Текст книги "Паруса в огне"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

До того мы этот способ освоили, что стали двумя торпедами по два корабля разом топить.

…Все время учились. Война нас учила. Учила воевать, ждать, учила терпению и выдержке, мужеству. Товариществу. И вере в победу.

Ну и, конечно, учились своему мастерству, отработке конкретных задач и действию в критических ситуациях. От этих тренировок зависела слаженность экипажа, успех в бою, наши жизни…

Вот, помню, сформировали новый личный состав на «эску». Назначили командира. Молодой такой. И фамилия у него чудная была – Гений. Он своей фамилии стеснялся, он вообще застенчивый был. Но решительный – так вскоре это узналось.

Ну, отработал экипаж все задания, осталось зачетное. Принимать эту зачетную задачу поручили нашему Командиру. Как зачет сдадут – так в море, уже на боевое задание.

А зачет такой: ставятся условия, приближенные к боевым. Сначала отрабатывается все, что нужно, в надводном положении. Потом – срочное погружение, имитация торпедной атаки со всеми расчетами, с выходом на цель. Затем срочное всплытие по артиллерийской тревоге, отражение атак с воздуха и с моря.

А хитрость тут в чем? Хитрость тут в том, что ни командир лодки, ни члены экипажа не знают вводной – то есть не знают, какая будет поставлена задача, какие маневры и действия предстоит проделать. Справится экипаж – добро, не справится – худо.

И вот за несколько дней до выхода «эски» в море наш Командир вместе с дивизионным механиком разработали типовую аварийную задачу: внезапная штурмовка лодки звеном вражеских истребителей. Пушечно-пулеметный огонь, в шестом отсеке – «пробоины», в боевой рубке – «пожар», возникший от зажигательных пуль, борьба за живучесть подлодки. Причем все на полном серьезе, даже предусмотрели зажечь в рубке имитационную дымовую шашку. С объявлением аварийной тревоги. Стало быть, проверить, как экипаж подготовлен к тушению пожара и заделке пробоин.

Все ясно. Выходят в море, в точку проведения зачета, в район боевой подготовки…

Экипаж, хоть еще и не воевал, но уже в походе стало ясно, что хорошо обучен, правильно действует, крепко спаян. Сделали отработку в надводном положении, сыграли срочное погружение, всплытие с артиллерийской тревогой. Команда и все офицеры действуют четко, слаженно. Капитан свою застенчивость на берегу оставил, командует грамотно, решительно. Не гений еще, конечно, но уже командир.

Что же, остается последнее задание. Наш Командир объявляет экипажу тактический фон: светлое время суток, лодка крейсирует вблизи берегов противника, идет зарядка батарей. Командир на мостике. А вот что будет дальше – неизвестно. Станет известно через несколько минут. А пока наш Командир с дивизионным механиком, закрывшись для полной секретности в каюте, уточняют последние детали вводной.

А вводная такая. На лодку внезапно, из-за облаков, с выключенными двигателями, обрушивают пушечно-пулеметный огонь три истребителя. В шестом отсеке – пробоина, в рубке – пожар. Действуйте!

Дивизионный механик дал указание поджечь своевременно дымовую шашку и перебрался в шестой отсек, будущий «аварийный». Наш Командир направился на мостик, дать вводную. Но не успел. С мостика послышалась команда Гения, командира лодки:

– Самолеты противника! Срочное погружение!

Все было выполнено как по боевому расписанию.

Лодка стремительно погружалась. Вахтенные, один за другим, ныряли в люк. Из боевой рубки повалил дым. И почему-то запахло горящей тканью.

Гений, убедившись, что на палубе никого из экипажа не осталось, захлопнул люк, зажал кремальеру:

– Аварийная тревога! Пожар в боевой рубке.

Тут же из шестого отсека пришел доклад:

– Шесть пулевых пробоин в прочном корпусе!

В общем и целом, личный состав действовал умело, грамотно. Как и положено в бою. Пожар потушен, пробоины заделаны. Экзамен сдан.

