Текст книги "Розыгрыш с летальным исходом"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Вот с этой скалы их и бросали, – сообщил Понизовский. – И, кстати, акулы это помнят. Предпочитают вертеться прямо под скалой.

Действительно, зеркальную гладь лагуны время от времени вспарывал острый крючковатый плавник. То тут, то там всплескивала вода. А под самым носом скалы шло постоянное бурление. Будто кипел на плите наваристый суп. Яна передернула плечами, словно в ознобе.

– А за что их так наказывали? Этих ваине?

– Традиция, – лениво отозвался Понизовский, на этот раз без усмешки. – Разумная притом.

– Что ты хочешь этим сказать? – оскорбилась Яна.

– Вовсе не то, что вы подумали. У них табу на размножение.

– Что?! Ни фига себе ауэ!

– Меры, превентивные. Для них самое страшное – это перенаселение. Вы ведь обратили внимание на то, что на острове нет детей?

– А где они? – Янка с ужасом взглянула на поверхность лагуны, которую время от времени бороздили акульи плавники.

– Ну что вы, Яна Казимировна! – рассмеялся Понизовский. – Не так уж все плохо. Детей отправляют на Маупити. Там они учатся, получают профессию. И возвращаются сюда. Если желают, конечно. Но это редко бывает. Ну, а за нежелательную, неплановую, так сказать, беременность могут последовать репрессии. – Он опять рассмеялся. – Это я всем говорю. Это всех касается.

– Ну, мореход! – взорвалась Янка. – Куда ты нас приплыл?

– Послушайте, Яночка, – попытался успокоить ее Нильс. – Не так уж все трагично. Взгляните с другой стороны… – Он осекся под Янкиным взглядом.

А я его понял. У нас, что ли, лучше? Сколько детишек по детдомам и интернатам? Сколько их учится за рубежом? И кто из них возвращается в Россию, закончив обучение? Да и репрессии за беременность схожие, если учесть размер пособия. Да, не так уж все трагично. Теперь и у нас все, как у дикарей. Что европейских, что океанских…

Покинув это мрачное место, мы еще немного поднимаемся вверх и, перейдя небольшой ручей, оказываемся на очаровательной поляне, окруженной мощными кокосовыми пальмами. А где-то за ними непроходимой стеной встают гигантские папоротники.

Слева от ручья – какая-то узкая мрачная щель неимоверной глубины. Справа – кристальной воды водопад, а за ним – каменная чаша, наполненная такой же изумительно чистой водой, с чуть заметным голубоватым оттенком.

– Здесь как бы хозяйственный блок, – поясняет Понизовский. – Тут купаются, моются, стирают. А это, – он брезгливо показывает на трещину в скале, – Поганая яма. Извините, туалет, так сказать. Естественный.

– Ауэ, танэ! – с громким восхищением дергает Янка меня за рукав. – Совмещенный санузел. Общественный.

– Пора возвращаться, – говорит Понизовский, взглядывая на часы.

– А давайте туда еще пройдемся. – Семеныч машет в сторону папоротников. – Занятное местечко.

– Не столько занятное, – качает головой Сере-га, – сколько опасное. Там обрывистый берег, внизу камни. Никто туда не ходит.

На помощь ему подбираются близнецы Ахунуи и Ахупуи. И в один голос испуганно долбят:

– Табу! Табу!

– Ну, табу так табу, – покорно и устало соглашается Семеныч. Немного фальшиво только. Но, кроме меня, этой фальши никто не замечает.

Мы вернулись на яхту и стали готовиться к визиту. Отобрали кое-какие подарки: зажигалки, почти исправный фотоаппарат. У Янки нашлась лишняя щетка для волос.

– А ты что подаришь своей ваине Маруське? – спросила Яна Нильса.

– Он ей любовь свою подарит, – хмыкнул Семеныч.

– Я подарю ей крысиного льва.

– Молодец! – похвалила Янка. – Дорог не подарок – дорого внимание. Ах, Серый, – она мечтательно закатила глазки. – Если бы ты подарил бы мне накануне нашей свадьбы крысу! С облезлым хвостом! А, Серый? Уж как бы я тебя приласкала!

ВЕЧЕРОЧЕК ПРИ СВЕЧАХ

Торжественной встречи, в духе Океании, на этот раз не состоялось.

