Текст книги "Моя Шамбала (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Раненый что-то беззвучно сказал товарищу, и тот вы-нул из кармана белую картонку, свернутую пополам, на-верно, документ, и отдал раненому. Потом снова взялся за пулемет. Раненый достал из своей гимнастерки точно такую же книжицу, завернул в остатки нижней рубахи, спустился в землянку, огляделся и стал копать саперной лопаткой землю у стенки возле лежака; положил сверток в образо-вавшуюся ямку, засыпал землей, разровнял и притоптал ногами.

Снова в ушах появился звон, невыносимый, доводя-щий до исступления. Я зажал уши и через секунду с облег-чением почувствовал, что сижу в полной тишине в землян-ке. Я замерз, и по рукам бегали мурашки гусиной кожи.

– Пацаны! – крикну я из землянки. – Спускайтесь сюда кто-нибудь. Спустился Монгол. Я показал ему, где копать, и мы вместе стали разгребать гильзами и руками землю. Сердце мое радостно забилось, когда появилась грязная от земли обветшалая тряпица, и мы вытащили сверток.

– Есть! – заорал Монгол. – Молоток, Вовец... Огольцы, нашли! Наверху мы развернули тряпку и бережно взяли в руки две тоненькие, из двух плотных листов книжечки.

К обеду мы были дома.

Глава 15

Голубятница Раечка. Катины заботы. Мария Семеновна. Драка с плачевным результатом. Монгол. Немой Бэк. Музей.

Солнце еще только тронуло крыши домов и верхушки деревьев, и еще зыбкая прохлада исходила от земли, и тра-ва поблескивала утренней росой, а мы уже сидели на голо-щаповском крыльце, будто никуда не уходили с вечера.

Раечка, семидесятилетняя шустрая старуха с утра го-няла голубей. Голуби невысоко вспархивали над голубят-ней и снова пытались сесть на конек крыши, но Раечка рез-ким пронзительным свистом и шестом, к концу которого была привязана тряпка, поднимала их в воздух, не давая сесть, и краснопегие, чиграши, почтари, турманы, бабоч-ные, наконец, взвились стаей и ушли в сторону, набирая высоту.

Раечка держала голубей всю жизнь, и ее знали все приличные голубятники города. Ее шикарная голубятня, обитая железом, стояла на четырех высоченных металличе-ских столбах и была видна всей улице.

Задрав головы, мы долго любовались белой стаей пор-хающих в небе голубей. Они будто купались в утреннем солнце. Частые взмахи крыльев делали их похожими на больших бабочек. Вот от стаи отделился один голубь. Он стал кувыркаться через голову, падая вниз. Это турман, или кубырной. Докувыркавшись почти до земли, он вдруг, как бы опомнившись, взмыл вверх и быстро присоединился к стае. В небе появились еще две стаи. Это другие голубятни-ки запустили своих голубей. Небо, пронизанное солнечным светом, казалось бездонным и прозрачным. У меня от дол-гого созерцания красоты голубиного полета заслезились глаза и свело шею. Я опустился на землю.

Звякнули ведра. Это шла собирать пищевые отходы для своих свиней Катя, мать моего одноклассника Сашки Митрофанова. Полы мужского офицерского кителя разве-вались и мешали ей. Обтрепанный шерстяной платок, большие резиновые сапоги, хлюпающие на ногах, делали ее фигуру несуразной и жалкой, но Катя на себя не обращала внимания, ее поглощала одна забота – накормить своих свиней.

Кате хозяйки сочувствовали. Муж ее, Федор, хоть и был хороший мастеровой, но пил, а сын Сашка болел эпи-лепсией. Сашку мать жалела, хотя особо с ним не церемо-нилась, и он волчком вертелся у нее по хозяйству. Когда у него участились припадки, врачи советовали прервать уче-бу, и он год не учился, а потом его определили к нам в шес-той класс. Мать надеялась, что он осилит семилетку и полу-чит, как Бог даст, законченное образование.

Припадки начались у него лет с пяти, после того, как его покусала собака, их сторожевая дворняга Лайка. Лайка только ощенилась и никого не подпускала к щенкам. Сашка полез гладить их, и Лайка, никогда до этого не трогавшая своих, словно взбесившись, вдруг ощерилась и с яростью вцепилась в него зубами.

Лайку Федор пристрелил из охотничьего ружья, а щенков утопил, и больше они собак не заводили.

Катя скрылась в нашем дворе.

– Катя к Кустихе пошла, – отметил Пахом. – Сейчас со-бачий концерт начнется.

