Текст книги "Похождения нелегала"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– "Порезвимся" – в смысле "пограбим банки"? – уточнил я.

– Хотя бы и банки.

– Да, но почему бы не делать это на пару? Вдвоем веселее.

– С кем, с Огибахиным веселее? – нервно воскликнула Лизавета и снова зарделась. – Три ха-ха. Я же говорю: он ей осточертел своими… своими извращенными приставаниями.

Я решил сменить направление разговора.

– Так или иначе, обвинение с него наверняка уже снято, и он может возвращаться на родину.

– Да уж, – сказала Лизавета и надолго умолкла.

Черт возьми, подумал я, неужели Огибахин до сих пор разводит треп с Москвой? Это ж какие счета нам придут от телефонной компании!

Я поднял трубку спаренного телефона – только для того, чтобы проверить, отзвонился Огибахин или нет.

Лизавета встрепенулась – и тут же с деланным равнодушием повернулась к компьютеру.

Разговор Огибахина с Ниночкой продолжался: шли сплошные интимности, которые нет смысла пересказывать.

Отмечу лишь, что меня удивил сам голос Ниночки – сильное воркующее грудное меццо, почти контральто, за которым так и виделось смугловатое широкоскулое лицо с маленькими глазками, с двойным подбородком и с усиками, пробивающимися над углами тонкогубого рта.

По тексту я представлял себе Ниночку совсем другою… хотя о внешности Ниночки Огибахин, насколько помнится, ничего не писал.

У читателя может возникнуть впечатление, что я слушал чужой разговор непростительно долго. Заверяю вас, что это не так: я положил трубку почти мгновенно. С такою же быстротой мы составляем представление об окружающих, вот только словесное изложение наших молниеносных выводов требует времени.

Лизавета вопросительно на меня посмотрела, я пожал плечами: болтает, сукин сын.

– Виталий Витальевич, – поколебавшись, заговорила моя сотрудница, – мы ни в коем случае не должны выпускать этого человека из рук. Ведь масса возможностей открывается, дураки мы будем, если упустим. Можно провернуть уйму замечательных дел.

– Сейфы начнем потрошить?

– Ну, почему сейфы, почему обязательно сейфы? – возмущенно воскликнула Лизавета. – Есть же космос, в конце концов! Заметьте: этот ограниченный болван ни разу не вспомнил о космосе!

Она вскочила и взволнованно забегала по комнате, не прекращая говорить и судорожно жестикулируя:

– Тут недавно новый спутник Земли обнаружили – естественный, разумеется. Астероид один, пять километров в диаметре, совершенно пустой. Это вам не парк "Германия"! Грузы дисминуизируем – и доставляем, дисминуизируем – и доставляем. Такую станцию можно отгрохать! Даже не станцию – отель четыре звезды. Туристы повалят косяками! Да и туристов, кстати, можно дисминуизировать – за отдельную, естественно, плату. Такие деньги будем с куста брать, Виталий Витальевич, прямо-просто с куста!

– Подождите, подождите, – остановил я полет ее фантазии. – Не выпускать Огибахина из рук – это как? Загнать в бутылку, что ли?

– Нет, из бутылки он убежит, – с сожалением сказала Лизавета. – Удержать его можно только вниманием и заботой, это я беру на себя. Он, в сущности, очень запущенный мужик.

Я смерил Лизавету взглядом: нет, не видит себя человек со стороны.

– Так если у вас на него такие виды, может быть, напрасно мы позволяем ему любезничать с Ниночкой?

– А это нам только пойдет на пользу, – злорадно ответила Лизавета. – Она же такое западло ему устроила, пусть дурачок оценит доброе к себе отношение.

– Интересно, – сказал я, – жива его матушка или нет? Как вы полагаете?

– Вы от меня слишком много хотите, Виталий Витальевич, я не Нострадамус, – ответила Лизавета.

Судя по всему, сотрудница моя, как лягушка-путешественница, уже была убеждена, что это она всё придумала.

– А почему вы о ней спрашиваете?

– Жалко ее. Вот уж кто пережил.

– Ничего, оклемается, – отмахнулась Лизавета, как будто речь шла о надоедливой свекрови. – Нам теперь знаете о чем надо подумать? Как оформить ему право пребывания.

– А выходите за него замуж, – посоветовал я, – вот и право.