– Похмельем мучаются аборигены, – предположил Семеныч.

– Или к следующему празднику готовятся, – сказала Яна. – Серж, что у них там по местному календарю? Какая фаза луны в почете? Какие там рыбы поднимаются из глубины?

– У них здесь каждое утро в почете. Москит мимо щеки пролетел – уже праздник. Повод, значит, что не тяпнул.

– Счастливые люди, – вздохнула Яна. – Но и нам праздников хватает. Да еще выборы с перевыборами.

– Я что-то плохо себя чувствую, – малодушно пожаловался Нильс. – Голова кружится. Я бы теперь отдохнул…

– В объятиях своей ваины отдохнешь, – безжалостно оборвала его Яна. – Маамаа!

Мне почему-то показалось, что из всех нас она одна владеет ситуацией. Не удивлюсь, если вдруг Ян-ка совершит здесь государственный переворот и сбросит с парусинового трона хмельного вождя Мату-Ити. Только вот куда она его жен денет? Нам, что ли, раздаст? Своим будущим министрам?

Семейное бунгало нимфетки Марутеа находилось в глубине рощи. Уединенное такое гнездышко. Типичное для этих широт. Коническая крыша под пальмовым листом, сдвижная дверь на веранду; от пальмы к пальме, совсем как у нас в Пеньках, протянута веревка (лиана, что ли), на которой дышат под слабым ветерком некоторые предметы интимного женского туалета.

Едва мы подошли к хижине, как на пороге появилась моложавая парочка в юбочках, но разнополая. Парочка держала в руках деревянный поднос. Совсем как у нас в Пеньках. Только вместо хлеба-соли на подносе стояли разного размера рюмки и грудилась горка очищенных пальчиковых бананов.

Янка, видя такой прием, тут же сорвала с ближайшего куста какой-то цветок, сунула его Нильсу за ухо и вытолкнула старика вперед.

Нильс не подкачал. Видать, в самом деле с головкой неладно. Он отвесил земной поклон, взял самую большую стопку, лихо ее маханул и вместо закуски смачно, от души расцеловал свою потенциальную тещу. Во все щеки и губы. А тестю просто, но со вкусом, пожал руку. Как поверженному сопернику.

– Ауэ! – раздался вопль, и вылетевшая из хижины Маруся повисла у Нильса на шее. Он качнулся, как старый дуб под напором ветра, умеренного до сильного, но пока устоял. Надолго ли?

Мы вошли в хижину и расселись на циновках вокруг низкого столика. Маруськин папаша при этом что-то цапает с полки и сует себе под зад. Наверное, чтобы сидеть повыше гостей – он и в самом деле мелковат фактурой, на потомка рослых таитян никак не тянет.

Хижина была обставлена с первобытной простотой и изяществом. Вдоль одной из стен – сплошной помост для спанья, какая-то тумбочка, полочка над ней и потемневшее от влаги зеркало на столбе.

Маруся обвилась вокруг Нильса, как змея вокруг сухого сучка. Терлась щекой, прижималась то грудью, то бедром, а то и в комплексе. Я думаю, даже в молодые годы старику Нильсу не довелось испытать такого яростного и откровенного эротического напора. Дошло даже до того, что, когда подали сырую океаническую рыбу в лимонном соке, Маруся трепетно выбирала не очень чистыми пальчиками самые лакомые кусочки, жевала их и грациозно передавала эту жвачку Нильсу «из уст в уста».

– По их обычаю, – пояснил Понизовский, – это высшее признание в любви.

– До полного беззубия, – добавил я. – Как у нас до гроба.

– А по нашему обычаю, – встряла Янка, – это грубый намек: «У тебя, дед, всего два зуба осталось – давай-ка я тебе нажую. Чтобы с голоду в моем доме не пал. Иначе позор на все племя».

Папа и мама ничего, конечно, из Янкиной тирады не поняли, но с готовностью рассмеялись. Они не сводили глаз с влюбленной парочки и оживленно обсуждали каждое нескромное движение дочери и каждый застенчивый взгляд Нильса. В их темпераментном диалоге я уловил только два знакомых английских слова (олд и фул – тождественно: старый дурак) и одно незнакомое, местное, но наиболее часто звучащее: буа. Буа, как я подумал, это что-то вроде неутомимого кавалера. Оказалось, не совсем так. Понизовский перевел:

– Буа – значит ослабленный, больной. Так говорят о женщине, когда у нее месячные, и о мужчине – безнадежном импотенте. Это звучит особенно оскорбительно. После такого ярлыка остается только броситься в лагуну к акулам.

