Текст книги "Беспредел"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Некоторое время он размышлял о смысле жизни, не выходя из комнаты, слушал детский смех – у его хозяйки Татьяны Трешкиной имелась дочка, очень шустрая, звонкоголосая, смышленая. Новый жилец, увидев ее, одобрительно усмехнулся: "Хорошая баба подрастает!"

Фамилия этого человека была обычная, хотя и некрасивая, каких на Украине да в Молдове, в местах, где он жил, водится немало, – Коряга. Был Владимир Коряга молод: еще даже четвертак – двадцать пять лет – "не разменял", женат, на иждивении имел дочь, родился на Украине и по национальности был украинцем, прописан же в Тирасполе, успел отсидеть срок, немалый, надо подчеркнуть, – шесть лет, от звонка до звонка. Так что университеты свои он прошел. И все экзамены с зачетами сдал.

Итак, Коряге надо было разбогатеть. Это цель, конечно, глобальная, общая, но для начала нужно было бы иметь пару пачек банкнот на водку, хлеб и колбасу. И на дыни в придачу. Да на деликатесную волжскую рыбу, к которой Коряга относился очень даже положительно, и... В общем, эти "и" и "да" можно было продолжать до бесконечности.

Размышлял Коряга о своей жизни недолго. Очень скоро он нашел человека, которому требовался автомобиль "Волга", – одного степенного, знакомого еще по Приднестровью, чеченца. И деньги за машину чеченец выкладывал немалые. Коряга взялся выполнить этот "социальный заказ".

Тот осенний вечер был теплым; если прислушаться, можно было даже различить застывший в воздухе комариный звон, хотя пора уже была поздняя, листья с деревьев поопадали, травы пожухли, по ночам приползали стылые туманы, и комариная жизнь кончилась.

Перед выходом на дело Коряга выпил водки, закусил луком и рыбой, потом выпил еще и вместе со своей хозяйкой вышел на улицу.

Примерно часов в десять вечера около железнодорожного вокзала он выбрал такси поновее и поухоженнее, за рулем которого сидел водитель в куртке, с короткой стрижкой, – его фамилия была Калашников, – сел в машину, положил руку на плечо шофера:

– Трогай!

Тот повернул голову.

– А куда, собственно, трогать-то?

– В том-то и дело, что никуда. Просто зазнобу свою хочу прокатить. Коряга обнял за плечи и притянул к себе Трешкину. – Тань, не будешь против, если я тебя стану зазнобой звать? Зазноба – хорошее словечко, русское. И у нас, на Украине, популярное.

– Не буду, не буду, – готовно отозвалась Трешкина.

– Тогда вперед! – скомандовал Коряга.

Астраханские улицы – темные, лишние фонари здесь не зажигают, стараются обходиться без них, на одной из таких улиц Коряга попросил остановиться, высадил спутницу, снова сел на заднее сиденье "Волги", пояснил:

– Очень она мне надоела. – Скомандовал: – А мы едем дальше... К другой зазнобе!

Через несколько минут, беззвучно вытащив из кармана плаща малокалиберный обрез, Коряга аккуратно приставил его к затылку Калашникова и выстрелил.

Калашников, охнув, ткнулся головой в руль "Волги", дернулся один раз, второй и больше не шевелился. Коряга, кряхтя, боясь испачкаться в крови, перетащил водителя назад, сел за руль, развернулся. Прихватил Трешкину, стоявшую в тени крупного старого тополя. Трешкина села аккуратно, выпрямилась, строго глядя перед собой. Оборачиваться она не рисковала боялась мертвых. Спросила бесцветно:

– А теперь куда?

– Надо избавиться от довеска – довески нашему товару не нужны, Коряга повел головой назад, усмехнулся, – а потом... потом поедем к богатому чеченцу за деньгами.

Труп Калашникова они бросили в Волгу недалеко от гостиницы "Гавань". Коряга предварительно обшарил карманы Калашникова, нашел пухлую пачку денег и произнес довольно: "Ого! Это дело мы одобрям-с", – забрал кое-какие бумаги, кнопочный ножик и только потом поволок тело к черной, гулко плещущейся воде.

