Текст книги "Паруса в огне"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Только вот нам теперь не нырнуть, под водой не спрятаться. Потому Командир приказал дополнительно наблюдателей-сигнальщиков выставить.

– Внимательно смотреть! Мы ведь как муха на тарелке.

– Только взлететь не можем, – добавил Штурман с досадой.

А Боцман напомнил:

– Ниже у горизонта надо глядеть. Как бы какую-нибудь «араду» не прозевать.

Поганый этот немецкий самолет «арадо». Летает он низко, по-над самой волной, обнаруживает себя в последнюю минуту, да к тому же и «заряжается» глубинными бомбами. Из всех «юнкерсов» и «мессеров» он у нас главный враг.

Курс в базу мы взяли, конечно, не самый прямой, в сторонке от основных коммуникаций, от главного, так сказать, театра боевых действий. Однако обезопаситься от самолетов этим не смогли. Поэтому наблюдали внимательно, во все стороны света, и орудийные расчеты были в полной готовности.

Непривычной была эта наша нынешняя незащищенность. Неуютно было нам в открытом море. Будто спал ты голяком под одеялом, а его с тебя кто-то сдернул. И холодно стало, и неловко. Ну что за боец без штанов?

И все мы, кто на палубе был, все время на Командира посматривали. А он спокоен. Покуривает время от времени. Да смахнет порой с лица соленые брызги. А то и пошутит.

Повезло нам с Командиром. Недаром за глаза Батей кличут. Отважный, мастер своего дела, беспощадный к врагу и к нам строгий. Однако строгость эта только на пользу шла. И потому он в каждом из нас уверен был, как в себе.

И все его действия мы одобряли, во всем его поддерживали. Бывало ведь как? Идем в атаку на конвой, нас обнаружили, бомбежка пошла. Что греха таить, иной командир не станет прорываться под бомбами, чтобы поразить транспорт или танкер, а разрядит аппараты в ближайший сторожевик – и в сторону. Наш так никогда не делал. Воевал на совесть. С таким командиром всегда победа суждена, особенно, если он весь экипаж под себя воспитал…

…Волна набегает на палубу, растекается в пене, сливается обратно в море. В антеннах тихо посвистывает ветер. Крен – туда-сюда – небольшой, с явным уклоном на подветренный борт. Дизеля глухо бормочут, заряжают батареи. Из открытого люка какой-то вкусный запах струится – Мемеля старается. Он ведь не только кок умелый, он ведь по боевому расписанию умелый пулеметчик.

Из люка высовывается голова дизелиста. Дышит он с наслаждением. Оно и понятно. Иной раз наши мотористы за месяц автономного плавания ни разу ни моря, ни неба не видят. Тоже подвиг в своем роде. Поработай-ка вот так – в трюме, в солярном духе, при тусклом плафоне. Одно удовольствие: вахту сдал, койку раскатал и спи, если дадут. А то ведь по тревоге и штаны надеть не успеешь.

Дизелист осматривается, щурится, глаза от дневного света – в разные стороны, ищет Командира:

– Разрешите отходы за борт плеснуть?

Дизелист ставит на закраину цинковое ведро, в котором густо колышется грязная солярка с пятнами отработанного масла. Как раз солнышко просвет нашло и в ведре будто зеркало заблестело. И вдруг он в этом зеркале увидел отражение беззвучно пикирующего «юнкерса». Наши-то сигнальщики горизонты от «арадо» контролируют, а облачное небо без внимания оставили.

– Пикирует! – заорал дизелист и замахнулся ведром.

Надо спасибо Одессе сказать. Мгновенно забабахал из своей пушчонки. И очень ладно: «юнкерс» отвернул, и две бомбы, что он сбросил, справа и слева упали. Но близко – лодку сперва на один борт волной положило, потом на другой.

И тут же пулеметы наши ударили трассирующими очередями. Немца не сбили, но отогнали. С воем он взмыл свечой и, пробив облака, исчез.

– Игнатьев? – спросил Командир дизелиста, опуская бинокль. – Старшина?

– Так точно!

– Благодарность в приказе.

– Так это… ведро-то я утопил.

– Это радует. Порицание в устной форме. Свободен. Сигнальщикам – замечание.

Одесса-папа повозился с затвором, с подавателем, проворчал:

– Вот гад! Шмаровоз гнилой! Еще и пикирует! Не видел, что ли, что мы под парусами идем?

