Текст книги "Святая Русь - Княгиня Мария (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Баскаков⁸ или наместников своих татары ставят в земле тех, кому позволяют вернуться; как вождям, так и другим подобает баскакам повиноваться, и если люди какого-нибудь города или земли не делают этого, то татары разрушают их город и землю, а людей, которые в них находятся, убивают при помощи сильного отряда татар, которые приходят без ведома жителей по приказу того правителя, которому повинуется упомянутая земля, и внезапно бросаются на них… И не только государь татар, захвативший землю, или наместник его, но и всякий татарин, проезжающий через эту землю или город, является как бы владыкой над жителями, в особенности тот, кто считается у них более знатным. Сверх того, они требуют и забирают без всякого условия золото и серебро и другое, что угодно и сколько угодно».

– Держу Бориса в Ростове, – продолжала Мария, – но чует сердце – не удержать. Всё на отца ссылается. Он-де в тринадцать лет на половцев рать водил, пора-де и мне полновластным князем стать. Надо в Орду за ярлыком ехать, а то Батый другому княжество отдаст.

– Отдаст – и глазом не моргнет. Пока Русь под игом, выпендриваться не приходится. С Батыем шутки плохи. На непокорных он может, и полчища свои послать, всю остатную силу добьет. Хочешь, не хочешь, а ехать надо, Мария. Бориске-то со мной всё полегче будет, вот почему я и поехал в ставку хана окольным путем.

– Спасибо тебе, отец…Выходит, и нам надо подарки в Орду собирать.

– А это уж, как должное, – усмешливо проронил Михайла Всеволодович. – Без щедрой мзды нечего к татарам и соваться… Да ты не хлопочи, дочь. Я и на долю Бориса мзды прихватил.

И вот потянулись мучительные для Марии месяцы ожидания. За всю свою жизнь лишь дважды ей довелось так тягостно и терпеливо ждать вестей. Первый раз – в Белоозере, куда отослал ее с берегов Сити Василько Константинович вместе с малолетними детьми. Она потеряла покой и сон, все дни и ночи простояла перед киотом, прося у Господа и пресвятой Богородицы великой милости для супруга своего в его ратных делах.

Но вскоре пришла черная весть. Обезумевшая от горя Мария, кинулась к месту лютой сечи, но на Сити мужа не отыскала. Однако, через два дня изувеченное тело мужа привезли с берегов реки Шерны⁹.

Андреян, сын сельского священника, поведал:

– Сами-то мы из селища Угорья. Батюшка наш решил при церкви остаться. Старенький он. Коль супостаты придут, то приму, бает, смерть в святом храме. А нам, с женой моей Марией, велел в лесу укрыться. Когда к Шерне из лесу вышли, а на берегу, убитый воин лежит. Пригляделись – в богатой одёже. То ли князь, то ли боярин. Правда, истерзанный весь, супостатом замученный. Вернулись в Угорье, людей кликнули, на санях повезли…

Горе Марии было глубоким и безутешным… И вот вновь она ждет весточки. Сердце на части разрывается. Живы ли отец с Борисом? Гонец ничего толком не поведал, одно только и услышал в Нижнем Новгороде: возвращаются!

Всё прояснилось спустя две недели. В Ростов прибыл изнеможенный, похудевший Борис Василькович, его ближний боярин Неждан Иванович Корзун и десяток дружинников под началом боярина Славуты Завьяла.

Мария глянула в измученный глаза сына и тот опустил голову.

– Что?.. Что с моим отцом, Борис?

– Погубили, изверги.

* * *

В Орду хан Батый вызвал многих русских князей, но ни одного из них не допустил во дворец. Томил, унижал, через своих слуг говорил о своей большой занятости.

Князья ожидали ханского приема по несколько месяцев, а случалось и по два года. Такого оскорбления князья, если им доводилось выезжать в Неметчину¹⁰, ни в одном царстве, ни в одном государстве не имели.