Чеченца-заказчика в ту ночь они отыскать не смогли – тот как сквозь землю провалился, а может быть, спешно выехал к себе на родину по призыву земляков. Коряга от досады чуть панель в кабине кулаком не расколотил грохнул по ней так, что из пластмассы все заклепки и шурупы повылетали.

– Вот сучье! – выругался он. – Заказать заказал, а как расплачиваться – так пусть другой расплачивается?!

Машину погибшего Калашникова он на рассвете бросил – не пригодилась, взял из нее только радиоприемник с двумя колонками, с рычага переключения скоростей содрал понравившийся фасонистый болбачок, сдернул зеркало заднего вида и зло хлопнул дверцей.

– Вот непруха так непруха! – сказал он Трешкиной, в серой утренней мгле покидая пустынное место. – Не удалось нам заработать денег, – обнял свою спутницу за плечи, – ну да ничего! Ты не журись!

– Я не журюсь.

– Сейчас время ведь какое: автомобильный бизнес – беспроигрышный, доходы приносит не такие, правда, как травка и прочая наркота, но куда большие, чем торговля водкой. Так что мы с тобой дело это продолжим. Продолжим?

Трешкина согласно наклонила голову:

– Естественно.

Вскоре к Коряге с Трешкиной присоединился еще один "искатель приключений", некий Семенов, и Коряга решил его включить в дальнейшие операции. Если уж создавать мобильную "боевую группу", то создавать ее надо человек из четырех, не меньше. Коряга присмотрелся повнимательнее к Семенову и дал первое поручение.

Поручив ему сбыть кое-что из вещей, снятых с "Волги" Калашникова, вместе с Трешкиной отбыл на Украину. Астрахань – город хоть и с громким именем, но небольшой, тут стоит только бросить камень в воду, как уже все знают, кто это сделал. Круги от камня идут долго-долго, нужно время, чтобы все устоялось, стихло, поэтому Коряга решил на недельку исчезнуть, покантоваться в соседнем государстве, посмотреть, послушать, не отзывается ли Астрахань возмущенным криком на убийство Калашникова. А вдруг кто-нибудь что-нибудь засек, вдруг найдется свидетель, который выведет на него милицию?

Кругов не было, об убийстве таксиста мало кто узнал, тем более что в Астрахани действовала лихая банда, специализировавшаяся именно на автомобилях. Вполне возможно, что и это убийство списали на ту разъездную банду.

Вскоре появился четвертый член "боевой группы" – некто Гасимов, верткий, злой и ловкий, пуговицы на брюках у милиционера срезать может, и тот не заметит. Гасимов был знаком Коряге еще по Тирасполю.

Вернувшись с "ридной, самостийной", Коряга решил брать очередной автомобиль.

Вечером 19 октября "боевая четверка" пошла в кафе "Зодиак" повеселиться, послушать музыку, попить кофейку и коктейлей, заодно и поболтать – вдруг родится что-нибудь деловое? Ничего нового на тех "посиделках" не родилось, все только старое, испробованное.

– М-да, лучше автомобильного промысла могут быть только наркотики, пришел к окончательному выводу Коряга. – А раз так – значит, будем действовать.

Через некоторое время Коряга, Гасимов, Трешкина и Семенов остановили около кафе "Волгу". Коряга попросил водителя – молодого парня в военной форме – с некоей обезоруживающей доверительностью, какую можно допускать только по отношению к близким людям:

– Браток, беда у нас, на Бакинской улице сеструха ее помирает, – он показал пальцем на Трешкину, – подбрось, пожалуйста! А? Не откажи! Солдаты – ведь они всегда солдаты, наша палочка-выручалочка. Так и ты... выручай!

Водитель "Волги", принадлежавшей, как позже выяснилось, автохозяйству управления внутренних дел области (фамилия его была Болонин, он работал в отделе пожарной охраны, потому и носил военную форму), поразмышлял немного: на Бакинскую ему было ехать совсем ни к чему, но, с другой стороны, ему было жаль сгорбленную, с убитым лицом женщину, стоявшую под фонарем, Трешкина очень хорошо сыграла роль, и кивнул согласно:

– Садитесь!