– Это он от зависти, – сказал сигнальщик, проворонивший самолет. – У него-то таких парусов нету.

Посвежело, приблудившаяся льдинка стукнула в борт, он гулко отозвался. Холодно. Да, как говорит Одесса, это вам не северный берег южного моря, а таки совсем наоборот – южный берег северного.

Крутой порыв еще сильнее накренил лодку, зло надавил на парус. За кормой побежали бурунчики.

– Как под винтами идем, – сказал Боцман. – Узлов пять даем.

Тут на палубу поднялся хмурый Радист. Он все еще пытался починить рацию.

– Видал? – похвалился ему Боцман. – Красиво идем!

Накренившись, лодка резала форштевнем воду, разгоняя пенистые «усы». Как заправский парусник.

– Подумаешь, – фыркнул Радист.

– А ты подумай – подлодка под парусом! История! Ай да мы! Первые!

– Как же. – Радист был хмур, его не радовал бег по волнам, его угнетала молчащая рация. Сейчас дали бы радиограмму, и пришла бы к нам помощь. – Да вот не первые мы.

– Ага! Капитан Немо, да? – Боцман ехидно посмеялся. А мы все прислушивались к разговору.

– Мы под парусом еще раньше на «малом охотнике» ходили. – Радист оглядел скучным взглядом горизонт и направился к люку. – За «японками» охотились.

– За японками, – тут же влез в разговор Одесса-папа, – с веерами ходят и с зонтиками. Я таки…

– Помолчи, – прервал его Штурман. – Ну-ка, расскажи, – это он Радисту.

Надо тут сказать, что наш Радист на нашу «Щучку» с Тихоокеанской бригады попал. Когда она к нам добралась, тут немного экипажи переформировали. Ну это понятно и разумно. Разбавили, так сказать. У нас ведь уже боевой северный опыт, поэтому было важно, чтобы ребята с Тихого океана побыстрее северную привычку от нас переняли.

А вообще скажу, вот этот поход – через три океана и девять морей – это что, не подвиг? В мире такого не было, чтобы бригада подлодок фактически кругосветку сделала. И почти без потерь на Север пришла. Одна лодка в пути погибла, другая удачно уклонилась от торпеды. Кто их торпедировал? Японцы, скорее всего. Они здорово тогда безобразничали, все время нагло нейтралитет нарушали. Все время лезли в наши воды, задерживали, а то и топили наши торговые суда.

Да что говорить, в любой момент ждали нападения Японии на СССР. И вот в этих условиях было решено отправить с Тихого океана на помощь Северному флоту группу подлодок.

Не простое дело. Ведь предстояло им пройти восемнадцать с половиной тысяч миль. И дело даже не в этом, важно было не только пройти эти тысячи миль, штормовые моря и океаны – важно было со хранить на этом трудном пути боеспособность кораблей, силы личного состава, материальную часть. А ведь моторесурс механизмов был рассчитан едва ли на половину такого перехода.

Ребята-тихоокеанцы (мы их «азиатами» в шутку называли) рассказывали, как готовились к походу. Лодки доковали, чистили и заново красили днища, заново проверяли и отлаживали все механизмы. А загружались? В отсеках повернуться негде было: ящики, бочки, чемоданы, свертки, личные вещи, оружие – да мало ли что потребуется в таком дальнем походе?

А впереди – несчетные мили, шторма, тайфуны, ураганы, бесконечные вахты – труд безмерный.

Это мы все уже знали, а вот про паруса на «охотнике» даже как-то ревностью задели.

– Я тогда в ОВР служил… – начал Радист.

– Что за бяка такая? – спросил Одесса.

– Охрана водного района. Мы наши воды на «малых охотниках» охраняли. В основном от японских подлодок. Они нагличали безмерно.

– Бомбануть разок-другой, – опять врезался Одесса.

– Оно так. Да не выходило. «Охотник» – отличный катер, и скорость хороша, и вооружение, а вот шумопеленгатор совсем никуда, слабенький. Поиск на ходу никак невозможен – кроме своих трех двигателей, ничего не слышим. Только на «стопе» и начинали прослушивание. Да толку-то, японцы нас за двадцать кабельтовых чуяли, маневрировали и уходили. Ну и надумали – паруса на катер поставить. Обеспечить бесшумный ход. Нас никто не слышит, а мы – с ушами. Сначала командование сердилось, потом посмеивалось, а потом призадумалось и дало «добро».