– Это наш-то Нильс буа? – взвилась Янка. – Ауэ, танэ! Слышишь, что о тебе говорят?

Нильс отодрал от себя как липучку Маруську, и постепенно его взгляд стал осмысленным. И в нем – немой вопрос, будто он только вернулся с улицы и пытается понять – о чем тут без него говорили.

– Это не о нем, – поспешил Понизовский. – Речь идет о вожде. Им недовольны.

– В каком смысле? – спросил Семеныч, шаря глазами по столу в поисках более привычного и безопасного блюда.

– Ну, если близко к нашим понятиям, его считают консерватором.

– С этого места – подробнее, – попросил Семеныч. С настойчивостью в голосе.

– Это неинтересно. Так, внутренние разборки. Правящая партия. Оппозиция.

– А в перспективе гражданская война?

Понизовский помолчал, задумался на мгновение.

– Кто же знает? Дикари… Видишь ли, они требуют, чтобы Мату-Ити предпринял шаги для назначения протектората. Чтобы остров ушел под руку США. Затем он становится парламентской республикой, вступает в ООН и получает субсидии для развития социальной сферы.

– Это что, всерьез? – Семеныч вытаращил глаза. – Ты нам дуришь головы? Самогона перебрал?

– Я говорю о том, что уже не раз слышал. И о том, что слышал только что от родителей Марутеа.

Она подняла голову, услышав свое имя, и радостно закивала.

– А дальше?

– Дальше все еще прекраснее. Их единственная дочь с первым же рейсом отправляется в Нью-Йорк и поступает в колледж или в проститутки. А здесь… А здесь они строят один отель и один бордель, налаживают серфинг, дайвинг…

– Шахматный клуб обязательно, – вставил я. – Клуб «Четырех коней». Чтоб уж точно Нью-Васюки получились.

– Да ничего не получится, – отмахнулся Понизовский. – Они уверены, что у Мату-Ити водятся денежки. Ну, может, баксов пятьсот у него под подушкой и наберется.

Янка отодвинула от себя тарелку и решительно встала:

– Линять отсюда надо. Пока не поздно. Не знаю, как там отель, а что дурдом здесь уже есть, я не сомневаюсь.

Решительность Яны не осталась незамеченной. Папа с мамой еще шире заулыбались, на этот раз прямо в лицо Яне, и что-то быстро сказали Понизовскому. Тот усмехнулся (человек, который смеется) и перевел:

– А вас, Яна Казимировна, оппозиция в лице будущего правительства просит принять на себя управление отелем. Они говорят, вы так красивы, что отбоя от постояльцев не будет.

– Я лучше возьму на себя управление не отелем, а борделем.

Папа с мамой догадались по ее лицу о сказанном и слаженно закивали.

– Это заговор, – сказал я. – И мы участники. Я не настолько стар, чтобы накормить собою парочку акул. Быстро на берег и поднимаем паруса.

– И опускаем весла, – поспешно добавила Янка. – Нильс нас прикроет. Ты остаешься, молодожен?

– А можно я заберу с собой свою будущую супругу?

– Ошалел, – вздохнул Семеныч. – Пошли, буа ослабленный.

Яна, как наиболее восприимчивый лингвист, благодарит гостеприимных хозяев, почти не спотыкаясь, произносит:

– Уа мауру-уру вау! – И торжественно, с чувством превосходства переводит для нас: – Всем спасибо! Провожать не надо.

Последнее замечание, естественно, остается втуне – хозяева поднимаются вместе с гостями. Причем папаша тут же выдергивает что-то из-под себя и воровато сует под циновку.

Когда все застольники пьяной гурьбой вывалились на волю и вместо традиционных (на нашей родине) «Подмосковных вечеров» затарахтели со всякими галлицизмами, я, улучив момент, крыской шмыгаю обратно в хижину. Срабатывает, видимо, ментовский инстинкт. Вороваты островитяне, не наш ли судовой журнал сперли? По форме напоминает.