На Бакинской Семенов и Трешкина вышли, а Коряга и Гасимов остались. Водитель недоуменно повернул к ним голову. Чего, мол? Коряга попросил:

– Браток, до ближайшей аптеки подкинь! Лекарства-то ведь надо купить. Во как нужны! – Он попилил рукою по горлу. – Иначе женкиной сеструхе не вытянуть.

– Но только до аптеки, – сказал Болонин, – мне задерживаться нельзя голову снимут.

– Это же благое дело, за благие дела голову не снимают, – успокоил его Коряга. – А дежурная аптека, она недалеко, рукой подать.

Он сидел за водителем, крепко держась обеими руками за спинку. Гасимов сидел рядом с Болониным – прямой, как доска, напряженный, злой, в темноте салона, когда он поворачивался к Коряге, были видны его посверкивающие глаза.

Когда машина нырнула в тень проулка, Коряга выхватил из кармана нож, коротко размахнулся и всадил его водителю в плечо. Тот вскрикнул, бросил руль и развернулся всем корпусом, чтобы ответить Коряге, но не успел Коряга нанес второй удар.

Как сказано в обвинительном заключении, "Коряга нанес Болонину 4 удара в область правого плеча, причинив ему тем самым колото-резаные ранения грудной клетки, относящиеся к тяжким телесным повреждениям, опасным для жизни, после чего, пытаясь сломить сопротивление Болонина, стал удерживать того за руки, а Гасимов, взяв нож у Коряги, стал наносить Болонину множественные удары ножом, в результате чего причинил ему проникающее колото-резаное ранение шеи, с повреждением левой наружной сонной артерии и одноименной вены, непроникающее колото-резаное ранение шеи, левого бедра, два непроникающих колото-резаных ранения грудной клетки, два – левой голени, резаные раны шеи, кистей, ссадины и кровоподтеки лица, левого бедра, правого плеча, брюшной стенки – относящиеся к тяжким телесным повреждениям, опасным для жизни. В результате полученных ранений от ударов ножом Коряги и Гасимова, вызвавших острую кровопотерю у Болонина, тот скончался в салоне машины".

Да-а, работать ножом – это не то что малокалиберным обрезом. Обрез у него выкрал в поезде попутчик. Нормальный вроде бы был мужик, выпили, разговор душевный вели и спать легли, намереваясь проснуться уже в Астрахани, а когда Коряга с Трешкиной проснулись, то в купе уже ни попутчика не было, ни "личного оружия".

Убитого Болонина перенесли на заднее сиденье, на нос ему надвинули фуражку – спит мол, солдатик, притомился малость. Коряга сел за руль, развернулся, по дороге подхватил Трешкину с Семеновым, и всей компанией покатили на берег Волги. Волга-матушка все стерпит, все следы скроет. Коряга радовался: машина досталась новая, в салоне еще химией пахло, сиденья поскрипывали, будто кожаные. Остановившись в темном месте, на речном косояре, Коряга вышел из машины, цепко ощупал глазами темноту: нет ли кого поблизости? – и скомандовал Гасимову с Семеновым:

– Давайте, выволакивайте защитника Родины на свежий воздух, больно крови от него много.

Те выволокли Болонина на берег, Коряга перекрестил его: "Царство тебе небесное", ногой подкатил к яме, у которой он тормозил, спихнул труп. Приказал Гасимову:

– Засыпь землей. И след проверь: не осталась ли где кровь?

– Темно, фонарь нужен!

– Без фонаря обойдешься, – сказал Коряга, но все-таки забрался в машину, осветил фарами болонинскую могилу. Крови не было. Скомандовал привычно: "Поехали!"

Одежда у всех, кто находился в "Волге", была испачкана кровью – и у самого Коряги, и у Трешкиной, и у Семенова с Гасимовым – измарались, пока везли Болонина.

– Вот... – Коряга выругался матом. – Надо переодеваться, а то мы... как мясники.

А они и были мясниками, с которыми опасно не то что встречаться, опасно даже жить на одной земле.

