Текст книги "Похождения нелегала"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава одиннадцатая. В Лихтенштейне

107

Между тем я жил радостными надеждами.

Покупка дома – просто пустяк в сравнении с грандиозным событием, которое произошло в моей жизни: у меня появился наконец реальный шанс вырваться из визовой петли.

Господь надоумил меня показать свой загранпаспорт в одной российско-германской фирме, которая занималась оформлением виз для поездки в страны СНГ.

Там за конторкой сидел молодой русский парень совершенно плакатной внешности: светлые волосы, широкое честное лицо, спортивная стрижка, плечи – косая сажень.

Полистал он мою паспортину и вернул, покачав головою:

– Ай-яй-яй.

– Что, совсем плохой? – спросил я.

– Да нет, почему плохой? – возразил парень. – Паспорт как паспорт, бывают и хуже. Вот только пустой. Давно таких не видал. Вас что, взрывной волной сюда перебросило?

– Можно сказать, что так, – согласился я.

– Вы бы хоть картинку какую-нибудь вклеили, а то прямо жутко смотреть. Не боитесь?

– Потому и пришел. Помогите. Любая сумма наличными.

– И рады бы, да не можем. Немецкие визы выдаются только немецкими посольствами за рубежом. Правило, может, и строгое, но в логике ему не откажешь.

– А что делать?

– Господи, нам бы ваши проблемы. Заручитесь приглашением от какой-нибудь доброй немки, съездите в Москву и оформите визу. Если здесь еще не наследили – непременно дадут.

– Да, но выехать-то из Германии как?

Парень пожал плечами:

– Так же, как въезжали.

Вот уж истинно: каков вопрос, таков ответ.

С приглашением у меня проблем не было: Керстин сделает по первой же просьбе, в этом я не сомневался.

Но кому довериться, кто меня повезет?

Может быть, рассказать подружке всю правду? Нет, ее нежная душа не выдержит конфликта с законом: любимая сдаст меня властям если не здесь, то на первой же границе.

Спасибо хоть, что перестала допекать с пропиской: ей довольно было того, что меня взяли на постоянную работу в солидную фирму. Значит, там, где надо, поставили на учет.

Проще всего было бы по-дружески попросить самого Ройтберга (благо ему не нужно ничего объяснять), но шеф в Россию ехать категорически не хотел.

По-моему, просто боялся. Черт ее знает, эту Россию: вечно в ней творятся какие-то чудеса.

Кроме того, мое неопределенное положение Ройтберга очень даже устраивало. Нелегал – и слава Богу: по крайней мере, не перебежит к конкурентам.

Видя, как глубоко я закручинился, плакатный парень, должно быть, проникся ко мне состраданием.

– Есть еще один вариант, – сказал он. – Правда, не для бедного человека. Поезжайте в город Вадуц, столицу княжества Лихтенштейн, вот адресок, там квартирка продается, маленькая, но полностью обставленная, всего за полмиллиона дэ-мэ. По тамошним меркам цена просто смешная. Купите квартирку – маклер вам оформит вид на жительство. Тоже не бесплатно, конечно. Даже очень не бесплатно. Но без дураков.

– Вид на жительство где?

– В Лихтенштейне, естественно. И, само собой, в Швейцарии. А от этой теплой печки можно дальше танцевать.

– Маклер не обманет?

– Обижаете. Мой хороший знакомый. Скажете ему: "Валентин прислал". И заодно попросите его поставить шереметьевский штемпелек о пересечении границы Российской Федерации. Во избежание, так сказать, дальнейших недоразумений.

– А как я доберусь до Лихтенштейна?

– Ну, это уж ваши заботы. Наше дело предложить.

Адресок я, естественно, взял, отчего не взять, если дают? Адресок есть не просит.

А вообще-то забавно было бы, думал я, взять и поселиться в той загадочной стране, куда меня некогда обещали спровадить.

108

Мысль о Лихтенштейне стала неотвязной, и в конце концов, всё обдумав, я обратился к Георгу со смиренной просьбой открыть мне кредитную линию тысяч на восемьсот, а заодно отпустить меня на неделю в счет очередного отпуска.