Но наш Командир был строг, недоволен и мрачен. Он заподозрил, что застенчивый Гений заранее узнал условия задачи. От кого? Скорее всего, от какого-нибудь дружка в штабе, такого же хитроумного гения. А почему не помочь товарищу? Мы с ним вместе учились, за одной девушкой ухаживали, на одной губе за самоволку отсидели…

Но у нашего Командира такие штуки не проходят. Даром, во всяком случае. Службу надо начинать, проходить и заканчивать честно. Ведь ты не просто офицер, ты офицер – советский, к тому же – морской офицер!

Когда Гений спустился в центральный пост, наш Командир сурово, даже зло, спросил его:

– От кого вы получили вводную о самолетах?

Тут этот Гений растерялся и засмущался:

– Не понял, товарищ капитан второго ранга. Я не получал никакой вводной… Вы не успели мне ее сообщить.

– А что у вас на лице? – Лицо Гения было залито кровью. – Ударились о комингс?

– Ранен, товарищ капитан второго ранга. Легко… Осколком. Нас обстреляли два «фоккера». Получили пробоины в шестом отсеке. Еще зажигательными ударили – в рубке загорелся комплект флагов.

– Теперь я не понял… – признался наш Командир. – Так что, атака истребителей была в самом деле?

Да, тут можно опускать занавес. Генеральная репетиция обернулась премьерой. Успешной. И, главное дело, как все сошлось. По вводной – атака истребителей, пробоины в шестом отсеке, пожар в боевой рубке. Все одно к одному. Тут впору подумать, что не Гений про вводную узнал, а немец. Хотя разница была: не три истребителя напали, а два…

После отбоя тревоги офицеры поднялись на мостик.

– Докладывайте… Гений.

– Стоял по правому борту, у тумбы перископа. Самолеты на нас упали из-за облаков, с выключенными моторами. Обстрел начали внезапно. Скомандовал «срочное погружение». Спускаясь в люк, в боевой рубке увидел дым и языки пламени. Объявил аварийную тревогу. Вот и все… – И опять засмущался, как бедная девица перед богатым женихом.

Командир наш встал возле тумбы перископа, где стоял во время воздушной атаки капитан Гений, и покачал головой: тумба была вся иссечена осколками – двадцать восемь штук насчитал, – и один из этих осколков ранил Гения в голову, а еще три иссекли его реглан так, что пришлось по возвращении в базу сдавать его на склад и получать вместо него новую удобную канадку.

Надо ли говорить, что зачет у экипажа «эски» был принят с оценкой «отлично».

Вот такие чудеса бывают на море. Улица, конечно, полна неожиданностей, да и вся наша, даже мирная, жизнь, но море этими неожиданностями полно до краев. От дна до волны, от берега до берега…

В общем, шла война. Уходили в море корабли. Поднимались в небо самолеты. Спускались в холодные глубины подводные лодки. Шла война…

Она разгоралась, набирала силу. Пожирала людей, губила технику. Оставляла за собой незаживающие раны на теле человечества.

Задачи Северного флота все больше осложнялись. Настойчиво стали осваиваться коммуникации, по которым союзники осуществляли переброску в СССР военных грузов. Союзники слали нам автомашины, танки, самолеты, оборудование и приборы, продовольствие. Словом, все, что крайне необходимо стране, воюющей с сильным врагом. Ее фронту, ее тылу.

Защита союзных конвоев в операционной зоне Северного флота стала постоянной стратегической задачей.

Уже в первое военное лето наши эсминцы приняли у двадцатого меридиана первый союзный конвой, шедший из Исландии под охраной английских военных кораблей, – шесть крупных транспортов, доставивших в Архангельск оружие, снаряжение, истребители «харрикейн».

Мы в проводке этого конвоя не участвовали. Нас привлекли к охране ледоколов, выводимых из Арктики. Дело в том, что предстояло освоить Северный морской путь для создания транспортной коммуникации США – Архангельск.

Это было не простое дело. С одной стороны, Ледовитый океан не представлял опасности в смысле нападения со стороны германского флота, а с другой – транспортным судам и кораблям сопровождения пройти этот путь без помощи ледоколов было практически невозможно. Но ни в Архангельске, ни в Мурманске, ни у нас в Полярном ледокольных судов не было. Где-то в Арктике, сейчас уж не вспомню, где именно, находились ледокол «Иосиф Сталин» и ледорез «Литке». Их предстояло вывести под конвоем и сопроводить до Архангельска.