Переодевшись, Коряга решил поехать к ресторану "Волна". Во-первых, операцию надо было обмыть, а во-вторых, в ресторане можно было отыскать людей, которые заинтересовались бы их товаром. Слово Коряги для "боевой группы" было законом. Ресторан "Волна" из тех, где дым коромыслом, случается, стоит до самого позднего часа, слава у него темная, поэтому его часто навещают милицейские патрули: мало ли что тут может произойти? Ведь случалось уже, и не раз, когда посетителей ресторана находили в Волге плывущими ногами вперед в сторону Каспийского моря.

Коряга пошел в ресторан искать знакомых чеченцев, которые могли бы у него с лету взять свеженький автомобиль, а Семенов с Гасимовым отправились пополнять запасы спиртного – Коряга был прав: очередной "трудовой подвиг" надо обмыть.

Тут в "Волгу" и нагрянула милицейская группа. Все машины своего автохозяйства милиционеры, естественно, знали, "Волгу", обслуживающую пожарников, тоже. Удивились тому, что же она здесь делает? А тут и Семенов в Гасимовым двери машины открывают своим ключом. В общем, попали они в руки милиционеров горяченькими, вместе с несколькими бутылками водки, громыхающими в полиэтиленовом пакете.

Трешкина наблюдала эту сцену, стоя в стороне, прижав пальцы к губам, чтобы не закричать, потом тихо вдавилась задом в кусты и исчезла.

Арестовали ее на следующий день.

Коряга тоже увидел, что Семенов с Гасимовым взяты милиционерами и метнулся к черному входу, вымахнул за двор, на бегу ловко одолел забор и был таков.

Он будто бы растворился в Астрахани, залег на дно – определился в квартире одного знакомого, затих, прислушиваясь к тому, что происходит в городе. "Отдохнув" немного, снова всплыл стремительно, тихо, с дружелюбной улыбкой на губах. У него вообще была подкупающая внешность, у Владимира Коряги. И улыбка у него была широкая, добрая, и взгляд открытый, не таящий в себе ничего опасного. В Тирасполе его, кстати, таким и считали – добрым, открытым парнем. Несмотря на шесть лет, проведенных им за решеткой. В Тирасполе Коряга не разбойничал, никого не трогал. От себя замечу: пока не трогал.

В Тирасполе он вел себя так, как ведут волки. Волки там, где обитают, не разбойничают. На промысел уходят на сторону, устраивают там резню и погромы, потом тихо, заметая следы, возвращаются. Домой, так сказать. Это их тактика. Это стало тактикой и Коряги.

Через два дня после убийства Болонина на рынке Селенские Исады он познакомился с неким Боканевым, тот привел Корягу к себе домой. Естественно, распили бутылку, затем открыли другую. Коряга рассказал несколько сногсшибательных эпизодов из своей жизни, о том, как он воевал в Абхазии, сколько раз был ранен, сколько раз, попадая в переплеты, прощался с белым светом – в общем, жизнь свою расписал так, что у Боканева потекли слезы. Сердобольный хозяин обвел рукою свою квартиру и растроганно произнес:

– Живи здесь, сколько хочешь!

Это-то и нужно было Коряге. Обнялся с Боканевым и проговорил глухо:

– Спасибо, брат! Никогда этого не забуду. Чем могу – отблагодарю.

И отблагодарил. Боканев проживал в доме по Валовому переулку в квартире № 1, а напротив, на первом же этаже, в квартире № 2, обитал его сосед, человек интеллигентный, имеющий хорошую библиотеку, собиратель икон и старинных вещей. Как узнал о его богатстве Коряга, никому неведомо. Но тем не менее на следующий день он взял в сарае Боканева топор, позвонил в дверь квартиры номер два, услышал далекие шаркающие шаги и глухой бормоток:

– Это ты, друг Боканев?

– Я, я, – ответил Коряга.

– Погоди немного, у меня что-то замок стало заедать.

Через полминуты он открыл дверь и получил удар топором по голове. За первым ударом – второй, за вторым – третий. Всего Коряга нанес коллекционеру четыре удара, потом взял полотенце, накинул его на шею несчастного и сдавил, затем тряхнул так, что у того рассыпались шейные позвонки.