– Этот вариант находится в стадии проработки, – слегка порозовев, ответила Лизавета.

– Только трудно вам будет справиться с Ниночкой, – заметил я.

– Ниночка – это пройденный этап, – беспечно сказала Лизавета. – Ниночка себя изжила.

Едва она успела произнести эти слова, в коридоре послышались шаги, и на пороге возник Огибахин. Лицо его светилось совершенно младенческим счастьем.

– Виталий Витальевич, – сказал он, – благодарю вас за внимание, за тепло, за уют. Все наши договоренности отменяются: я уезжаю в Россию. Боже ж ты мой, какое облегчение, какое счастье! Всё позади, всё позади, всё позади.

Я взглянул на Лизавету – у нее было опрокинутое лицо человека, над которым надругались самым мерзким, глумливым и предательским образом.

Что же касается меня, то я полностью разделял чувства Огибахина и тоже испытывал облегчение и почти счастье, как хозяин, который, стоя на пороге, сердечно прощается с опостылевшим гостем.

– Рад слышать, – сказал я, – очень похвальное и разумное решение. Каким транспортом предполагаете отправиться?

– Скорее всего, в коробчонке, – весело ответил Огибахин. – Боюсь сюрпризов на границе. Наберу с собой в дорогу немецкой колбаски, пива две полдюжины – и цурюк нах хаузе.

– Кому доверитесь? Очередному Кирюхе?

– Вот по этому поводу я хотел бы с вами переговорить, – вкрадчиво сказал мой гость. – Если в ближайшее время вы собираетесь посетить белокаменную, то я с удовольствием…

– Виталий Витальевич никуда не едет до конца года, – быстро проговорила Лизавета.

Право, она слишком много на себя брала: я как раз планировал поездку в Москву по делам, и Лизавете это было известно.

Впрочем, компания Огибахина меня не вдохновляла: во-первых, он мне уже и так осточертел, а во-вторых – не в моих привычках возить через границу нелегалов.

– Старым способом, наверно, будет надежнее, – сказал я. – На переправе коней не меняют.

– Что ж, очень жаль, – без особого огорчения ответил Огиба-хин. – Придется ехать на каком-нибудь перегонщике. Навру ему с три короба, и пусть это будет последняя ложь на моей совести.

В том, что эта ложь будет последней, у меня были основания сомневаться, но заводить разговор на эту тему уже не имело смысла.

– Если не секрет, – поинтересовался я, – что повлияло на ваши планы столь кардинально?

– Так зовут же! – ответил Огибахин, расплываясь в счастливой улыбке. – И взглядом, и криком зовут. Жить без меня, как выяснилось, невозможно.

Лизавета хмыкнула и отвернулась к окну.

– А не боитесь, что на границе вас подкараулит Игорек? – спросил я. – Банкиры злопамятны.

– Ниночка сказала, что она позаботится об охране, – не без гордости ответил Огибахин.

– Вот как? Видимо, у меня превратные представления о возможностях скромной кафедральной лаборантки.

– Ниночка больше не лаборантка, – возразил клетчатый. – У нее престижная работа, фантастические заработки и огромные связи.

– Ого! В коммерческих структурах устроилась?

Огибахин тонко улыбнулся.

– Сразу видно газетную хватку. К сожалению, не могу удовлетворить ваше любопытство, да и сам толком не знаю: Ниночка сказала, что это не телефонный разговор. Уверяет, что мне под той крышей место найдется: с работой ей одной не управиться, трансформация объектов у нее не очень идет.

Слово "трансформация" Огибахин произнес, бросив беглый взгляд на Лизавету. Та надменно отвернулась: знать, мол, ничего не знаю о ваших глупостях.

– А каких объектов, позвольте узнать? – спросил я.

– Вы знаете, я не интересовался, – простодушно ответил Анатолий Борисович.

– Как же Ниночка объясняет всё происшедшее? Ведь это из-за нее вы попали в такую передрягу.

– Видите ли, я не там ее искал. Она осталась у себя в комнате. Упала, потеряла сознание… Впрочем, я не нуждаюсь в ее объяснениях, – Огибахин комически развел руками. – Не нуждаюсь – и баста. Всё, что исходит от нее, я воспринимаю как данное Богом. Мне достаточно того, что Ниночка жива и хочет меня видеть. Юная и прекрасная…

Последние слова он произнес со страдальческим всхлипом, и глаза его вновь увлажнились.