Немцам, конечно, об этих планах нашего командования было известно. Надо сказать, что мы обоюдно друг о друге многое знали. Воевали-то в одном море. Постоянно перехватывались радиограммы в эфире (не всегда даже шифровки и кодовые обозначения помогали), работали разведки, собирались и анализировались все необходимые сведения. В общем – коммунальная кухня, где каждая хозяйка знает, что в чьей кастрюле кипит. Но если в коммуналке враждующие хозяйки подливали в чужой суп керосину или назло гасили чужой примус, то здесь, у нас, образно говоря, в эти кастрюли с супом сыпали либо мышьяк, либо цианистый калий. И схватывались в бою не поварешками, а снарядами, минами и торпедами.

Для решения этой задачи был срочно создан штаб проводки, куда вошли капитаны и штурманы, имеющие опыт полярного мореходства.

Такой опыт у нас уже был. Сейчас много чего дурного говорят некоторые про наше советское прошлое. Вот видел я в телевизоре, как кто-то такой возмущался нашими героями-челюскинцами. Да как некрасиво врал-то! Мол, Сталин затеял всю эту эпопею, чтобы отвлечь внимание народа от репрессий. Мол, послал на верную гибель во льдах старый и ржавый пароход.

Да не в том дело. Дело в том, что Сталин умел в будущее страны смотреть. Он знал, что Арктику надо осваивать. Что от этого будет огромная польза всему народному хозяйству СССР.

И насчет «Челюскина» – пустая брехня. Неплохой был пароход. И вовсе не малый. Семь с половиной тысяч тонн – очень солидное водоизмещение. И снаряжен всем необходимым был первоклассно, даже свой самолет на палубе имел. А что касается риска, северных опасностей, так ведь наши предки-поморы издавна ходили этим путем на парусных суденышках – кочах и ладьях. Надо только хорошо знать льды да ветры, течения да капризы погоды. А для этого и нужно было изучать Арктику. Вот «Челюскин» для такого изучения и снарядил товарищ Сталин. Это был первый неледокольный пароход, который ставил целью пройти Северным морским путем от Ленинграда до Владивостока за одну навигацию. И можно сказать, что он эту задачу практически выполнил – льдами его затерло уже в Чукотском море. И то это произошло именно от недостатка знаний некоторых конкретных деталей северной навигации.

В штабе, изучив все возможности и условия, решили максимально обезопасить караван не только сильным охранением, но и выбранным путем следования.

Прокладку конвоя сделали по большим глубинам и районам, загруженным льдами. Почему – понятно. Большие глубины исключали подрыв судов и кораблей донными минами, а льды исключали торпедирование ледоколов подлодками.

Нашу «Щучку» тоже поначалу включили в охранение, мы сопровождали конвой от Карских ворот, но вскоре подлодки отозвали. Командование стало использовать в этих целях авиацию, а с высоты разглядеть, чья подлодка идет параллельным курсом на перископной глубине и не готовит ли она торпедную атаку, довольно сложно.

Операция проводки завершилась успешно. Несмотря на то, что до мыса Канин нос приходилось отбиваться от немецких подлодок, как от озверевших с голодухи комаров. Весь этот участок пути корабли охранения и самолеты бомбили подлодки врага.

С этого момента, когда конвой ошвартовался в Архангельске, собственно и открылся Северный морской путь, еще один вклад в победу над фашизмом.

А мы тем временем на каникулы пошли, домой, в Полярный. Шли трудно, все ресурсы к нулю склоняются. Устали и люди, и механизмы. Почти месяц мы не видели ни солнца, ни звезд, ни моря – только подволок в отсеках и тусклые плафоны на нем. И не дышали вольным ветром – лишь въедливым запахом соляра да испарениями из аккумуляторных ям. А тут еще мотористы доложили, что топлива для дизелей в обрез, только-только до базы дотянуть.

– Это радует, – сказал Командир. – Но не очень. Впрочем, если что, на электродвигателях доберемся.