Кончалось терпение, таяла мзда, а «покоритель земель» забавлялся шумными увеселительными достарханами¹¹ и охотой.

Михайла Черниговский негодовал:

– Довольно срам терпеть, князья! Батый обращается с нами, как с рабами. Плюнуть на хана – и домой!

– Ныне о доме забудь, Михайла Всеволодович. Ордынцы нас, как волков обложили, никому не уйти. Попадешься в татарские руки – натерпишься муки. Охолонь, князь, и жди своего часа, – норовил урезонить Михайлу Всеволодовича ближний боярин Федор Андреевич.

Когда пошел пятый месяц хан Батый наконец-то начал допускать до себя «неверных» гяуров¹². По одному в день. Но прежде всего каждый князь должен был пройти через обряд «очищения». Перед дворцом разжигали два костра, втыкали подле них два копья с конскими хвостами и натягивали на концы копий волосяной аркан. Каждый князь, низко согнувшись под арканом, должен пройти между двух огней, а затем поклониться исламскому богу, что по мнению татар очищает душу и убивает всякие злые мысли.

– Противно, – молвил юный Борис Василькович, когда пришла его очередь – идти к Батыю. – Не хочу!

Михайла Всеволодович положил свою тяжелую руку на плечо внука.

– А ты через не могу. Надо, Борис Василькович. Тебе еще жить да жить. Настанет время – и ты отомстишь ордынцам за свой позор. Ступай через поганое чистилище. Ступай, внук, и запомни, что я тебе сказал.

И Борис послушался, твердо, по-мужски, высказав:

– Я исполню твою волю, дед, и непременно отомщу безбожным татарам..

– Вот то слова мужа.

Хан Батый долго рассматривал юного князя. Не по годам рослый, русокудрый, с живыми, умными глазами.

«Этот щенок весь в отца, – невольно подумалось хану. – Но не приведи Аллах, чтобы этот шайтан оказался в него и нравом. Волчонок вырастет в матерого волка и начнет поднимать урусов против моего славного войска. Так нужно ли выдавать ему ярлык? Не лучше ли уже сейчас отсечь волчонку голову?»

– Отца своего помнишь?

– Как же не помнить хан? Только последний негодяй может забыть своего отца.

– Хорошо сказал, Бориска… А будешь ли ты жить по заветам своего отца?

В золоченых покоях ханского дворца установилась мертвая тишина. И Борис, и приближенные хана понимали, что от ответа юного князя будет зависеть его дальнейшая судьба. Стоит ему дать утвердительный ответ – и жизнь его может тотчас закончиться. Хан Батый, восемь лет назад, очень раздраженно воспринял решительный отказ Василька Константиновича послужить воинам ислама.

Борис метнул глазами на своего ближнего боярина Корзуна (ему единственному была предоставлена честь войти к хану вместе со своим князем) и увидел его побледневшее, окаменелое лицо. Он явно напряжен, и ждет от своего князя благоразумного ответа.

На сухих, обвисших губах Батыя застыла насмешливая улыбка. Сейчас этот волчонок укорит отца в чрезмерной гордыни и произнесет верноподданническую речь.

Затем глаза Бориса наткнулись на мурзу в белоснежной чалме и ярком шелковом халате, перехваченном широким поясом с драгоценными каменьями. Смуглое, скуластое лицо его было язвительным и напыщенным.

Бурундуй! Жестокий мучитель и убийца отца. Борис вспыхнул и, не отдавая отчета своим словам, резко произнес:

– Я и на пядь не отступлю от заветов своего отца.

Рука Батыя, теребившая черную косичку за ухом, опустилась на рукоять кривой сабли в драгоценных ножнах.

– Щенок!

Верные тургадуры¹³ готовы были кинуться к дерзкому гяуру, посмевшему вызвать недовольство «наместника Аллаха на земле», но хан остановил их движением руки. После минутного молчания, он спросил:

– И чего же завещал тебе отец?