– Ох, как нас в петлю тянет, – глядя в сторону, язвительно проговорила Лизавета.

– Простите, что вы сказали? – спросил клетчатый.

– Ничего, – отрезала Лизавета. – Скатертью дорожка. Вы мешаете честным людям работать.

Огибахин постоял, подумал.

– Я вам очень признателен, Виталий Витальевич, – с чувством сказал он после долгого молчания, – очень благодарен, что вы приняли живое участие в моей судьбе и подсказали такой неожиданный ход. Огромное человеческое вам спасибо.

– Огромное человеческое вам пожалуйста. Могли бы и сами додуматься. Кстати: позвонили бы матушке.

– Уже позвонил. Матушка в добром здравии, ждет меня, не дождется.

И Огибахин вновь прослезился.

– Да, еще: рукопись свою не забудьте, – напомнил я.

– Рукопись? – переспросил мой гость. – Ах, рукопись. Но там же всё теперь неправильно. Делайте с ней, что хотите, я ее вам дарю.

Мы сердечно распрощались. Я искренне пожелал Анатолию Борисовичу новых, теперь уже легальных приездов в Германию, он так же искренне заверил меня, что будет постоянно звонить из Москвы.

Проводив своего гостя до дверей, я вернулся в бюро к Лизавете. Сотрудница моя сидела за компьютерным столиком, ожесточенно гоняя по экрану безвинный текст.

– Вот заполошный тип, – сказал я, присаживаясь к телефону. – Ну, что у нас там, набирается хоть на пару полос?

Лизавета не ответила.

– Эй, соблазненная и покинутая, – окликнул ее я, – с вами разговаривает старший товарищ. Или вы со мной тоже в конфликте?

Но Лизавета меня не слышала. Она уронила руки на колени, посидела неподвижно, глядя в пространство. Глаза у нее странно блестели, а может быть, это был просто отсвет экрана.

– И всё равно, – всердцах проговорила она, – если эта стерва смогла, чем я хуже? Я научусь, я тоже научусь, вот увидите.

По правде говоря, не хотелось бы дожить до этого часа. Сидеть мне тогда в коробке из-под скрепок всю мою остатнюю жизнь.

– Послушайте, – сказал я. – Отчего это вы так не желали, чтобы я ехал в Москву с Анатолием Борисовичем?

– Шкурные соображения, – усмехнувшись, ответила Лизавета. – Я дорожу своей работой и не хочу, чтобы газета утратила главного редактора.

– А что со мной могло бы случиться? – осведомился я, несколько устыдившись своих порочащих девушку опасений.

– Да уж ничего, кроме плохого. Как только он пересечет границу, его прикокошат. Думаю, что вместе с Кирюхой: лишний свидетель.

– Кто прикокошит?

– Ниночка, кто же еще. Для этого она его и выманивает. Юная и прекрасная. Монополистка поганая.

Беспощадность ее рассуждений неприятно меня удивила.

– Вы сказали ему "Скатертью дорога", – напомнил я. – Не лучше ли было бы предупредить человека?

– А вы полагаете, его можно было остановить? – осведомилась моя сотрудница.

Мы помолчали. За окнами было темно, редкие машины с шипением и свистом проносились по Университетсштрассе.

– Да, но мы ведь тоже в какой-то степени слишком много знаем, – заметил я. – И рукопись у нас осталась.

– Это правда, – согласилась Лизавета. – Только людоедке Ниночке о нас ничего не известно.

– Вы в этом уверены? – спросил я.

У Лизаветы на всё есть ответы. Она открыла было рот, но в этот миг затрезвонил телефон. Звонок был явно международный, и я поднял трубку.

– Простите за беспокойство, – проворковало грудное меццо, – Анатолий Борисович еще у вас? Ах, ушел? Благодарю вас, всего вам самого-самого доброго.

И в трубке запищали сигналы отбоя.

– Монополистка? – шепотом спросила Лизавета.

– Она, – ответил я. – Проверка слуха.

– Ну, всё, – радостно сказала Лизавета. – Теперь нам хана.

– Отнюдь, – возразил я. – У нас осталась рукопись Огибахина. Вот напечатаем ее – и поглядим, кто кого. Если, конечно, успеем.