– Это радует, – проворчал Одесса-папа в ухо Боцману. – Доберемся… К Новому году. А на меня девушки надеются. На берегу ждут.

– Брюнетки? Блондинки? – спросил Штурман с интересом.

– Таки не угадали, товарищ старший лейтенант. – Одна связистка, а другая радистка.

А вот Боцман их невнимательно слушал. Он горизонт в северном направлении осматривал, хмурился. Вздохнул прерывисто:

– Не нравится мне небо. Как бы не заштормило. Как бы чего не нанесло.

И вот тут как раз это самое «если что» и «как бы чего» выскочило. Неожиданность военно-морская.

Приняли радио. Атакована, сильно повреждена наша лодка, серии «М», «Малютками» мы их называли. Держится на плаву, но хода не имеет. Зато имеет раненных на борту. Требуется срочно оказать помощь. Взять «Малютку» на буксир, вывести из операционной зоны и передать тральщику. А если это невозможно, принять ее экипаж на свой борт, затопить лодку и следовать затем в базу.

– Вот тебе и девушки! И радистки, и связистки.

– И блондинки с брюнетками под ручку.

На буксир взять… Милое дело. А у нас дизеля последнее топливо дожирают.

Штурман скорректировал курс, пошли на помощь. А Боцман все на небо поглядывает. Хмурится и крякает. Мичманку свою на нос сдвинул и затылок клешней скребет.

– Корабль на горизонте! – доложил сигнальщик.

– Боевая тревога! Орудия – к бою!

Идем встречным курсом, на сближение.

– Похоже – наши! – орет сигнальщик. – «Малютка», скорее всего! Наша! Вижу: позывные дает!

Подошли мы к этой «Малютке» – Боже ты мой! Раздолбана так, что непонятно, как она еще, бедная, на плаву держится. Рубка на консервную банку похожа. Вспоротую даже не ножом, а топором. Палубные листы скручены и задраны, под них морская вода свободно вливается. Всюду пробоины. Дифферент на корму такой, словно лодка собирается торчком плыть, как поплавок от удочки. Или вот-вот на дно морское кануть.

Экипаж – на разодранной палубе. С личным оружием в руках.

Капитаны наши взяли рупора, стали советоваться. Будем брать на буксир.

– Но не за так, – сказал наш Командир. – Как у вас с горючкой? Можете поделиться? У нас цистерны пустые.

В общем, аккуратно так борт к борту пришвартовались, приняли раненых. Перекачали соляр.

– Ну вот! – вдруг в сердцах сказал Боцман. – Так я и знал. Беда одна не ходит.

– Накаркал! – тоже в сердцах выругал его Штурман.

Шторм нагрянул, с севера. А шторма здесь крутые. Волна сразу взбесилась, ветер ее рвет. Лодки наши друг об друга стучать начали. Да так, что вот-вот корпуса пробьют, цистерны продавят.

Значит, борт к борту буксировать нельзя, в кильватер пойдем.

Завели трос, дали «малый вперед». Потянули потихонечку. Кидает нас, валит. Да беда главная в том, что кидает не в лад – трос то провиснет, то как струна натянется, дрожит, вода с него струями обратно в море бежит. А у нашей «Щучки» при том корма погружается, а форштевень в небо целится.

Трос в руку толщиной. А лопнул! «Щучка», почуяв свободу, вперед стрелой пролетела. Дали задний ход. Командиры наши снова за рупора взялись, едва друг друга слышат. Шторм ревет, свистит в антеннах, волной шумит.

Ну что тут делать? Снимать экипаж, топить «Малютку». А как снимать? Вплотную стать нельзя – размолотит нас друг об друга. И вместо одной лодки две потеряем. И два экипажа. Хорошо еще, вовремя раненых на наш борт переправить успели.

В общем, протянули трос, стали ребята с «Малютки» к нам перебираться. А ведь с этим тросом та же картина: то натянется струной, то под воду уходит. Как уж перебрались – не знаю. Человек сначала ухнет в ледяную воду, а потом трос внатяжку, рывок – и кидает его вверх, норовит сбросить. Одного морячка мы за ворот выхватили – хорошо, он в жилете был; руки у него заледенели, не удержался.

