Текст книги "Охота на охотников"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Левченко глянул в одну сторону, потом в другую – никого вроде бы нет, – на всякий случай завел мотор, но решил, что собирать еду с картонных тарелок – дело последнее, он все-таки прикончит то, что выложил, – едва сунул в рот кусок колбасы, как около машины неожиданно нарисовалось человек десять широкоплечих, с бритыми красными затылками амбалов доармейского возраста – то, что они ещё очень юные, было видно по их прыщавым широким подбородкам. Старший из налетчиков выразительно помял пальцами воздух:

– Плати, козел!

– За что? – Левченко с похолодевшим сердцем высунулся из кабины: цыган все-таки был прав – это место надо было покинуть, да как можно быстрее.

– За то, что стоишь на нашем асфальте. За то, что дышишь нашим кислородом. И колбасу небось нашу жрешь...

Кусок так и застрял у Левченко в глотке. Хорошо, мотор был заведен, с места дал газ, машина оглушительно взвыла, дернулась, в кузове что-то загромыхало – видно, попадали плохо закрепленные ящики, тарелки с колбасой и картошкой поплыли по кабине, будто Левченко, подобно космонавту, решил перекусить в невесомости, и через несколько минут он оказался уже за пределами городка.

Около поста ГАИ – кирпичной будки с широким темным стеклом. Левченко притормозил, дрожащей рукой стер со лба противный горячий пот и сказал подошедшему сержанту, по диагонали перепоясанному белой портупеей:

– Там у вас, в городке, – бандиты!

– Да ну! – спокойно произнес сержант. – Предъяви-ка, друг, документы!

Левченко предъявил. Обошлась ему эта остановка в кругленькую сумму.

– Чтоб зря не клепал на жителей нашего славного города, – объяснил сержант на прощание.

Пришлось Левченко, одолевая усталость, головную боль, сонную одурь, подступавшую так плотно, что от неё становилось тошно, желудок выворачивался наизнанку, гнать и гнать вперед до самой границы с Московской областью – только в Московской области, недалеко от вожделенной каменной столицы, он мог почувствовать себя в безопасности... Так полагал водитель первого класса, профессионал с немалым стажем Владимир Левченко. И уж, во всяком случае, считал он, московская милиция – не чета всем остальным.

На территории Московской области Левченко расслабился, повел машину уже не спеша – он отдыхал от чудовищного напряжения, в котором находился последние сутки, и радовался тому, что все осталось позади.

Слева от него промелькнула юркая милицейская машина, проехала метров сто – сто пятьдесят вперед, – на ходу расстояние засекать трудно, прижалась к обочине. Из машины вышел высокий большеглазый капитан с крупным костлявым подбородком – такие же подбородки были у юных гангстеров в городке, где Левченко чуть было не ограбили, – неспешно вытащил из кабины свою полосатую колотушку, поднял её.

– Тьфу! – выругался Левченко.

Чувствовал он себя спокойно: московская милиция – это московская милиция, такие номера, которые проходят у толстозадого щекастого сержанта, обобравшего его, здесь просто исключены, Левченко вздохнул и нажал на педаль тормоза.

Остановившись, высунул голову из кабины – спрыгивать на землю не хотелось, крестец от напряжения ломило, позвоночник вообще стал чужим, совершенно не ощущался, руки и ноги от напряжения онемели. Рослый капитан медленно, постукивая себя жезлом по ноге, подошел к фуре. Форма сидела на нем ладно, ремень под тяжестью пистолета в новенькой кобуре чуть съехал набок, большие внимательные глаза были насмешливы и одновременно угрюмы.

Левченко вздохнул: э-эх, совсем немного не хватило ему до поворота на подмосковный город Одинцово, километров двадцать пять всего... В Одинцово расположен большой таможенный пост, имеется охраняемая стоянка для таких длинномеров, как его машина с прицепной фурой-тележкой, есть склады, говорят, есть даже столовая и "места отдыха" – Левченко останавливался в таможенных терминалах всего два раза и многого ещё не знал, а вот сейчас решил узнать. Но это потом, а пока надо выяснять отношения с этим приставучим, судя по цепким глазам, инспектором. Левченко снова вздохнул: чуть-чуть не хватило... Не дотянул.