– Любить свою Отчизну, не притеснять чрезмерными поборами свой народ и призывать князей не заниматься распрями и междоусобными войнами.

– И всё?

– Нет не всё. Неустанно черпать мудрость в книгах. В той же «Ясе»¹⁴ твоего деда Чингисхана есть много поучительного.

– Ты читал «Ясу?» – оживился Батый. – Тогда скажи что-нибудь из этой великой книги.

– Скажу, хан… «Не мудрено голову срубить, мудрено приставить».

Теперь уже губы Батыя тронула одобрительная улыбка. Он увлекался ««Ясой» с юных лет и считал творение деда самой блистательной книгой мира.

– А может, это единственное изречение Священного Правителя¹⁵ вселенной, которое ты запомнил?

– Почему же, хан? Я уже говорил, что сын должен жить по заветам своего отца и всегда его чтить и боготворить В «Ясе» сказано, что некоторые подданные недостаточно уважают своих родителей: сами объедаются на пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голодом. И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией и громом. В связи с этим твой дед, Священный Правитель, издал особый закон о почтительности к родителям.

Лицо Батыя расцвело:

– Слышите, ханы, беки и мурзы? «Ясу» даже читают неверные.

– Слава Великому Потрясателю вселенной! – подобострастно закричали приближенные Батыя.

Находчивые ответы Бориса спасли не только ему жизнь, но и растопили сердце жестокого хана:

– Я дам тебе ярлык на княжение, Бориска. Но навсегда запомни и другое изречение Чингисхана: «Голой кости и собака не гложет». Для этого надо много потрудиться. Пусть твое княжество станет богатым, чтобы мои сборщики дани привозили в Сарай тучные переметные сумы и вьюки. И если твое княжество станет голой костью, я прикажу передать ярлык другому князю. Старайся, Бориска!

Молодой князь, придя в отведенную ему юрту, тотчас вспомнил о матери: ведь это она вырвала его от смерти. Перед поездкой она пришла к нему с книгой Чингисхана и настоятельно попросила:

– Тщательно изучи сию книгу.

– Книгу врага? Где ты ее достала?

– Такую книгу постоянно возит с собой каждый баскак. Одолжила у Туфана, переписала и трижды прочла.

– Но это же книга врага! – вновь повторил Борис.

– Не говори так, сынок. Чтобы хорошо познать врага, надо хорошо постигнуть законы по которым он живет, тем боле тогда, когда ты едешь в его страну. Непременно прочти!

«Матушка… Любимая матушка. Как же ты прозорлива!..»

Последним к хану Батыю был вызван князь Михайла Черниговский, но он не пошел на унизительный обряд очищения.

– Я – христианин, и не хочу поганить свою душу басурманским обрядом. Если хан намерен мне выдать ярлык, то путь дает его без своего шутовского действа.

Михайлу Всеволодовича принялись уговаривать князья:

– Да плюнь ты на этот обряд. Не ты первый, не ты последний. Все князья через это пройдут. Пожалей свою седую голову, Михайла Всеволодович.

Но князь Черниговский был неумолим.

– Я не предам свою душу дьяволу. Уж лучше смерть, чем несмываемый позор.

Слова взбунтовавшегося князя передали Батыю, но они не вызвали у него вспышки ярости. Он заведомо чувствовал, что гордый князь откажется от исполнения обряда, хотя ему очень хотелось, чтобы этот черниговский властитель прошел между двух священных огней, и вот тогда-то бы и потешился над ним хан Батый: «Ты, Михайла, покорился Аллаху, но ярлыка ты не увидишь, как собственных ушей. Слишком много ты зла причинил моим воинам. Два тумена полегли под стенами твоей крепости, и за это ты будешь казнен».

Но над князем Черниговским не пришлось потешиться. Когда его повели на казнь, Борис рванулся, было к дворцу, но его вовремя затащили в юрту и связали кушаками.