Отворачиваю угол циновки. «Ауэ, танэ!» «Что-то» под ней – это книга, почему-то на русском языке. И она мне знакома – увлекался в свое время, в юные годы, даже мечтал о чем-то подобном.

Что ж, книга по теме. И наталкивает на дикую мыслишку. Жлоб Семеныч…

За порогом хижины начались проводы. Со всей пышностью и непосредственностью. Особо если учесть, что и провожающие, и отъезжающие с трудом держались на ногах.

Как мы добрались до берега, я плохо помню. Нильса шатало из стороны в сторону, от любви. Маруся, с одной стороны, пыталась утянуть его под пальмы. Яна, с другой стороны, тянула его к морю. Мы с Семенычем прикрывали наш отход, более похожий на позорное бегство. Понизовский, как обычно, вел двойную игру. Во всяком случае, от души забавлялся ситуацией.

И над всем этим спектаклем висела, подпрыгивая, красная луна, уже по форме довольно близкая к кругу. Помню, мне показалось, что их две. И обе кривые.

По мере продвижения к морю мы обрастали нашими новыми друзьями, как пальма кокосами. Снова песни с приплясыванием, снова объятия, снова приглашения на все предстоящие праздники. Не на год ли вперед?

Как нам удалось вырваться из этого круга, я тоже плохо помню. Порой мне кажется, что нам с Семенычем приходилось применять некоторые наши профессиональные, сугубо специфические навыки (по теме «Как вести себя в возбужденной толпе»), отчего многие из наших поклонников вырывались из наших объятий с искаженными лицами. Одного, по кличке Тими, особо опасного, который слишком темпераментно прижимал к себе Яну, пришлось угостить ребром ладони по почкам. Изогнувшись от боли, он повернулся ко мне с перекошенным лицом. Я ответил ему лучезарной улыбкой. Ауэ! Чужой танэ – наша ваине – руки прочь мало-мало.

В общем, к лодке мы пробивались почти что с боем. Да еще шли на веслах в окружении всей флотилии, которой располагала на настоящий момент будущая парламентская республика.

Когда мы добрались до яхты, Понизовский первым взобрался на борт, выпрямился во весь рост и заявил трубным голосом:

– Сон белых вождей – табу!

И странно, его послушались. Он каким-то образом уже успел стать на острове влиятельным человеком. Вся орава с песнями и плясками устремилась на берег, там вспыхнули костры и застучали барабаны.

А мне, несмотря на усталость от впечатлений и угощений, не давала покоя тревожная мысль, которая стремилась превратиться из подозрения в догадку.

Семеныч и Понизовский остались на палубе, покурить под луной и звездами, а я нырнул в кают-компанию и провел негласный блицшмон. В судовой библиотечке ничего не обнаружил: здесь была в основном специальная литература, «Морской ежегодник», «Мореходная астрономия», справочные таблицы, атласы. Но я твердо знал, что где-то какая-то нужная мне книга здесь была. И я нашел ее. Под сланями в гальюне. И распахнул прямо в середине. И углубился было в чтение, но тут в рубку ввалились Нильс и Яна.

Янка плюхнулась на диванчик рядом со мной, а Нильс взволнованно и смущенно заходил в тесном пространстве, все время натыкаясь на углы столика и переборки.

Потом он заломил руки и простонал:

– Леша, она ж меня соблазняет…

– Жаль, – отметил я, не отрываясь от книги.

– Что – жаль? – Нильс присел на краешек рундука. Заерзал.

– Жаль, что не меня.

– Так ей же двенадцать лет!

– Они тут с двенадцати уже рожают.

– Но мне-то не шестнадцать, – простонал в отчаянии Нильс.

– Ты и в шестнадцать бы не родил, – отчеканила Яна. – Половая принадлежность не того типа. Даже добрый Эатуа тут не поможет.

– А вы, Яна Казимировна, – вспыхнул старик, – тут тоже совсем распустились.

– Гораздо раньше, – делая вид, что увлечен чтением, проворчал я. – В седьмом классе средней школы. Я помню…

– Какие могут быть шутки! – Нильс снова трагически воздел сухие лапки к небу. – Она меня соблазняет!

– А вы? – с чисто женским интересом придвинулась к нему Яна.

