Текст книги "Моя Шамбала (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Анишкин Валерий Георгиевич
Моя Шамбала

Посвящаю моей любимой внучке

Екатерине Шманевой

Валерий Анишкин

МОЯ ШАМБАЛА

Человек в мире изменённого сознания

Орел 2012

УДК 82-94

ББК 84 (2Рос=Рус)6

А 67

А 67 Анишкин В. Моя Шамбала. – Орел: ООО Полиграфическая фирма «Картуш». 2012 г. – 360 с.

В этой книге автор рассказывает о жизни небольшого про-винциального городка в первый мирный год после войны 1941– 45 гг. В центре событий подросток, наделенный необычными паранормальными способностями, даром, который может при-нести его семье неприятности, но позволяет помочь в расследо-вании преступления.

Читатель также познакомится с таким незаурядным яв-лением прошлого века как Вольф Мессинг, мастер психологи-ческого опыта и ясновидец.

В книге много диалогов и действия, что обеспечивает лег-кое и занимательное чтение.

Книга предназначена для самого широкого круга читате-лей, в том числе для детей старшего школьного возраста.

УДК 82-94

ББК 84 (2Рос=Рус)6

╘ Анишкин В., 2012

╘ ООО ПФ "Картуш", 2012

Из переписки с рецензентом

Валерий, здравствуйте!

Я очень рад, что так угадал с отзывом и, надеюсь, помог Вам – тем более, что читать "Мою Шамбалу" было удовольствием – поверьте, это можно сказать об очень немногих рукописях.

Сразу должен пояснить: к сожалению, я не могу обещать ничего, кроме хорошей рецензии на книгу и ее передачи в профильную редакцию. В "ЭКСМО" я "внутренний рецензент", то есть, скорее, советчик. Окончательное же решение остается не за мной и даже не за редактором – здесь вступают прежде всего мар-кетинговые (как ни жаль) соображения. То есть соот-ветствие книги формату, ее попадание в уже сущест-вующую серию и т.д.

Тем не менее, зав отделом детской и подростковой литературы совершенно права: "Моя Шамбала" должна заинтересовать редакцию современной лите-ратуры. Детские и подростковые книги в "ЭКСМО" устроены, как правило, гораздо проще и, кроме того, ориентированы на современность (или совсем отда-ленное прошлое). Мне такой отбор кажется механи-стическим, за несоответствие пресловутому формату порой отсеиваются замечательные тексты (и издаются гораздо более бедные) – но как есть.

А вот современная "большая" проза, по счастью, понимается шире, там издательство допускает жанро-вые эксперименты.

Поэтому, если говорить о сюжете "Моей Шамба-лы", я могу только повторить свою рецензию: эзоте-рика совсем не портит книгу. Наоборот: таким обра-зом раскрывается актуальная для литературы послед-них десятилетий тема "очарованного детства" (в духе Гумилева – "...Колдовской ребенок, словом останав-ливавший дождь").

"Моя Шамбала", безусловно, должна заинтересо-вать "современную" редакцию.

С уважением,

Алексей Обухов

Шеф-редактор в холдинге "Москва Медиа",

литературный рецензент издательства "Эксмо"

О повести «Моя Шамбала»

В предисловии к книге «Моя Шамбала» литератур-ный критик Алексей Обухов отмечает, что эзотерика не только не портит книгу, но помогает раскрыть "акту-альную для литературы последних десятилетий тему «очарованного детства» (в духе Гумилева – «Колдов-ской ребенок, словом останавливающий дождь».

На мой взгляд, внесенная в канву книги эзотерика выполняет более важную роль – своего рода громоотво-да от военных и послевоенных потрясений России. Дет-ские мечты, стремления, размышления и даже фанта-стические решения мальчиком драматических челове-ческих проблем читатель воспринимает как силу беско-рыстия, правды и чести, которых явно не хватает обще-ству.

Пацаны разрушенного, искареженного войной го-рода (почти все – полуголодные, многие – пополнив-шие миллионную безотцовщину!) гораздо быстрее взрослых вживаются в установившуюся новую жизнь. В романе эта жизнь не песнями звенит, не демонстра-циями ударных достижений. Все реально до боли, и до боли правдиво.

