Текст книги "Иван Болотников (Часть 2)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Иван выехал в Раздоры с Васютой, Юрко и Секирой. Спешно гнали по степи коней: надо было как можно быстрее доставить весть главному казачьему городу.

Мимо, через каждые две-три версты, мелькали сторожевые курганы; на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь. Тут же, у подножий курганов, разъезжали конные станичники, готовые по первому приказу дозорного скакать в засечную крепость.

От Родниковской заставы до казачьей столицы – более двадцати верст. Гнали лошадей без передышки, и вот за холмами показались Раздоры, обнесенные высоким земляным валом и дубовым частоколом. Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами. С трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной ров, а с четвертой – крепость защищал Дон.

Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода казачьего войска в набег или для отражения кочевников.

Обогнув крепость, поскакали к Засечным воротам. Через ров был перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к башне и перекрыть ворота.

Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук13, не мешкая, пропустили казаков в крепость.

– У себя ли атаман? – придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту.

– В курене. Аль с худыми вестями? – спросил дозорный.

Но Болотников уже не слышал: огрев плеткой коня, он помчал к атаманскому куреню.

Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева прохаживались двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили.

– Спит батька. Нельзя!

Болотников повел широким плечом – казаки отскочили в сторону.

– Не до сна, други.

Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь.

– Куда? Куда, чертов сын! – закричали караульные, но Болотников уже входил в горницу.

Васильев почивал на широкой лавке, громко храпя на весь курень. Иван потряс его за плечо.

– Проснись, атаман!

Васильев, позевывая и потягиваясь, поднялся.

– Чего прибыл, Болотников?

– Поймали юртджи, атаман.

– Юртджи?.. Что доносит лазутчик?

– Через десять дней Казы-Гирей выйдет из Бахчисарая. Намерен двинуть пятнадцать туменов к Москве.

Лицо Васильева стало озабоченным, в темных глазах застыла тревога.

– Не сбрехал лазутчик?

– Не сбрехал.

Васильев грохнул по столу тяжелым кулаком.

– Не сидится хану!

Распахнул оконце, окликнул караульного:

– Ромка! Зови Гришку Солому. Немедля зови!

Вскоре прибежал дюжий казак в зеленом кафтане и в рыжей овчинной шапке.

– Слушаю, атаман.

– Посылай своих молодцев в засечные города с вестями.

– Татары, батько?

– Татары, – кивнул атаман и передал ему известие Болотникова. Отправляй немедля. И чтоб стрелой летели!

Солома выскочил из избы, а Васильев обеспокоенно заходил по горнице. С Казы-Гиреем шутки плохи: воинственный хан, коварный. Биться с ним нелегко. Если он выступит со всеми туменами, то сторожевые городки будут разорены и уничтожены. Большая опасность угрожает и Раздорам. В крепость можно стянуть лишь пять тысяч казаков. У Казы же Гирея в тридцать раз больше. Силы неравны, выходить с таким войском в поле нельзя, придется обороняться в крепости и выдерживать натиск ордынцев, пока не подойдет от Засеки порубежная рать с московскими воеводами... Да и пойдет ли царское войско? Борис Годунов недоволен низовыми казаками. Не воспользуется ли он крымским набегом, чтобы кинуть в лапы Казы-Гирея бунташную казачью столицу?

Васильев вновь подошел к окну.

– Ромка! Кличь старшину!

Глянул на Болотникова – грузный, крутоплечий, насупленный, подавленный недоброй вестью.

– Как с оружием в станице?

– Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.

– И у меня не густо... А с хлебом?

– Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.

– Опять на разбой?

– А чего ж казакам остается? Годунов нас хлебом не жалует. С голоду пухнуть?

Васильев ничего не ответил, лишь еще больше наугрюмился. А тем временем в горницу вошли старшины – семеро выборных казаков от раздорского круга. Среди них был Федька Берсень, чернобородый, сухотелый есаул лет под сорок; на широких плечах его – алая чуга, опоясанная желтым кушаком, за опояской – два коротких турецких пистоля с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова, Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.

– Ну как родниковцы поживают, станичный? Не всю еще горилку выпили?