– На палубе! – строго напомнил Командир. – Внимание на горизонт. Заслушались.

Но уже темнело, сгустилось над головой небо, немного снежок посыпался. Но в «брюхо» уходить не хотелось. Там, конечно, теплее, а здесь свежее. И интереснее.

– Был у нас капитаном один лейтенант. Он до войны в яхт-клубе занимался. Ему и поручили.

– Таки ерунда! – Одесса-папа махнул рукой. – На катере паруса поставить – это тебе не подлодку парусами вооружить.

– Таки сам ты ерунда. С гитарой! – вспылил Радист. – У нас, на лодке, считай, мачта есть, а там весь такелаж надо было изобрести. Опять же – парусное вооружение должно быть простое, доступное, надежное – ведь палубная команда к этому не готова. Но главное в том, чтобы так все это состроить, чтобы палубу не загромождать, чтобы наблюдению не мешало, стрельбе…

– О как! – Трявога аж головой в восторге завертел.

– …Ну и рулевое пришлось переоборудовать. Перо руля вдвое наварили.

– Так и что? Сделали?

– Сделали, испытали в отработке со «Щучкой». Все сладилось. Ход под парусами примерно в тех же узлах, но бесшумный. Лодка так и не смогла от нас оторваться.

– Да еще и топливо экономили, – вставил свое слово Механик.

– Само собой. Выходили под дизелями, а в районе уже ветром надувались.

– И таки вы этих «японок» потопили голов двести? – спросил Одесса.

Радист улыбнулся, но его улыбки в темноте уже никто не увидел.

– Не успели. Только попробовали, а нам новые ультразвуковики поставили. Так что паруса мы сняли.

– А мы свои не скоро спустим, – сказал Боцман. – И всеж-таки – на подводной лодке мы первые.

– Так что иди, ладь свою гармошку, – сказал Одесса. – А мы гитарой обойдемся.

Вахту на палубе оставили усиленную. Разобрались по отсекам. Командир свободным от вахты приказал отдыхать. А сам, по-моему, до света мостик не покидал.

– Слева по курсу судно! – тревожный возглас наблюдателя.

Командир вскинул бинокль, долго всматривался.

– Немец. Торпедный катер. – И помолчав: – Навел-таки «юнкерс».

– Идем на сближение? – спросил Штурман. – Нас он еще не обнаружил.

Это прозвучало разумно: ввязываться в бой с хорошо вооруженным и стремительным кораблем на неповоротливой лодке – нужно ли? Не правильнее было бы потихонечку, «огородами» пробираться в базу или рассчитывать на помощь своих?

Командир не ответил. Решение предстояло сложное. Избегая столкновений с противником, он имел шанс сохранить лодку и ее экипаж. Вступая в бой, он этих шансов практически не имел.

Решение пришло помимо воли капитана.

– Мы обнаружены! – доложил наблюдатель. – Подает сигналы! Застопорил машины.

– Это радует, – вполголоса произнес Командир. И скомандовал в голос: – Идем прежним курсом на сближение. Торпедные аппараты – товсь!

Катер лег в дрейф. Почему он не изменил курс? Почему сам не пошел на сближение? Ведь мы были легкой добычей. Ответы на эти вопросы мы получили позже. А наш Командир уже их знал…

Штурман, оторвавшись от дальномера, доложил:

– До цели – двенадцать кабельтовых!

Самая подходящая дистанция для торпедной атаки.

– На сигналы не отвечать! Боцман, наводи!

Боцман, стуча подошвами но металлу палубы, пробежал на нос. Встал, широко, цепко расставив ноги, покачиваясь в такт волне. Был похож сейчас на носовую фигуру старинного парусника. Правда, росточком малую и кривоногую.

Шкотовые, замерев, ждали его сигнала. Боцман поднял правую руку. Рулевые чуть двинули румпель. Правая рука Боцмана – резко вниз. Одновременно с этим левая – в сторону. Опять чуть заметное движение руля. Обе руки в стороны: «Так держать!»

– Ну! – Командир весь подался вперед.

На палубе катера забегали. Повернулись в нашу сторону стволы пулеметов.

Боцман резко опустил руки.

– Залп! – скомандовал Командир.