Собаки словно поджидали Катю и яростно наброси-лись на нее, исходясь в злобном лае, пытаясь подобраться к пяткам или ухватить за подол кителя, но никогда не кусали: то ли боялись ведра, то ли просто снимали на Кате свое со-бачье напряжение, а, может быть, это была своеобразная разминка, тренировка высших собачьих качеств: голоса и отваги. Это продолжалось изо дня в день. И хотя одни соба-ки куда-то время от времени пропадали, другие занимали их место, и объект передавался, словно эстафета.

Покрикивая на собак басом, считая, что так лучше их отпугнет, хотя это собак только больше раздражало, Катя рысью пробежала через двор и юркнула в Кустихину квар-тиру. Лай смолк.

Мимо нас прошел маленький Исаак.

Неожиданно на конце улицы появилась Нинка. Она ус-тало брела в сторону дома. Ее растрепанные волосы шевелил легкий ветерок. Она шла босиком, а туфли несла в руках.

– С работы, Нин? – не удержался Пахом.

– Ага, с ночной! – беззаботно засмеялась Нинка. – А вам чего не спится?

Нинка, не останавливаясь, проплыла мимо нас. Мы проводили её восхищенными взглядами.

Снова захлебнулись в лае собаки, и на улицу, согнувшись под тяжестью ведра, выскочила Катя. Ее окликнула Мария Семеновна, сидевшая напротив нас на крыльце своего дома. Мария Семеновна была старой девой и жила с братом, тоже бобылем, Николаем Семеновичем. Совсем недавно умерла их девяностатрехлетняя мать, выжившая из ума старуха, и они, наверно, с облегчением вздохнули, потому что мать регулярно поджигала дом, а в остальное время сидела на крыльце и раз-говаривала сама с собой вслух, уделяя основное внимание де-тям, которых зло ругала матерными словами.

– Кать, поди-ка!

Катя, мельча шаг, как беременная сучка Шпулька, по-слушно засеменила к Марии Семеновне.

– Развели псарню, – стала ворчливо сочувствовать Ма-рия Семеновна Кате. – Людям прохода не дают. Боишься из квартиры выйти. А дети все с этими собаками возятся... Не кусаются! – передразнила кого-то Мария Семеновна. – А укусит? Что тогда?.. Ну-ка, за хвост потяни, как Колька вче-ра. Это надо сообразить, чтоб Пирата за хвост ухватить! Его же, черта страшного, все собаки боятся... Если б моя воля, я бы всех собак на мыло извела.

Катя согласно кивала головой, нетерпеливо ожидая, что еще хорошего скажет ей Мария Семеновна.

– У Сашки-то давно припадки были? – спросила вдруг Мария Семеновна про Катиного сына.

– Пока бог милует, – Катя поплевала в сторону левого плеча.

– Ты смотри! – Мария Семеновна понизила голос до шепота, который отчетливо долетал до нас. Как все глухо-ватые люди, она говорила громко. – Он возле Симки-дурочки ходит. Кабы чего не вышло. Симке-то даром, что тринадцать лет, а чувства уже все бабьи имеет. К мужикам ее тянет. И вытворять стала что зря. То подол задерет перед ребятами, а то вчера ремесленника за срамное место схва-тила. Тот с перепугу на всю улицу орал. Думали, повредила что. Мать Симку секла и дома заперла. Да ведь вечно вза-перти держать не будешь.

– Ой, господи! – перепугалась Катя. – Избави бог. Уж я ему, паразиту окаянному, выдам по первое число. Вот нака-зание-то!

Не на шутку встревоженная, Катя заспешила домой.

– Во дает Сашок! – засмеялся Пахом.

– Да брешет старуха, – не поверил Витька Мотя. – Она, как ее мать, тоже с придурью.

Мы посмеялись, соглашаясь с Витькой.

– А я скоро работать пойду! – вдруг сообщил Монгол.

– А школа? – не подумав, ляпнул Григорян.

– Ты, Армен, с луны что-ли свалился? – Мотя отвесил Армену шелобан.

– Какая школа? Мне туда дорога заказана. Буду в ве-черней учиться.

Глаза Монгола стали грустными.

Монгола исключили из школы за драку. Дрался он с Юркой Бараном, а попало завучу. А дело было так.

В седьмом классе шел обычный урок истории. Фео-дальный строй, мeждоусобица, "Вассал моего вассала – не мой вассал". И тому подобная ерунда. И каждый, как пола-гается, занимался своим делом. Кто играл в морской бой, кто рисовал войну, кто сосал жмых – любимое лакомство всех пацанов. Мишка Монгол старательно выводил хлоркой двойку в дневнике, благо сидел за предпоследней партой. За Монголом сидел Юрка Голубев по прозвищу Баран. И вот Юрка Баран стал школьной ручкой с пером ╧ 86 во-дить за ухом Мишки Монгола. Монгол отмахнулся раз, дру-гой. Потом, не поворачивая головы, раздраженно, как и по-ложено занятому человеку, которому не дают работать, прошипел: "А кто-то щас получит по бараньей морде".