– Потерпи, Борис Василькович!

Казнь была страшной. Михайлу Всеволодовича положили лицом вниз к земле. Один из тучных татар встал князю коленями на спину, а другой, страшным рывком за голову, начал ломать хребет…

Участь своего князя разделил и ближний его боярин Федор Андреевич.

Г л а в а 7

АГЕЙ БУКАН И ПАЛАШКА

Владимир понемногу оживал, отстраивался. Великий князь всея Руси все меры применял, дабы стольный град принял былой облик. Для этого силой выколачивал из подвластных ему княжеств не только калиту¹⁶, но и мастеровой люд.

Князья всячески противились (сами кое-как перебивались) и всё же делились последним. С Ярославом Всеволодовичем ныне долго не поспоришь: и дружины крохотные и «содруг» у него могучий. Не сам ли хан Батый Ярослава в великие князья возвел? Попробуй, возропщи. Пришлет своего ближнего боярина Агея Букана – только держись!

Агей Букан когда-то служил сотником и был доверенным лицом Ярослава, выполняя его самые тайные поручения. Много числилось за Агеем черных дел, а когда его господин стал великим князем, он возвел своего старшего дружинника в боярский чин.

Гордо ездил по Владимиру Агей Ерофеич Букан. Став ближним боярином великого князя, он достиг вершин власти. Ныне – живи, не тужи, да на черных людишек поплевывай. И не только на чернь. Теперь каждый купец, каждый боярин перед ним шапку ломает.

Букан невысок ростом, но кряжист, глаза хитрые пронырливые, широкая рыжая борода стелется по крутой груди; шея тугая, воловья, голос грубый и зычный. В народе прозвали Агея Быком.

В сорок лет чувствовал себя Агей Ильей Муромцем. Подковы гнул и цепи разрывал своими грузными широкопалыми руками. Всем взял Букан – и силой, и богатством и… неистощимой плотью. Последним особенно гордился. Другие-то толстобрюхие бояре в любовных делах были недосилками, пользительные травки всякие пили, но проку было мало. Уж чего Бог не дал, никакие настойки не помогут. Букан же на девок был чересчур солощий, в этом он самого Ярослава Всеволодовича перещеголял. Тот еще лет пять назад ( на ханский манер) содержал десятки наложниц, но затем плоть его стала увядать.

Как-то, будучи в крепком подпитии, Букан, посмеиваясь, посоветовал:

– Всё дело, Ярослав Всеволодович, в самой полюбовнице. Есть такие прыткие на любовь, что мертвого на ноги поднимут.

– Подари, коль не жаль.

Букан тотчас подумал о Палашке, бывшей сенной девке боярина Бориса Сутяги. Он, как увидел сию девку, так весь и загорелся. Хороша, кобылка! Грудастая, задастая, с похабными, озорными глазами. Такая полюбовница наверняка в постели неутомима.

Последний раз он наведался в хоромы боярина Сутяги, когда прознал, что тот внезапно окочурился. Агей ушам своим не поверил. Концы отдать (по тайному приказу Ярослава Всеволодовича) должен был Василько Константинович, а вышло наоборот. И в чем тут загадка – Букан так и не дознался. Но смерть боярина пришлась ему на руку. Тысячу гривен серебра отвалил Ярослав боярину на покушение князя Ростовского, и Букан надумал их вернуть. После недолгого раздумья выбор его пал на Палашку. Она, как наложница Сутяги, много раз бывала в покоях боярина и должна ведать, где тот прячет серебро.

Палашка вначале отнекивалась:

– Уж мне ли о том ведать, Агей Ерофеич? Боярин-то наш уж куда как усторожлив был.

– А в своей опочивальне?

– Не прятал в опочивальне! – без колебаний молвила Палашка.

Пронырливые глаза Агея так и вперились в сенную девку.

– А ты, почему так уверена? Никак, сама всю ложеницу облазила? А ну-ка рассказывай.