Забрал Коряга вещей немного, но зато самые ценные: две старинные иконы, Библию в хорошем окладе, деньги и медали. Вернулся в квартиру своего благодетеля и, поскольку знал, что благодетель сегодня не вернется, со вкусом позавтракал, выпил бутылку шампанского, забрал его личные вещи, те, что подороже, – куртку, шапку из хорошего меха и бинокль, присоединил к ним вещи, взятые в соседской квартире, и отправился на Татар-базар: надо было пополнить кошелек, а то уж больно тоща стала пачечка "деревянных", которую он прятал в нем.

Он продал все, кроме куртки Боканева, куртка что-то никого не заинтересовала, и, поразмышляв немного, решил оставить ее у себя пригодится. Осень опять-таки, скоро начнут поджимать холода, и куртка придется очень даже кстати.

Да и пора было уезжать из Астрахани – слишком много следов он здесь оставил. И все впустую – не обогатился. Если бы не иконы, вообще нищим бы уехал. Выругался, сплюнул себе под ноги.

Поглядел на солнце, неторопливо ползущее в небесной выси, – что-то слишком медленно ползет светило, потом глянул на часы – да, время не спешит, еще раз сплюнул. Он кожей своей, нюхом обостренным, волчьим, кончиками пальцев чувствовал – надо сматываться. Увидев человека в милицейской форме, поспешно спрятался за угол дома. Поразмышляв, решил: лучше всего снова пойти на Татар-базар, там народу тьма, затеряться ничего не стоит. А вечером на автобусе, идущем в Ставрополь, он покинет Астрахань. Купив билет на восемнадцатичасовой автобус, Коряга вернулся на рынок.

Среди рядов, торгующий рыбой, он встретил двух приятелей, говорливых, как сороки, шебутных, подвижных, похожих друг на друга, словно бы рожденных одной матерью, – Язрепова и Кузина. Те кое-что выгодно продали и собирались это удачное дело отметить. Как всегда бывает, не хватало третьего. Третий нашелся в ту же минуту. Он был тут как тут – с доброжелательной улыбкой, со спокойным, уверенным лицом, готовый и хлеб порезать, и тараньку облущить, и стаканчик ополоснуть под живительной струей базарного водопровода, и услужить по части разлива бутылки, ежели что...

– Собственно, а чего мы на базаре будем тесниться? Пошли ко мне домой, устроим маленький праздник, – предложил Кузин. – Я тут недалеко живу.

Грустная улица с несерьезным, каким-то детским названием – Узенькая. Кто бы мог подумать, что на этой улице свершится такое, от чего похолодеет кровь у многих астраханцев...

В доме № 38, в квартире № 1 – Коряга невольно отметил, что в Астрахани он просто повязан на квартиры номер один: у Таньки была первая квартира, у Боканева в Валовом переулке тоже номер один и здесь этот же номер – тьфу! Троицу в квартире № 1 поджидал хороший стол, приготовленный женой Кузина Зотовой, – с горячей картошкой и рыбкой собственного засола, с дивными маринованными помидорами и тушеным мясом, только что извлеченным из духовки.

Это был настоящий пир. Выпили по одной, по второй, славно закусили, и Язрепов, человек восточный, востроглазый, во время пира все приглядывавшийся к Коряге, неожиданно сказал:

– Слышь, парень, а по-моему, тебя разыскивает милиция!

– С чего ты взял? – Коряга прекрасно владел собою, хотя внутри у него все оборвалось и сделалось холодно.

– Да фоторобот сегодня по телевизору показывали. Утром, в астраханских новостях. Очень ты похож на того человека. Убил он там кого-то... Зарезал иль задушил, не помню.

– Ну мало ли кто кого зарезал или задушил? Я-то тут при чем? Это еще ничего не значит. Давай лучше выпьем!

– Можно и выпить, – задумчиво согласился Язрепов.

Эти несколько фраз и решили судьбу трех человек.

После обильной пищи, хорошей выпивки решили малость отдохнуть.

– Хороший сон никогда не мешал здоровью, – посмеялся Язрепов и растянулся на тахте.