Язык героев "Моей Шамбалы" принадлежит не только героям романа, но и языку поколения. В нем и ощущение военного лихолетья, и полуэзоповские рас-суждения людей эпохи Сталина.

Особое место в книге отведено видениям юного про-видца. На первый взгляд эти видения ниспадают отку-да-то сверху, из неизученных человеком информацион-ных потоков. На самом деле этими предвидениями ав-тор показывает, что даже в юном возрасте люди могли предполагать и другие возможные варианты развития жизни. Но эта тема было как бы под запретом, и об этом старались вслух не говорить.

В легендарную страну Шамбалу, сторану Истины, нельзя попасть по желанию – туда нужно быть при-званным. В эту сказку-мечту, считает автор книги, чаще всего дорога открывается в детстве. И в большинстве случаев ее открывает "правда жизни", т.е. нечто за-стойно-равнодушное.

Кто преподает Володе уроки Шамбалы? Не школа, не "воспитательный процесс". У него учителя – Лев Толстой и древние философы. Но не только они, рядом отец с полновесной школой жизни, рядом другие люди, прошедшие огонь войны.

Среди строк романа нет надрывных слов, похожих на митинговую речь. Зато писатель не только создает образы, но и как бы рисует их на глазах читателя: "Дядя Павел пришел с фронта год назад, и я впервые увидел его мужчиной, потому что на войну он ушел в семна-дцать лет...". И далее: "Дядя Павел стоял, опустив руки и растянув губы в улыбке. Он не знал, как теперь обра-щаться к отцу... Я помнил, что до войны он называл от-ца дядей Юрой".

Дело не только в прошедших годах. В.Анишкин раз-ворачивает в романе картину иного взросления: война открыла многое не только в нациях и поколениях; в ка-ждую семью, на каждую улицу она пришла неподкуп-ным судьей.

"Человек в мире измененного сознания" – такой подзаголовок дал В. Анишкин к названию романа. Он очень точно характеризует мысль, суждение, которое проходит лейтмотивом через всю книгу: воля и совесть в человеке не преображаются какими-то усилиями со стороны – их воспитывает в себе человек сам и прове-ряет жизнью.

И еще одно важное замечание: книга В.Анишкина – художественное произведение, несущее в себе живую историю жизни. В романе нет "пожелтевших старых фотографий", но как реалистично открываются в нем страницы прошлого, люди и общество прошлых лет! Я бы сказал, что в романе присутствует достаточно убеди-тельно то, что можно назвать "психологическим пейза-жем" – картина мыслей, переживаний, чувств.

Можно только удивляться и поражаться – как автор смог соединить в житии выросшего в войну поколения простоту истины и неожиданности человеческого разу-ма. Все герои у В. Анишкина – живые, язык звучит по тем нотам, которые разыгрывала тогда судьба с мил-лионами героев войны и их детей.

Трудно рецензировать хорошие вещи – не находишь нужных слов. Но как хочется, чтобы таких книг у нас в России было больше.

Хорошая получилась книга.

В. Самарин,

член Союза российских писателей

СОДЕРЖАНИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 10

Часть I. "КОЛДУН" 11

Глава 1. Сквер героев. Площадь. Блатной Леха. Наказание за глупость. Улица. 11

Глава 2. Застолье. Женщины вспоминают войну. Мужчины вспоминают героические будни войны. 19

Глава 3. Оля. Бабушка Маня. Отец и «Вера». 25

Глава 4. «Цара». Я показываю «фокусы». Огород за два миллиона. Славка Песенка. Ти – Ти. Душевный разговор. 28

Глава 5. Горбун Боря. Немец Густав и подпольщики. Помещик Никольский. Борино убежище. 37

Глава 6. Шаман. Похождение души. Камлание. Отец и бабушка о бессмертии души. 42

Глава 7. Отец и Леха. Пустырь. Метатель молота Алексеев. Ванька Коза. Рассказ о Ваське Графе. Леху увозит «черный ворон». 47