Капитан «Малютки», как положено, последним на борту оставался. Да глядим, не торопится. Да глядим, готовится трос отдавать. Мол, гибну вместе со своим кораблем. По морской традиции.

Тут уж наш Командир сиреной взревел:

– Отставить! У меня приказ – снять весь экипаж! Мне такое геройство не нужно! Ты лучше живым геройствуй!

Словом, забрал ихний капитан судовые документы, флаг снял и к нам на борт нормально перебрался. Мы дали ход.

Отошли безопасно, кормой прицелились и пустили в «Малютку» аж две торпеды. Обе разом рванули. Ихний капитан руку к виску приложил и отвернулся. Понять можно. Это его первый корабль был. И первый поход, кстати. Хотя, если прямо сказать, какая разница – первого боевого друга терять или последнего.

Внизу мы всех ребят переодели в сухое, боевые сто пятьдесят спиртику каждому влили, да Мемеля горячим какао всех нас напоил.

Разместились как-то. Раненых наново перевязали, устроили поудобнее. А сами друг на друге сидим. И дышится все тяжелее. В лодке – теснота, не то что не повернешься – не вздохнешь свободно. Да и затяжелела наша «Щучка», лодка ведь к этому очень чувствительна. Тут уж мы в ней и впрямь как кильки в банке. Да еще и в рассоле. Через люк нам штормяга порядочно солененького нахлестал.

Воду откачали, Командир скомандовал «к погружению». Сразу спокойно стало. Но уж очень душно. Взяли курс на Полярный.

Пока шли, ребята, отогревшись, рассказали про свои дела. Всплыли они не осмотревшись, а тут как раз три немецких катера, конвой наш выслеживают. Погрузиться не поспели, завязался бой. А у этой «Малютки» всего одна пушчонка. Однако бились отважно. Один катер подожгли. И тут, к счастью, наши истребители подоспели, второй катер измолотили, а третий сам поспешил удрать.

– Спасибо вам, – сказал капитан «Малютки». – Выручили.

– Еще не выручили. Надо еще до базы добраться.

– Очень надо, – вставил свое слово Одесса. – Меня девушки ждут. Три блондинки.

Вот так и идем, за приятным разговором. Минное поле решили, как обычно, низом пройти – безопаснее. Нырнули, дыхание затаили, слушаем. И вроде бы нормально прошли. Не зацепили. Но рано обрадовались.

– Стучит, – вдруг привстал с разножки Боцман. – Поймали, однако.

Слушаем – точно! По правому борту, как раз возле центрального поста, что-то ритмично постукивает снаружи. Не сильно, но гулко.

– Поймали, – повторил Боцман. – За правый горизонтальный руль, сволочь, зацепилась. Тащим ее за собой.

Вот еще заморока. Зацепили минреп, сорвали мину с якоря и тащим. Она, гадюка, бьется об нас пока еще круглым боком, а как рожком стукнет… Может, после взрыва и всплывем. Только никому не нужные. И ни на что не годные.

– А меня радистки ждут, – причмокнул Одесса. – Четыре штуки. У них снежинки на ресницах. Так и окаменеют на берегу, не дождавшись отважного военмора.

– Окаменеют! – взорвался Штурман. – Кому ты нужен? Ты посмотри на себя. Бычок черноморский тебя краше. Худой, длинный, носатый.

– Носатый, товарищ старший лейтенант, – это мое преимущество, – живо отбился Одесса. – В народе, на Привозе, говорят, что носатые мужчины очень ценятся, они самые на любовь гораздые. По причине… На Привозе говорят: что на витрине, то и в магазине.

Мы все грохнули. Даже про мину забыли, которая нам в дверь стучала.

– Отставить пошлости! – Штурман у нас был очень воспитанный человек, особенно в отношении женского пола.

– Это не пошлость, товарищ лейтенант. Это научная физиология.

– Иди отсюда! – приказал воспитанный человек.

Да куда ему идти, тут и ступить-то некуда.

А мина все постукивала и постукивала в борт.

– А вот если рванет, – задумался Одесса-папа, – какая-нибудь физиология от меня останется? Или только пошлость?