Кузин покивал согласно, зевнул, потер пальцами глаза.

– У меня есть свой корабельный отсек, я туда. – И, продолжая зевать, нырнул в свой "корабельный отсек".

Сон сморил и Зотову – жену Кузина. Удержался только один Коряга – он и моложе был, и крепче телом, и злее, и, главное, знал, что для волка, которого обложили охотники, сон опасен.

Едва собутыльники уснули, он бесшумно обследовал квартиру, поморщился недовольно – квартира была бедная, взять нечего, в кладовке нашел лом, подкинул его в руке, проверяя, ловко ли лежит, обвязал тряпкой и, подойдя к спящему Язрепову, сощурился:

– По телеку меня, значит, видел? Больно похож, значит... Ладно! – Он размахнулся и с силой ударил Язрепова ломом по голове. За первым ударом нанес второй, потом схватился за лежащий на столе нож, нанес несколько ударов ножом, потом прыгнул к дивану, где лежала Зотова, ударил ее ломом также по голове, смешав разом все – мозг, кости, и уж потом метнулся в "корабельный отсек". Ни один из спящих не проснулся, словно бы в водку было подсыпано снотворное зелье, ни один не закричал...

В следственных документах отмечено, что Коряга нанес Язрепову четыре удара ломом по голове и тринадцать ударов ножом в различные части тела, Зотовой – один удар ломом и пять ударов ножом в межлопаточную область, Кузину один удар ломом в правую височную кость и три удара ножом в грудь.

До вечера Коряга провел время в залитой кровью квартире – никто его не потревожил, Коряга даже поспал немного, потом взял куртку Кузина, примерил ее, куртка была в самый раз, и, главное, – понравилась, модная, фасонистая, в отличие от куртки Боканева. Куртку же боканевскую повесил на место хозяйской и, беззвучно отжав язычок автоматического замка, ушел. Дверь за собою аккуратно закрыл.

В 18.00, точно по расписанию, ставропольский автобус отошел от городского вокзала. Коряга, приветливо улыбаясь, сидел на месте, отведенном "согласно купленному билету".

Всего за двенадцать дней пребывания в Астрахани он убил шесть человек.

Из Ставрополя Коряга перебрался в ПМР – Приднестровскую Молдавскую Республику, в город, где был прописан, в Тирасполь, на улицу Советскую, 2. Но в Тирасполе, дома, он вел себя тихо: воспитывал дочку, ходил с женой в кино и на зиму варил вишневые компоты. Того, что его обнаружат, Коряга не боялся – ни один из членов "боевой группы" не знал, где он живет, не знали и подлинной фамилии Коряги. Никто, даже Гасимов. Когда же местные власти кинули клич: "Все на защиту Приднестровья!" – Коряга одним из первых встал в ряды защитников. В общем, дома он был другой. Но, как я уже заметил, до определенного момента. А вскоре в нем произошел надлом – Коряга совершил преступление. Во время боевых действий Коряга совершил несколько убийств: по одним данным – три, по другим – четыре.

Сейчас Коряга арестован и ждет в Молдавии суда. Из тюрьмы попробовал бежать, был ранен охранником, угодил в лечебное учреждение с зарешеченными окнами. Скоро состоится суд. Если же Верховный суд Молдовы не приговорит его к высшей мере, то тогда, вполне возможно, его передадут на территорию России и Корягу будут судить здесь.

Семенов, Гасимов, Трешкина пока находятся под стражей и ожидают прибытия в зарешеченном "вагонзаке" своего предводителя. Но даже если предводитель и не прибудет, от суда они не уйдут.

Люди в костре

Жил в Краснодаре один человек. С хорошей головой, с хорошими руками. Считался предпринимателем, хотя был самым обыкновенным работягой, не гнушавшимся никаким, даже малым заработком, поскольку знал – лишняя копейка в доме не помешает. Это был Николай Николаевич Закладной. В конце концов у него и дело собственное завелось, и машина-иномарка (и даже не одна) появилась, и деньги на валютном счету... Семья у Николая Николаевича был дружная, дети старались находиться поближе к отцу, помогали ему, а из сына Дениски вообще должен был вырасти незаменимый помощник. Отец выделял Дениса, держал около себя. Дениска, которому лет было всего ничего девять, но он уже все понимал и постигал кое-какие науки жизни, которые могли пригодиться в будущем, – отцовскую привязанность ценил и каждый день из школы бежал прямо на работу к отцу.