Лодка подпрыгнула. Две торпеды, нырнув в зелень волн, помчались, вспенивая воду, к катеру. Мы замерли. Позиция для атаки была выгодная. Но волна шла немного наискось к курсовому углу. Торпеды неизбежно должны были сместиться в сторону. Но Боцман это учел…

С палубы катера ударил пулемет. Грохнуло носовое орудие. Слева по борту пробежали фонтанчики пуль, впереди поднялся зеленый столбик разорвавшегося снаряда. Катер, врубив оба двигателя, стал разворачиваться, чтобы уйти от удара.

Но Боцман учел и это. Он знал, куда пойдет нос катера и как быстро. Правда, одна торпеда прошла мимо и скрылась в дали моря. Сейчас она, наверное, лежит на глубине шестисот метров, зарывшись в ил, дремлет в своей холодной постели и ей снится все тот же горький сон. О том, как бесцельно прошла ее короткая жизнь.

У второй торпеды жизнь прошла еще короче. Но ярко и шумно. Мало того, что она осуществила свое предназначение, так еще и сдетонировали собственные торпеды катера.

Когда взметнувшийся столб воды обрушился и снова растворился в море, настала тишина.

«Щучка» беззвучно шла прежним курсом. Одесса-папа брякнул на гитаре несколько аккордов похоронного марша. Командир поморщился.

– Помародерствуем, Командир? – не унимался Одесса-папа. – Пополним запасы?

Дело в том, что пораженное и потопленное судно на море не исчезает в его пучине без следа. Следы на месте его гибели еще долго остаются на волнах. Плавающие обломки, кое-какое снаряжение, спасательные пояса, личные вещи экипажа, трупы, наконец. В общем, погибельный мусор. И предложение одессита было, в общем-то, разумным. Нам, конечно, стоило пополнить свои запасы. Продовольствия, в основном.

Командир не стал возражать. Обычно после удачной атаки мы немедленно исчезали с точки ее проведения. Это диктовалось законами боя, его тактики. Безопасности, наконец. Но тут мы прошли прямо над местом гибели катера. Картина, конечно, нерадостная.

Посреди этого разгрома Боцман положил лодку в дрейф и приказал спустить на воду спасательный плот. В него уселась «похоронная команда», как прокомментировал Одесса-папа.

Трофеи были небогатые. В полузатонувшей шлюпке нашли анкерок с пресной водой, аварийный запас продуктов. Подобрали несколько ящиков с подмоченными макаронами. Ящики с консервами, к сожалению, на плаву не держались. Все остальное, что плавало вокруг, никуда не годилось. Либо было не нужно, либо находилось в таком состоянии, что называется «обломки кораблекрушения».

Но это нас не огорчило. Мы были счастливы победой. Она не только вселила в нас законную гордость, но и дала надежду благополучно добраться до своих берегов.

Мы подняли плотик с «добычей» на борт, как вдруг услышали где то за кормой:

– Гитлер капут!

– Аллес капут! – машинально отреагировал Одесса-папа и, сообразив, бросился на корму.

За кормой, вцепившись в баллер руля, болтался в воде немецкий матрос.

Одесса-папа одним рывком за шиворот выхватил его из воды, обезоружил – выдернул из кобуры длинноствольный «люгер», снял с пояса штык-нож.

– Попался, фашистская морда!

– Нихт фашист! – У немца дрожали губы, синевой подернулось лицо. – Нихт фашист! Их бин телеграфист!

Одесса-папа и тут среагировал мгновенно.

– Доложи Командиру, – приказал он мне. – Радиста выловили!

Подошли Командир и Штурман. Штурман говорил по-немецки.

– Товарищ старший лейтенант, – горячо шептал ему Одесса-папа, – скажите ему: «Починишь ра цию – мы тебя отпустим».

– Ты что, охренел, мальчик из Одессы? Отпустим! Шиссен его к Гитлеровой бабушке!

– Нихт шиссен! – опять закудахтал, трясясь всем телом, немец. – Их бин телеграфист!

– Ладно, – сказал Штурман. – Найди ему что-нибудь переодеться и отведи в радиорубку.

Одесса-папа взял немца за шиворот и повел к люку. Тот продолжал бить себя в мокрую грудь:

– Их бин Карл!

– Ду бист фашистская морда, – упрямо стоял на своем Одесса-папа. – Тебя утопить мало.