– А я… Я возбуждаюсь! – признался, будто за борт бухнулся.

– Ну и на здоровье. В любом возрасте полезно.

– Но как же… Она ко мне на колени садится. Грудью жмется. И глазками так играет… Что делать, Леша?

– Ты, Ильич, – интимно посоветовала Яна, – главное, девственности ее не лиши. А то жениться придется. Или – бултых в малую лагуну, акул кормить. У них тут с этим – суровая простота.

– Как вы можете шутить?

– Это не шутки. – Я захлопнул книгу. – Я заметил, что наш старый вождь на вас тоже со значением поглядывает.

– Что вы имеете в виду? – испугался Нильс.

– Совсем не это. Он на вас как на выгодного для племени жениха смотрит. Вы для них – весьма престижная партия.

– Да, – с готовностью подхватила Яна. – Человек в возрасте, солидный, своя яхта И главная перспектива – потомства не будет.

– А если будет?

– Поздравим.

– Что делать, Леша?

– Что сердце подскажет. Ты только, Ильич, держи меня в курсе.

– В курсе чего?

– Ну… Как развиваются ваши романтические отношения.

– Но это не этично. Это настолько интимно.

– Да нам подробности не нужны, – успокоила его Яна. Соврала, конечно. – Вы нам – факты. Что состоялось, что наметилось.

– Распустились! – Нильс поднялся, довольно энергично.

– Яков Ильич, – сказал я ему вслед. – В самом деле – держите меня в курсе. Могут быть некоторые осложнения.

– Но она же первая начала, – с возмущением, по-мальчишески оправдался Нильс.

– А ты, смотри, первым не кончи, – буркнула Яна.

Нильс, потеряв от возмущения (и смущения) дар речи, выскочил на палубу, охладиться.

– Пошли спать, Серый, – позвала меня Яна.

– Иди ложись. Сейчас моя вахта.

Я вернул книгу на место, сделал себе кофе и, забрав чашку, тоже выбрался под звезды. И задумался – в какое место мозаики этот камешек вложить? Тем более интересно, что в книге я обнаружил вложенный меж страницами ксероксный листочек со словарем. Такой же, как и в экземпляре, принадлежащем «папочке» Нильса.

Хорошо кто-то к чему-то подготовился.

Буйство на берегу постепенно затихало. Только мерцали немного затухающие отблески костра. Да бродили вокруг него вялые тени островитян.

Понизовский бросил за борт окурок, дружески приобнял Нильса:

– Пошли, старина, в койки. Тебе нужно силы беречь.

Нильс оскорбленно сбросил его руку:

– Придержите ваши шуточки для аборигенов.

Когда мы с Семенычем остались одни, он сказал:

– Я на берег, Серый, инкогнито. Постараюсь в «па» заглянуть. Дай мне твою пушку на всякий случай.

Я взял пистолет из пуфика, отдал его Семенычу.

– Может, ракетницу возьмешь?

– Не стоит. Поглядывай тут. – Он спустился в шлюпку и без стука уключин и плеска весел растворился во мраке тропической ночи.

Вернулся Семеныч не скоро, но еще затемно.

– Обошлось? – спросил я.

– Для меня – вполне.

Ясно.

Семеныч жадно закурил. Приблизил ко мне лицо:

– Знаешь, Серый, что я там, за этой оградой разглядел?

– Головы на кольях?

– Почти. – Он выдохнул мне прямо в ухо: – Женские скальпы.

Я едва не упал за борт.

РАЗВЕДКА БОЕМ

– Странно все это, Серый. Очень странно.

– Еще бы!

– Я не о скальпах. Понимаешь, мне не удалось проникнуть в «па». И знаешь почему?

– Из-за охраны с копьями?

– Никаких копий, Серый. Это бутафория. Странно другое… Я легонько вырубил одного стражника и заглянул за ограду. А там – другой. Я не ожидал, но успел ударить первым. – Семеныч понизил голос до шепота. И сказал такое, что подействовало на меня посильнее скальпов: – Он поставил блок. Профессионально, автоматически.

– Не слабо. – Я понял именно с этой минуты, что мое табу на участие в борьбе с криминалом потеряло свою силу на этом острове.

– …Больше того, Серый. Тот, первый, уже начал приходить в себя.