Посмотрел в боковое зеркальце на капитана – тот осматривал фуру сзади. Потыкал пальцем в брезент, словно бы проверяя его на прочность, – и когда Левченко вновь высунулся из кабины, поманил его к себе пальцем.

"Жест-то уж больно не милицейский", – неожиданно отметил Левченко и, с трудом совладав с собственным телом, с отяжелевшими ногами, выпрыгнул из кабины на асфальт. Его пронзила электрическая боль, он даже невольно присел.

Когда Левченко приблизился, капитан приложил руку к козырьку фуражки, назвался:

– Старший инспектор четвертого дивизиона дорожно-патрульной службы капитан Ка... – четко он выговорил только первые две буквы своей фамилии, остальное смял, но Левченко ни на усеченную фамилию, ни на звание не обратил внимания – его вновь прокололо болью. Он поморщился. – Откуда едем? – спросил капитан.

– Из Калининграда. Но вообще-то груз – из Германии.

– Наркотики есть?

– Успаси господь! – Лицо Левченко украсила бледная, какая-то нерешительная улыбка, а глаза будто бы высветились изнутри неким изумленным светом – сразу видно: такой человек вряд ли станет нарушать закон.

– А что в фуре? – поинтересовался капитан.

– Разное. Как раньше было принято говорить: товары народного потребления.

– Ага. – Капитан понимающе склонил голову, затем из-за плеча Левченко посмотрел в сторону своей машины. Около "канарейки", прислонившись к багажнику, стоял милиционер в пятнистой серой форме, с автоматом через плечо. – Ага, – вновь многозначительно повторил капитан с какой-то странной жесткостью, прорезавшейся в его голосе, Левченко невольно поежился: он неожиданно почувствовал опасность.

– У меня все документы в порядке, товарищ капитан, все выправлено, как надо, – засуетился Левченко. Опасность он почувствовал не с той стороны: подумал, что капитан будет придираться к его бумагам. – Все печати на своих местах, все подписи – все-все есть, – униженно бормотал Левченко, пока капитан перебирал его документы, – и был в эти минуты противен сам себе.

– Так-так, – проговорил капитан недобрым глухим тоном, – сейчас мы разберемся, что тут в порядке, а что не в порядке...

– Все-все в порядке, товарищ капитан, – Левченко зябко шевельнул плечами – откуда-то вдруг пробился мозготный осенний ветер, способный просадить человека до самых костей. Левченко сделалось холодно, он вздохнул нерешительно, словно бы засомневался в чем-то и произнес, обращаясь к самому себе: – Все должно быть в порядке.

– Посмотрим, что тут выправлено, а что не выправлено, – прежним мертвым голосом проговорил капитан.

Левченко оглянулся на "канарейку" капитана. Милиционер в пятнистой форме – судя по всему, омоновец, – продолжал стоять около "жигулей". Только сейчас Левченко заметил, что грудь у него громоздкая, плотная, словно у жука-скарабея, на омоновца был надет бронежилет, и вид этой спасительной для милиционера одежки заставил Левченко поморщиться.

– Ищете что-нибудь, товарищ капитан? – неожиданно истончившимся, самому себе противным тоном поинтересовался он, вновь глянул на монументального, похожего на скульптуру милиционера в бронежилете.

– Ищем, – подтвердил капитан. – По оперативной наводке, имеющейся у меня, в вашей машине находятся наркотики.

– Да вы что-о... – Левченко почувствовал, как у него осеклось дыхание – только что был воздух в легких и не стало его, он хотел сказать что-то еще, но не смог, лишь расстроенно махнул рукой и отвернулся от капитана.

Вот денек выдался, не приведи господь! После того как напарника-матерщинника с вылупленными от боли глазами пришлось укладывать в сельскую литовскую больницу с недружелюбными врачами, после неудачного полдника в рэкетирском городке – ещё и это... Наркотики. Не слишком ли много для одного человека?

Он с шумом затянулся воздухом, остужая в себе досаду, снова передернул плечами – холодно.