Как и следовало ожидать, моя просьба Ройтберга в восторг не привела.

– Хабен зи ди абзихьт нах Русланд цу геен? – сухо полюбопытствовал он. – В Россию собираетесь?

– Нет, зачем же, в Лихтенштейн, – отвечал я.

– Господи, да что там делать с такими деньгами? – удивился шеф. – Если поразвлечься, надо ехать в Монте-Карло.

Я ответил, что хочу открыть банковский счет: ни к чему Ройтбергу знать, что я намерен раскрепоститься. Пусть это будет для него приятным сюрпризом.

Шеф посмотрел на меня с интересом.

– От налогов бежите? Ох, уж эти русские: дай им палец – они руку по локоть норовят откусить.

Отвечать на эту инвективу я не счел необходимым.

– Хорошо, я пойду вам навстречу, – подумав, сказал Ройтберг. – Но учтите: в первый и в последний раз.

Я заверил шефа, что более таких просьб он от меня не услышит, и получил четыре чека – каждый на двести кусков.

– Как собираетесь ехать? – спросил Ройтберг. – Две границы придется пересекать. Вам бы лучше всего на машине с немецкими номерами: сто процентов гарантии, что проедете беспрепятственно.

– Увы, у меня нет водительских прав.

– Если хотите, я дам вам в провожатые кого-нибудь из сотрудников. Могу, например, предложить фрау Айсманн: она отлично водит машину и как раз собирается в отпуск. Кроме того, это очень сердечная и отзывчивая женщина. Да к тому же хороша собой. Неплохая компания.

Клаудиа Айсманн, миловидная молодая особа с внешностью горбоносого ангела, люто ненавидела меня за то, что я, презренный иностранец, оттеснил ее от горячо любимого шефа.

Само собой разумеется, она готова была выполнить любое поручение Ройтберга, в том числе и переспать со мной столько раз, сколько потребуется в интересах дела.

Но я бы с большим удовольствием лег под одно одеяло с глыбой шипящего искусственного льда.

Поэтому я ответил в том смысле, что доберусь сам.

– Ну, как знаете, дело ваше, – Ройтберг пожал плечами и прекратил разговор, укрепившись, должно быть, в убеждении, что эти русские совершенно не умеют ценить добро.

109

В бытность свою шварцарбайтером я часто слышал от коллег: в Голландии – бывал, во Францию – тоже ездил, в Италии и в Испании – разумеется, был.

Прямо не безродные нищие, а миллионеры-космополиты.

Между тем как среди коллег наверняка были и беспаспортные, как я, нелегалы.

Все они разъезжали по Европе на туристических автобусах рекламными шоппинг-рейсами.

Мягкие откидные кресла, сортир, телевизор над водительской кабиной. Всю дорогу крутят комедии и боевики. Хочешь – в окно смотри, хочешь – на телеэкран.

И стоит это удовольствие марок двадцать в оба конца. Ну, хорошо: тридцать.

За такие деньги возят в Амстердам, в Париж, в Брюссель, в Венецию, в Люксембург, в тот же Лихтенштейн.

ПаспортЎ на границе никто не проверяет: просто делают водителю отмашку: проезжай, мол, не засти.

В автобусе тоже документы не спрашивают (хотя и рекомендуют с собой захватить): у организаторов рейса совсем другие заботы.

Всю дорогу они навязывают пассажирам изделия какой-нибудь фирмы: верхнюю одежду, меха, постельное белье, ювелирные изделия либо посуду.

Купишь – хорошо, не купишь – все равно семя в душу брошено: скажут спасибо и милый сувенирчик вручат. Кошелечек какой-нибудь либо брелок.

Я облюбовал бюро путешествий "Чичкин-райзен": это бывший русак развернулся, автобусов с гордой фамилией "Tschitschkin" во дворе агентства стояло штук десять.

По дороге на просторы Лихтенштейнщины агенты Чичкина рекламировали кожизделия: сумки, портмоне, куртки, дубленки. И уж так назойливо, чуть ли не под мышки держали: купи, братец, купи.