Глава 8. Прокурорские дочки. В лес за порохом. Землянка. Гильза с предсмертной запиской. Костер. Наказание. Сон. 55

Глава 9. Дядя Павел. Встреча. Последствие ранения. Я лечу дядю Павла. Невеста дяди Павла. 64

Глава 10. Неожиданный телефонный звонок . У генерала. Больная дочь. Состояние измененного сознания. Генеральский дом. Странная болезнь. 81

Глава 11. Скандал в доме дяди Павла и воспоминания о возвращении домой. Переезд бабушки к дяде Павлу 92

Глава 12. Мила. Последнее средство. Погружение в особое состояние. Исцеление. Рассказ Милы. Загадочные следы на шее. Благодарность. 98

Глава 13. Нинка Козлиха. Цирк. Работа за контрамарки. Карманник. Цирковое представление. 109

Глава 14. Олька теряет карточки. Симка-дурочка. Городские сумасшедшие. Керосиновая лавка. На речке. Я «колдую» 119

Глава 15. Голубятница Раечка. Катины заботы. Мария Семеновна. Драка с плачевным результатом. Монгол. Немой Бэк. Музей. 133

Глава 16. Обыск у дяди Павла. Тень генерала. Дядя Павел на свободе. 144

Глава 17. Квартирант Мухомеджана. Открытая эстрада. Во дворе у татар. «Теория соответствия» Амира. Ода огородам. Морские офицеры Витька Голощапов и Ванька Горлин. Нинка учит нас танцевать. 147

Глава 18. Монгол приводит девушку. Предательство. 158

Глава 19. Опять скандал. Разбойное нападение на дядю Павла. Больница. Счастливая встреча. Новая жизнь дяди Павла. 160

Глава 20. Мучительные приступы. Я лечу отца. Вечером у колонки. Аська Фишман. Катин муж Федор. Разговор матери с тетей Ниной. Прокурорская Лена уезжает. 165

Глава 21. Бабушка Паша. Капитал в матрасе. Мое видение. Память о сыне. 172

Глава 22. Лето идет на убыль. На берегу. Выбор профессии. «Мотяция». Беспокойная плоть Вальки Андриянова. Ожидание большого футбола. Ванька Коза. Конная милиция. Футбольный матч. 178

Глава 23. У кассы. Без билета. Кинотеатр «Родина». Кино. 190

Глава 24. На пустыре. Прощальный сбор. У кого шире клеши? Призвание. Вокал Монгола. Простой гипноз. Грусть расставания. 193

Часть II. ВОЛЬФ МЕССИНГ 205

Глава 1. Сон или видение? Школа. Урок английского. Директор Костя. Серый со шпаной. Отпор шпане. 205

Глава 2. Симулянты. Покровская церковь. Разрушение. Наваждение. «Попухли». Учитель математики Филин. 212

Глава 3. Фотографическая память. Переписка отца с академией наук. Пророческие сны. Конец переписки. 217

Глава 4. Физгармония. Монгол показывает свое «искусство» 222

Глава 5. Обрусевший немец Штерн. Анна. Любовь Жорки Шалыгина. Злополучные качели. Разлад. 224

Глава 6. В кабинете у директора. Военрук Долдон. Майор из военкомата. Ребята получают благодарность. Мать героя Варвара Степановна. Снова бабушка Паша. 228

Глава 7. Разговор матери с тетей Ниной. Моя бабушка Василина. Сын Николай и невестка Зинаида. Простое решение. 236

Глава 8. Память Василины. Папоротник. Дети. Зинкина ярость. У дочки Нюры. Антонина. Не нужна. 243

Глава 9. Чужие немцы и свои полицаи. Тимоха. Тень смерти. Казнь. 253

Глава 10. Эхо войны. Школьная линейка. Костя ругает ребят за то, за что хвалил Сорокин. Припадок эпилепсии. 260

Глава 11. Предчувствие беды. Смерть дяди Павла. Следствие. Я «вижу». За околицей. Убийца. Тоня. 265

Глава 12. Цыган. Убийство в состоянии аффекта. Снова в колхозе. Участковый Николай Кузьмич. В избе у Насти Кузиной. Ушел. Логический конец. 272