– В базу вернемся, – пригрозил Штурман, – я дам рапорт Командиру, чтобы списал тебя на берег. В банно-прачечный отряд.

– Спасибо! Уж там-то я…

Тут Штурман на него так глянул, что Одесса-папа и глаза опустил, и рот закрыл.

Командир уточнил время и место, решил всплывать. Мину отцепить, подышать, провентилироваться. Да и батареи подзарядить. Пора уже.

Всплыли. И – батюшки! Лед с севера нам вдогонку несет. Вот-вот догонит.

– Давай, салага, – сказал мне Боцман. – Облачайся по-быстрому.

Надел я гидрокостюм, обвязался по поясу концом, включился в кислородный аппарат, приготовился окунуться.

Но не пришлось. Трос, который зацепился за ограждение вертикального носового руля, оказался обыкновенной веревкой. Вроде бельевой, только потолще. Зеленая, обросшая, лохматая. А на конце ее, как раз возле центрального поста, болтается красный рыбацкий буй. Поплавок такой, для сетей. Вот, оказывается, какую «мину» мы зацепили. Мы, значит, шли, он, значит, за нами тянулся и стучал, паразит, нам в борт, как сосед-пьяница. Вот и вся физиология.

Срезал я веревку, подал буй на палубу.

– О! – обрадовался одессит, – заберу на память. Когда вернусь в Одессу…

– Нам бы для начала в базу вернуться, – перебил его Боцман. – Пока не замерзли.

Дело в том, что лед наступал. Да не битый, а почти сплошной. Вернее, он битый, но на глазах сплачивался в корку. Пока мы с буем возились, он нас нагнал. Зыбь его качает, в борта льдины стучат.

– Это все ты! – высказал Штурман Боцману. – Небо ему, видишь ли, не нравится.

Запустили дизеля, начали зарядку. А Командир наш все мрачнеет. И нам тревожно. Лед нас коварно окружает. Волной его качает, в борта все сильнее бьет. То есть поверху идти нам никак нельзя. Надо зарядку сделать и нырять. Подо льдом пробираться. А сколько? Кто скажет, куда это ледяное поле тянется? На сколько миль? Да сплошное – если что, ведь не всплывем.

Командир к Штурману наклонился, сказал тихо, но я услышал:

– Вот-вот зажмет нас, не погрузимся.

– Пожалуй. Но ведь зарядиться-то надо. Какая этому полю длина? Хватит ли зарядки, чтобы под водой его миновать?

– То то и оно то. А у нас почти сто душ на борту.

Гляжу, и впрямь окружило нас льдом. Если сразу не погрузимся, зажмет нас, раздавит.

Командир докурил трубку:

– Все вниз! К погружению!

Вот вам и еще одна неожиданность. Сугубо морская.

Пошли на небольшой глубине, ровно и спокойно. Жужжит гирокомпас, чиркают указатели рулей. Запахло борщом – Мемеля расстарался. Но холодно и сыро. Свободным от вахты приказано спать. Кое-как разместились. И спокойно уснули после всех тревог. А спокойно – потому что в центральном посту наш Командир. Поглядывает на счетчик лага, на часы, на компас, негромко отдает команды. Хорошо спится, когда Командир не спит…

Проснулся сам не знаю почему. Наверное, потому что сквозь теплый сон осторожное всплытие почувствовал. Странно только, что команды поднять перископ не было. Вслепую всплывать – хуже некуда. Вон «Малютка» всплыла без перископа. Ну, Командиру виднее.

Обулся, заглянул в центральный пост. Глубиномер повел стрелку. И уже почти на контрольной глубине вдруг встал. Лодка качнулась, словно сверху кто-то мешал ей выглянуть из воды. Даже какой-то легкий стук послышался. Я уж подумал: не в днище ли какого корабля уперлись?

– Продуть среднюю, – вполголоса скомандовал Командир.

Забурлил воздух, заурчала вода. Стрелка глубиномера не дрогнула, а палуба вдруг накренилась.

Приняли воду, пошли вниз.

Все понятно. Уперлись рубкой не в отдельную льдину, которую лодка легко с себя сбросила бы, а в сплошной ледяной покров. Схватилось там, наверху.