Жили Закладные в стесненных условиях, семья была большая, развернуться в четырех углах своей квартиры они никак не могли – не хватало места. Надо было расширяться, поэтому Николай Николаевич присмотрел на окраине Краснодара, на улице Калинина отдельный дом и вскоре купил его.

Дом Закладному полюбился с первого взгляда – стоял он на хорошем месте, на обдуве, ветер здесь всегда вкусно пахнет степными травами, во дворе растет грецкий орех, а этих деревьев всякая пакость боится – тля, моль, слепни, подъезд к дому хороший, много свободного места, можно и склад свой собственный поставить, и пару подсобных помещений завести, и баньку сгородить, и даже бассейн около нее выкопать... Закладной был рад приобретению – очень удачное было оно...

Когда оформили купчую и выпили положенные по такому поводу сто граммов, бывший хозяин дома, степенный армянин, предупредил:

– Дом, пока в него не въедешь, обязательно сторожи, не оставляй без присмотра ни на минуту. Особенно когда станешь делать ремонт...

– А что так? – не понял Закладной.

– Как что? Чечня-то рядом, беженцев полно, а среди них есть всякие люди... Бомжей столько, что в Краснодаре некуда уже будет скоро ступить обязательно угодишь в бомжа, залезет пяток таких, грязных, пропитанных водкой и мочой, в дом – никогда не выкуришь... Так что я дело тебе, хозяин, говорю.

Закладной согласно наклонил голову – армянин был прав: если бомжи заберутся в дом, то вышибать их нужно будет армейским подразделением, не меньше – очень цепкий, очень загребущий это народ. Протянул армянину руку, крепко пожал ее и остался один: бывший хозяин отер влажные глаза – он будто бы с этим домом отрубал от себя часть жизни, – и уехал.

А новый хозяин начал осваивать покупку: спланировал участок, разметил, где что будет стоять, завез материалы и, как и советовал прежний хозяин, старался ни на минуту не оставлять дом без присмотра. Особенно ночью.

По соседству строился дом одного из казачьих сотников – человека обстоятельного, знающего толк и в крестьянском деле, и в городском, и в деле ратном. Сотник тоже, как и Закладной, не оставлял свое хозяйство без присмотра, обзавелся собаками, а на ночь обязательно определял на участок кого-нибудь из близких людей, в крайнем случае нанимал...

В тот вечер Закладной приехал на свое подворье с Дениской: сын увязался за ним, как ни удерживала его мать – не смогла удержать, Дениска разревелся, и мать отпустила его, на нее Денискины слезы всегда действовали размягчающе; приехали они на "тойоте" – маленьком быстроходном японском автобусике. В автобусике на случай ночевок было приготовлено белье, сиденья удобно откидывались, и салон превращался в мягкую небольшую спальню.

Вечер наступил быстро, солнце неожиданно потемнело и стремительно, будто у него обрезало все провода, поползло вниз, через несколько минут сделалось сумеречно. Сторожа – на этот раз нанятые – на соседнем подворье разожгли костер, поставили котелок с кулешом – наступал час ужина, плотного, с выпивкой, с рассказами о разных жизненных приключениях и старинными казацкими песнями, как это принято в здешних краях.

Были сторожа тезками, звали их Сергеями. Фамилия одного была Шуров как у известного артиста шестидесятых годов, которого Сергей Шуров, естественно, не знал и даже не слышал о таковом, поскольку в ту пору был совсем маленьким – родился он в 1960 году, фамилия второго – Ульянов, 1962 года рождения.

Один из них подошел к забору, отделявшему владения сотника от владений Закладного, поинтересовался:

– Ну что, хозяин, будем твой дом обмывать или нет?

