Текст книги "Моя Шамбала (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Мать замялась и как-то виновато взглянула на Павла. Я понял, что ей стыдно сказать при брате, что у неё осталось денег в обрез до отцовой получки. Но она встала и пошла в их с отцом комнату к шифоньеру, где под бельем хранила завернутые в ситцевую косынку деньги. Дядя Павел достал из кармана гимнастерки две новенькие сотни и хотел от-дать матери, но отец отвел его руку:

– Ты спрячь свои деньги. Еще успеешь потратить. У нас пока есть, а там посмотрим.

Дядя Павел заупрямился, и мать при молчаливом со-гласии отца деньги взяла.

Мать ушла. Вслед за ней встала из-за стола бабушка, собрала грязную посуду и унесла на кухню. Олька выпорх-нула следом, а я с живым интересом слушал разговор отца с дядей Павлом.

– Сам-то ты как? Ничего ж еще не рассказал,– спросил отец.

– Да я писал, – уклончиво ответил дядя Павел.

– Ну, письма – это одно, а жизнь – другое. Как-никак, пол-Европы прошагал, до самого Берлина дошел. Как там Европа-то?

– Европа как Европа. Что с ней, с Европой сделается? Много чудного, конечно... а народ ихний хороший. Их запу-гали коммунистами и потому нас встречали с опаской, не-доверчиво, а потом разобрались, ничего. Видят, что мы не зверствуем, как фашисты, никого не трогаем, детишек под-кармливаем...

– Русский народ отходчив,– подтвердил отец.

– Отходчив-то, отходчив, да всякой доброте есть пре-дел,– возразил Павел. – Что делал немец с нашими людьми! Насмотрелись, век не забыть. И детишкам и внукам пере-дам. Кто видел, тот не забудет... Стариков, детей расстрели-вали, над женщинами измывались, целые деревни жгли. Мы по Белоруссии шли, так волосы дыбом вставали. А про концлагеря знаешь?

– Слыхал, много писали,– отозвался отец.

– В Польше один такой освобождать пришлось, Май-данек, недалеко от Люблина. Камеры специальные приду-мали, людей газом удушали. Нас встретили не люди, а по-лумертвецы, кожей обтянутые кости... Многие, особенно те, у кого родных замучили, люто немцев ненавидели. Тогда, перед вступлением в Германию приказ Жукова вышел об отношении к мирному населению и о мародерстве. Приказ и сдерживал. А то расстрел, без всякого трибунала...

Дядя Павел замолчал. Отец положил на стол вилку, которую крутил в руках, пока говорил дядя Павел, и задум-чиво сказал, словно отвечал на свою мысль:

– Проводили здесь у нас по городу колонну пленных немцев, тех самых, которые нашу землю топтали, города жгли, а женщины смотрели на них с сочувствием. Какая-то старушка выскочила из толпы, подбежала к колонне и ста-ла раздавать сухари.

– Я бы этой старушке всыпал по первое число,– зло сказал дядя Павел. – Нашла, кого жалеть. Небось при фа-шистах подолом пыль перед ними мела.

– Не скажи. Вон мать говорит, что у нее двое сыновей с войны не вернулись. Просто русский человек по природе добр и отходчив. Доброта у него в душе заложена.

– Добр-то добр. А как быть, когда войне, считай, конец, а в тебя, сволочи, из-за угла палят. Сколько, нашего брата в последние дни полегло!

Дядя Павел надолго замолчал. Отец тоже ушел в себя, и установилась какая-то неприятная, напряженная тишина. Первым очнулся Дядя Павел:

– А ты, Тимофеич, стало быть, в Персии был?

– В Иране. С 1935 года Персия Ираном называется,– поправил отец. – Я был в Тегеране, в группе Советских войск.

– В Тегеране проходила конференция трех держав. Нам политрук рассказывал. Товарища Сталина видел?

– Ну, меня уж к тому времени там не было. Конферен-ция в ноябре сорок третьего проходила. Так что, не дове-лось.

– А что за народ персидский? За нас он или нет?

– Да как тебе сказать? За нас или не за нас. Они про нас мало что знают. Девяносто процентов неграмотных, само-сознание у людей низкое. Хотя в 1905 году там тоже своя революция была. Правда, это ничем не кончилось, револю-цию подавили... В Иране очень малочисленный рабочий класс.