В центральный пост вошел капитан «Малютки». Хоть и молод был – по годам и по опыту, – все сразу понял.

– Вертикальное всплытие? – предложил он. – Погрузимся поглубже и рванем. Может, пробьем?

– Может, пробьем, – медленно проговорил Командир. – А может, и побьемся. Идем дальше.

Через пять минут все, кто находился в лодке, поняли, что произошло. Паники не было. Не было даже растерянности. Было молчание.

– Нам нужно продержаться два часа, – сказал Командир. Откуда он эти два часа взял, не знаю. – Всем лежать, хождение прекратить.

А какое там хождение – ступить некуда. В гальюн только отлучались.

– Мы вырвемся из этого плена, – уверенно сказал Командир. – Терпение и выдержка.

Лодка спокойно, словно и не знала, в какую попала беду, шла себе и шла под тихо урчащими электромоторами. А чего ей волноваться? У нее начальник есть. Как ей скажет, так она и сделает. Если сможет…

Через час Командир снова дал команду на всплытие. Вертикально. Застопорили двигатели. Продули все цистерны разом. Лодка рванулась наверх, как рыбацкий буй. Ударилась в ледяную крышку над морем. Глухо ударилась, бесполезно. Снова ушли на глубину, пошли вперед. С надеждой. А с чем еще-то?

– Форштевнем бы взломать, – вздохнул Боцман. – Да нельзя.

Конечно нельзя. Чтобы форштевнем ударить, нужно сильно нос задрать, а тогда электролит из банок выплеснет. Или задохнемся, или сгорим.

А в лодке становилось все тяжелее. И дышать, и думать. Думать о том, что мы как в кастрюле, закрытой громадной тяжелой крышкой.

Но вот о таких вещах подводнику думать не положено. Я бы сказал: подводник должен быть человеком без воображения. Соображение, конечно, нужно иметь – быстрое и точное, от него явная польза. А вот воображать опасно.

Ведь человеку все-таки под водой не место. Неуютно он там себя чувствует, чужой он в этой среде. И даже нежеланный. Это сильно ощущаешь, особенно когда воображению волю даешь.

Я в первые недели подводного плавания давал себе такую опасную слабинку. Все себе невольно представлял, как идет лодка в холодной тьме, практически вслепую, и что ее ждет на этом пути, какая смертельная неожиданность. Вокруг враждебная вода, над тобой ее толща, под тобой бездна. И отделяет тебя от этой вечной бездны какой-то сантиметр-полтора железа.

И думается: а ну как провалится лодка в эту бездну, уйдет на недопустимую глубину, там хрупнет и останется навсегда?

Кстати, такое ведь бывает – ни с того ни с сего; жидкий грунт называется. Встречаются в морях такие места, где соленость воды, а значит, и ее плотность намного ниже. А лодка-то отдифферентована на конкретную плотность. Попадет она на такой грунт и ухнет в глубину беспредельную, откуда ей возврата не будет. Если командир растеряется или экипаж без сноровки.

И вот сидишь в своем отсеке и этими мыслями маешься, особенно если в это время по службе не занят. Но вовремя спохватился, а может, привык, страх переборол и на другие мысли переключился. Вот думаю, жаль, что у лодки подводных иллюминаторов нет. Сидел бы себе у такого окошка, как бабка в избе, и наблюдал бы жизнь морских обитателей. А они бы тоже, привлеченные светом, дивились бы лупоглазо на невиданную диковинную рыбу.

Уже после войны один китобой мне рассказывал, как они в брюхе кашалота нашли кусок щупальца кальмара.

– Знаешь какой? – у него глаза весело блестели, вот-вот соврет. – Семьдесят пять сантиметров в диаметре. Понял? А присоски – с большую кастрюлю. Понял?

Я было посмеялся, так не вышло. Показал он мне вырезку из газеты. Этот кусок щупальца ученые обследовали и по его размеру вывод сделали, что этот кальмар величиной до ста метров был. И еще там было написано, что кашалот очень глубоко ныряет и там, километрах в двух от поверхности, сражается зачем-то вот с такими кальмарами. И что многие добытые кашалоты носят на своей туше страшные отметины присосок. Которые с большую кастрюлю.