Глаза приветливые, веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода не виделись. Рад и Болотников раздорскому есаулу: как-никак, а оба из одной вотчины, когда-то вместе у князя Андрея Телятевского за сохой ходили.

– Присаживайтесь, – показал на лавку Васильев. – Гутарь, Болотников.

Иван поведал старшине о пленном татарине. Писарь Устин Неверков, едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.

– Не зря запорожцы из Сечи доносили. Собирает орду Бахчисарай, копит войско. Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда это было, чтобы хан на пуховиках отлеживался? Верю я лазутчику. Не сбрехал!

– И я верю, атаман, – кивнул Федька Берсень. – Волк долго в логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.

– Собирай в Раздоры станицы, Богдан Андреич, – молвил третий из старшины – Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.

– Добро. Но то решать кругу, – сказал Васильев и позвал из сеней Ромку. – Беги на майдан и бей сполох.

Старшины потянулась из атаманского куреня, а Берсень вновь подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.

– Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.

Курень Федьки стоял неподалеку от майдана, откуда уже начади доноситься частые, звонкие удары сполошного колокола.

В Раздорах многие казаки жили семьями, имел жену и Федька Берсень.

– Агата! Встречай дорогого гостя! – закричал еще с базу есаул.

Агата, услышав зычный голос мужа, тотчас выскочила на крыльцо; молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.

– Милости прошу, Иван Исаевич.

Берсень ухмыльнулся: давно догадывался, что женке нравится чернобровый, статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над своей половиной.

– Собери-ка что-нибудь, Агата.

Женка метнулась на баз, казаки же присели к столу, пытливо глянули друг на друга.

– Как в есаулах ходится, Федор?

– По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.

– Отчего ж так?

– А ты будто не ведаешь? Васильев за домовитых горой, а они мне поперек горла. Возьми нашего писаря Неверкова. Ух, хваткий мужик! Глянь, какие хоромы себе отгрохал, глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя десятка два холопов и боярится. А сам Васильев? Один дьявол ведает, сколь у него беглых. Кто на конюшне, а кто в степи табуны пасет да сено косит.

– А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.

– У тебя. Сказал тоже. Ты на дозоре, станица твоя в степь выдвинута. А тут, брат, домовитые жирком обрастают. Сидят себе в куренях да меды попивают. Им по сторожам не ездить, с татарином не биться... А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и малым куском довольны. Привыкли на господ спину гнуть, вот и пользуются их смирением домовитые. Не всякий мужик казаком рожден. А мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.

Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.

– Угощайтесь.

Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков тянулись к майдану густые толпы донцов.

– Пошто сполох?

– Зачем собирает атаман?

– О чем будет круг, братцы?

Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины. Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл в курене своей сабли. Казак без сабли – бесчестье кругу.

Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки. Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел – ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко прислушивались к выкрикам с майдана.

В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему войску донскому.

Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного возвышения своего казака и потянула за собой с круга.

– Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!

Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко выдворить с майдана.

Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:

– Твоя баба – тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!

– Прочь! – дружно поддержали донцы...

Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим Неверков и остальные старшины.

Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую булаву, и донцы притихли.

– Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!

– Гутарь, атаман!

– Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!

Сказан несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам казаков.

– Далече ли собрался Гирей? – выкрикнул один из донцов.

– К Москве, братья-казаки, – ответил Васильев.

– К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! – зло воскликнул все тот же донец.

– Верна-а-а! – пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!

– Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, – отделился от старшины Федька Берсень. – Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина! Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.

– Есаул дело гутарит, – поддержал Берсеня атаман. – Хан зол на Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?

– Зачем считать, батька? – прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. – Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?

– Немало, казаки, – мотнул головой Васильев. – Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?

– А сам-то как мекаешь, атаман? – вопросил Григорий Солома.

– Погутарили мы со старшинами. В поле выходить не будем, не устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и примем осаду.

– Выдюжим ли, батька?

– Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?

– Так, атаман!

– Кличь станицы в Раздоры!

– Примем осаду!

Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.

– Так и порешим, донцы!

Атаман и старшины начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:

– Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!

Васильев приказал:

– Проводи боярина в мой курень.

Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.

– Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина? На круг его, донцы!

– На круг! – дружно воскликнули казаки.