– Их найн фашист! Их бин пролетариат! Карл Маркс!

– А я – Федя Энгельс! – И Одесса-папа спустил вождя международного пролетариата в люк. Головой вперед.

Ободренные, даже чуть зазнавшиеся, мы снова легли на свой курс.

– Ну, вот, – услышал я, как сказал Командир Штурману, – мы нашли тактику. Мы победим. Мы вернемся к своим. – И он взглянул на паруса, усмехнулся.

Море – оно большое. И в нем своя жизнь. И в нем многое случается. И загадочное, и неожиданное. Иной раз слушаешь старого моряка про Летучего Голландца, про другие корабли-призраки, про морских чудовищ, способных заглотить судно тонн на двадцать, – и думаешь: здорово брешет, бычок в томате. А вот когда сам поплаваешь, походишь по морям-океанам, и не в такое поверишь. И сам такое можешь рассказать, что никто тебе не поверит. Кроме старого моряка.

Многое в море случается. Особенно – встречи, неожиданные и необыкновенные. Вот и у нас получилась такая встреча. Перед последним боем нашей дорогой «Щучки»…

Освоились мы с парусами, несем вахты как обычно. Только, конечно, наблюдение усилили. Оно и понятно: нам ведь теперь ни удрать, ни нырнуть, ни отбиться. Только маскироваться да пробираться темным коридором, по стеночке. Вздрагивая от каждого шороха, прячась от каждого встречного огонька…

– Прямо по курсу шлюпка!

Сначала решили, что шлюпка пуста. Либо смыло ее с палубы, либо сорвало взрывной волной со шлюпбалок. Но шлюпка шла под парусом. И этим парусом кто-то управлял.

– Шлюпка наша, – определил наблюдатель. – Сменила галс, уходит от нас.

– Не догоним, – определил на глаз Боцман, – узла на два шибче нас идет. А шлюпочка нам очень сгодилась бы.

– Поднять флаг! – скомандовал Командир. – Дать ракету!

На шлюпке послушно упал парус. Когда мы подошли к ней, она встретила нас, ощетинившись автоматными стволами.

– Свои! – крикнул Боцман. – Отставить боевую тревогу! Швартуйтесь к нашему борту!

Человек, сидевший у руля, привстал. А мы… мы чуть не упали! Сжимая румпель окоченевшей рукой, на корме сидел Егорка Курочкин, сын первого капитана нашей «Щуки». А в шлюпке лежали трое раненых моряков.

Одесса-папа опомнился первым, перегнулся через леер:

– Вот это номер! Егорка! И что вы тут делаете?

– Грибы собираем, – сердито отозвался Егорка и, выпустив румпель, подул на застывшие пальцы, отогревая их.

Ну что? Что тут спрашивать? Картина ясная, катер погиб. Часть экипажа оказалась в шлюпке, посреди холодного и враждебного моря.

– Раненых забирайте! – сердито приказал Егорка. И, подхватив автомат, перебрался на «Щучку».

Раненых устроили в кают-компании, перевязали, накормили, порадовали фронтовыми «соточками». Они уже было блаженно задремывали, но разом вскинулись:

– Егорка где? Спит? Умаялся герой. Он ведь, пацан малый, нас от верной гибели выручил…

Катер был подбит тяжелым снарядом с эсминца, разлетелся как спичечный коробок.

Егорка пришел в себя в шлюпке. Она лениво качалась среди необозримого холодного и пустого моря. Сверху яростно светило холодное солнце. Вокруг сверкала морская вода. В шлюпке стонали раненые моряки. Боцман Ваня, моторист Уткин и радист Лебедев. Под решетчатыми сланями шлюпки плескалась красная от крови вода.

Егорка приподнялся, оглядел горизонт – он был ровен и пуст.

Боцман пошевелился, открыл глаза и сказал с трудом, прерываясь:

– Если ты… Егорка, шины… мне на… ногу… наложишь, то я помогу тебе перевязать… ребят.

Егорка сноровисто отодрал рейку от сланей, переломил ее пополам и, по указаниям боцмана, наложил рейки ему на ногу, примотал их толстым шнуром.

Боцман разжал зубы, вздохнул и сказал прерывисто:

– А теперь вот что… Слушай, сынок, мою команду.

Шлюпка легонько покачивалась на мертвой зыби.

Раненые стонали. Старшина командовал. Егорка выполнял.