Палашка прикинулась невинной овечкой:

– И рассказывать нечего, Агей Ерофеич. После кончины боярина и ноги моей в ложенице не было.

– Лукавишь, девка. Сейчас пойду к боярыне и спрошу: не пропало ли чего из опочивальни. Я-то уж ведаю, сколь было серебряных гривен у боярина. Ведаю!

И вот тут Палашка перепугалась. Боярыня никогда не знала, сколь гривен лежит у Сутяги в ларцах и кубышках. Скрытен был боярин. Но если Букан назовет точную цифру, а он назовет (Палашке как-то довелось подслушать тайный разговор Агея с боярином о тысяче гривен), то ей не жить. Боярыня Наталья сварлива и жестока. Но Палашка (ума ей не занимать) быстро пришла в себя и блеснула лукавыми глазами на Букана.

– Однако хитер же ты, Агей Ерофеич. Пришел в чужой дом и норовишь боярыню обокрасть. Добро, Наталья Никифоровна к обедне ушла, а то бы замолвила ей словечко и…

– Молчи, дура!

Железные руки Букана стиснули Палашкину шею.

– Меня не проведешь. Сколь взяла?

Шея хрустнула, еще миг, другой – и конец Палашке.

– Пять…пять гривен, – прохрипела она.

– Так… Остальные где? – не разжимая рук, выпытывал Букан.

– Покажу… Только отпусти… Боярыня у себя перепрятала.

С тяжелыми седельными сумами уезжал Агей со двора боярыни. Воротные сторожа его давно знали и пропускали без всяких расспросов.

А через день в Ростов притащилась добрая полусотня нищебродов. Днем толпились на папертях, а ночью, перебив сторожей, ворвались в хоромы ни о чем не подозревавшей боярыни. Наталью заперли в светелке. Сами же учинили погром в ее опочивальне. Из хором никого не выпустили. Холопов, мирно спавших в подизбице, накрепко связали, сенных девок обесчестили, а Палашку скрутили кушаками, кинули на коня, коего вывели из конюшни, и увезли с собой.

После первой же ночи с Палашкой Букан сказал:

– Запомни: я не тать. Вернул гривны великому князю Ярославу Всеволодовичу. Это его серебро. Те же гривны, кои ты похитила, я своим серебром отдал.

– За что ж такая ко мне милость?

– За твои ласки, – довольно ухмыльнулся Агей. – Они дорого стоят. Много у меня было девок, но чтоб такая… И до чего ж ты ненасытная, кобылица.

С той поры минуло пять лет. Ярослав Всеволодович стал великим князем, а сотник Букан его ближним боярином.

А Палашку, казалось, и годы не старили. Напротив, в свои двадцать восемь лет, она еще больше расцвела и еще больше стала желанной для мужчин. Такое на ложе вытворяла! Вот Букан и пожалел увядающего Ярослава. (Супруга его Феодосия, оставленная им в Новгороде, скончалась там, в 1244 году; за малое время до смерти постриглась в Георгиевском монастыре и была похоронена в обители подле ее старшего сына Федора, убитого отцом в 1233 году).

А Ярослав Всеволодович и впрямь ожил: другую неделю живет со своей наложницей, но пыл его все не остывает. Ну и девку же подсунул Агей, ну и сладострастницу! Да за такую полюбовницу никаких денег не жаль.

И великий князь наградил Букана еще одной вотчиной. Агей еще больше зачванился, и такую власть взял, что без его ведома ни один приезжий удельный князь не мог явиться во дворец великого князя. Высоко, высоко взлетел Агей Ерофеич!

* * *

После шумных именин пришел Ярослав Всеволодович к своей разлюбезной Палашке с кувшином крепкого заморского вина и приказал:

– Угощайся, Пелагея. Сегодня все пьяны и тебя хочу видеть навеселе. Погляжу, какова ты будешь в постели наподгуле. Пей чару… до дна пей!