– А так они, наверное, все же за нас,– подумав, сказал отец. – Народ там разный. Коренные жители, персы, со-ставляют лишь половину населения. Много иранских азер-байджанцев, курдов. Есть ещё луры, арабы, теймуры, турк-мены и много других национальностей. Но народ там, ска-жу тебе, доведен до такой нищеты, что дальше некуда. Дети шести-семи лет работают как взрослые по 13 – 14 часов в су-тки. Делают ковры. Стоит выйти на улицу, как на тебя на-брасываются, чуть не на части рвут: "Хуб, хуб, бедухин". Дай, значит, денег, господин. Но нам категорически запре-тили подавать. Жалко их, первое время никак не мог при-выкнуть. А что делать? Всех ведь не оделишь... Многие даже не могут себе жены купить.

– Как купить? – удивился дядя Павел.

– Ну, как у нас в некоторых среднеазиатских республи-ках было? Нужно заплатить калым, то есть, фактически ку-пить жену. Так вот, самые нищие живут с ослицами.

– Ну, ты наговоришь, Тимофеич. Как это с ослицами жить можно? – Дядя Павел невольно покраснел, и глаза его расширились от изумления.

Глаза отца улыбались, и непонятно было, всерьез он говорил это или шутил.

– Чудно! – в который раз повторил дядя Павел, покачав головой. – Чего только на свете не бывает!

– А в магазинах драли с нас втридорога. С англичан одну цену просят, а с нас дерут. Дело в том, что наше ко-мандование строго-настрого запретило торговаться. Вскоре, правда, для нас советские магазины открыли.

Дядя Павел вдруг зашелся в кашле. Кашель давил его, гнул к полу. Дядя Павел тер грудь ладонью, словно разди-рал её, и никак не мог остановить приступ. Он достал из кармана галифе кисет с махоркой и, сложенную в несколь-ко раз до маленьких, папиросного размера, квадратиков, газету; дрожащими руками, рассыпая табак от судорожных конвульсий тела, скрутил цигарку и закурил. Кашель по-степенно отпустил.

– Ты последний раз писал из госпиталя, ранен был. Тяжело? – спросил отец, сочувствуя.

– Да, осколком в грудь в битве за Правобережную Ук-раину. Корсунь-Шевченковская операция, может, слышал? Три осколка вынули, а один в лёгких остался. Своих дого-нял уже, когда вышли к Висле, в Польшу вступили.

– Может курить не надо? – посоветовал отец.

– Закурю, вроде легче становится, проходит.

Отец встал и прошелся по комнате. Пришла мать. По-ставила водку на стол и пошла на кухню. Вскоре они с ба-бушкой принесли чистые тарелки, вилки. Снова сели за стол. Отец налил дяде Павлу, себе и матери.

– Погоди, Тимофеич, я совсем забыл,– остановил дядя Павел отца, когда тот взял стакан с водкой.– Я же всем гос-тинцы привез. Ну-ка, сестренка, где там мой чемодан? Неси сюда.

Мать принесла чемодан. Дядя Павел присел на кор-точки, расстегнул ремни, открыл замки, откинул крышку и стал вытаскивать подарки. Бабушка получила пуховый пла-ток. Она, даже не разглядев его, прижала к груди и не могла вымолвить ни слова, а глаза её сияли, хотя в них стояли слезы.

Матери дядя Павел подарил черное бархатное платье, расшитое бисером, и черные замшевые туфли. Мать рас-цвела маковым цветом. Она приложила платье к себе, оно доставало до пола.

– Ну, куда я в нем? – прерывистым от волнения голо-сом проговорила мать.– Это только артистке в таком ходить.

– Ничего, сестренка, – уверил дядя Павел. – Ты у нас не хуже другой артистки.

Отцу дядя Павел преподнес опасную бритву и зажи-галку.

– Зеленгеновская сталь,– довольно отметил отец, раз-глядывая лезвие.– А это.. гляди-ка, во Европа!

Отец со смешком отдал зажигалку матери. На зажи-галке была наклеена обнаженная женщина. Она стояла в вольной позе, отставив бедро в сторону, подперев его рукой и подмигивая одним глазом.

– Срамники, – стыдливо засмеялась мать и не стала смотреть, сунув зажигалку обратно отцу.

– Ну-ка, мам, зови Ольку, – приказал дядя Павел.