Глава 1З. Махатмы. Откровения. Загадочная страна Шамбала. Индийская религиозная философия. 278

Глава 14. Аникеев мстит за двойки. Пахом вступается за Филина. Подлость. Принципиальная драка. 281

Глава 15. Ожидание наказания. Да здравствует разум! Мы навещаем Филина. Прощение. 285

Глава 16. «Артисты из Москвы». Фокусник. Представление в школе. Я теряю контроль. 290

Глава 17. Дома после школы. У Каплунского. Набивалочки. Спор. Рассказ про Кума и Ореха. Кто они? Шпана? 295

Глава 18. Вор Курица. У дома Ваньки Бугая. Печать смерти. Кум выигрывает спор, а Пахом набивалку. 300

Глава 19. Подарки товарищу Сталину. Отцова война. Мистика или реальность? Есть ли предел возможности человека? 309

Глава 20. Арест старого Мурзы. Жена Юсупа. Зубной врач Васильковский. Ограбление. 314

Глава 21. Банная круча. Навязчивая идея. Крутой спуск. Прием в комсомол. Принципиальный Третьяков. 321

Глава 22. Ощущение чужой беды. Снова Орех с Кумом. Получка. В кафе «Огонек». Китаец. Гибель Кума. 327

Глава 23. Запах весны. Подарок к 8 Марта. Индивидуалист Себеляев. Ворованные деньги. Позор. 334

Глава 24. Приезд Мессинга. Психологические опыты. Мессинг «читает мысли». Мессинг «вычисляет» меня. Я показываю свои способности. Серьезный разговор. Благословение. 337

Глава 25. Наводнение. Вода на улице. На плоту. Выдра. Откровение Махатмы. Болезнь. Я теряю свой дар. Жизнь продолжается. 350

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В этой книге ничего не выдумано. Даже имена и фа-милии героев я счел возможным не менять. Исключение составили только те действующие лица, которые могли бы негативно воспринять упоминание своего имени в художе-ственном произведении в том свободном изложении, кото-рое является результатом воли и фантазии автора или вви-ду непривлекательности образа.

В отдельных случаях я сместил время, в которое про-исходили те или иные события, приблизив их к эпицентру всего действия.

Я не ставил своей целью документально точно воспро-извести детали происходящих в моем городе событий, по-этому, во избежание упреков, я не называю город, в кото-ром происходит действие. Но у меня не поднялась рука из-менить названия всех других достопримечательностей, и они узнаваемы.

Bee остальное – реальные факты, включая встречу с Вольфом Мессингом.

Впрочем, вся наша жизнь состоит из коллизий, а во-круг иногда происходят такие диковинные вещи, что мы часто более склонны поверить самому изощренному фанта-стическому литературному сюжету, чем иной правдивой жизненной истории.

Mentem mortalia tanqunt.

Вергилий, "Энеида"

Часть I. «КОЛДУН»

Глава 1

Сквер героев. Площадь. Блатной Леха. Наказание за глупость. Улица.

– Давай рысью! – отрывисто скомандовал Монгол, – и мы побежали. Мы как собаки, ходить не умели. У нас все было рысью. Длинноногий Мишка Монгол бежал как ино-ходец, широко переставляя ноги, и мы изо всех сил стара-лись не отставать. Младшие едва поспевали за нами.

Мы завернули за угол и побежали по улице, где жили "хорики". Это была их территория. "Хорики" играли в "цару". Когда мы пробегали мимо, они подняли головы от земли. Венька Хорьков, уже вслед, крикнул:

– Монгол, куда бежите?

Мы не ответили и вскоре услышали за собой пыхтение и топот.

– Куда, говорю, бежите-то? – повторил Венька на ходу.

– На площадь, – сплевывая сквозь зубы, деловито бро-сил Пахом.

– А что там? – не отставал Венька.

– Не знаем! – ответил Мишка Монгол.

– Брешешь! – не поверили "хорики" и побежали за на-ми по Московской улице.