В кормовом отсеке нашелся анкерок с пресной водой и неприкосновенный запас из нескольких банок консервов, пачки сахара и спиртовки. Кое-какие медикаменты: вата, бинты, йод, аспирин в таблетках, сода. Под носовой палубой – свернутый парус.

По указаниям боцмана Егорка напоил матросов, перевязал как смог их раны, отчерпал со дна шлюпки воду и уложил всех поудобнее.

– Так, юнга, гляди теперь на компас. Куда стрелка кажет? Вот так, да? Садись за весла, разворачивай носом на зюйд, к нашему берегу пойдем.

Около часа Егорка ворочал тяжелые длинные весла, поглядывая на компас. Потом разжег спиртовку, вскипятил немного воды, заварил чай и размочил в нем сухари. Покормил раненых.

Стемнело. Небо затянулось тучами. Посвежело, рябь поднялась. Над ней колючий снег помчался.

– Ложись, Егорка, – сказал боцман, – я вахту подержу. Отдыхай, малец.

Егорка растянул парус, укрыл им раненых и сам прикорнул сбоку.

Ночь пролетела мгновенно. Откинув край паруса, Егорка увидел на фоне уже светлого неба сгорбившегося на корме у руля боцмана. Он всю ночь просидел, направляя шлюпку к нашему берегу.

Егорка выбрался из-под паруса и, поеживаясь от холода, перебрался на корму.

– Ложись, дядь Вань, я тебя сменю.

Боцман едва сумел разжать ладонь и оторвать руку от дубового румпеля. Ползком, подтягивая непослушную ногу, перебрался на Егоркино место.

Сказал:

– Если что – сразу меня побуди. – И тут же провалился в сон.

Егорка поудобнее уселся, поплотнее запахнул бушлат и взялся за румпель. Ветер был небольшой, попутный, бесснежный, и сидеть на руле было не сложно – чуть-чуть пошевеливай его время от времени, выравнивай нос, следи, чтобы шлюпка не «рыскала» и строго держала курс к южному берегу, где оборонялись наши войска.

Через два дня кончилась вода, подошли к концу продукты. Раненым становилось все хуже: постоянная качка, холод, соленые брызги, жажда и голод не способствовали заживлению ран.

А тут еще их обнаружил вдруг немецкий самолет-разведчик. И спикировал прямо на шлюпку.

– Маскируйся! – скомандовал боцман.

Егорка сначала не понял – как это можно замаскироваться в открытом море? Парусом накрыться?

Но все получилось иначе. Боцман лег грудью на борт, безвольно свесив к воде руки и голову. Моторист Уткин навзничь раскинулся на корме, распахнув бушлат и обнажив забинтованную окровавленными бинтами грудь. Радист Лебедев безжизненно скорчился на днище шлюпки. И Егорка от них не отстал.

Глядишь сверху – полна шлюпка погибших матросов. Немецкий летчик так и решил. Однако на всякий случай дал очередь по шлюпке. Она почти вся прошла стороной, только одна пуля гулко ударила в днище, и в небольшую пробоину тут же забил фонтанчик морской воды.

Егорка плотно зажал отверстие ладонью, а боцман отщепил ножом кусочек планширя и забил отверстие пробкой.

Поплыли дальше.

Но положение осложнялось, нужен был отдых на суше. Хотя бы короткий, чтобы собраться с силами, подкрепиться. И когда впереди возник небольшой островок, они взяли на него курс.

Егорка первым сошел на берег, захватив анкерок. Вода была нужна прежде всего. И никто, кроме него, не мог ее добыть – все лежали в изнеможении или без сознания. Даже крепкий боцман не мог удержаться от стонов.

Вблизи берега Егорка сразу наткнулся на замерзшую лужу, проколотил каблуком лунку, приник к воде… И тут же вскочил, отплевываясь: вода была горько-соленая. Морская. Видно, забрасывало ее сюда штормовой волной.

Егорка побрел в глубь острова. Ноги вязли в снегу, цеплялись за камни. Среди корявых елок обнаружил бочажок. С ним каблуком не справишься. Егорка снял с пояса штык, принялся за работу. Первый же ледяной осколок сунул в рот – пресный, вкуснейший, лучше всякой конфетки. И добытая вода была вкусной, с привкусом прелого брусничного листа.