Через минуту, будто ждала, что её позовут, запыхав-шаяся Олька сама влетела в комнату. Её тощее тело пульси-ровало от частого дыхания.

Мне досталась курточка с короткими штанами на по-мочах, которые я так никогда потом и не надел, Ольке боль-шой кусок парашютного шелка яркого оранжевого цвета на платье.

От второй бутылки мужчины запьянели, разговор принял бессвязный характер, дядя Павел стал перечислять пофамильно своих боевых товарищей, скрипел зубами и все пытался показать свои раны: то задирал гимнастерку, то за-сучивал рукава. Тоже захмелевший, но более сдержанный, отец мягко останавливал дядю Павла. Неожиданно дядя Павел запел. Пел он плохо, задыхался, часто глотая воздух на середине слова, и из легких вместе со словами вылетал какой-то клекот:

А по диким, а степям, а Забай-а-калья,

А где золото, а роют, а в гор-ах...

– Бродяга, судьбу проклиная, – подхватила было мать, но не смогла подладиться под брата и замолчала. Отец сосредо-точенно молчал, тяжело поднимая слипающиеся веки...

Спал дядя Павел на диване. Ночью он что-то яростно выкрикивал, нецензурно ругался; раза два вскакивал и си-дел, тяжело дыша, глядел перед собой дурными глазами, пил воду, закуривал и, успокоившись, укладывался снова.

Утром завтракали целой картошкой и свежими огур-цами. Дядя Павел от картошки отказался, но выпил стакана три чая, тошнотворно сладкого от нескольких кристалли-ков сахарина, и отправился в военкомат.

Вернулся дядя Павел поздно. Был он выпимши и при-нес бутылку с собой. Нам с Олькой протянул кулек караме-ли, бутылку поставил на кухонный стол.

– Не надо б водку-то, Паш, – заметила моя мать. – День-ги-то пригодились бы.

– Ничего, сестренка, деньги дело наживное, – с хмельной бесшабашностью возразил дядя Павел. – Да я уже направле-ние на работу получил. Так что, скоро работать начну.

– Куда определили-то, сынок? – спросила бабушка за ужином.

– Предложили в воинскую часть. Завтра схожу, по-смотрю, что да как?

– Не надоела армия-то? – отец мыл руки и теперь шел к столу.

– А куда мне ещё идти? – нахмурился дядя Павел. – Я семнадцати лет на фронт пошёл. После семилетки в колхозе работал. Навоз возил, да коров пас. Чему я научился? Что умею?.. Меня стрелять научили. Это я могу, это у меня полу-чается... Военком тоже спросил: "Ну, сержант, как жить дальше собираешься, куда определяться будем? Со здоровьем как?" А как со здоровьем? В легких осколок, рука немеет, вре-менами как не своя, пулей кость задета. От контузии голова до сих пор как ватой набита, в ушах звон. В общем, весь сшитый и залатанный. "Да в документах, говорю, товарищ майор, все записано". "Вижу, солдат, что инвалид, потому и думаю, куда тебя пристроить. На завод тебя, говорит, пока не пошлёшь, на стройку тоже. Вот есть у меня, может, подойдет. Воинской части требуется зав складским хозяйством, должность стар-шинская. Ну, ты человек грамотный, семилетка. Думаю, по-дойдешь". Чего тут рассуждать? Взял я направление, откозы-рял и ушел. Завтра видно будет.

– Так-то оно так,– согласился отец. – Только вот мате-риальная ответственность. Не боишься?

– Волков бояться – в лес не ходить, – беззаботно ответил дядя Павел. – Я в части каптенармусом почти год служил... Ладно, это потом, а сейчас, Тимофеич, лучше давай вы-пьем.

Через два дня дядя Павел уже работал. Ему выдали новое обмундирование. Все офицерское, с иголочки, из добротной диагонали. Только на погонах вместо звездочек была выложена старшинская буква "Т".

– Ну, как? – спросил отец, когда дядя Павел отработал первый день.

– Нормально, – пожал плечами дядя Павел. – Прини-май, выдавай, да веди отчетность.

– Смотри, аккуратнее с документами, – предостерег отец.

В тот вечер я по просьбе отца стал лечить дядю Павла. Тогда я даже не мог представить, какое это будет иметь по-следствие и для нас с отцом, и для дяди Павла.