После этого обиженный "баран" уже откровенно по-лез на рожон. Он уколол Монгола пером. Рассвирепевший Монгол схватил свою ручку, обернулся, с грохотом откиды-вая крышку парты, и всадил перо в скулу Барана. И нача-лось "ледовое побоище". Два пятнадцатилетних переростка с яростью бросились друг на друга. Крепко сбитый широко-плечий Баран и тощий, но длиннорукий и жилистый Мон-гол, не уступая друг другу, сцепились в равном поединке. У Барана кровь сочилась из раны на скуле, а у Монгола текла из разбитого носа. Историчка истошно орала на всю школу. Ученики, разделившись на два лагеря поддержки, тоже повскакали с мест и галдели, подбадривая бойцов. На-смерть перепуганная историчка, открыла двери и кричала: "Кто-нибудь, помогите!"

Прибежал завуч Петр Николаевич, такой же худой и длинный как Монгол, и с грозным криком "Прекратите! Сейчас же прекратите!" стал оттаскивать того, кто был ближе. Ближе, на свою беду, оказался Монгол. Это его и по-губило. Он в запале драки, еще не понимая, что происхо-дит, с размаху съездил завучу в ухо. Тот опешил, но быстро пришел в себя и попытался подмять Монгола. И тогда Мон-гол, не принимая насилия над собой, стал отбиваться от за-вуча и, уже лежа, лягнул его в подбородок, вырвался и убе-жал. Класс притих, Баран вжался спиной в стену и стоял, безвольно опустив руки и хлопая своими пустыми серыми глазами. На его щеке запеклась темной коркой кровь. Ис-торичка прилипла к доске и всхлипывала, сжимая на груди кулачки. Завуч, тяжело дыша, со словами: "Исключить мерзавца" быстро вышел из класса. В дверях бросил: "Зоя Сергеевна, продолжайте урок".

Барана в школе оставили до первого предупреждения. Монгола исключили. Припомнили и двойки, и второй год в шестом классе. А особенно учителей вывел из себя дневник, в котором бедный Монгол аккуратно хлоркой вывел двой-ку. Этот дневник, как вещественное доказательство монго-лова разгильдяйства, передавался на педсовете из рук в ру-ки, и учителя возмущенно восклицали: "Ну как же так можно!" ...

– А куда работать-то, Миш? – в голосе Пахома было и уважение, и сочувствие.

– Учеником автослесаря. В автоколонну.

– Это на Революции?

– На Революции, – подтвердил Монгол. – Рядом, и ез-дить ни на чем не надо. Буду получать сначала учениче-ские. Говорят, двести рублей. А слесари по пятьсот получа-ют.

Монгол с таким воодушевлением говорил о своей бу-дущей работе, что мы невольно позавидовали ему.

– А знаете, кто там начальник? – Монгол выдержал паузу. – Немец. Клейн его фамилия.

– Как это немец может быть начальником? – не пове-рил Каплунский.

– Так он Герой Советского Союза.

– Герой Советского Союза? – у нас вытянулись лица.

– Как может быть немец Героем Советского Союза? – обиделся Пахом.

– А вот и может. Он наш разведчик. Он ходил среди фа-шистов в их офицерской форме и добывал нужные сведения.

Мы молча переваривали эту странную историю.

Улица ожила. В нашем дворе уже стучали топорами плотники: парикмахер Арон достраивал свой ларек, чтобы потом увезти его на базарную площадь.

Из дома вышла старшая прокурорская дочка, краса-вица Ленкa. И сразу же появился на парадном крыльце Витька Голощапов в военном кителе без погон и в синем галифе. Хромовые сапоги его отражали солнце. На гимна-стерке выделялись желто-красные нашивки о ранениях и орденские планки. В руках он держал офицерскую план-шетку. Витька догнал Ленку, что-то сказал ей, но она даже не повернула головы, и они пошли рядом.

Прошел немой Бэк, рослый молодой мужик. Грудь его распирала сила, а ноги, пораженные детским параличом, он словно тащил за собой, но делал это мощно, и они вспа-хивали землю.