– Придется вам поехать с нами, – сказал капитан, – проверим фуру специально натасканными собаками и отпустим...

Левченко хотел было спросить, а нельзя ли было взять собак на трассу, чтобы проверить прямо здесь, на месте, и не гонять тяжелую машину невесть куда, но, побоявшись осложнить себе жизнь и вообще натянуть отношения с этим капитаном, не стал ничего спрашивать, лишь крякнул горестно, да ударил кулаком о кулак.

– И-эх, плакал мой график!

– Ничего, потом все наверстаете, – успокоил его капитан.

– И от колонны своей я оторвался.

– Тоже ничего. В Москве и Московской области – вы в безопасности. "Моя милиция меня бережет..." Слышали такие стихи?

– Да, товарища Маяковского Владимира Владимировича. И-эх! – Левченко вновь ударил кулаком о кулак. – Ладно, раз не обойтись без досмотра, то поехали, товарищ капитан! – Он тяжело, оскользаясь ногами на скобах-ступеньках, забрался в высокую кабину КамАЗа.

– Сержант! – строго и громко, стараясь одолеть рев Минского шоссе, прокричал капитан, подзывая к себе напарника.

"Значит, это сержант, – мелькнуло в голове Левченко, – не рядовой спецназовец, а сержант".

Сержант мелкой тяжелой трусцой приблизился к КамАЗу, неловко приложил руку к кепи с длинным козырьком.

– Забирайся в машину к товарищу... к товарищу Левченко, – глянув в путевой лист, приказал капитан, несколько минут молча смотрел, как сержант неуклюже, цепляясь автоматом за углы двери и разные рукоятки, вмонтированные в нее, забирается в кабину фуры, потом закрыл за сержантом дверь и скомандовал водителю: – Поезжайте за мной.

Сине-желтая машина с надписью "ГАИ" двинулась первой, за ней огромный КамАЗ с прицепной фурой, перед которым все машины казались букашками.

– Это долгая процедура – проверка груза собаками? – спросил Левченко у сержанта, сидевшего рядом с ним.

– Не очень. Кобелек обнюхает товар, обнюхает машину – вот и все. Если не найдет ничего, тут же отпустим. С соответствующими извинениями.

– Ты в Калининграде бывал когда-нибудь? – стараясь вызвать сержанта на доверительный тон, на "ты", спросил Левченко.

– В бывшем Кенигсберге? Никогда не был.

– Классный город. Приезжай к нам в гости – не пожалеешь.

– Чем же он классный?

– Ну, во-первых, это город свободной торговли. "Опель" прошлого года выпуска запросто можно купить за две тысячи долларов.

– За две? – вспомнив о том, как они "экспроприировали" новенький "опель" у страдающего любовью к мужикам танцовщика Большого театра, Аронов усмехнулся.

– За две, – подтвердил Левченко. – Во-вторых, в городе осталось много немецкого: дома, церкви, казематы, форты – все это очень интересно. И все зловещее какое-то, страшное. Жуть! Я сам живу в старом немецком коттедже, отапливаюсь чугунной печкой гитлеровской поры...

– Ну и как?

– Ощущаю себя солдатом Красной армии. Я же говорю – интересно. В-третьих, в Кенигсберге полно всяких загадок. Говорят, Янтарная комната спрятана именно в Кенигсберге. Не в Австрии, не в Германии, не в Швейцарии, а в Кенигсберге. Но где конкретно – никто не знает.

– Ну, на этот счет есть и другие предположения, – сказал Аронов.

В его задачу входило следить, чтобы фура шла за сине-желтым "жигуленком", как привязанная, не отрываясь ни на метр, будто на веревочке, и он был доволен, что усталый, но разговорчивый водитель соблюдает это требование неукоснительно. Остальное Аронова не волновало.

– Например, в Кенигсберге затоплены все подвалы. Немцы, уходя в сорок пятом из города, открыли какие-то потайные шлюзы, и вода затопила подвалы. Сколько её ни пробовали откачать – не откачивается. Вот загадка-то! Большие умы ломали себе головы, пытаясь понять, в чем дело, – так и не поняли. Может быть, именно там, в затопленных подвалах, Янтарная комната и хранится. Она точно там!