Дядя Павел дышал тяжело, в груди что-то клокотало, и он долго и мучительно кашлял, но еще больше его беспо-коила рука: дядя Павел кроме ранения в грудь перенес ра-нение в руку. Пораженная рука плохо слушалась и немела. Ко всему прочему давала знать контузия. В госпитале дядю Павла кое-как подлечили, но все же был он плох.

Во время первого нашего сеанса дядя Павел не очень охотно, только чтобы не обидеть отца, снял с себя нижнюю рубашку, скептической улыбкой давая понять, что все это баловство, и толку от этого он особенно не ждет.

Левая, больная рука дяди Павла, была холоднее, чем все тело. Мне сразу бросилась в глаза разница между свече-нием вокруг правой и левой руки. Вокруг больной руки, как и вокруг головы, мерцал синий холодный свет, но с ясно выраженными темно-красными очагами поражения, а во-круг правой свет играл голубоватым цветом с теплым зеле-ным равномерным оттенком. Я положил больную руку дя-ди Павла поудобнее, провел ладонью вдоль руки и стал во-дить руками сверху вниз, не касаясь ее. Потом подержал руки над небольшим, еще не огрубевшим шрамом. Мед-ленно, но заметно цвета стали меняться – синие позелене-ли, зеленые порозовели, а в некоторых местах начали крас-неть. Зато красный очаг стад бледнеть. Это означало, что температура тела на поверхности возросла, а болевой очаг рассасывается.

– Что-нибудь чувствуешь, дядя Паша? – спросил я, зная заранее ответ.

– Горячо, жжет и покалывает! – удивленно сказал дядя Павел.

– Это хорошо, дядя Паш! – усмехнулся я и перевел руки на голову.

Минут через десять я погрузил своего дядьку в сон и стал внушать, что у него заживают раны, а голова проясня-ется, исчезает шум и утром он встанет бодрым, с хорошим настроением.

Дядька ни свет, ни заря поднял меня с постели и стал на весь дом орать, что у него перестала ныть рука и в ней появилась сила, стало легче дышать, а в голове нет никако-го шума. Дядя Павел беспрерывно сжимал и разжимал кисть больной руки, демонстрируя ее силу. Кисть и правда стала работать лучше, но я видел, что со всей силы до конца сжать ее еще не может. Он как заведенный повторял: "Племяш, племяш мой дорогой!" и смотрел на всех счаст-ливыми глазами.

Неделю, каждый день я проводил с дядей Пашей свои сеансы, не забывая про гипноз, В конце концов, рука у дяди Павла стала работать почти как правая, его перестал бить кашель, и хотя одышка еще оставалась, дышать ему стало легче. Голова тоже пришла в норму. Но, главное, во сне он теперь не кричал и не ругался, по ночам не вскакивал и спал относительно спокойным сном. А через неделю наши лечебные сеансы прекратились.

Дядя Павел привел девицу с быстрыми зелеными гла-зами и неумело накрашенными яркой помадой губами в форме откровенного сердечка. Маленькая и смешливая, она казалась совершенной девчонкой, но изо всех сил ста-ралась выглядеть выше и взрослей, поэтому носила туфли на высоких каблуках и замысловатую прическу из собран-ных за ушами волос, веером спадавших завитыми концами на плечи. На затылке чудом держалась шляпка "минингит-ка". Модное креп-жоржетовое платье с алыми розами по небесно-голубому полю, с высоко поднятыми плечиками, шито было явно не по ней, и хотя она подогнала его под свой рост, висело на ней, как на вешалке.

После, мать, кипя от негодования и еле сдерживая слезы, говорила отцу: "Платье-то из Пашкиного чемодана. Вот дурак-то. Первая встречная облапошила. И уже спали вместе. Заметил, как его мужская гордость распирает?"

– Познакомьтесь, Варя, – дядя Павел явно любовался своим сокровищем.

Сокровище хихикнуло в кулак. Матери с бабушкой де-вушка сразу не понравилась. Мать с кислой миной пожала протянутую Варину руку, а бабушка, поджав губы, ушла на кухню. Вслед за ней вышла и мать. Отец радушно предло-жил Варваре сесть и, выглянув на кухню, попросил чаю. За чаем дядя Павел объявил, что они с Варей решили распи-саться. Варвара опять хихикнула, а бабушка тихонько заго-лосила. Мать закусила губы и молчала. Отец, по обыкнове-нию, забарабанил пальцами по столу, потом сказал:

– А вы не спешите? Так вот вдруг ... Я вот, Паша, к вам целый год ходил, пока с Шурой поженились.