Завернули в захудалый мотель, загнали пассажиров в столовую, устроили там передвижную выставку-продажу кожтоваров – и два часа мурыжили.

Каждого по отдельности подзывали и обрабатывали.

Кое-кто покупал: может, подсадные, для затравки.

Чтоб другие в азарт вошли.

Меня агентша чуть не сподобила на кожаный пиджак: других пассажиров в свидетели призывала, что сидит на мне как влитой. Те клялись, да я и сам видел, что сидит.

В итоге получили мы в подарок ножички для разрезания писем – и уже без остановок покатили через хвост австрийской территории в город Вадуц, столицу княжества Лихтенштейн.

Горы, красота.

Перед австрийской границей я подобрался, готовый к неожиданностям, но нужды в этом не было: на пограничном КПП не оказалось ни одной живой души.

При въезде в Лихтенштейн нас, правда, остановил швейцарский пограничник – но только для того, чтобы удостовериться, что "Чичкин-райзе" не сбился с пути.

110

В Вадуце нас отпустили на все четыре стороны: гуляйте, господа хорошие, но ровно в шесть как штык будьте у автобуса, иначе, сами понимаете…

Мы понимали.

Вадуц не произвел на меня впечатления: типичный среднеевропейский городок, очень маленький и тесный.

Моросил мелкий дождичек, тротуары горбатились зонтами. Узкие улицы были забиты мокрыми лимузинами.

Высоко на вершине горы стоял сиротливый, седенький княжеский замок, ни дать ни взять – деревенская церквушка с картины "Над вечным покоем". Точно под такими же темными, в белых клочьях, небесами.

Я, естественно, приехал не наобум лазаря: предварительно созвонился с маклером и, сославшись на Валентина, договорился о встрече на три часа дня.

В ожидании "термЈна" я сидел в кафе у подножья замковой горы, ел мороженое, глазел на прохожих.

Да уж, вечным покоем здесь и не пахло. Пахло денежной массой. Все, кто двигался по улицам Лихтенштейна, определенно имели отношение к перекачке денег.

Даже мальчишки. Да что мальчишки: даже голуби разгуливали под ногами прохожих и под колесами машин с таким важным видом, как будто тоже кое-что об этом знают.

Наконец время мое подошло, и я отправился по заветному адресу. Меня ждали у крыльца кукольного трехэтажного домика, стиснутого с обеих сторон колоннастыми громадами солидных банков.

Маклер, толстый красногубый усач с рачьими глазами, нежно полюбил меня с первого взгляда, о чем, не теряя времени, тут же мне сообщил. Говорил он по-русски с нарочитым акцентом и принадлежал к породе людей, которым хоть плюй в лицо – они будут, утираясь, гнуть свою линию.

Я сообщил маклеру, что подыскиваю квартиру для своего родного брата, философа-одиночки, на что усач ответил, что всей душой приветствует его мудрое решение переселиться из России в Лихтенштейн.

По узкой зашарпанной лестнице мы поднялись на третий этаж, и жестом, исполненным тихого ликования, усач распахнул передо мною дверь.

Чердачная квартирка оказалась настолько темна и тесна, что в сравнении с нею наше с матушкой московское жилье показалось бы царскими хоромами. Да и ветхозаветная мебель оставляла желать лучшего.

Но в моем положении выбирать не приходилось, и, отпустив приличия ради несколько критических замечаний, я сказал, что эта обитель меня совершенно устраивает и что я готов немедленно за нее заплатить.

Мы уселись в шаткие кресла с засаленной обивкой, и в итоге продолжительного разговора и заполнения купчей на имя моего бедного брата я расстался с тремя из четырех ройтберговых чеков: полмиллиона обернулись шестью сотнями тысяч. Усач проворно спрятал чеки в бумажник, пролистал мой паспорт и, отметив, что мы с братом невероятно похожи, поставил меня в известность, что заочно влюбился теперь уже и в этого достойного человека.

Моя просьба проставить шереметьевский штемпель о пересечении моим братом российской границы повергла усача в глубокую задумчивость, из которой его вывел лишь четвертый (и последний) чек на двести кусков.