Аронов согласно кивнул: а что, оно действительно так и может быть.

КамАЗ с прицепом продолжал, как привязанный, идти за вертким, проворным "жигуленком".

На операцию с собой Шахбазов взял трех человек – молодых, похожих друг на друга ребят с одинаковыми накачанными фигурами, с одинаковыми лицами, с одинаковыми глазами и одинаковым равнодушным смехом. Они действовали, как роботы, совершенно не задумываясь о том, что делают: если надо было нажать на спусковой крючок автомата – нажимали без всяких колебаний, если надо было взорвать автобус – без проблем.

Никаких комплексов, словом.

Выехали на задание на двух иномарках, от которых потом надо освободиться – "мерседесе", два часа назад специально угнанном для этой операции в Подольске, и "опеле", недавно доставленном с Запада, из небольшого австрийского городка, ещё не растаможенном, причем выяснилось, что "опель" этот числится в списке машин, разыскиваемых Интерполом, поэтому от него надо было как можно скорее избавляться.

Шахбазов подготовился к заданию тщательно: полтора часа просидел над картой – он плохо знал район, в который направлялся, надо было точно зафиксировать, куда какой проулок выводит, какая улица с какой смыкается, какая заканчивается тупиком, затем выехал на место, чтобы отметить нюансы, не нанесенные на карту – траншеи, проломившие ходовую часть асфальта, ямы с оголенными трубами теплотрассы и так далее.

За всякое дело Шахбазов брался основательно, обдумывая каждую деталь, каждый свой шаг.

С неба сыпала мелкая, очень противная водяная крупка, облака неподвижным ковром, без единого светлого пятна, нависли над Москвой. Шахбазов сунул в кобуру, сшитую из белой, не пачкающей рубашку, кожи, пистолет, поднял воротник куртки и недовольно посмотрел на небо. Скомандовал с сожалением – в такую погоду вообще не хотелось вылезать из дома:

– На старт!

"Быки" спешно попрыгали в машины, Шахбазов сел за руль "мерседеса", подал команду "марш!", и машины выехали за железные, окрашенные защитной краской ворота с двумя красными звездами на створках – ворота всех воинских частей по всей России украшены такими звездами.

Когда-то здесь действительно была маленькая воинская часть, а точнее, отдел, состоявший всего из двадцати человек, – отдел занимался сложными разработками по части космоса, но потом военным стало не до космоса, и воинский начальник, командовавший отделом, – толстый низенький генерал с большим животом и громовым голосом, выставил своих подопечных на улицу, а старое двухэтажное здание с витражами на окнах, уютным двориком и металлическими воротами, открывающимися автоматически, сдал в аренду коммерческой структуре. Тут и обосновалась группа ликвидаторов Армена Шахбазова.

Армен вел машину уверенно, быстро, порой проскакивая на красный сигнал светофора – он не опасался объяснений с гаишниками, водителю "опеля" тянуться за ним было трудно, но он не пасовал, даже на коротких прямых участках, когда "мерседес" набирал оглушающую для города скорость в сто пятьдесят километров в час, "опель" не отставал.

Машины направлялись в Тушино. У Шахбазова не было никакого конкретного плана ликвидации, он пока не знал, как будет действовать, он знал только, что уберет заказанных ему людей обязательно, и все.

Шахбазов сразу предупредил своих "быков":

– В ментов без нужды не стреляйте. Не надо... Нам их кровь не нужна.

Он знал, что говорил: в последнее время милиционеры стали мстить за свои потери – за гибель какого-нибудь сержантика, случайно схлопотавшего пулю, ликвидировали целые группировки. Мощные группировки, много мощнее той, в которую входил Шахбазов. Это во-первых, а во-вторых, об этом же просил и старик Арнаутов.

Держа руль одной рукой, другой Шахбазов вытащил из нагрудного кармана куртки сотовый телефон, неуклюже потыкал в него пальцем – было неудобно управлять машиной и одновременно набирать номер, – связался с наблюдателем, который находился сейчас около отделения милиции.

