим Вергилием... У каждого человека свой пейзаж. С ним мы сразу оказались в бескрайнем сплетенье путей, составов цистерн и платформ, свалками по краям, на первый взгляд, хаотичными, но полными смысла для него. Шпалы черные, просмоленные...
– Что делают, а? – сказал он Никите, кивая на темную цистерну с надписью "Светлые нефтепродукты".
Тут же и жили люди. Настоящий бедонвиль... бедно-виль, сложенный из похищенного прямо тут, на станции. Коля-Толя тут свой – хотя лишь утром появился. Но... Что кому дано! А нам трудно в это войти.
– Видал? – кивнул на огромный обугленный скелет гигантского сооружения. – Нефтяная фирмочка тут одна была – зарядила все заправки бензином пополам с соляром. Умники! Полгороду карбюраторы забило прочихаться не могли. Вот – маленький пожар!
Все тут – его. Быстро вошел. Луч света в темном царстве!
–... я тут тисо-самшитовую рощу насажу, – донесся до меня говорок Коли-Толи, – тогда они меня только через "ЮНЕСКО" достанут!
Не успеваю следить за полетом его мысли.
– Пить будешь? – вдруг обратился он ко мне неожиданно демократично.
– На свои – нет! – собрав всю волю в кулак, ответил я твердо. Потом эта формула, найденная там, не раз спасала меня.
– Ну?.. А на общие? – ласково спросил он. От удивления я даже остановился. Что это с ним? Заговорила совесть?
– А... где они? – заинтересовался Никита.
– А заработать надо! – сурово произнес он. А мы-то было расслабились. Ладно, – снова смягчаясь, произнес он. – Я тут одним полкузова поддонов накидал – надо закончить.
Видимо, будем теперь жить тут, зарабатывая мелкими погрузочно-разгрузочными работами и тут же тратя, по указаниям Коли-Толи, на вино.
Платформа, идущая по инерции, остановилась рядом, привезла нам ржавый натюрморт... Бери, строй, живи!
– Тут на четвертом пути две мехсекции вина – пока хватит нам, – решил нашу судьбу Коля-Толя. – Надо выпить, перед дракой-то, – мягко добавил он.
Заманчивые перспективы!
– Какая драка-то? – поинтересовался я. Мы с Никитой тормознули, пытаясь устоять над пропастью народной жизни, в которую падали.
– Так с местными, – терпеливо, как несмышленышам, пояснил наш гид. – Ты что думаешь – они за так это отдадут? – Он обвел рукой окружающее нас богатство.
– Да. Конечно, – интеллигентно согласился Никита. Ждет нас неправый бой. Нет у нас четкого классового чутья, умения провести границу... Помню, как Никита, причесанный, а-тю-тю-женный, с чертежами в руке на защиту своей диссертации шел – как вдруг его ханыга остановил: "Пошли!" – "Да я тут, забормотал Никита, разворачивая зачем-то чертеж, показывая, – вообще-то диссертацию иду защищать... " – "Ладно. Брось. Скажи лучше – зачем ты вчера ушел? Не делай больше так!" Под этим неумолимым нажимом Никита последовал было по указанному пути – лишь Ирка, увидев все в форточку, кинулась и сумела его отбить. А так бы!.. И тут Никита боялся этого, потому и бежал. Но не скрылся.
– Вон поддоны хватай! – Коля-Толя указал нам путь в сумрак склада.
Все? Прежде чем утонуть в этой жизни навсегда, мы оглянулись на прежнюю. Виднелась река, наш катер у пирса. Единственный, кто мог изменить нашу судьбу, – это Игорек с его высокомерием: "Простите. Не имею чести. Пардон... " Но где он? Мы с Никитой переглянулись. Заслуженный ад!
– Нет... мы, пожалуй, поплывем, – пролепетал Никита, чуть качнувшись к обрыву.
– А у вас что – подшипник цел? – проницательно усмехнулся Коля-Толя.
Знал свой товар.
По зеркальной водяной глади доносилось сюда:
– Ален!.. Ты куда собралась?
– А на свидание! У меня же свидание есть!
Не с Толей ли Колей, беглым каторжником?
Вздохнув, мы двинулись к складу.
9
– Постой! – заорал вдруг Никита.
На далеком речном горизонте встал вдруг серебряный паук.
– Оно! – Никита произнес. – Судно. На воздушной подушке!
Тогда вблизи оно казалось огромным, а с высоты и издали – так... паучок-с!
– Там же... ботинки мои! – обрадовался Никита и, прыгнув, стал съезжать по наклонному скату с острыми камешками... говорю об этом ответственно, потому что сам поехал за ним. Какое счастье, что Никита вспомнил свое купание, когда нырнул в воздушную подушку, а вынырнул босой. Помнит! Значит, не пропил ещe свой мозг.