Палашка послушно выпила, наморщилась, замотала головой.

– Ничего, Пелагея. Первая – колом, вторая – соколом. Пей! То приказ великого князя.

Палашке, отроду не пившей столь много вина, пришлось осушить и вторую объемистую чару. Выпила, да так и рухнула на мягкое пышное ложе.

– Слаба, оказывается, на винцо. Как же ты теперь меня ублажать будешь? А ну шевели чреслами!

Но Палашка настолько опьянела, что и ногой не шевельнуть. Раскинулась на ложе во всей свое красе и лыка не вяжет. В Ярославе же, напротив, плоть взбесилась. И так и этак крутит полюбовницу, но та сделалась, будто мертвая.

– Ах ты, сучка! – вскинулся Ярослав и давай стегать наложницу плетью. – Ублажай, сказываю!

Палашка с трудом пришла в себя. Привстала на ложе, молвила:

– Погодь маленько…Сейчас оклемаюсь.

И оклемалась таки! (Вся весельем брызжет). Накинулась на Ярослава, да с такой бешеной страстью, что князь вожделенно заохал. Добрый час Палашка неистово потешала князя, пока тот пощады не запросил:

– Довольно, дьяволица. Да ты пьяная-то еще желанней. Награжу тебя щедро.

– Давно пора, – пьяно рассмеялась Палашка. – У тебя денег-то, чу, куры не клюют. Один Букан тебе тыщу гривен вернул.

– Вернул? – недоуменно уставился на полюбовницу Ярослав. – Когда ж такое было?

– Да уж давненько. У боярыни Сутяги забрал. Тыщу гривен, сам мне сказывал.

– Тэ-эк, – зловеще протянул великий князь.

В тот же день звезда Букана закатилась. (Надо знать мстительность Ярослава!). Он не только забрал у Агея все гривны, но и лишил его боярского чина, да еще осрамил перед всеми холопами:

– Прочь с моего двора, волчья сыть!

Г л а в а 8

ЗАГОВОР

Высоко поднялся, да низко опустился Агей Букан. Вздулся, как пузырь водяной, и лопнул. Крепко же великий князь ударил!

Жадность всякому горю начало. После неудачного покушения на князя Василька Ростовского и смерти боярина Сутяги, Ярослав Всеволодович позвал к себе Букана и приказал:

– Поезжай к вдове и забери у нее все гривны. А коль заартачится, припугни. Ты на это дело горазд, учить тебя не надо.

Агей к вдове съездил, деньги присвоил, а князю сказал:

– Вдова – тертая баба. Я, было, ее постращал, а она: ничего не ведаю, и ведать не хочу. А коль настаивать будешь, расскажу Васильку Константиновичу и всем ростовцам, как Ярослав Переяславский (Ярослав в то время княжил в Переяславле) помышлял за тыщу гривен нашего князя извести. Вот и пришлось возвращаться.

– Худо дело, – проворчал Ярослав. – Но вдова о деньгах не вякнет.

– Да скорее сдохнет!

– Ну, дай-то Бог, лишь бы не проболталась, – отступился князь.

Своему сотнику он всегда доверял: сколь темных дел с ним провернул. И в голову никогда не втемяшится, что Букан сможет его обмануть. И на тебе! Чего не чаешь, то скорее сбудется. Собака!

Падение повергло Букана в ужас. Расстаться с властью и потерять всё в одночасье! Теперь стыдобушка на улицу выйти. Ну и подвела же его Палашка. Непотребная женка, подстилка! Не зря говорят: бабий язык на замок не запрешь и рукавицей не заткнешь… Сам виноват, нечего было Палашке о гривнах выбалтывать. Правдолюбцем себя хотел показать. Я-де, не вор и не тать, все денежки Ярославу вернул. Нашел чем перед бабой хвастаться. Вот и похвастался на свою голову. Свой язык – первый супостат.