– Ну, как обстоят дела?

– Пока не выехали.

– Через десять минут одна машина будет у тебя. Вторая вместе со мной остается у моста. Отбой!

Убрав сотовый, Шахбазов достал из кюветки, расположенной внизу, около рычага скоростей, рацию, связался с машиной, идущей сзади:

– Я остаюсь у моста, вы идете дальше. До места. Как поняли меня? Прием!

– Все понял, – хрипловатым чужим голосом отозвался старший второй машины, парень с уголовным прошлым по кличке Рог, – иду до места, вы остаетесь у моста.

Собственно, то, что Шахбазов называл мостом, мостом не было. Это было внушительное, очень сложное и громоздкое сооружение, построенное в сталинскую эпоху, – канал, по которому ходили большие суда.

Под каналом был прорыт тоннель, который Шахбазов и назвал мостом. Впрочем, не только он называл этот тоннель мостом – многие другие москвичи тоже.

За тоннелем начиналось Тушино: старые, провинциальные, будто это была не Москва, а Бердичев либо Торжок, кирпичные дома, запыленные черные деревья с остатками такой же черной, вяло обвисшей листвы, жирная земля, проглядывающая сквозь прорехи в асфальте – замызганный городской вид, невольно рождающий в душе щемление, неясную тоску, сомнения в правильности человеческого были на земле, но Шахбазов относился к категории людей, которые умеют давить в себе всякие сомнения, и в этот раз он вообще никак не отнесся к унылому тушинскому виду. Лишь потяжелел лицом, ударил ладонью по кругу руля и, выехав из тоннеля, прижался к бровке тротуара.

Рог также захотел прижаться на своем "опеле" к обочине – может, у шефа будут какие-нибудь указания, но Шахбазов раздраженно и властно высунул из окна руку, повел ладонью по воздуху: проезжай дальше!

Сам неспешно развернулся, остановился на противоположной стороне улицы и стал ждать.

Позади Шахбазова на сиденье "мерседеса" развалилось двое "быков", рядом молча горбился, втягивая голову в мясистые плечи, ещё один. Молодые ребята, двадцати – двадцати двух лет, старше Шахбазов к себе не брал, впрочем, моложе тоже не брал, – типичные "быки".

В кармане тонко, как-то по-заячьи, заверещал сотовый телефон. Шахбазов неспешно достал его, послушал, что сообщил невидимый собеседник, и коротко приказал "быкам":

– Приготовились!

"Быки" зашевелились.

Старенький милицейский "уазик", в котором перевозили задержанных, они увидели издали: с подсаженным, опущенным книзу радиатором, он шел тихо, словно бы принюхивался к чьим-то отпечаткам и боялся упустить след, водитель аккуратно объезжал все выбоины в асфальте, за милицейским "уазиком" на почтительном удалении двигался знакомый "опель".

– Один охранник и водитель, – сказал Шахбазов "быкам". – Повторяю: ментов не трогать. Ясно?

Один из парней пробурчал в ответ что-то невнятное и, когда Шахбазов повернулся в его сторону, натянуто улыбнулся. Шахбазов поморщился. Вообще-то жизни этих людей не позавидуешь. Раз они попали в блюдечко с голубой каемочкой, то вряд ли когда из этого блюдечка выпрыгнут. Так на блюдечке и будут съедены. Впрочем, это их заботы, не Шахбазова. Он сунул руку под сиденье, нащупал автомат, подтянул к себе.

Стрелять ему вряд ли придется, стрелять будут "быки", это их дело, но надо быть готовым ко всему. "Уазик" приближался. Шахбазов помедлил ещё несколько секунд и легонько повернул ключ зажигания, "мерседес" едва приметно дрогнул, послышался тихий, какой-то очень далекий звук мотора. В боковое зеркальце, обрамленное пластмассовой подушкой, Шахбазов следил за "уазиком". Уж больно неспешен и ленив был "уазик" – ну ровно бы выставили эту машину в качестве приманки, а за ней пустили другую. Что-то душное толкнулось Шахбазову в грудь, в горло, в виски: а если это действительно подстава? Тогда будет большая пальба. Но, скорее всего, за рулем "уазика" либо слишком медлительный водитель, либо слишком аккуратный.