Люди шагали по дороге как по тротуару. Дребезжа стеклами и сотрясая воздух пронзительной трелью педаль-ного звонка, прогромыхал фанерный трамвай. Неуклюже подпрыгивая на неровностях каменной мостовой, тарахтел редкий грузовик. И хотя слышен он был "за версту", шофер часто сигналил, заставляя озираться тротуарного пешехода.

Мы пробежали мимо пятиэтажки, на пожарной ка-ланче которой трепетал на ветру красный флаг, водружен-ный в честь освобождения города. Перебежав улицу, мы оказались в сквере Героев, где невольно замедлили шаг.

– Миш, – спросил я у Монгола. – Ты видел, как снимали повешенных?

– А то! – ответил Монгол.

– А где они висели?

– Вон там. Видишь тополя с суками? И вон на тех липах.

– Не, Монгол, – вмешался Венька Хорик. – На липах никого не было.

Мишка обиженно засопел, чуть помолчал и презри-тельно бросил:

– А ты видел?

– Видел, не беспокойся. Я видел и танк, который пер-вым ворвался в город. А возле моста его подбили...

Возле танка мы притихли. Свежевыкрашенный зеле-ной краской, танк стоял на земляной насыпи с небольшим наклоном, и ствол его пушки непокорно задрался вверх.

На сетчатой ограде, тоже покрашенной в зеленый цвет, висела фанерная табличка с надписью:

"Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины".

– Весь экипаж сгорел в танке, никто не спасся, – сказал Венька.

– Может быть, они были раненые? – предположил Сеня Письман.

– Нет, – убежденно ответил Венька. – Они не захотели сдаваться. Они решили, что лучше погибнуть, чем сдаться.

От танка тянулся длинный, на полсквера, холм брат-ской могилы. По могиле рассыпались цветы: красные буто-ны тюльпанов и едва распустившиеся ветки сирени.

– Вень, это правда, что там, где сейчас могила, был ров и что расстрелянных сбрасывали туда? – спросил я.

– А то нет! Их самих заставили копать ров и расстреля-ли. А потом сталкивали, тех, кто остался на краю, а тех, кто был еще жив, добивали или сбрасывали прямо живыми.

– Это ты откуда знаешь? – недоверчиво спросил Самуил Ваткин.

– Оттуда, – огрызнулся Венька. – Когда наши пришли, стали вытаскивать трупы, чтобы родственники опознали, и нашли двух живых. Один потом умер, а другой и сейчас жив. А потом уже мертвых похоронили как следует и сдела-ли братскую могилу.

– Фашисты! – с ненавистью проговорил Пахом.

Мы бежали по деревянному мосту, возведенному са-перами на месте чугунного, взорванного немцами при от-ступлении.

Сразу за мостом, по правую и по левую стороны, тяну-лись старые, двухвековой давности, торговые ряды. Камен-ные двухэтажные строения имели множество арок с деко-ративными колоннами и коридорным переходом по всей длине. Штукатурка, изорванная пулями, во многих местах отвалилась, и обшарпанные здания мрачно смотрели друг на друга. За рядами, на стрелке, образованной слиянием двух рек, вместилась церковь Михаила Архангела с двумя голубыми куполами и позолоченными крестами.

Здесь почти четыре века назад указом Ивана IV осно-вана была крепость, прикрывавшая южную границу Рус-ского государства от набегов татар, от которой и пошел наш город.

От рядов, огибая здание театра, тараканьими усами расходились две большие улицы. От театра осталась одна коробка с пустыми глазницами окон. Но это был театр, су-ществовал он уже 135 лет и начинался с труппы крепостных графа Каменского.

На площади играл духовой оркестр, заглушая черные колокольчики громкоговорителей, через которые в паузы врывались бравурные звуки маршей. Люди танцевали. Что-бы лучше видеть, мы, цепляясь за покореженные металли-ческие рельсы опор и выступы в кирпичных стенах, влезли на второй этаж развалин и высунулись в оконные проемы дома напротив театра.

Море голов волновалось, затопляя площадь. Куда-то делись "хорики".

– Нашли что-нибудь поинтереснее и тихо смылись, – решил Монгол и скомандовал: – Айда в горсад!