Целую неделю горевал Букан. В зелено вино ударился. Да так напивался, что его вели в опочивальню за белы рученьки. А того Агей не любил, люто бранился:

– Я сам! Прочь, холопы! Аль не слышали, что меня Быком прозвали? Да меня хоть на медведя выпускай.

– Ведаем, батюшка, о твоей силе непомерной. Но тут лесенки крутые, не поскользнулся бы. Вот и помогаем маненько.

– Дурни! Думаете куриными мозгами, что я пьян. Так слушайте и запоминайте, глупендяи. Не тот пьян, что двое ведут, а третий ноги переставляет, а тот пьян, что лежит, дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не может сказать: цыц! Уразумели?

– Уразумели, батюшка, уразумели.

– То-то, недоумки. Гляди у меня!

Бражничал, дрался, буянил, и опомнился от непробудного пьянства лишь на третью неделю, когда стал перед собой не холопов видеть, а чертей. Утром опохмелился и сказал себе: «Хватит! Надо думу думать, как из беды выходить».

И день, и два, заложив руки за спину, расхаживал Букан по своей опочивальне. И надумал-таки! От радости даже в ладоши захлопал. И радость его усилилась, когда переговорил с некоторыми влиятельными боярами, недовольными правлением Ярослава.

Ранним утром его утробный голос загремел по всем хоромам:

– Седлайте коня! И себе седлайте. Со мной – два десятка оружных послужильцев.

В Суздале ближнего боярина великого князя приняли с почестями. (Здесь еще о падении Букана никто не ведал). Святослав Ярославич встретил Агея у самого крыльца.

– Рад видеть тебя, боярин Агей Ерофеич. Прошу в покои. Потрапезуем, что Бог послал.

Во время трапезы Букан, хорошо ведая сильные и слабые стороны младшего брата Ярослава Всеволодовича, деловито кашлянул в кулак и начал свою вкрадчивую и многозначительную речь:

– От владимирских бояр я к тебе, князь Святослав Всеволодович. Но разговор между нами должен держаться в строгой тайне.

– Само собой, – простодушно отозвался Святослав. – От каких бояр-то?

– Ты уж прости, князь, но я крест боярам целовал, а посему не могу я клятвоотступником стать.

– Коль целовал, помалкивай, негоже Иудой быть, – одобрительно кивнул Святослав. – Ты мне самую суть выложи.

– Суть такова: бояре в большой затуге. Великий князь большое зло супротив ордынского хана замышляет. Не останови – вновь полчища Батыя нахлынут, и вновь в пепел всю Ростово-Суздальскую Русь превратят.

Святослав оторопел:

– Да быть того не может. Мой брат – верный содруг хана Батыя. Не из его ли рук он ярлык получил и всем русским князьям сказал: «Я чту тебя, Ярослав и мужей твоих». А, отпуская на Русь, добавил: «Ярослав! Будешь ты старшим всем князьям в русском языке». «И вернулся Ярослав в свою землю с великой честью». Так по всем летописям велено записать. Надысь, я в летопись заглядывал.

– Время изменилось, князь. Брат твой посчитал, что на Батыя пора собирать общерусское войско. Его посланцы помчали в Новгород, Псков, Смоленск, Полоцк, Минск и Витебск, по всем городам Северо-Западной Руси, кои не подвергались Батыеву погрому. Больше того, брат твой послал гонца и к галицкому князю Даниилу Романовичу, кой одержал над татарами несколько побед. Каково будет хану узнать об измене великого князя? Гонец за гонцом.

Речь Букана не была лишена правды. Северо-Западная Русь, не испытавшая разорения Батыя, стояла перед новой угрозой Тевтонского Ордена и Литовского княжества, и она запросила помощи у князя Владимирского. Ярослав Всеволодович не мог ответить отказом: в случае поражения Северо-Западных княжеств, Литва и Тевтонский Орден могли двинуться вглубь Руси. Вот и поскакали из Владимира гонцы с ответом, что Ярослав Всеволодович не оставит в беде северные города. Ни о каком же заговоре против хана Батыя и речи не было. «Заговор» придумали Букан с боярами, дабы сместить с Владимирского престола неугодного Ярослава.