Судно поднималось из воды на дрожащих призрачных лапах... потом стало оседать, выруливая к берегу. Уже можно было разглядеть пассажиров. Один из них махал нам ладошкой, лениво-грациозно... Игорек! Спаситель наш! Только он так может махать!
– Игорек! – воскликнул я радостно. Никита окаменел. Ах, да. Они же в ссоре – после того происшествия у Игорька в мастерской, куда мы прибыли к нему с, кажется, Викой? Да. И кончилось это, с явлением Ирки, не лучшим образом... Но сейчас-то, сейчас! – я ел глазами Никиту. Судно оседало, причаливало. Никита сделал было рывок, чтобы кинуться головой в воздушную подушку, но опоздал. Неужели появление друга не заменит ему ботинки? А? – я по очереди глядел то на Игоря, то на Никиту. Игорь сошел последним, не спеша... Точней – предпоследним: за ним следовала на тоненьких каблучках пышная молодая особа.
– Это ж... Вика! – радостно заорал Никита и кинулся жадно еe целовать.
Игорек насмешливо наблюдал эту сцену, поблескивая очечками. Наконец он обратился ко мне:
– Объясни мне, пожалуйста, кто этот человек, который так жадно целует мою девушку?
– Но это же... Вика! – пояснил ему счастливый Никита. – Помнишь, с которой тогда вышло... не очень хорошо? Приехала! Значит, простила? – Взяв девушку за плечи, любовался ею. – Теперь – мир?
Да. Стоило умчаться в такую даль, чтобы Никита почувствовал себя наконец свободным и, значит, счастливым. И мы – снова друзья, и нет между нами злобы.
– Это-то Виолетта, – холодно произнес Игорек. – С Викою мы давно расстались. Ты, Никитушка, как всегда, пьян.
Никита, понурясь, отступал, скукоживался, гас на глазах... и упал бы с причала в воду, если бы я его не удержал.
– А зачем ты вообще притащился сюда? – уже воинственно произнес Никита. – Я тебя не звал.
– Точно? – насмешливо спросил Игорек – А как же это... Я сижу у себя в мастерской, элеган-т-но работаю... И вдруг влетает твоя душа, вся облепленная мухами, – Игорек поморщился, – и кидается ко мне! Причем вся какая-то растерзанная, растрепанная... Вверх ногами!
– Так вот... где она! – вздохнул Никита.
– Это когда ты прыгнул в воздушную подушку! – Я кивнул в сторону судна: воздух как раз вздувался под ним. – Душа, с испугу, и покинула тебя.
– И почему-то ко мне прилетела, – добавил Игорек.
– Да потому что он любит тебя, дурака! – вскричал я.
– А... ботинки были на ней?! – страстно вскричал Никита.
– На ком? На душе? – Игорек удивленно поднял бровь. – Не помню!
Судно отходило, поднималось. Горячее пространство дрожало под ним. Никита, вдруг взревев, кинулся вниз головой с причала, туда. Сколько сил бурлило в этом, почти прозрачном объеме, где вроде бы ничего нет: Никиту трепало, надувало, переворачивало. Судно ещe громче взревело, приподнялось и вышвырнуло Никиту из-под себя. Сперва мелькнули над водой его ноги, потом запрыгала его голова, судорожно распахнутый рот, вытаращенные зенки. Потом он вдруг победно выбросил вверх кулаки... на них красовались его ботинки! В лишениях они, конечно, скукожились, еле-еле налезали на кулачок, но вернулись. Значит, и жизнь возвращается! Со второй попытки Никита выбрался на помост, стоял, счастливо раскачиваясь. С кормы отходящего судна вдруг слетел бледный призрак Никиты – его душа, сияющая сотней радужных крылышек... Она приблизилась к оцепеневшему Никите и, как влитая, вошла в него... а мухи улетели.
10
Душа Никиты на месте! Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. И тут вдруг с обрыва скатилась огромная железная бочка и, свалив всех нас с ног, прокатилась по нам, расплющив. Вскочили, встряхнулись. Да-а-а... Лишь Виолетта сделалась ещe краше! Бочка, тем временем, кувырнувшись ещe пару раз, грохнулась на нос нашего катера, едва его не утопив, и прочно встала. "Как изваяние на носу галеры", – сказал классик про красивую женщину... Но здесь это сравнение не подходит. С обрыва ссыпался Коля-Толя.
– Вдруг откуда ни возьмись... – нагло произнес он, любуясь бочкой Вот – дегтя достал!
Опять, видимо, на наши деньги! Сколько же можно их трепать?
– Отличный тут деготь делают... в смысле – томят. – Коля-Толя по-хозяйски взошел на нос, поглаживал бочку. – В смысле – кладут бревна в землю, поджигают, закапывают. И вот! – Снова залюбовался. Видно, решил с нашей помощью возродить забытые купеческие традиции своей династии "Совковъ. Деготь. Дедушка и внучок". Но, надеюсь – теперь это наше всe? Вложились в деготь?