Понятно. Тоже своего рода профессионализм.

– В общем, я успел только разглядеть эти скальпы… Ну, и копья у стражников забрал. Куда бы их сунуть?

– Туда же, – сказал я. – В пуфик. Там хорошо, уютно – Янкины тряпки. Пробковые пояса.

– Держи, – он сунул мне два пистолета: мой «вальтер» и трофейный «ПМ».

Я отнес их в рубку, вернулся.

– Иди спать, – сказал Семеныч. – Я на вахту Понизовского пришлю.

– Лучше Нильса.

– Ты прав. Пусть помечтает. А ты подумай, Серый, что все это значит?

– Что именно? – Я никак не мог собрать воедино мысли и чувства.

– Почему они за старика так круто взялись? С этого надо начинать.

– Женить хотят. На Маруське.

– Зачем, Серый?

Не буду я думать. По крайней мере об этом. Я буду думать о книге, которую видел в хижине. И о книге, которую я лишь чуть пролистал здесь, на яхте. Но они мне сказали многое. Однако рано, рано пока об этом. Хотя бы потому, что это слишком невероятно.

– Как бы нам удрать отсюда, Серый? – Семеныч остановился у входа в рубку. – Да побыстрее. Иначе будет поздно.

Боюсь, что уже поздно.

Мы не случайно сюда попали.

Утром на берег мы не сошли. Один Понизовский изъявил желание навестить вождя. Мы передали с ним наши приветствия и наилучшие пожелания. А также сожаления в том, что местное гостеприимство оказалось слишком горячим для наших нежных организмов.

– Я знаю, что сказать, – заверил нас Серега, спускаясь в шлюпку.

После завтрака мы замкнули Янку на Нильса и, уединившись в кают-компании, провели с Семенычем блиц-совещание. На свежую голову. В протокол занесли для исполнения два пункта. Первый – мы ничего не знаем, мы ни о чем не догадываемся, мы ничего не подозреваем. Второй – вести себя так, чтобы пункт первый был безупречен. Поэтому – ни слова Янке, ни слова Нильсу. И тем более – ни слова Сереге.

– Ты, кстати, хорошо его знаешь? – спросил я.

– Да уж не один год. Еще с тех времен, когда он плавал в океанах науки.

– А чем он сейчас занимается?

– По-моему, ничем. Крутился в каком-то шоу-бизнесе, но, насколько я знаю, без особого успеха.

– Это он тебе идею плавания кинул?

Семеныч на секунду замялся.

– Да как тебе сказать… Скорее все-таки идея моя. Но совпала с его наводкой.

Очень доходчиво объяснил. Но настаивать я не стал. У Семеныча, видимо, есть свои причины не раскрываться.

Понизовский вернулся на яхту с дарами тропиков и с новостями.

– Вот. – Он вывалил на палубу из корзины кокосовые орехи. – Лучшая в мире опохмелка. По силе воздействия приближается к уровню рассола или кислых суточных щей.

– Лучше бы, – робко высказался Нильс, – к стопке водки.

– Кстати, Маруся просила тебя поцеловать. Но это не в моих принципах.

Несмотря на шутливый тон, Понизовский был озабочен. Даже, я бы сказал, встревожен.

– Ребята, – обратился он к нам, когда вскрыл орехи, – никто из вас на берег ночью не сходил? К девкам не бегал?

– Серый – точно, – сказала умница Яна. – Всю ночь ко мне приставал. А вот Семеныч…

– Я к тебе не приставал, – поспешил Семеныч.

– Я серьезно, – настаивал Понизовский.

– А что случилось? – Семеныч смахнул с подбородка струйку молока.

– Случилось… Кто-то напал на охрану «па». Похитил их… копья.

– Ну вот. – Семеныч потянулся к рубашке, висевшей на релинге, достал из кармашка сигареты. – Началось.

– Что началось? – вздрогнул Понизовский.

– То самое. Чем ты нас пугал. Оппозиция поднимает голову.

– Не понял.

– А что тут не понять? – Семеныч закурил, оглядел даль моря, словно искал дырку в заборе. – Они деньги вождя ищут.

Понизовский в задумчивости обхватил подбородок ладонью.

Мне понравилось, что он соблюдает правила игры.

– Логично. Нужно подсказать Мату-Ити. Беду отвести. Уж если они нас заподозрят…

– Акулам скормят?