Просачиваясь сквозь толпу, перекликаясь, чтоб не по-теряться, мы вышли к деревянному мосту через Орлик и побежали к горсаду.

В горсаду кроме качелей, каруселей, танцплощадки, да открытой эстрады, на которой под баян пела толстая тетка, ничего не было, но народ шел сюда со всего города и здесь гулял до ночи, пока закрывалась танцплощадка.

Мы вышли на центральную аллею и наткнулись на моего дядьку, блатного Леху. Лexa был навеселе. Из-под кепочки-московки с козырьком в полтора пальца рябино-вой гроздью горел рыжий чуб в мелких завитках. Чуб Лехе накрутила тетя Люся, мать Сени Письмана. Леха был ее первым и последним бесплатным клиентом. На нем тетя Люся пробовала "состав". Никто из соседей не соглашался сесть под примус с паровым бачком, а Леха сел. Проба ока-залась удачной, и тетя Нина, наша соседка, которую тетя Люся не смогла уговорить на бесплатную пробу, потом все сокрушалась, что не согласилась на завивку. В зубах Лехи дергалась дорогая папироса "Дюшес" с коротко откусан-ным мундштуком. Папироса перелетала из одного уголка рта в другой, а то повисала, приклеенная к нижней губе, и тогда во рту Лехи солнечно блестела начищенная золотая коронка. Брюки темно-коричневого костюма, заправлен-ные в хромовые сапоги, свисали над низко опущенной гар-мошкой голенищ. Руки Леха держал в карманах пиджака, натягивая пиджак так, что тощий зад его выпирал фут-больным мячиком, и Леxa катал его из стороны в сторону, когда семенил своей мелкой блатной походочкой. Мы было шмыгнули в кусты, но он нас остановил:

– Куда, шкеты? Ну-ка, хромайте сюда!

Мы неохотно подошли,

– Монгол, куда ведешь шкетов? – спросил он Мишку.

– Дак ить, день-то. Победа, гуляем. А что, нельзя? – за-бубнил Мишка.

– Чтобы гулять, марки нужны. У вас марки есть? – стро-го спросил Леха.

– Нету, – ответил за всех Витька Михеев.

– Ладно, фраера, пошли за мной, – решил Леха. – Знайте Леху. Когда Леха добрый, он угощает. А сегодня я добрый.

Лехa остановился у пивного ларька, вытащил из карма-на пиджака несколько тридцаток и одну протянул Мишке.

– Ну-ка, Монгол, сообрази пивка на всех. Мишка взял деньги и побрел в хвост очереди.

– Ты что, кишкинка, – вернул его Леха. – Ну-ка, давай сюда.

Он взял Мишку за плечи и, работая как тараном, стал проталкивать без очереди к раздаче. На Лёху обрушился шквал негодующих голосов, но он, кривляясь и балагуря, лез вперед.

– Что, папаша, не видишь, беременная женщина пить хочет. Граждане, пропустите женщину с ребенком... Да дай пройти больному, а то щас с ним припадок будет... А ты, фраер, тихо, жить надоело?

Минут через десять Лexa с Мишкой вылезли из очере-ди с пивом, которое держали в двух руках. Лёха показал на беседку над обрывистым берегом. В беседке оказалось пол-но народу, и мы стали спускаться ниже к покореженному "Тигру".

Этот "Тигр" мы облазим вдоль и поперек и отвинтили все, что можно было отвинтить и унесли все, что можно было унести, а что не успели мы, унесли "монастырские". В прошлом году "монастырскому" пацану Кольке Серому люком перебило кисть. Зрелище было не для нервных, кровь лилась ручьем из рассеченной раны. Колька весь пе-ремазался кровью. Штаны и синяя рубаха покрылись чер-ными мокрыми подтеками. Ребята разодрали Колькину ру-баху на полосы и замотали руку. Тряпка тут же набухла и превратилась в темное месиво, похожее на лежалое мясо.

– Вовец, – позвал Самуил, – помоги.