По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.

– Сюда боярина!

Вскоре к майдану подъехал посольский поезд – крытый возок и несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин – полнотелый, среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на казаков без опаски.

– Где тут ваш атаман?

– Я атаман, – дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.

– Рожей не вышел, – буркнул Куракин.

– А чем моя рожа плоха?

– Холопья твоя рожа. Не мельтеши!

Глаза Секиры сердито блеснули,

– Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю. Кланяйся мне!

– Прочь, смерд! – ощерился Куракин. – Прочь, голь перекатная!

– Братцы! – вскинулся Секира. – Боярин нас смердами лает! Собьем спесь с боярина!

Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя и вновь подбоченился.

Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.

– Рвань!.. В железа пса!

– Казака в железа?

Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.

– Стрельцы! – взревел боярин.

Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:

– Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!

Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:

– Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.

– Не прощу! – затряс посохом Куракин. – Не токмо мне – государю хула и поруха. То воровство!

– Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, – спокойно, но веско произнес Федька Берсень.

Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.

– Отдайте боярину шапку! – приказал Васильев.

Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.

– Прости, боярин, – вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.

Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.

– Прошу, боярин.

Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!

Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:

– Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают – то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.

"Призовешь таких, – невольно подумалось Куракину. – Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого".

– Гутарь, боярин! – поторопил Берсень.

– Гутарь! – потребовал круг.

Куракин оглянулся на Васильева.

– Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.

Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:

"От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам..."

– Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? – дерзко перебил боярина Федька Берсень. – Нет, вы слышали, донцы?

– Слышали, Федька! Не согласны!

– То казачья земля!

– Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе настрочили!

Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо Куракина.

– Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!

Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы. Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.

"И чего лезет? Кто в Раздорах атаман – я или Федька? Дело дойдет до того, что казаки побьют государева посланника".

Застучал булавой о помост.

– Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!

Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и запальчиво передал царев наказ своими словами:

– Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...

– Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, вновь оборвал посланника Федька Берсень. – Чуете, донцы, как нас в капкан заманивают? На Волгу – не ступи! Азовцев – не задорь! Беглого мужика – в железа и к боярину! Хотите так жить?

И вновь забушевало казачье море:

– Не хотим, Федька!

– Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!

– Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?

– Ходили и будем ходить!

Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.

– Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и былой неволи. Вот так натерпелись! – чиркнул ребром ладони по шее. – О беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь – головы посрубаем! Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.

– Не быть! – взметнулись над головами тысячи сабель.

К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец, скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий кобылий хвост.

Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.

Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать боярина, высоко взметнул над головой булаву.

– Кончай круг, донцы!

Васюта, Юрко и Секира направились к кабаку. Болотников предупредил:

– Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.

– На ногах будем, батько, – весело заверил Секира.

Берсень повел Болотникова в свой саманный курень. Был возбужден, всю дорогу сердито выплескивал:

– Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.

Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за чаркой и все так же сердито гутарил:

– Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду. Сунулись как-то в верховые городки за товаром – не пропустили. На годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков? Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?

– Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что волю на хомут сменяли.

– Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков вынудили на государя ниву пахать. Казаков!

– И в Осколе десятинная пашня14. Весной десяток казаков в станицу прискакали. Сбежали из Оскола. Не захотели сохой степь ковырять. Так их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали, – хмуро проронил Болотников.

– Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских. Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.

– А нам, низовым, лишь брань да угрозы. Ни зипуна, ни зелья, ни хлеба. Как хочешь, так и крутись. Так ужель нам по куреням сидеть?

– Не станем сидеть!

– Не станем, Федор. Саблей зипуны добудем!

Оба разгорячились, зашумели.

В горницу вошла Агата. Поставила кувшин на стол, молвила с улыбкой:

– На весь баз крик подняли. Лучше бы песню спели

– Не до песен, женка. Сгинь! – прикрикнул Федька.

Но Агата не "сгинула". Уселась рядом с Берсенем, коснулась мягкой ладонью его кучерявой головы.

– Не гони. Я тебя, почитай, и не вижу. То в степи, то на майдане. Не домовитый ты, Федор. Все тебя куда-то носит.

– А я перекати-поле, женка, – смягчил голос Берсень, Придвинул к себе кувшин, налил в деревянный ковш холодного квасу, жадно выпил.