Вслед за чем паспорт также исчез в глубинах необъятного маклерского пиджака.

Такой поворот дела несколько меня обескуражил: я наивно рассчитывал, что усач тут же влепит мне в паспорт наклейку с голограммами и проставит все необходимые штемпеля.

Заметив мое замешательство, маклер горячо заверил меня, что паспорт с видом на жительство и всеми нужными штемпелями будет в течение трех дней выслан спецпочтой по любому адресу, который я назову.

Я, естественно, назвал свой адрес в Германии, что, как выяснилось впоследствии, было грубой ошибкой.

Затем усач торжественно вручил мне ключи от квартиры, поздравил меня с удачной покупкой и раскланялся.

До отхода "Чичкина" оставалось около часа, пора было уходить и мне.

Я запер свою новую квартиру, спустился по лестнице, вышел на крыльцо – и вынужден был остановиться: навстречу мне двигалась шикарная дама в распахнутом манто.

Дама шагала уверенно, крупно, держа под мышкой свой ридикюль.

Была она чудо как хороша, и все прохожие мужского пола, расступавшиеся перед нею, машинально проверяли клавиатуру своих ширинок.

Я говорю о пешеходах: возможно, водители проползавших мимо автомашин реагировали точно так же, но этого не было видно.

Я несколько замешкался на крылечке, и дама удивленно взглянула мне в лицо.

Как бы желая спросить: "Что это вы, нелепый мсье, путаетесь под ногами у занятых людей?"

И словно молния сверкнула над моей головой: это была не какая-то посторонняя дама, это была названая сестричка моя, известная вам под именем Лариса.

В полный рост Лариса меня ни разу в жизни не видела и, вполне естественно, не узнала.

Зато я ее узнал. Это меня и выдало.

Мы с Ларисой исполнили дурацкий танец столкнувшихся людей: шаг направо, шаг налево – пауза лицом к лицу.

– Гулливерчик… – неуверенно произнесла Лариса, – ты?

– Мадам, вы ошиблись, – твердо сказал я по-немецки. – Я вас вижу в первый раз.

– Да брось воображать. Я же знаю, что это ты.

Деваться было некуда.

– Большой такой вырос, – сказала Лариса ласково. – Что ты здесь делаешь?

Я отвечал, что вот, мол, гуляю, смотрю.

– Да на что тут смотреть, – с презрением возразила Лариса. – Дыра – она и есть дыра. Скорей бы в Цюрих.

Я признал, что Цюрих, конечно же, несравненно краше.

– Между прочим, – проговорила Лариса, – мой президент на тебя очень сердится. Сбежал, говорит, по-английски и спасибо не сказал.

– Да уж, так сложилось.

– Пошли к нам, – предложила Лариса. – Что мокнуть под дождем? Посидим, поболтаем, выпьем чего-нибудь. Игорек тоже здесь, он будет очень рад.

В этом я ни минуты не сомневался.

– Сожалею, но весь опутан делами, – сказал я. – Улетаю на родину. Всё расписано по минутам.

– Ну, как хочешь, – огорчилась сестренка. – Возьми хоть нашу визитную карточку. Может, позвонишь. Мы здесь на переговорах, пробудем еще две недели.

– Непременно позвоню, – обещал я. – Сразу же по прибытии в Буругвай.

И, потрепав меня по щеке, Лариса вошла в подъезд.

Это было, конечно, вопиющее невезение: выйди я из дома пятью минутами раньше – и наша встреча с Ларисой состоялась бы лишь в день Страшного суда.

Мне следовало немедля дать тягу, однако в Лихтенштейне далеко не убежишь: десять шагов в любую сторону – и ты уже на границе.

Единственной ниточкой, связывавшей меня с предыдущей жизнью, был шоппинг-рейс "Чичкин-райзен".

Тот, кто захочет личной встречи со мной, будет подстерегать меня возле "Чичкина".

Но без "Чичкина" мне отсюда не уехать.

Значит, что? Значит, Огибахин опять в мышеловке.