Я оттолкнул ребят и перетянул руку в предплечьи. Я мог это делать. Но я мог и другое. Я снял окровавленные тряпки и наложил руки на рану, не касаясь ее. Я сосредото-чился на своих руках, и когда почувствовал, что кисти рук наливаются теплом, а кончики пальцев начинает покалы-вать как от комнатной воды, в которую опускаешь окоче-невшие на морозе руки, стал водить руками над раной, им-пульсами посылая живительную силу, которая жила во мне.

Кровь стала свертываться и скоро только чуть сочилась из раны. Остатками рубахи мы перевязали Колькину руку и отвели в больницу.

Я не знаю, откуда это у меня. Мать говорит, что это появилось после того, как меня маленького зашибла ло-шадь, и я лежал без сознания и был при смерти. Я этого не помню. Мне кажется, я всегда обладал способностью снять чужую боль, заживить рану, погрузить человека в сон.

А еще я умел отключать свое сознание и тогда видел странные вещи, которые происходили где-то не в моем ми-ре. Вдруг появлялись и начинали мелькать замысловатые рисунки и знаки, которые я воспринимал, но не мог понять и объяснить. Я видел диковинное. И сны я видел яркие и тоже очень странные. Бабушка Василина, когда мы ездили к ней в деревню, говорила, что сны мои вещие, только не всем их дано разгадать. Отец на это хмурился, но бабушку не разубеждал.

Мы держали в руках по кружке пива. Я пива раньше не пил и даже не пробовал, но знал, что оно горькое и уже ощущал во рту вкус этой горечи. Для меня было очень важ-но составить верное вкусовое представление, прежде чем я попробую что-то мне незнакомое, и если это представление не совпадало с его настоящим вкусом, я не мог это есть. Так было со мной, когда я впервые попробовал коржик. Коржик в моем представлении должен был иметь вкус чего-то очень пряного, гвоздичного и поперченного, то есть должен про-бирать до слез, как хорошая горчица или хрен. И когда я увидел, что это просто выпеченное тесто со вкусом сдобного печенья, я не смог проглотить ни кусочка, мой организм протестовал, и в нем не нашлось механизма, способного примирить это ожидаемое и действительное. То же про-изошло с пастилой. Я ожидал что-то вроде повидла с чуть кисловатым вкусом, а это оказались белые приторно слад-кие брусочки, которые нужно жевать, и они ватой заполня-ли рот. С тех пор я никогда не ел пастилу.

Леха достал из кармана початую бутылку белоголовки, вынул зубами газетную пробку, хлебнул из горла, весь пе-редернулся, заведя глаза так, что сверкнули белки, нюхнул рукав и, протянув Мишке Монголу бутылку, отхлебнул из кружки пиво. Монгол взял бутылку, смело сделал глоток, тут же поперхнулся, и его вырвало.

– Ты что, падла, добро переводишь? – Лexa вырвал из Мишкиных рук бутылку и отвесил ему шелобан. – Ну-ка, Мотя, – повернулся он к Витьке Михееву. – Покажи, как на-до пить.

Витька осилил два глотка и изо всех сил держался, чтобы не показать отвращения, но рот его невольно переко-сился, а глаза покраснели и налились слезами. Младший брат Витьки, Володька, испуганно смотрел на Витьку. Вме-сте братьев звали Михеями, а по отдельности Витька Мотя и Володька Мотя, потому что мать их звали Мотей, и жен-щины на улице говорили о них: "Мотины дети".

Я цедил горькое пиво сквозь зубы. На душе у меня бы-ло неспокойно, и дрожали руки, оттого что я участвую в чем-то постыдном. Пиво не уменьшалось, я косил глазами по сторонам и ждал удобного случая, чтобы выплеснуть желтую жижу в кусты.

Ванька Пахом глотнул из бутылки и, не поморщив-шись, набрав в легкие воздух, залпом выпил кружку пива.

– Во, кореш дает, – с восторгом хлопнул себя по ляжкам Лexa, возводя Пахома в герои. – Молоток. На-ка, закури.

Пахом затянулся, закашлялся, но папиросу не бросил.

– Лёха, Плесневый! – раздался голос сверху.