"Уазик" приблизился ещё на несколько метров. Шахбазов выругался про себя: черепаха, и та ползет быстрее. Через несколько минут "мереседес" тронулся с места и тихонько двинулся в черный прогал тоннеля. "Опель" догнал "уазик" и буквально подпер его сзади. "Уазик" настиг шахбазовский "мерседес", подал сигнал, чтобы "мерседес" уступил дорогу, но Шахбазов даже головы не повернул.

Так три машины гуськом и вползли в слабо освещенный тоннель.

"Мерседес" пошел ещё медленнее, въехал в лужу, раздвинул воду, будто катер, "уазик" вновь испуганно загудел, требуя посторониться, "мерседес" на сигнал опять не среагировал, а вот "опель", тот среагировал – Рог круто вывернул руль влево, обходя "уазик", и через несколько мгновений поравнялся с ним.

В маленьком зарешеченном окошке крытого железного кузова виднелись головы двух парней, загнанных в тесную металлическую клетку. Лицо одного из них смутно серело, он через плечо своего подельника пытался рассмотреть, что там происходит, на воле, слезы застилали ему глаза, он расстроенно шмыгал носом и напряженно всматривался в окошко.

То, что он увидел в следующий миг, заставило его приподняться на железной скамейке. Впрочем, привстал он лишь на краткое мгновение, – через секунду уже устремился вниз, стараясь укрыться за железным бортом машины, за телом своего напарника, но не успел...

В окнах "опеля" высунулись два автоматных ствола. В тот самый момент, когда арестованный попытался уйти от пуль, стволы окрасились красноватым огнем. "Уазик" встряхнуло, зарешеченное стекло разлетелось в брызги, обдало узников крошевом, решетка, вставленная в окошко, неожиданно покраснела, словно бы раскалилась от соприкосновения с пулями – наверное, так оно и было, – в крохотной передвижной камере сделалось дымно и душно.

Арестованные закричали разом, в один голос, парень, сидевший к окну спиной, приподнялся было на сиденье, но тут несколько пуль впились ему в затылок, сбрили кожу вместе с волосами, оторвали одно ухо, и вылетевшая из черепа густая розовая масса залепила лицо его напарнику, склеившийся в ком розовый кусок вонзился прямо в распахнутый черный рот, рта сразу не стало, следом туда всадилось несколько раскаленных свинцовых ос.

Тела расстреливаемых людей задергались под пулями, бок "уазика" превратился в решето – впрочем, надо отдать должное меткости стрелявших: в дверцу кабины, за которой укрывались милиционеры, не попало ни одной пули.

Все произошло так стремительно, что водитель "уазика" и охранник даже не успели понять, в какую переделку попали – они лишь испуганно переглядывались. А может, просто боялись и не хотели ввязываться в перестрелку: жизнь-то, как сказал классик советской литературы, дается один раз и пускать её псу под хвост ради двух бритоголовых преступников не имеет смысла.

Автоматы смолкли, "мерседес" дал газ – только синие дымные плевки вывалились из выхлопной трубы, резко рванулся к светлому прямоугольнику выезду из тоннеля, "опель" устремился следом.

Машины дружно вылетели из тоннеля, нырнули в первую тенистую улочку, уходящую направо, свернули в переулок налево, потом вновь направо и ещё раз налево. Через несколько минут они уже были у цели, где их ждали "жигули"-девятка и джип с черными тонированными стеклами.

Рог со своей командой нырнули в джип, а Шахбазов пересел в "жигуленок". Едва завел мотор, как затренькал сотовый телефон, он неторопливо поднес его к уху, проговорил коротко и раздраженно:

– Ну!

Звонил наблюдатель, находившийся около отделения милиции – просил разрешения покинуть пост. Шахбазов разрешил:

– Валяй!

В это время запищал зуммер рации, Шахбазов резким движением выдернул её из кармана, произнес знакомым раздраженным тоном:

– Ну!