Напившись, Егорка наполнил анкерок и вернулся к шлюпке.

Вода оказалась словно живой. Раненые пришли в себя, разговорились, стали обсуждать дальнейшие действия.

Так началась их робинзонская жизнь. Остров был невелик и необитаем. Но он дал измученным людям отдохнуть, набраться сил.

Радист Лебедев, он был ранен в руку, помог Егорке настелить меж четырех сосен лапник, уложить на него охапки сухого мха и натянуть шалашом парус.

– Медсанбат! – похвалил их боцман, когда дохромал до палатки.

Перенесли из шлюпки моториста Уткина, осторожно уложили рядом с боцманом. Разожгли крохотный недымный костерок и, вскипятив воду, заварили в ней брусничные листья, набранные из-под снега.

– Трое суток отдыха! – распорядился боцман, выпив кружку «чая». – Наблюдать за горизонтом. Соблюдать маскировку.

Эти трое суток «отдыха» Егорка запомнил на всю жизнь. Он один из всех четверых был здоров, но было ему двенадцать лет всего. И он, малый пацан, спас их всех.

В кормовом рундуке нашлась и смотанная бечевка с блесной. Егорка долгими часами забрасывал ее с берега в море, поддергивая, вытягивал обратно. И порой чувствовал на крючке живое сопротивление крупной рыбы.

Он вытаскивал треску, иногда здоровенную зубатку, навагу. Это была пища.

Боцман, вытянув раненую ногу, готовил уху. Чистил рыбу, закладывал в котелок. Егорка и Лебедев подтаскивали дрова. Уткину вареной рыбы пока не давали, поили рыбным бульоном.

– Хорош флотский борщ, Егорка? – подмигивал ему боцман. – Наваристый? Луковку бы к нему, хлебца да чеснока головку!

– И шматок сала с полпуда, – добавлял Лебедев.

Егорка порой, несмотря на смертельную даже для взрослого мужика усталость, забирался в глубь острова, надеясь наткнуться на какую-нибудь дичь. Но остров был пустынный, только чирикали в нем какие-то мелкие птахи. Но он бродил по лесу не без пользы: собирал с обдутых ветром камней целебный мох, подкладывал его при перевязках под ржавые заскорузлые бинты – это ему боцман Ваня подсказал. Боцман же и соорудил из подобранной Егоркой лесины мачту для шлюпки. Объяснил юнге, как поставить парус. И как им управлять.

– Под парусом быстро добежим.

Трое суток прошли. Снова вышли в море. И болтались в нем не то десять дней, не то десять лет. За это время их трепал шторм, заливало ледяным дождем, дважды шлюпку чуть не опрокинуло шквалом. Но они все выдержали под командой своего юного капитана.

Питались, в основном, сырой рыбой, которую неустанно ловил Егорка, привязав конец удочки к корме. Блесна так и тянулась за ними постоянно, и время от времени какая-нибудь рыбина на нее соблазнялась. Ослабели окончательно, едва держались…

И вот однажды расступился туман и оказалось рядом со шлюпкой какое-то странное судно.

– К бою! – скомандовал боцман Ваня. Подумал и добавил, вглядываясь в неясный силуэт загадочного корабля: – А может, удрать попробуем. Не больно-то этот «голландец» ходкий, я смекаю.

И тут над «голландцем» поднялся наш флаг…

…Одесса-папа подхватил Егорку под мышки, понес в кубрик. Егорка тут же, у него на руках, мертво уснул.

Одессит долго сидел рядом с его койкой, вглядывался в изможденное лицо мальчугана. А потом встал и проговорил вполголоса:

– Если одессит кому-нибудь друг, то друг на всю жизнь. А если враг, то до самой смерти.

Сказал так, будто сам себе дал страшную клятву.

Шлюпку мы подняли на палубу, принайтовили. Пошли дальше. Своим курсом.

– Да, – сказал Командир, – чего только не случается на море. Вот и попал Егорка на корабль своего отца.

А Егорка, отоспавшись, выбрался на палубу. Его совершенно не удивили паруса.

– Под парусом что хошь поплывет, – тоном знатока сказал Егорка. Он хотел еще что-то добавить, но тут над закраиной люка показалась голова немца: подышать попросился.

Егорка потемнел, глаза сузились, рука машинально стала нащупывать на груди оставшийся в кубрике автомат.

Одесса-папа обхватил его, притянул к себе.