– Перекати-горе ты, – вновь улыбнулась Агата. – И зачем только меня с засеки сманил?

Оглянулась на Болотникова, при этом в больших синих глазах ее блеснули ласковые искорки.

– Помнишь, Иван, как он меня улещал?.. Кочетом ходил. Оседло-де жить буду. А что вышло? И десяти седмиц вместе не побыли. Нужна ли ему жена? Он давно ее на коня променял. А ведь на засеке иное гутарил. Помнишь ли, Иван?

ГЛАВА 4

ЛЕСНАЯ ЗАСЕКА

Болотников встретился с Федькой Берсенем в то самое лето, когда они с Васютой Шестаком, бежав от боярской неволи, доплыли на купеческом насаде до Тетюшей. Но дальше плыть не довелось: в городе Иван столкнулся с торговым человеком князя Телятевского. То был приказчик Гордей, прибывший в Тетюши с княжьими товарами.

...Болотников неторопливо тянул из медной кружки сбитень, когда к нему вдруг шагнул черный дородный мужик. Лицо округлое, глаза пронырливые, пушистая борода до ушей. На мужике суконный кафтан, опоясанный зеленым кушаком, и сапоги из мягкой, дорогой юфти.

– Так вот ты куда убег, Ивашка... Ну здорово, здорово, страдничек. Не признаешь?

Болотников вгляделся в мужика; где-то он видел это лицо. Но где? Уж не в Москве ли боярской?

Молча допил сбитень, отдал деньгу и кружку походячему торговцу и вновь зорко глянул на мужика. Но припомнить так и не смог.

– Не ведаю тебя.

– Не ведаешь, стало быть... Аль в бегах-то память отшибло? А я вот тебя сразу признал. Как такого молодца не приметить?

– Не петляй, – насупился Болотников. – Сказывай толком или проходи мимо.

– Ишь, какой ловкий, – ухмыльнулся мужик и цепко ухватил Ивана за рукав кафтана. – Пошто мимо, милок? Тебя, чать, князь ждет не дождется.

"Княжий приказчик!" – наконец-то вспомнил Болотников. Когда-то он видел Гордея на московском подворье Телятевского.

– Эгей, служилые! Хватай беглого!

Болотников двинул Гордея в мясистый подбородок, и тот отлетел к лавке. Иван же метнулся в густую толпу.

– Стой! Куды-ы-ы! – рявкнули стрельцы, но Болотников затерялся среди посадских. Запетлял по слободам, а затем выбрался на откос и споро зашагал к насаду. Поманил Васюту.

– Уходить надо, друже.

– Как уходить? – беззаботно переспросил Васюта. – Купец не забижает, поплывем до Астрахани.

– Приплыли, друже. На торгу с приказчиком Телятевского повстречался. Теперь меня стрельцы ищут.

– Худое дело, – обеспокоенно протянул Васюта, но, глянув на купеческое судно, оживился. – Так то в городе. Пущай себе ищут, а мы в насаде побудем.

– Пустое речешь, друже. Тут нам еще два дня торчать. Когда-то купчина с торгом распрощается. А у Телятевского приказчики не дураки, все суда со стрельцами обшарят. Не отсидеться нам в насаде. Так что поспешим, друже.

– Куда ж пойдем, Иванка?

– Покуда Волгой, а потом в леса свернем.

Шли Волгой с версту, а когда миновали слободы, тянувшиеся вдоль реки, то выбрались на крутой, обрывистый берег. Постояли недолго, любуясь открывшимися далями.

– Прощай, Волга-матушка. Авось еще и свидимся, – негромко произнес Болотпиков.

Углубились в лес; было тихо и сумеречно, солнце едва пробивалось сквозь густые, лохматые вершины. Духовито пахло смолой, хвоей и травами.

– Экая тут глухомань. Не закружить бы, – молвил Васюта.

– Выберемся. Здесь леса не такие уж и великие. Глухомань, поди, кончится.

– Так не сбиться бы.

– Не собьемся. Солнца не видно – по деревьям пойдем. На них приметы верные. Примечай зорче.