Ладно, чему быть – того не миновать.

Завернув за угол, я остановился, огляделся – никому я не был нужен, никто за мною не бежал.

И еще минут сорок я слонялся по Вадуц, время от времени проверяя, нет ли за мною хвоста.

Но все эти меры предосторожности были напрасны.

Когда я подошел к "Чичкину", дорогу мне загородил высокий худощавый человек в длинном серебристом плаще с аристократическим лицом Алена Делона.

111

– Привет, Гулливер, – морща губы в сухой улыбочке, проговорил президент "Аметист-банка". – Испугался?

– Как можно, Игорь Дмитриевич! – бодро отозвался я, протягивая своему бывшему благодетелю руку. – Какими судьбами?

Президент отступил на шаг и спрятал руки за спину.

– Неблагодарным свиньям руки не подаю.

В смысле: благодарным свиньям – всегда пожалуйста.

– В Германию намылился?

– Да, странствую.

– Значит, так, – скомандовал Игорек. – Нечего тебе болтаться по европам. Поедешь со мной.

По-видимому, президент "Аметист-банка" опять неверно просчитал ситуацию: он был уверен, что имеет дело с затравленным соотечественником, который за великое счастье почитает, когда его кормят с ладони шоколадными крошками.

Между тем за время нашей с ним разлуки создалась принципиально новая реальность: здесь, в самом сердце европейской цивилизации, Игорек был далеко не всевластен. Более того: это не я его, а он меня должен был опасаться.

Вам угодно гласности? Пожалуйте кушать.

В самом деле: любая огласка здесь и сейчас мгновенно превратила бы меня в телезвезду европейской величины, а его – в фигуру по меньшей мере сомнительную.

Вообще сильных мира российского отличает клиническая неспособность к предвидению. Они – продукт многолетнего партийного отбора, который отбраковывал прозорливых: "Много о себе понимает. Не наш человек, больно умён".

– Есть для меня работенка? – осведомился я, нарочно повысив голос. – Опять кого-то замочить?

– Не понимаю, о чем ты толкуешь, – с состраданием глядя мне в глаза, проговорил президент. – Обнаглел, Гулливер. Ну, да ладно, подлечим. Помаши водителю ручкой – и скажи, что остаешься с друзьями.

По беглому взгляду его поверх моего плеча я понял, что за спиной у меня возникли люди "Аметиста".

– Полицию позову, – предупредил я.

– Да что ты говоришь! – насмешливо сказал Игорек. – Вот мы и скажем, что задержали беглого уголовника. Ты в общеевропейском розыске, парень. Отправишься в Россию под конвоем "Интерпола". А в Шереметьево тебя воронок будет ждать. Это уж я гарантирую. Так что веди себя тихо.

Меня крепко взяли под локотки и повели в переулок.

По пути аметистовцы исподтишка били меня по почкам, больно лягали и при этом, хохоча, разыгрывали простодушное дружеское веселье:

– Попался, братец! Поедем к бабам, теперь не отвертишься! Ишь, ты какой!

За углом поджидал темнооконный "мерседес".

Игорек уселся рядом с водителем, подручные его, продолжая напоказ веселиться, пригнули мне голову, распахнули передо мною дверцу.

– Руки береги! – смеясь, сказал за моим плечом соотечественник, лица которого я не видел. – Пальцы, говорю, обрубим! Ну, умора!

Тут опять припустил дождь, а точнее – с вершины горы, на которой стоял княжеский замок, сорвало еще один облачный клок.

Я тысячу раз успел пожалеть, что отправился в путешествие без пистолета. Собираясь в Вадуц, я решил, что при возникновении каких-то проблем на границе наличие у меня оружия может лишь осложнить ситуацию. И вот пожалуйста.

Воистину, все фатальные ошибки человек совершает не по причине легкомыслия, напротив: по зрелом, долгом, мучительном размышлении.

Отчаяние охватило меня: неужели навеки в стеклянную банку? Да лучше тогда вовсе не жить.

И, вспомнив спасительный урок Гельзенкирхена, я судорожно схватился рукой за автомобильную дверцу, напрягся – и ухнул в малый мир вместе с земляками и с их "мерседесом".