– Мы его на время взяли, – сказал он. – Чтобы рацию починил.

– Кончилось его время, – выдавил Егорка. – У нас свой радист есть.

– Успокойся!

– Сам успокойся! Я не буду на одной лодке с фашистом! На батиной лодке! Где он погиб от них! Отдайте мою шлюпку! – Егорка рванулся, но Одесса-папа держал его крепко.

Немец с тупым встревоженным лицом вслушивался, догадываясь, что речь идет о нем, стараясь понять, чем ему это грозит.

– Пошел вон! – рявкнул на него Боцман. И немец его понял, исчез в люке.

И следом за ним ринулся, вырвавшись из объятий одессита, Егорка, сжимая в руке пистолет.

– Отставить! – грозно приказал Командир. – Ты моряк или сопляк?

Егорка остановился, тяжело дыша, нехотя вернул пистолет одесситу.

– Ты, дурень с Молдаванки! – Боцман ткнул одессита пальцем в грудь. – Зачем мальцу оружие дал?

– Дал! А то он у меня спросил! Разоружил меня, окаянец! Я и не заметил.

Боцман послал меня в радиорубку – узнать, как движется ремонт рации. Рации, собственно, уже не было – все, из чего она состояла, было разложено на столике. Радист, с воспаленными глазами, перебирал, перекладывал детали. Немец, еще не оправившийся от Егоркиного нападения, ежился в уголке.

– Как дела? – спросил я радиста. – Боцман интересуется.

– Фриц толковый. Только ни хрена его не поймешь. Сбегай за Штурманом, пусть переведет, что он там шпрехает.

Штурман тоскливо оглядел бывшую рацию, что-то спросил у немца. Тот долго объяснял, показывая то на разбросанные детали, то на Радиста, то на подволок. Штурман перевел:

– Говорит, что рация хорошая, а радист плохой. Что приемный контур безнадежно выведен из строя, а на передачу рация заработает.

Закончив свой монолог, немец ткнул себя в грудь и требовательно произнес:

– Эссен!

– Чего ему надо? – спросил Радист.

– Жрать просит.

– Пусть его Гитлер покормит. Сиськой. Переведите ему, товарищ старший лейтенант: починит рацию – будет ему эссен, не починит – будет шиссен.

Немец и без перевода понял, затравленно сверкнул глазами, склонился над столиком, стал ловкими пальцами собирать многие детали в одно целое.

Темнело. Наваливалась на море неспокойная северная ночь. Все, кроме вахтенных, собрались в кают-компании на совещание. Вернее, на партийно-комсомольское собрание. На повестке дня, как говорится, один вопрос: что делать?

Командир в этот вопрос внес полную ясность.

– Стратегия остается прежней: бить врага всеми средствами. А вот тактика меняется в корне. Переходим на партизанские методы борьбы. Наш корабль хорошо замаскирован. Нужно только доработать в его силуэте некоторые детали. Чтобы мы стали похожими на потрепанный штормами траулер. Это понятно?

Чтобы было понятно, я объясню. На 22 июня 1941 года в Баренцевом море находилось около 200 наших рыболовецких судов. И позже, когда война разгорелась вовсю, лов рыбы продолжался. Фронту, стране, тылу не меньше, чем оружие, боеприпасы, нужно было продовольствие. И поэтому, несмотря на разбойничьи рейды фашистов, наши рыбаки выходили в море. Им было трудно. Без оружия, в темноте, без радиосвязи, которая могла выдать противнику местонахождение судов, приходилось нашим рыбакам просто героически вести лов рыбы.

В первые месяцы войны немцы, встречая рыбаков в море, безжалостно топили рыболовецкие суда, расстреливали рыбаков. Позже, когда германский флот начал терпеть ощутимые потери в своих единицах, немцы стали действовать не менее жестоко, но более расчетливо. Им нужно было латать дыры в своем флоте. Поэтому они не топили, а захватывали наши сейнеры и приспосабливали их для своих нужд. Ну а экипажи… Тут все у них решалось просто: если была возможность, их брали в плен. Если такой возможности не было – сбрасывали за борт. Не расстреливали, чтобы не наносить вред судну, чтобы зря не расходовать боезапас, а просто выкидывали рыбаков в море. В северном море, в его ледяной воде, жизнь человека продолжалась не более десяти минут… Вот так вот.