– Да хоть сейчас, – готовно отозвался тот, поскольку что-что, а водка у него всегда была, несколько бутылок хорошей "пшеничной" он обязательно возил с собой, – водка всегда считалась лучшим "дипломатическим" средством во всяких деловых переговорах.

– Это хор-рошо, – обрадовались сторожа, – не то мы наломались сегодня так, что даже рук-ног не чуем.

Бутылка опустела скоро – будто и не было ее, сторожа оказались большими мастерами по этой части, и, когда Закладной пошел к машине за второй бутылкой "пшеничной", Дениска уже клевал носом. Закладной откинул сиденье, уложил сына, накрыл его двумя пледами и ушел к костру.

...Ссора возникла из ничего, из пустяка, из того, что из костра вылетел уголек и плюхнулся на штаны Сергея Шурова. Вообще-то Шуров относился к категории людей, которые, выпив, делаются мрачными, подозрительными – всем бывают недовольны, во всем видят угрозу, обязательно дают волю рукам. Хватаются за кирпичи и пустые бутылки, размахивают кулаками, могут потянуться и к ножу либо к обрезку стекла, чтобы исполосовать им физиономию человека, который им не понравился. Сергей Ульянов характер имел полегче, но, напиваясь, дурел. Хотя и не так, как его напарник. Глаза делались странными, большими, как у кота, неподвижными, и он начинал искать что-нибудь острое: нож либо стамеску (он немного промышлял по плотницкой части) – и тоже начинал примериваться к "обидчику".

В застольях, подобных тому что поздним вечером "имело место" на улице Калинина, редко когда хватает водки – сколько ни пьют, всегда бывает мало. Так случилось и на этот раз. Конечно, можно было бы съездить за водкой, но в карманах у сторожей было пусто – это во-первых, а во-вторых, у Закладного явно в автобусике есть еще, так чего же ездить?

– Нету у меня ничего больше, – пытался объяснить Закладной, – днем три бутылки пришлось отдать за разгрузку машины, а то, что осталось, – я выставил.

– Как это нету водки? – Шуров задергал губами, схватил с земли грязный, с приставшими ошметками сала нож и прыгнул на Закладного. Тот даже не успел увернуться – Шуров уложил его с одного удара, вытер нож о рукав и прохрипел, остывая: – Нету... Вот тебе и нету...

– Поздравляю, – мрачно произнес Ульянов. – Ты убил его!

Шуров молча послушал у Закладного сердце, потом, ухватив тело под руки, поволок к машине. Открыл дверь "тойоты" и увидел Дениску, спящего под двумя клетчатыми пледами. Поморщился: убирать надо теперь и этого, поскольку щенок – опасный свидетель. Ульянов, подойдя к машине, согласно кивнул: свидетеля оставлять никак нельзя.

С сонным мальчишкой Шуров справился в несколько секунд, стянул тело одним из пледов и оставил лежать на дне автобусика, в салоне. Рядом с Дениской уложили его отца.

В три часа ночи, когда Краснодар спал, на улицах дежурили лишь одни проститутки, не было даже милиционеров, сторожа на "тойоте" покинули двор дома, в котором дружной семье Закладных так и не удалось пожить. Поехали в сторону станицы Елизаветинской, где сторожа обитали, решив, что, если им придется бросить машину, они смогут до дома дойти пешком.

На берегу Кубани остановились, в предрассветном сумраке попробовали сориентироваться, съехали на обочину вправо, продрались сквозь высокую жесткую траву и минут через десять заглушили мотор в низине, затянутой сизым туманом. Сделалось тихо. Было слышно, как внизу, под обрывистым берегом плещется Кубань, да неподалеку в камышах потревоженно крякает утка.

В багажнике "тойоты" сторожа нашли канистру с бензином, обрадовались.

– Это то, что надо! – бодро произнес Шуров, обливая бензином салон автобусика, тела Закладного и Дениски. Остатки выплеснули на крышу "тойоты". Затем бензин подожгли и стремглав, кинулись прочь – уж слишком жарко разгорелся тот страшный костер.

Прикубанский окружной прокурор Анатолий Леонидович Одейчук рассказывал мне, что, как установила экспертиза, когда сторожа подожгли машину, то девятилетний Дениска был еще жив.