– Да тогда другое время было, – возразил дядя Павел недовольно.– Да и чего тут знать еще нужно. Варя, вот она, вся налицо.

– Вы где познакомились-то? – спросил отец.

– Да на работе же, – засмеялась Варвара. – Мы работаем вместе.

– Варя связистка, – пояснил Павел. – И на фронте свя-зисткой была. Награды имеет.

– Так вы воевали? – удивился отец. – Сколько же вам лет?

– У женщин про возраст не спрашивают, – кокетничая, сказала Варвара и опять хихикнула.

– Да-да, конечно! – смутился отец и молчал до самого конца чаепития.

Когда дядя Павел с Варварой ушли, мать дала волю раздражению:

– Это ж надо! Ну, нашел. Это ж, каким дураком нужно быть! Кругом столько девок, только помани, любая пойдет. А он нашел. Да была б хоть баба приличная! А то ... глядеть не на что. Ни кожи, ни рожи, глупа, да еще фронтовая подруга. Бабушка молча плакала и только согласно кивала головой.

– Хоть бы ты поговорил с ним, – потребовала от отца мать. – Может, тебя послушает. Ведь вокруг пальца обвела, окрутила парня. Я понимаю, чем она его взяла. Он же бабы по-настоящему еще не видел. Ночь провел, так скорей же-ниться. Платье вон подарил.

– Так он меня и послушает. Поговорить-то я поговорю, только насильно ведь не запретишь, – неохотно согласился отец и, видно было, что ему неприятен этот разговор.

Вечером, когда все собрались за столом, отец спросил дядю Павла напрямик.

– Паша, ты что это насчет женитьбы, серьезно?

– А что? – вскинулся Павел. – Не нравится?

– Я не могу ничего сказать о ней плохого, – уклончиво начал отец, но мать его перебила и с возмущением стала выговаривать брату:

– Да ты разуй глаза! С кем ты связался? Другие таких бросают, а он подобрал. Неужели лучше не нашел? – Глаза ее сузились и из синих стали черными.

– И чем же она плоха? – стал закипать дядя Павел. – Девушка как девушка, не хуже других.

– Девушка! – в голосе Нины была и ирония, и презре-ние, и насмешка.

– Знаем мы этих девушек, которые с фронта... Девушки здесь, в тылу работали и мужчин своих ждали.

– Прекрати! – кровь бросилась в лицо дяди Павлу, и, багровый, он вскочил с места. – Ты говори, да не заговари-вайся. Всякие и здесь были. И там были настоящие. Тебя бы туда, в ад этот...

– Не я одна, все знают, как к ним на фронте относи-лись, – чуть тише, но упрямо проговорила мать.

– По-товарищески относились и берегли.

– Ну, эта не из тех, – отрезала мать.

– А тебе почем знать, из каких она?

– А по ней видно!

– Хватит чушь молоть! – не выдержал отец, – Не нам судить.

Отец нервно забарабанил пальцами по столу, задерга-лась вдруг щека, но лицо казалось спокойным. Мать сразу замолчала и испуганно следила за отцом.

– Пашенька, сынок, – подала голос бабушка. – Ты прежде узнал бы ее получше. Дело-то серьезное. Недаром говорится: "Семь раз отмерь, один отрежь". Погоди маленько.

– Ладно! – стиснул зубы Павел. – Не вам, мне жить.

Он встал и пошел к двери. Отец хотел остановить его, но Павел предупредил:

– Не надо, Тимофеич, – и соврав: "Я сегодня в ночь де-журю", вышел.

На следующий день Павел пришел за вещами. Ему было неловко уходить сразу, и он посидел немного. Мать хотела замять вчерашнюю ссору, но не знала с какими сло-вами подступиться к брату. Дядя Павел первый сказал, об-ращаясь к отцу:

– Мы как немного обживемся, позовем к себе.

– Паша, прости меня, – заплакала мать.– Я же хотела, как лучше. Если б я тебя не любила...

– Ладно, сестренка, все перемелется, – охотно простил Павел.

– Ты Варю-то приводи к нам, не стесняйся. Надо же нам теперь поближе как-то познакомиться, – сказал отец. – Раз уж такой оборот ... будет родственница нам.