– Шеф, проверять результат работы не будем? – спросил Рог.

– А чего проверять? От этих несчастных один фарш остался, – сказал Шахбазов. – Да и милиции сейчас там будет столько, что лучше всего это место объехать стороной. Отбываем домой!

Проулками они выехали к Соколу и быстро затерялись в говорливом, очень плотном движении Ленинградского проспекта.

Брошенные Шахбазовым машины были обнаружены через четыре часа. На них вышли по показаниям двух свидетелей, запомнивших номера. Это были водитель арестантского "уазика", навсегда потерявший после этой стрельбы хороший здоровый сон и желание работать в милиции, и сержант-охранник, как и налетчики, вооруженный автоматом, который обязан был не только конвоировать заключенных, но и защищать их.

Но в машинах не нашли ничего такого, что могло бы пролить свет на причастность кого-либо к преступлению: ни отпечатков пальцев, которые значились бы в картотеке, ни пустой автоматной гильзы, залетевшей во время стрельбы за сиденье, – ничего, словом.

Утром следующего дня на стол подполковника милиции Ольги Николаевны Кличевской легла оперативная сводка, в ней были перечислены все крупные происшествия, случившиеся за сутки в Москве. Под номером 86 Ольга Николаевна нашла нужное сообщение – о стрельбе в Тушинском тоннеле, внимательно прочитала его и довольно улыбнулась.

Когда проехали мимо одинцовского поста ГАИ, Левченко повернул бледное усталое лицо к Аронову.

– Может, здесь, около гаишников, и проверим груз? А, лейтенант? Левченко специально назвал черноволосого автоматчика лейтенантом, повысил в звании, чтобы сделать ему приятное, но Аронов на это повышение никак не отреагировал, лишь досадливо махнул рукой.

– У гаишников нельзя, – хмуро отозвался он, – у нас свой отдел и свое помещение. С техникой и собаками. И работа наша – секретная.

– Собачки специально натасканы? – желая завязать контакт, продолжил Левченко каким-то противным, чужим, подрагивающим голосом. – Правда, что их специально приучают принимать наркотики, чтобы потом они без них жить не могли и искали? А, товарищ лейтенант?

– Это – военная тайна, – сухо ответил Аронов.

– Да бросьте вы, товарищ лейтенант! Об этом все давным-давно знают. Газеты не раз писали... И я знаю.

– Ну, раз знаете, тогда чего же спрашиваете?

– Да так, – Левченко приподнял одно плечо, потерся о него щекой. Интересно же знать из первоисточника. Газеты – это одно, а первоисточник другое.

Аронов промолчал, ничего не ответил. Сощурив глаза, он напряженно смотрел на "канарейку", идущую впереди, и думал о том, куда свернет Каукалов. Подходящих мест на Минском шоссе уже вроде бы и не осталось. Может, у Каукалова есть на примете что-то такое, о чем Аронов не знает? Или он доедет до Кольцевой дороги и там свернет? Налево или направо?

Пока Аронов задавался этими, в общем-то не очень значимыми вопросами, Каукалов доехал до мотеля, серой угрюмой громадой вставшего справа от шоссе, и свернул на хорошо отремонтированную, украшенную новыми фонарями кольцевую бетонку. Похоже, Каукалов решил следовать некой неписаной волчьей заповеди: не охотиться там, где живешь, и не поедать добычу там, где охотишься... На бетонном кольце глухих мест, где можно спрятать кого угодно, хоть целый год, предостаточно. Гораздо больше, чем на Минском шоссе. Левченко покорно повел свой КамАЗ следом за "канарейкой".

– Кто же это вам сказал, товарищ лейтенант, что у меня в машине могут быть наркотики? – безуспешно пытался он разговаривать Аронова. – Чушь какая-то... Бред!

Аронов молчал, не отвечал разговорчивому водителю, лишь изредка косил на него глазом, он вообще старался не выпускать водителя из вида – мало ли что тот может отчебучить по дороге, с такими болтливыми ребятами ухо надо держать востро. Он выразительно приподнимал с коленей автомат и вновь опускал его.