На шестой день пути нежданно-негаданно наткнулись на огромный лесной завал. Повсюду, насколько хватало глаз, торчали срубленные деревья; на высоченных, в рост человека, пнях лежали суковатые ели и сосны, обращенные вершинами на солнцепек.

– Чудно, – хмыкнул Васюта. – Кто ж так деревья рубит? Глянь, Иванка, какие пни. Не менее сажени, надумаешься срубить. И деревья зачем-то на пни подняли. К чему вся эта канитель? Ты чего-нибудь разумеешь?

Болотников отмолчался: он не знал, что и ответить Васюте. Лесной завал был и в самом деле необычен. Пни-надолбы и поваленные верхушками вперед сосны и ели составляли непроходимую полосу, через которую ни конному, ни пешему не пробраться. Но кому такой завал понадобился? Уж не разбойной ли ватаге, которая, возможно, шастает по этим дремучим лесам? Но уж больно велика заграда. Ого-го сколько тут мужиков надо! Едва ли ватага примется за такое тяжкое дело, тут чуть ли не на версту лес вырублен.

– Обогнем, – сказал Болотников.

Пошли вдоль завала, а когда он кончился, то перед ними вдруг предстал крепкий, высокий частокол из толстенных сосновых бревен.

– Крепостица! – удивленно присвистнул Васюта. – Это в такой-то глуши. Да кто ж обосновался здесь?

Не успел Васюта проговорить, как с крепостицы послышались звонкие удары сторожевого колокола, видимо, незнакомых людей приметил дозорный. За частоколом раздался чей-то выкрик, заскрипели окованные медью ворота. Из городка высыпал десяток воинов в кольчугах.

Васюта попятился в лес, но Болотников продолжал стоять на месте.

– Кто такие? – громко вопросил один из воинов.

– Странники, – коротко отозвался Болотников.

– А может, лазутчики вражьи? А ну вяжи их, ребята!

– Пошто вязать? Сами пойдем. Айда, Васюта.

Васюта вышел из леса, но ступил к крепости с неохотой. Угрюмо подумал:

"Иванка на рожон лезет. Один бог ведает, что это за люди. Тут недолго и башку потерять".

Воины окружили парней и повели в крепость. Болотников шел спокойно и с любопытством разглядывал деревянный городок, усеянный приземистыми сосновыми срубами. Посреди крепости высился дубовый храм со шлемовидными куполами и шатровой звонницей.

– Куды поведем, Тереха? В пытошную аль к воеводе? – спросил вожака-десятника шедший подле Болотникова воин.

Тереха еще раз оглядел парней, почесал загривок и порешил:

– Успеют в пытошную. Пущай допрежь сотник опросит.

Вскоре Болотников и Васюта предстали перед огненно-рыжим бородачом в суконном темно-синем кафтане с золотыми петлицами. Был он плотен, с коротким приплюснутым носом и с острыми цепкими глазами, которые не просто смотрели, а буравили, пронизывали насквозь.

– Что делали на засеке, милочки? – прищурив колючие глаза, вкрадчиво вопросил сотник.

– А ничего не делали, – пожал плечами Болотников. – Шли себе – и вдруг завал.

– Не шли, а таем пробирались. Добры люди по дороге ходят, вы же засеку доглядывали и воровской умысел держали.

– Навет, батюшка, шли мы с чистыми помыслами. Клянусь богом! размашисто перекрестился Васюта.

– Полно, полно, милок. Оставь бога в покое. Лихие вы людишки. Небось, засеку норовили спалить? Поганым продались!

Голос сотника загремел по Воеводской избе, а глаза стали еще более злыми и ехидными.

– Напраслину несешь, сотник. Ужель за врагов нас принял? – резко бросил Болотников.

– А про то кнут сведает. В пытошную лазутчиков!

Караульные вытолкали парней из Воеводской и потянули в застенок.

"Вот и дошли до Поля", – с горечью подумал Болотников.

Васюта шел понурив голову. Глядел в гривастый затылок Терехи и так же с угрюмой обреченностью раздумывал:

"Отгуляли. От Багрея вырвались, от стрельцов ушли, а тут сами под топор сунулись".