– В лучшем случае. – Понизовский произнес эти слова так мрачно и жестко, будто подобная угроза исходила не от вождя, а от него самого…

Дня два-три прошли спокойно. Я бы сказал, безмятежно. Как и положено на острове посреди Тихого океана под горячим солнцем в безоблачном небе.

Все мы, в той или иной степени, занимались своими делами.

Аборигены готовились к празднику Полной Луны, эта подготовка заключалась в основном в неистовых плясках под луной, еще не совсем полной. По вечерам с берега доносился веселый, и я бы сказал так: многоязычный шум. Не знаю, как там галлицизмы – я ненормативную французскую лексику не изучал (нормативную, кстати, тоже), но вот что касается славянизмов, то их мое натренированное ухо улавливало в достатке. В избытке даже. В общем, к языкам здешние аборигены весьма восприимчивы.

Великий вождь Мату-Ити в своем красивом мундире катался по пляжу на велосипеде, принимал приветствия и почести, раздавал указания и приказы. Над велосипедом был закреплен цветастый дамский зонтик. А за велосипедом послушной трусцой поспешали его двенадцать верных жен – топлес и в невидимых миру бикини, сплетничая и переругиваясь на бегу.

Янка с интересом наблюдала в бинокль за этим марафоном и забавно его комментировала. Мне даже казалось порой, что она и сама не прочь пробежаться в этой своеобразной процессии в этих своеобразных нарядах.

– Не королевское это дело, однако, – с презрением отвергла она мое провокационное предложение.

Время от времени мы выходили в лодке за барьерный риф на рыбную ловлю. Там была чудная отмель – своеобразный подводный выгул, где паслись и резвились на воле неисчислимые стада самых разнообразных представителей местной водной фауны. Названия этих рыб (кроме тунца и макрели) я, конечно, не запомнил.

Подозреваю, что и местные рыбаки тоже в них путались. Да и рыбаками они были так себе, по большому счету. Как, впрочем, и мореплавателями. Я заметил, что в море они выходят с большой неохотой, с опаской даже. И практически все время держатся вблизи берега, не отваживаясь выйти подальше, на обильные рыбные места. Обычно они бродили по мелководью с острогами и с воплями и визгом пытались наколоть какую-нибудь добычу. Чаще всего им это не удавалось, хотя, как всем известно, у таитян это традиционный способ ловли. Или охоты, точнее.

Отчасти их малые достижения объяснялись несовершенством орудий лова. При ближайшем рассмотрении такая острога оказалась чем-то вроде палки с привязанной на ее конце вилкой.

Мы же смело, не опасаясь рыбнадзора, кидали в самых рыбных местах нейлоновую сетку. Янка плюхалась в воду и тоже с воплями и визгом загоняла рыбу в сеть. Такой способ был неизменно эффективен. Да и эффектен в своем роде, особенно когда любуешься Янкиной работой с палубы.

Мы честно делились с островитянами уловом, они взамен поставляли нам фрукты. Правда, порой откровенно жульничали. Вместо свежих кокосов, например, когда им было лень взбираться за ними на пальму (а им почти всегда было лень это делать), они подсовывали нам подопревшие орехи из своих стратегических запасов. Горка таких орехов, будто пушечные ядра, внушительной пирамидой возвышалась на гребне, возле Поганой ямы. Их собирали для изготовления всяких плошек и сувениров.

В общем, как я заключил, вырождались потомки таитян. И рыбаки из них негодные, и моряки никудышние, и на пальмы они взбираются чуть ловчее собаки. Но зато в танцах, песнях, в играх под пальмами, когда «парео не мешает», они были мастерами этих дел. Тут они трудились талантливо и вдохновенно, творчески и самозабвенно. Хорошо еще, что пока не очень настойчиво пытались вовлечь в эти развлечения и белых вождей.