– На этом спасибо, Тимофеич! – растрогался дядя Па-вел. Он попрощался с отцом за руку, поцеловался с мате-рью, обнял бабушку, которая стояла мумией у дверного ко-сяка, за все время не проронив ни слова.

Глава 10

Неожиданный телефонный звонок. У генерала. Больная дочь. Состояние измененного сознания. Генеральский дом. Странная болезнь.

А вскоре случилась эта история, не без участия дяди Павла, история, которая дала нам высокого покровителя в лице начальника очень серьезной организации. С тех пор в нашем доме поселилась тайна. Отец сразу запретил даже упоминать обо всем этом в постороннем разговоре. Вслух не назывались ни имена, ни должности ...

Однажды отец пришел с работы раньше обычного. Он был чем-то расстроен, сразу прошел в зал и позвал нас с матерью.

– Ты что, заболел? – встревожилась мать.

– Да нет, здоров, – отмахнулся отец. Они с матерью си-дели на нашем стареньком диване с откидными валиками, я – у стола на стуле.

– Кажется, мы попали в большую неприятность.

Мать побледнела и схватилась за сердце.

– Да погоди ты, ничего еще не случилось.

Отец чуть помолчал, как бы собираясь с мыслями, по-глядел на меня, как мне показалось, с жалостью, вздохнул и стал рассказывать.

Утром отцу позвонили в отдел. Он снял трубку и пред-ставился:

– Анохин.

– Здравствуйте Юрий Тимофеевич. Вам звонят из управления госбезопасности, – раздался мягкий голос на другом конце.

– Я вас слушаю, – голос отца сразу "сел".

– Не могли бы вы к нам подъехать, скажем, часикам к 13. Машину мы за вами пришлем.

– Да я могу сам, – растерялся отец. – Здесь недалеко.

– Ну, зачем же? Без четверти час вас будет ждать "Эм-ка" у подъезда. С вашим начальством вопрос согласован.

– Простите, а по какому вопросу? – у отца пересохло горло.

– На месте все узнаете. Да вы не волнуйтесь, Юрий Тимо-феевич, скорее всего какая-нибудь консультация. До свидания.

– Да я и не волнуюсь, – сказал озадаченный отец по инерции, потому что на том конце уже положили трубку.

Не успел отец поговорить, как раздался еще один зво-нок. Звонил предгорисполкома.

– Ты чего там натворил, Юрий Тимофеевич?– раздался веселый голос начальника.

– Да ничего не натворил, Тихон Матвеевич.

– А чего вызывают?

– Представления не имею.

– Ладно, если вернешься, расскажешь, – хохотнул Ти-хон Матвеевич.

– Ну и шутки у тебя, Тихон Матвеевич, – сказал недо-вольно отец.

Пропуск отцу был заказан. У проходной его встретил офицер. Они поднялись на второй этаж, вошли в одну из дверей, и отец оказался в приемной.

– Товарищ Анохин доставлен, – сдал отца офицер на руки секретарше.

Секретарша, строгая опрятная женщина лет сорока пяти сняла трубку одного из телефонов и сказала:

– Товарищ Анохин здесь, Фаддей Семенович. Потом кивнула отцу на дверь.

– Товарищ генерал ждет вас. Пройдите.

Отец вошел в огромный кабинет и остановился в две-рях. За двухтумбовым письменным столом сидел сухоща-вый человек в штатском. Он встал, когда отец вошел, но ос-тался стоять за столом, поздоровался и жестом пригласил отца пройти.

– Здравствуйте, Юрий Тимофеевич, проходите, садитесь.

Отец, стараясь не показывать своего волнения, не то-ропясь прошел по ковровой дорожке, пожал протянутую руку и мельком оглядел кабинет. К письменному столу примыкали буквой "Т" столы, составляя несуразно длин-ную ножку. По стенкам кабинета стояли в ряд стулья. Спра-ва от письменного стола у стены располагались два мягких кресла и маленький низкий столик, слева несколько шка-фов с книгами. Отец отметил, что это были полные собра-ния сочинений Ленина и Сталина, еще какие-то книги. Письменный стол был заделан зеленым сукном. На стене висел большой портрет Дзержинского в профиль, а на вы-сокой тумбочке, застеленной красным, стоял бюст Сталина.

Строгая секретарша принесла на подносе два стакана чаю в ажурных подстаканниках и печенье.