– Оперативные данные, значит, – не унимался Левченко, оторвал от руля руки и возмущенно вскинул их к потолку, – какой-то гад настучал, возвел напраслину, но грешником себя небось не чувствует...

И на это Аронов ничего не сказал. Небо посерело, тяжело и устало опустилось на землю, асфальт сделался блестким, будто его покрыли лаком, влажным, – из облаков посыпала мелкая клейкая морось.

– Во, вражина! – выругался водитель. – Эта пыль – самая гадкая из всех. Колеса на ней юзят, будто в масле, не удержать!

"Жигуленок" Каукалова замигал правым поворотным фонариком, съехал на узкую боковую дорожку.

– Мне следом? – спросил водитель у Аронова.

Похоже, что Каукалов все делал с ходу, с лету, без предварительной подготовки, хотя это место он, вполне возможно, подобрал заранее. Только напарнику не сообщил.

– Следом? – вновь спросил водитель.

– Следом, – ответил Аронов, чувствуя внутри нехороший холодок. Его охватило беспокойство.

Метров через двадцать дорожка сузилась ещё более, ехать по ней стало опасно, и Каукалов, предупреждающе мигнул красными огнями тормоза, остановился. КамАЗ тоже остановился.

– Ну и местечко вы себе выбрали! – мотнул головой водитель, нервно хихикнул. – Ни за что не догадаешься, что вы здесь находитесь!

Повернулся в одну сторону, стараясь разглядеть какое-нибудь строение, где могла разместиться милицейская контора по борьбе с наркотиками, ничего, повернулся в другую – тоже ничего.

– Да, – произнес он одобрительно, – хорошо замаскировались! Даже из космоса не засечь!

– Служба такая, – неопределенно произнес Аронов и, увидев, что Каукалов выбирается из "канарейки", скомандовал: – Выходим!

– С документами? – неожиданно глуповато спросил Левченко, хотя впечатление глупого не производил.

– Естественно.

Водитель досадливо крякнул, достал из-за щитка, расположенного над головой, дермантиновую папку с бумагами и выпрыгнул из кабины.

А минут через десять ему стало ясно, что взяли его никакие не милиционеры, а обычные рэкетиры-разбойники, и Левченко едва не заплакал от обиды, от того, что в Москве, к которой он стремился, как к единственной заступнице в это страшное, мутное время, его достали – в других местах никак не могли достать, а здесь достали. Он все-таки не выдержал и заплакал.

– Чего плачешь, дурак? – холодно и жестко спросил его Каукалов, ткнул в подбородок стволом пистолета. – Мы убивать тебя не будем...

Левченко продолжал плакать – злые, горячие слезы ползли по лицу, ошпаривали щеки, тело безвольно тряслось. Каукалов подтащил водителя к березе, стянул веревкой запястья, привязал к стволу. Проверил, крепкий ли узел. Узел был крепким, но Каукалов этим не удовлетворился, обмотал веревкой тело Левченко, притянул к стволу, сделал один узел, потом второй, за вторым третий.

– Отпустите меня, я же вам ничего не сделал, – плакал, кривился лицом Левченко, не в силах унять крупную нервную дрожь, будто током пробивающую его тело.

– Потому и не отпускаем, что ничего не сделал, – равнодушно проговорил Каукалов, проверяя узлы на прочность. – Если бы что-то сделал отпустили бы... – он усмехнулся, – с этого света на тот. С путевым листом, засунутым в задницу.

– Я же здесь погибну. Замерзну-у-у...

– Не погибнешь, – ледяным тоном произнес Каукалов, хотя точно знал, что шансов распутаться и выйти к людям у Левченко нет, – не ты первый, не ты последний.

– Я же замерзну ночью...

– Не замерзнешь. Тебя скоро найдут, – пообещал Каукалов, запустил руку в карман куртки водителя, выгреб оттуда ключи. В руки ему также попала аккуратно сложенная вчетверо бумажка синевато-серого цвета с изображением крепостных башен – пятьдесят тысяч рублей. Каукалов перекинул бумажку напарнику: – Держи! Гонорары – по твоей части.