У беседки стояли два парня в таких же как у Лехи ке-почках-московках.

– Ты чего там детский сад развел? Канай сюда.

– Уму учу, – осклабился в радостной улыбке Леха и по-лез наверх. По дороге он обернулся и пригрозил мне.

– Скажешь матери, шкет, убью. Не посмотрю, что кол-дун!

Пахома развезло. Сначала они с Витькой Мотей слов-но взбесились – кривлялись и хохотали. Потом стали коло-тить палками по танку и устроили такой грохот, что кто-то высунулся из беседки и крикнул:

– Ну-ка, пацаны, кончай бузить!

– Иди ты, дядя, пока цел, – зло огрызнулся Пахом.

–Ах ты, сопляк, – разъярился усатый дядька с медаля-ми на гимнастерке. – Я сейчас покажу тебе "пока цел". Он отдал кружку с пивом своему товарищу и легко перемахнул через перила беседки. Мы, не сговариваясь, бросились к речке. Пахом упал и пропахал носом землю. Мы с Мишкой подхватили его под руки и потащили к плотине. У плотины остановились, чтобы перевести дух. За нами никто не гнал-ся. Все тяжело дышали. Пахом был бледен. Стесанный под-бородок кровоточил, губа раздулась, а под носом запеклась кровь. Ему стало плохо. Мы перешли через плотину на свой берег и расположились на любимом месте под ремеслен-ным училищем.

– Пахом, давай раздевайся,– приказал Монгол.

– Зачем? – Пахом еле шевелил губами.

– Окунешься – станет легче.

– Вода холодная, – жалобно протянул Пахом, стягивая все же с себя рубашку. Монгол с одной стороны, я – с другой повели Ваньку к воде; у самой воды его вырвало. Витька Мотя, который тоже стал раздеваться, увидев, как дергается в спазмах Ванька Пахом, быстро пригнулся к кустам.

Пахом с Витькой после купания сидели синие и клаца-ли зубами.

– Матери не го-о-ворите! – выбил дробью Пахом. – Вы-ы-дерет?

– А зачем пили? – жестко заметил Монгол.

– А с-сам не пил? – огрызнулся Ванька.

– А я нарочно, выпил и выблевал. А ты, Пахом, из под-халимства и водку, и пиво вылакал. Во, мол, какой я ушлый.

Пахом только вздохнул и ничего не ответил.

Домой мы шли злые, голодные и недовольные собой.

Ремесленники, квартировавшие у Михеевых, устроили возле дома "матаню". Белобрысый, веснушчатый Колька в черной, уже много раз стиранной, и от того с белыми отсве-тами, рубахе, затянутой ремнем со стальной бляхой и выби-тыми на ней буквами "РУ", лихо наяривал на двухрядной гармошке барыню; лицо его, как и положено гармонисту, было непроницаемо серьезно и безразлично, будто все, что здесь происходит, его не касается. А вокруг мелкой дробью выстукивали каблуки.

Повела домой дядю Колю из двадцатого дома его доч-ка Раиса, толстая перезрелая девица. Ноги дядю Колю пло-хо слушались, его заводило в сторону, и Раиса с трудом вы-равнивала отца и молча тащила к дому.

Куражился Гришка. Он, по пьяному обыкновению, устрашающе рычал, скрипел зубами и рвал на себе рубаху. Когда Гришка стал бегать за малыми ребятишками и пугать их, тетя Клава, Пахомова мать, пошла к его жене Наде и сказала:

– Надь, уйми своего дурака? А то я уйму.

Гришка жены боялся и, когда она вышла и поставила руки в боки, он сжался весь, затих, и она погнала его, смир-ного, домой.

Весна стояла славная. Теплая земля покрылась свет-лой зеленью, последние набухшие почки лопались, выстре-ливая нежными маслянистыми листочками, и деревья, за-тянутые зеленой вуалью, радовали глаз.

На скамейках у ворот сидели старушки, обратив к солнцу усохшие лица, на которых застыли безмятежность и покойное умиротворение. У ног их ссорились малыши. Кошки, развалясь на подоконниках, лениво щурили глаза.