Впереди показался вершник в нарядной одежде. На всаднике – охабень15 зеленого бархата, с отложным воротником, шитым красным шелком и тонкими серебряными нитями; полы опушены бобром и низаны мелким жемчугом. Под охабнем виднелся малиновый кафтан, опоясанный желтым кушаком с кручеными кистями в бисере. За кушаком – чеканный пистоль с короткой рукоятью в дорогих каменьях.

Воины посторонились, толкнули парней к обочине, сияли шапки.

– Здрав будь, воевода!

– Здорово, молодцы! Кого ведете?

– Да вот у засеки пымали. В пытошную, Тимофей Егорыч.

Болотников глянул на воеводу, и глаза его изумленно поползли на лоб.

"Бог ты мой! Да это же..."

– В пы...

Воевода поперхнулся. Спрыгнул с копя и торопливо шагнул к Болотникову.

– Иванка!.. Вот так встреча!

Обернулся к воинам.

– Отпустить! То мои люди.

Наступил черед удивляться караульным. Растерянно захлопали глазами, а воевода громко повелел:

– Ступайте! Все ступайте!

Караульные обескураженно повернули вспять, а воевода крепко обнял Болотникова.

– Вот уж не чаял с тобой свидеться. Знать, сам бог тебя послал. Ну, обрадовал!

– Здорово, Федор. А тебя и не узнать, боярином ходишь.

Федька Берсень тотчас оглянулся по сторонам и чуть слышно молвил:

– Забудь мое имя, Иванка, иначе ни тебе, ни мне головы не сносить. Здесь я для всех воевода Тимофей Егорыч Веденеев... А это кто с тобой?

– Побратим мой – Васюта Шестак. От смерти меня спас, а теперь вот вместе по Руси бредем да горе мыкаем.

Федька крепко обнял и Васюту, а затем взметнул на коня и повел рукой в сторону нарядного терема с шатрами, крыльцами и перевяслами, украшенными затейливой резьбой.

– То мои хоромы. Идите за мной.

У крыльца встретила Федьку многочисленная челядь, согнувшись в низком поклоне.

Федька кинул поводья холопу и приказал:

– Тащите в покои снедь и вино. Да попроворней!

Пригласил Болотникова и Васюту в свою горницу, скинул на лавку охабень с кафтаном и опустился на лавку, оставшись в голубой шелковой рубахе.

– Запарился, братцы. Надоела боярская одежда, да высок чин требует... Что по первости прикажете, други? Гуся жареного али пирогов с осетром?

Глаза Федьки весело искрились, и по всему было видно, что он несказанно рад нежданной встрече.

– Опосля пир. Ты бы нас в баньку, воевода. Ух, как охота! Грязи на нас по пуду. Почитай, забыли, когда и веником хлестались. Уж ты прикажи, отец родной, – с улыбкой произнес Болотников.

– Прикажу, немедля прикажу!

Поднялся с лавки, толкнул ногой низкую сводчатую дверь, крикнул:

– Эй, Викешка!.. Викешка, дьявол! Приготовь мыльню. И чтоб не мешкал!

Еще никогда не доводилось Ивану и Васюте пировать по-боярски. И чего только не было на столах! Жареные гуси, начиненные гречневой кашей, рябчики, тетерева и куропатки, приправленные молоком; пироги с дичиной, с капустой, с грибами, с ягодами и вареньем, пироги подовые из квасного теста и пряженые, жаренные в масле, с начинкой из сига, осетрины, вязиги, с творогом и яйцами; сдобные караваи, левашники, оладьи с патокой и сотовым медом; рыба свежая, вяленая, сухая, паровая, подваренная, копченая; икра паюсная, мешочная, мятая, зернистая осетровая, приправленная уксусом, перцем, мелким луком и маслом; меды вареные и ставленые, водка простая, добрая и боярская... Сверкали серебром и позолотой кружки, чаши и кубки, корцы, ковши и чарки.

– Да тут и артели не приесть! – ахнул Васюта.

– Зело богат ты, воевода, – крутнул головой Болотников. – Ужель всегда так кормишься?

– А что мне не кормиться, – подбоченился Федька. – Мало ли дичи и рыбы в моих владениях? Мало ли медов и вин в воеводских погребах? А ну садись за честной пир, други мои любые!