Я поверил. Мне ведь самому чудились в глубине холодные щупальца гигантского осьминога. Как они внимательно ощупывают корпус нашей «Щучки», шарят жадными змеиными лапами по нашим антеннам, по бокам рубки, по стволу перископа. Пытаются вырвать из гнезд орудия и пулеметы…

Воображение… Но никакой ужас воображения не сравнится с реальными ужасами войны. Я многое повидал, многое пережил.

А вот про «спрута-восьминога» не зря вспомнилось. Побывали мы в его многоруких объятьях. Еще как побывали-то! Больше часа он нас тискал и на волю не выпускал.

Это как раз в очередное пробное плавание случилось. Мы тогда на большой ремонт стали – здорово нас немец глубинками потрепал, еле вырвались, еле в базу добрались. На ремонт стали. А после – ходовые испытания на всех режимах. Я уже вроде об этом вспоминал, но уж тут к случаю пришлось. В подводном деле очень важно, чтобы лодку чувствовать и чтобы она нас понимала. Как хорошая собака. А то ведь как бывает? Ты ей «фас!» даешь, а она трусливо в глубь удирает. Или апорт несет. С задранным от счастья хвостом.

Ну, надводно все, что надо, отработали. Идем при полном штиле, солнышко полярное нас радует, чайки свиристят. «Щучка» наша на зыби – как девчонка на качелях, дизеля ровно стучат – аж сердце радуется. Ну и, как всегда, команда на срочное погружение. Надо сказать, что срочное погружение у лодки – это и главная для нее защита и главный элемент внезапной атаки. В общем – стратегия с тактикой в одном яйце.

И еще, надо сказать, срочное погружение не столько от самой лодки зависит, сколько от слаженности экипажа. В тридцать секунд – с палубы долой, а нас там в походном положении человек десять: сигнальщики, орудийные расчеты, в рубке не меньше трех. И вот пока мы в люки как горох сыплемся, на плечах друг у друга, трюмные и рулевые уже на подводный режим корабль переводят.

Командир, конечно, последним с палубы уходит – взглядом окинет, чтобы никто не задержался ненароком (а такое бывало – что греха таить), и только кремальеру затянет, а лодка уже носом клюнет и на глубину идет. Для такого маневра большая слаженность экипажа нужна и знание своего дела на каждом посту. Тогда и лодка слушается как хорошая собака. «Фас» и «апорт» не путает.

Так вот… Сыграли срочное погружение. На десять метров дана команда. Боцман наш – большой мастер по горизонтальным рулям. Лодка у него на любую глубину ныряет с точностью до сантиметра – они друг друга хорошо чувствуют. Он на глубину ее ведет, как летчик свой истребитель в пикирование – аж в ушах покалывает.

А вот тут что-то не заладилось. Нырнули, достигли десяти метров, сработали рулями – лодка послушно на ровный киль стала. Однако без всякого дифферента продолжает погружаться. Пятнадцать… Двадцать… Двадцать пять… Боцман уже рули на всплытие переложил, а стрелка глубиномера все книзу ползет.

Командир приказал полный ход дать, чтобы рулям помочь. Носовые рули Боцман задрал до предела, в корму полный пузырек дали, а лодка тонет. Причем на ровном киле.

– Осмотреться в отсеках!

Осмотрелись – нигде течи нет, воды сверх нормы не забрали.

Смотрю на Командира и прямо всей кожей чувствую, как у него в голове работа идет: сто проблем просчитывает, чтобы единственное решение найти.

Лодка погружается неуправляемо. В центральном посту – тишина, во всем корпусе тишина. Приборы пощелкивают, гирокомпас по-домашнему жужжит. И вся команда ждет, какое решение примет Командир.

Лодка уже на девяноста метрах. Предельная глубина. И на грунт нельзя лечь – грунт здесь метрах в четырехстах. И мы ждем. Вот-вот начнет сальники пробивать, швы затрещат, ворвется вода под страшным давлением…

Молчим. Слушаем. Корпус пока держится.

– Продуть центральную! – Командир решил резким всплытием вернуть лодку к послушанию.