– Привет, Бэк, – закивали мы дружно головами, подни-мая руки в приветствии. Бэк тоже закивал нам, открыто улы-баясь. Большой ребёнок. Одно время его донимали хорики. Они дразнили его, жестом показывая на язык, а потом на зад-ницу. Бэк свирепел. Он хватал попавшиеся под ноги камни и с яростью разъяренного животного метал в обидчиков. Те мол-ниеносно исчезали за заборами, и камни с невероятной силой летели в дерево ворот, выбивая щепки. Все кончилось после того, как сожительница Бэка, тихая невзрачная женщина, по-говорила с участковым дядей Володей. Участковый прошелся по нескольким домам, и Бэка оставили в покое.

– Ну что, пошли что-ли? – Монгол потянулся, разми-ная занемевшие от однообразной позы конечности. Мы дружно, словно стая воробьев, сорвались и полетели в сто-рону Московской.

Краеведческий музей находился в Рядах. Мы много раз пробегали мимо вывески с названием "Краеведческий музей" на черном стекле, но в музее ни разу не были. День-ги, если они у нас появлялись, мы предпочитали тратить на кино, которое не променяли бы ни на что на свете. А вот на второй этаж, где поселился краеведческий музей, мы шли в первый раз.

Препираясь и толкаясь, мы стояли у дверей и никак не могли решиться войти. Дверь открылась сама. Пожилая женщина, увидев целую ораву мальчишек, спросила:

– Мальчики, вы к кому?

Мы сразу умолкли.

– Нам к директору, – нерешительно выговорил Самуил.

– А зачем вам директор? – женщина приветливо улыб-нулась.

– Говори ты, Мишка! – толкнул Монгола Самуил.

– Вот, мы нашли в окопе! – Монгол разжал кулак, где лежал патрон. – Здесь записка. А еще документы.

– Подождите минуточку! – женщина скрылась за две-рью. Мы опять загалдели.

– Нужна им эта записка! – сказал Мотя-старший. – У них тыща таких записок, если не больше!

– Да подожди ты квакать, – остановил Мотю Монгол. – У нас не одна записка. У нас еще документы.

– Испыток – не убыток! – поддержал Каплунский. – Что нас, съедят что-ли?

Дверь снова открылась. Вышла знакомая нам женщи-на и мужчина в очках.

– Вот, Валерий Петрович! Это ребята, которые к вам.

Валерий Петрович оглядел нас всех по очереди и весе-ло сказал неожиданным басом:

– Ну, ребята, пошли ко мне в кабинет.

В кабинете Валерия Петровича поместились с трудом. Стульев не хватило, и хозяин сходил и принес еще два сту-ла. Мы, ощущая неловкость, тихо сидели, разглядывая чу-чела птиц, чьи-то кости и черепки, занимавшие все свобод-ные углы кабинета. На книжных шкафах лежал сноп то ли ржи, то ли пшеницы, на подоконнике стояли глиняные ва-зы и миски с отбитыми краями.

– Ну, давайте, что там у вас? – Валерий Петрович надел маленькие круглые очки, которые не вязались с его круп-ной головой, заправил мягкие дужки за уши, и стал похож на сову. Он долго разглядывал записку и документы, потом снял очки, достал из кармана брюк мятый платок и стал те-реть стекла очков.

Мы молча смотрели на его, ставшее задумчивым, лицо.

– Да-а, – наконец сказал, будто разговаривая сам с со-бой, Валерий Петрович. – Много наших полегло в этих кра-ях. – И тут же, словно стряхивая с себя тяжесть воспомина-ний, спросил:

– Где нашли?

Мы подробно рассказали, как ходили в лес.

– Больше не ходите! – сказал Валерий Петрович стро-го, это прозвучало как приказ. Но тут же другим, почти умоляющим голосом, попросил:

– Ребята, я прошу вас, не ходите больше в лес. Пока минеры не доведут свое дело до конца. Сами знаете, сколь-ко всего осталось после фашистов! У минеров руки не дохо-дят. Еще в городе полно снарядов и мин. На вулкане жи-вем! Договорились?.. Ну, вот и ладно. Записку мы обяза-тельно поместим в музей. Солдатские книжки передадим в военкомат, пусть сообщат родным... Сколько еще будет этих последних приветов с того света!

Валерий Петрович замолчал. Потом спросил:

– А вы в музее нашем уже бывали?

– Я до войны был, – сказал Мишка Монгол. – Один раз.

Остальные промолчали.

– Ну, понятно. Сейчас я вас проведу. Большое вам спа-сибо за записку и особенно за документы. Теперь это уже не без вести пропавшие.

Валерий Петрович переписал наши фамилии, встал и каждому из нас пожал руку. Потом повел через коридор ко входу в музей. Он передал нас женщине, сидевший у входа в зал, где помещались экспонаты, и попросил пропустить нас. Женщина кивнула, посмотрела на нас с неудовольствием.