Белые вожди старались по возможности держать безопасную дистанцию. Но не все из них сумели устоять против агрессивной эротики, которой был буквально напоен воздух очаровательного острова Таку… кака. Сама природа, лунные ночи, зажигательные танцы, красивые девушки, доступные и желанные, как в эротических сновидениях сексуальных маньяков…

Старина Нильс был охвачен любовной лихорадкой и предсвадебными хлопотами. Он подружился с родителями своей назойливой, как стая москитов, невесты, очень остался ими доволен («интеллигентные люди, Леша») и находил много общих тем для доверительных бесед под сенью баньяна. Как развиваются их романтические отношения с Марусей, он мне не докладывал, а я и не настаивал. Все эти социальные и любовные отношения казались веселой и легкомысленной игрой. То ли со скуки, то ли на сцене. Которой, собственно, и был наш остров…

Но вот что там, за кулисами? Где кукловоды и режиссеры? Что им нужно? Какую сверхзадачу они поставили и пытаются решить с нашим участием?

Понизовский вполне вписался в ряды руководящих органов племени, участвовал в каких-то обсуждениях, был обласкан вождем и, по слухам, вот-вот должен был стать его советником.

Семеныч большую часть времени проводил на острове, почему-то в основном в его густых зарослях. Может быть, завел себе смуглую подружку и уединялся с ней во время полуденной жары. (Мы эту легенду поддерживали. Тем более что для нее были все основания – красотка Авапуи явно положила на него глаз и не скрывала своих чувств.) Может быть, он изучал, раз уж выдалась такая возможность, богатую экзотическую флору острова. Впрочем, если на секунду задуматься, оба эти занятия можно с успехом (и удовольствием) совмещать. Кстати, мох здесь такой густой и плотный, какого я и на нашем Севере не видел.

А мы с Янкой трудились на борту яхты. Я старался содержать ее в полном порядке и в полной готовности. Чтобы в любую секунду мы могли выйти в море. Правда, отсутствие топлива для двигателя делало нас целиком зависящими от капризов ветра, и догнать в случае бегства нашу яхту на плавсредствах аборигенов не составит труда. Тем не менее я старательно, два раза в день, мыл палубу, чтобы не рассохлась обшивка, проветривал все помещения, доставал и растягивал для просушки запасные паруса, проверял такелаж. Янка мне с удовольствием помогала, однако время от времени напоминала, что сидеть с сигаретой возле печки в далеких Пеньках ей много милее. Да и мне, пожалуй.

В общем, все как-то безмятежно на первый взгляд. Но что-то назревало. Так бывает на море. Ни тревожного ветерка, ни перистого облачка, а в тяжелом воздухе чувствуется накопившееся напряжение, которое, как правило, разряжается жестоким штормом. И горе тому мореплавателю, который вовремя не почувствует его приближения и не примет необходимые меры. К сожалению, они частенько оказываются бесполезными. Из-за своей запоздалости.

Янка, шлепая босыми ногами по палубе, сгоняла в шпигаты воду шваброй. Я черпал и черпал ее ведром и выливал на палубу. Горячо чувствуя ее ступнями.

Закончив работу, Янка уселась на крышу рубки и стала смачивать пятки кокосовым молочком. Она с первых же дней, по примеру местных жителей, шаталась по острову босиком. И поплатилась. Мелкий, острый и горячий песок из раскрошенных кораллов безжалостно обошелся с ее непривычными ступнями.

– У меня ножка изящная, – ворковала ваине Яна, растирая ступни, – ножка нежная. Европейская. А у тебя, Серый танэ?

– У меня рязанская.

– Косопузая?

Мне захотелось огреть свою ваине шваброй пониже спины. Но то, что у нее пониже спины, так плотно припечаталось к палубе, что было абсолютно неуязвимо.

Ничего, своего часа дождусь. Поймаю момент.

– Ауэ, танэ! Ты в чем пойдешь на праздник Луны?

– В смокинге, как принято.

– Давай твоя ваина из своих джинсов тебе шорты сделает.

Спасибо за подсказку. Я отыскал в наших вещах легкую белую ветровку.

– Янка, сделай из нее безрукавку, а вот здесь, – я показал, где именно, – пришей изнутри карман. Из рукава, попрочнее.

– Ага, – Яна прикусила губу, – размером с кобуру, так? А мне пистолет будет?

– Где я его возьму? Обойдешься пока валенками.

Не думал я, что Янка воспримет мой легкомысленный совет буквально…

А события назревали…

Понизовский, в очередной раз побывав на берегу, передал любезное сообщение от вождя: нам приготовили в самом красивом месте острова две хижины. И даже с запасом фруктов.