– Спасибо, Таня, – поблагодарил хозяин кабинета. – По-ставьте на тот столик. – Вы свободны. Ко мне пока никого не впускать.

– Юрий Тимофеевич, давайте присядем в кресла, так будет удобнее.

Генерал снова встал. Был он выше отца, но в плечах не широк и такой же худой.

– Может быть, коньяку? – он вопросительно посмотрел на отца.

– Спасибо, нет, – благоразумно отказался отец.

– Тогда давайте пить чай и к делу.

Генерал помешал чай, стараясь не звенеть ложкой.

– Вы до вашего ранения находились в Тегеране?

– Да, по заданию ЦК, – счел нужным пояснить отец.

– Кстати, как сейчас ваше здоровье?

– Откровенно говоря, не очень. Голова дает знать себя.

– Значит сапожник без сапог, – улыбнулся генерал.

– Почему без сапог? – не понял отец.

– Ну, я слышал, ваш сын творит чудеса. Вот вашего родственника, говорят, вылечил.

– Чудес, товарищ генерал, не бывает. В природе все подчинено определенным законам. Я материалист.

Отец про себя ругнул дядю Павла за болтливый язык. Небось нагородил бог весть что, – с досадой подумал отец.

– Да, к сожалению, чудес не бывает, – согласился гене-рал. – Но всё же сын ваш как-то лечит?

– Понимаете, товарищ генерал...

– Фаддей Семенович.

– Понимаете, Фаддей Семенович, к нашему огорчению или к счастью, сейчас я уже и не знаю, природа одарила моего сына определенными способностями. Его особая энергия благоприятно воздействует на пораженные очаги, быстро заживляет раны, снимает болевые ощущения. Вот вы говорите, сапожник без сапог, а ведь если бы не сын, во-прос, сидел ли бы я сейчас перед вами. Но, повторяю, ника-кого чуда здесь нет. Я пытаюсь понять природу этого явле-ния и нахожу массу примеров в научной литературе исце-ления методом наложения рук, хотя четкого объяснения этому нет, есть только попытки объяснить.

– Лично меня вполне устраивает ваша позиция. Честно говоря, прежде чем решиться на этот разговор, я покопался в вашем досье, простите за такую откровенность. Здесь мы неисправимы, работа такая, – улыбнулся Фаддей Семено-вич, заглядывая в глаза отца. Улыбка у него была жесткая, взгляд тяжелый. Глаза его ощупывали собеседника, изуча-ли, сверлили, пытаясь пролезть в самую душу, и держали в напряжении.

– Мне скрывать, Фаддей Семенович, нечего. Моя анке-та чиста.

– Знаю, Юрий Тимофеевич. Но часто чистая анкета еще ни о чем не говорит. Чтобы понять человека, лучше с ним по-говорить, правда, еще лучше с ним пуд соли съесть, – генерал снова улыбнулся, но на этот раз улыбка вышла более привет-ливой, может быть потому, что чуть потеплели глаза.

– Я удовлетворен нашей беседой. Теперь суть, – Фаддей Семенович чуть помедлил, словно еще раз взвешивая, стоит ли собеседник его откровения, и продолжал:

– У меня есть дочь. Она больна. Мы испробовали ка-жется все, что только можно. Ничего не помогает. Она про-ходила курс лечения в лучших санаториях, ее смотрели хо-рошие врачи. Какие-то улучшения наблюдались, но потом становилось еще хуже. А сейчас у нас просто опустились ру-ки. Жена тайком от меня возила её к каким-то знахарям. По этому поводу у нас с ней был тяжелый разговор. И вот она узнает от моего шофера о каком-то чудесном исцелении одного из наших сотрудников...

– Да не было никакого чудесного исцеления, – запро-тестовал отец, – просто сын ускорил заживление каких-то остаточных явлений после ранений, как-то мобилизовав ес-тественные иммунные силы организма.

– Я в этом не сомневаюсь. Но я устал спорить с женой. Это, как вы понимаете, занятие бессмысленное. Я знаю, что все это бесполезная затея. Но пусть моя супруга сама убе-дится в этом, иначе всю оставшуюся жизнь мне придется жить на вулкане.

Генерал сделал паузу, чтобы в очередной раз просвер-лить отца взглядом и попросил, как приказал:

– Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе. Вам удобно будет, если я пришлю за вами машину в воскресенье? Луч-ше утром. Скажем, часикам к десяти.