Впервые я это проделывал не просто на глазах у двух-трех человек, но на виду у целого города.

И что же? А ничего.

Лихтенштейнцы, дети гор, – народ, должно быть, очень хладнокровный и привыкший к чудесам.

Само их сказочное государство почти нереально, его существование – это уже чудо из чудес, в сравнении с которым все остальные чудеса вторичны.

Когда я возвратился в себя, прохожие, прячась под зонтами, шли по тротуару у подошвы княжеской горы, как ни в чем не бывало.

Ну, пропала машина, пропали люди – экое дело!

Только продавец сувенирных наклеек заинтересовался происходящим и раскрыл было в удивлении рот, но тут же отвернулся, привлеченный новым покупателем.

Бизнес прежде всего.

112

Дождавшись, когда моя фигура вообще перестала привлекать чье бы то ни было внимание, я наклонился к тротуарной бровке, вроде высматривая оброненную монету.

Представьте себе, эти кретины удирали!

От меня, от единственного человека, который мог (и хотел, черт побери!) вернуть их к нормальной жизни.

Их крохотный лимузин на полных газах мчался вдоль бурлящего ручейка коричневой дождевой воды, развивая скорость метров десять в минуту.

Им удалось бы выжать и больше, если бы не мокрая горбатая брусчатка мостовой, по которой их машину кидало из стороны в сторону.

Я побежал за ними вслед, словно мальчишка, пускающий кораблики. А они еще поддали газу. Должно быть, Игорек заорал: "Догоняет, нажми!"

Настолько нестерпима была ему мысль, что хозяином положения стал жалкий неплательщик комсомольских взносов.

И тут, как в страшном сне… вовек не забуду этой картины… из-за угла совершенно бесшумно, медленно и торжественно выкатил гигантский двухэтажный автобус "Чичкин-райзен".

Дверцы микро-"мерседеса" на ходу распахнулись, аметистовцы посыпались из него во все стороны.

И вовремя: под огромным колесом "Чичкина" "мерседес" только хрустнул, как божья коровка.

Сделав свое дело, автобус гордо и величаво поплыл в сторону австрийской границы, увозя с собою мой красивый ножичек для разрезания писем.

Я бы в несколько прыжков догнал "Чичкина", но бросить соплеменников в беде не считал возможным.

Как-никак, родная кровь.

Я собрал аметистовцев в щепотку (вместе с Игорьком их было пятеро), сунул в карман куртки, отнес в общественный туалет, заперся в грязноватой кабине и там привел в божеский вид.

К счастью, кабина оказалась довольно просторная, даже со столиком, на котором лежали старые газеты.

Вот на столике я своих друзей и разместил.

Надо сказать, от президентской спеси ничего не осталось: был он бледен, как смерть, взлохмачен и помят. Его светлый и блестящий, дивной красоты плащ совершенно не предназначался для кувыркания по мокрой мостовой.

Телохранители Игоря Дмитриевича выглядели не лучше. Один при падении расквасил себе нос и жалко хлюпал юшкой, другой, постанывая, держался за плечо, третьего никак не удавалось поставить на ноги, четвертый был невредим, но полностью парализован ужасом, и поседелые волосы в его бровях, ушах и ноздрях торчали дыбом.

В сортирной кабинке, рассчитанной на одну персону, сделалось многолюдно.

– Прощайте, господа, – сказал я, протискиваясь к двери. – не нужно меня благодарить.

– Ну, нет, Гулливер, – дрожащим от ненависти голосом проговорил президент. – Так просто ты от меня не отделаешься. У меня длинные руки, я тебя достану из-под земли. Твой счет растет. За "мерс" ты должен мне семьдесят тысяч долларов, да еще там осталась моя визитка с деньгами, округлим до двухсот кусков. Придется отработать.

– Я уже отработал, – возразил я, – тем, что вернул тебя обществу. Еще раз появишься на моем пути – будешь отправлен туда, где тебе следовало бы сейчас находиться.

И показал пальцем на унитаз.