– Если что-то будет непонятно, спрашивайте у работ-ников музея, они дежурят в залах, – сказал Валерий Петро-вич и ушел.

– Руками ничего не трогать, близко к экспонатам не подходить,– строго предупредила женщина и еще раз с не-довольным видом оглядела нас.

Но мы уже не могли отвести глаз от огромного чучела бурого медведя. Медведь стоял на задних лапах, держась передними за толстую березовую палку, больше похожую на ствол дерева. Красная пасть медведя застыла в яростном реве. Казалось, медведь вот-вот оживет и пойдет на нас. У меня даже мурашки пошли по телу. Мы невольно стали го-ворить шепотом.

– Этот экземпляр попал в музей задолго до революции из имения графа Комаровского, – вдруг заговорила женщи-на, так холодно встретившая нас вначале. – Кто его убил, неизвестно. Только стоял он здесь во время революции и при немцах, и, как видите, цел... Это, вроде как, наш музей-ный талисман.

Женщина рассказывала с удовольствием, даже голос ее подобрел.

Видно, любила этого медведя и музей, если так быстро оттаяла. Она гордилась чучелом так, словно сама его убила, набила соломой и поставила рядом с собой у входа. И те-перь не он охраняет вход, а она сторожит его.

Мы вежливым шепотом поблагодарили служительницу, и пошли дальше. Мы осматривали кости и собранные скелеты доисторических животных, найденных еще до войны при рас-копках. С картин на нас глядели наши предки, больше похо-жие на обезьян, но палки в руках и шкуры животных вместо одежды позволяли думать, что они разумные.

Нас привлек, и мы долго не отходили от него, макет древнего поселения с очагом и нехитрой утварью. Будто от-звук мертвого прошлого донесся до нас. Скорее даже нет. Прошлое не казалось мертвым. Эти древние исторические предметы излучали что-то неуловимое, что принимало на-ше сознание, потому что мы не были чужими этому про-шлому, мы были его частицей, его живым продолжением.

Динозавры разгуливали по равнинам, и их головы воз-вышались над мощными кронами деревьев. Птеродактили парили в воздухе, выискивая добычу, и саблезубые тигры уг-рожающе раскрывали страшные пасти, а их свирепый рык слышался далеко окрест. А наши предки в звериных шкурах испытывали ужас перед окружавшим их миром, как могли, противостояли этому миру, и их единственной целью было выжить, чтобы на Земле восторжествовал Разум.

Постепенно мы возвращались в наш, уже более знако-мый нам мир. Мы уже основали город-крепость по указу царя Ивана Грозного и стали южным заслоном на пути татаро-монгол, потом мы помогали Петру I Великому строить флот, воевать с турками и шведами. Мы делали революцию, печата-ли листовки на ротаторе и стреляли из маузера по врагу.

Все это было интересно, но казалось далеким. А вот вой-на с фашистами шла вчера и даже идет еще сегодня, если счи-тать, сколько погибло и продолжает гибнуть от мин и неразо-рвавшихся снарядов, как братья Галкины или Толик Беляев.

Мы ходили от экспоната к экспонату и долго смотрели через стекло на полуобгоревший комсомольский билет, личные вещи командиров, именное оружие.

Фантазия наша была беспредельна, и мы примеряли на себя шинель генерала Гуртьева, пользовались его план-шеткой и компасом. Мы сидели в землянке при тусклом светильнике из гильзы артиллерийского снаряда и читали письма-треугольнички из далекого тыла.

Одна небольшая комната посвящалась партизанскому движению нашего края. Здесь можно было увидеть аусвай-сы, выдаваемые жителям города немецкой властью, белые нарукавные повязки полицаев с черными надписями "Poli-zai", партизанские листовки, написанные от руки, и даже пеньковую веревку с петлей, такую, на которых вешали со-противлявшихся немецкой власти или за отказ работать на нее. Мы все это хорошо знали. Я по рассказам взрослых, а Михеевы, Монголис, Венька Хорьков и еще многие ребята, остававшиеся в оккупации, видели зверства фашистов соб-ственными глазами.

Дальше шли полупустые залы, которые мы проскочи-ли галопом. Нас совершенно не интересовала скудная по-слевоенная продукция первого мирного года. Только у чу-чела довоенной свиньи Машки мы остановились на минут-ку и подивились её огромным размерам...

По дороге домой мы оживленно обсуждали увиденное, не толкались, не кричали и были рассудительны. Наверно, за часы, проведенные в музее, мы стали чуть-чуть взрослее и, может быть, умнее.