– Как я понимаю, у вашей дочери душевная болезнь? – осторожно спросил отец, не ответив на просьбу генерала, хо-тя, что там отвечать, если все уже было и без него решено!

– Моя дочь умственно нормальный человек. В школе она хорошо учится. Перешла в девятый класс, но теперь врачи советуют пока оставить школу. Она все больше ста-новится раздражительной, злобной, стала сторониться лю-дей, и её мучают головные боли, все чаще одолевают при-ступы меланхолии. Врачи предполагают, что это возможно результат родовой травмы.

Отец покачал головой:

– Но вы же понимаете, что это несерьёзно. Чем же мой сын здесь может помочь?

– Это мы с вами понимаем, а вот жена ничего слушать не хочет. Говорят же, что надежда умирает последней.

Генерал посмотрел на часы и встал, давая понять, что разговор окончен. Попрощавшись с отцом за руку, он не проводил его, а пошел за свой письменный стол. Когда отец был уже у дверей, генерал окликнул его:

– Юрий Тимофеевич, надеюсь, вы понимаете, что наш разговор сугубо конфиденциальный, и знать о нем не обя-зательно ни вашему начальству, ни кому бы то ни было? И дома поговорите об этом с женой и сыном.

– Несомненно, – заверил отец.

На работу в этот день отец не пошел. Он позвонил на-чальнику и сказал, что неважно себя чувствует.

– Да уж понимаю, – согласился Тихон Матвеевич. – Кто ж будет хорошо себя чувствовать после такого приглаше-ния. Так чего вызывали-то?

– Да ерунда. Действительно просили проконсультиро-вать по политическим аспектам жизни Ирана тех лет.

– А-а, ну давай, Тимофеич, отдыхай, – разочаровался Тихон Матвеевич.

– Придется ехать, сынок! – заключил отец, и было вид-но, что он очень расстроен.

– Ладно, пап, съездим. Ты только не переживай, – по-пытался я его успокоить.

К вечеру у отца случился приступ. Приступ был не сильный, я быстро справился с ним и погрузил отца в глу-бокий сон, после которого он обычно просыпался в более-менее нормальном состоянии.

Я тоже лег спать, долго лежал с открытыми глазами, думал об отце и переживал за него, и о больной девушке, к которой нам придется ехать, и сам не заметил, как вошел в то особое состояние, которое случалось со мной часто без моего участия. Иногда меня погружали в него какие-нибудь ритмичные звуки, которые вызывали музыку, и эта музыка звучала только в моем сознании. Музыка была всегда не-обычна, она была во мне, и она была вокруг меня. В какой-то момент я начинал физически ощущать её. Она обвола-кивала мое сознание, парализуя мою волю, и давала ощу-щение покоя и счастья. И я осознавал, что именно эта му-зыка уносила меня в неведомые миры, где все причудливо и странно. Музыка начинала вибрацией пронизывать мое тело и вызывала ответные вибрации. И я сам становился музыкой.

Сначала вибрация исходит из рук и ног. От них к центру тела, словно струится, энергия. Когда она достигает головы, в сознании появляются образы. Я вижу себя со стороны. Нет страха и боли. Иногда вокруг меня пляшет белое пламя. Это холодное, приятное пламя. Оно проникает в меня тогда, ко-гда во мне сидит боль, и сжигает все нездоровое, дурное, что накопилось в теле и душе. Я чувствую, что во мне идет цели-тельный процесс небывалой силы. Кажется, потоки энергии и огня наполняют и захлестывают мое тело. И тогда мне хо-чется плакать. По лицу текут слезы. Они не вызывают чувст-во горечи или стыда, я ощущаю радость...

На этот раз я испытал совершенно невероятные ощу-щения, которые раньше никогда не испытывал.

Огненные потоки вдруг сместились в область таза. Они вихрем раскручивались, и, казалось, во мне тоже рождается вихрь. В его центре начались сильные вибрации и судороги. Я почувствовал чудовищное напряжение и боль в нижней части живота. Хотелось закричать о помощи, но челюсти тоже были сведены судорогой. Я не мог даже вздохнуть. Неожиданно мышцы расслабились, я ощутил блаженную легкость, почти невесомость. Потом начались непроиз-вольные движения. Тело то прогибалось назад, то скрючи-валось. При этом я выпячивал и втягивал живот. В нем опять появились напряжение и боль.