– Да то ж беда, – огорчился Святослав. – Хан Батый за сие по головке не погладит. Не тот он человек, дабы измену прощать.

– Мудры слова твои, князь Святослав Всеволодович. Вот и владимирские бояре о том же. Ярослав до беды Русь доведет. Уж лучше бы хан Батый другому князю ярлык передал. Не так ли, Святослав Всеволодович?

– Да, пожалуй, что и так. И без того досыта крови нахлебались. Покой нужен Руси.

– Золотые слова, князь, – не скупился на лесть Букан. – О том все бояре пекутся. Вот бы нам, сказывают они, увидеть великим князем мудрого Святослава Всеволодовича.

– Меня? – неуверенно спросил князь.

– А кого же боле? Ты – единственный престолонаследник из братьев Всеволодовичей. Хан Батый наши права на наследие не трогает. Юрий Всеволодович был его врагом, а на Владимирский стол хан посадил его брата Ярослава. Теперь твой настанет черед, Святослав Всеволодович. Тебе и только тебе быть великим князем. Над всей землей Русской будет твоя власть.

Святослав, хоть и был безвольным, недалеким человеком, но власть любил. Страсть любил! Пора и ему посидеть на знатном владимирском троне. Чем он хуже Юрия или Ярослава?

Святослав Всеволодович даже в кресле приосанился.

– Какие будут приказания князь?

– Какие?.. Да у меня и на ум ничего не приходит. Уж как Бог рассудит, так тому и быть.

«Рохля! Да тут и дурак смекнет», – с презрением подумал о князе Агей. Вслух же, выдавив на лице подобострастную улыбку, молвил:

– Хан Батый может ненароком, и прознать о кознях великого князя. В ставку свою вызовет… Ненароком! – подчеркнул Букан. – Так что готовься к великому княжению, Святослав Всеволодович. А мы уж, бояре, тебе верой и правдой послужим. Ярослав-то нас сторонится. Меня-то шибко отлаял. Помышлял ему дельный совет дать, а он за посох схватился. Прочь-де из хором!

– Братец у меня крутой. Случалось, и меня посохом поколачивал. Ты уж прости его, Агей Ерофеич. Я-то драться с боярами не буду. Всех, кто хотел меня на Владимирском столе видеть, щедро награжу. А тебя ближним боярином оставлю.

Букан низехонько поклонился:

– Все ведают, что твоё слово твердое и нерушимое. Скоро быть тебе великим князем!

Уезжал Букан из Суздаля довольным.

* * *

Попытка Литвы и Тевтонского Ордена напасть на Северо-Западную Русь вновь была успешно пресечена решительными действиями Александра Невского. Что же касается князя Владимирского, то и пяти недель не прошло, как хан Батый узнал «ненароком» о «коварных происках» Ярослава Всеволодовича. Хан всегда был подозрителен и никому не доверял, даже угодливому Ярославу, который предал своего родного брата Юрия. Причем, пакостил и предавал не единожды, не зря его так не любят урусы. И есть за что: змея один раз в году меняет кожу, а предатель – каждый день.

Но недовольны были Ярославом и при дворе великого хана Гуюка, сидевшего в далеком Каракоруме. Здесь тайно действовала большая группа придворных великой ханши Огуль Гамиш, не доверявшая золотоордынскому хану Батыю. Назначение Ярослава правителем Руси было встречено знатью великой ханши с неодобрением: Каракорум хотел иметь собственного ставленника на Руси. И вот случай подвернулся. Узнав, что Батый намерен вызвать Ярослава в Сарай, представитель Гуюка заявил, что Ярослав должен выехать из ставки Батыя в Каракорум.

– Зачем? – поинтересовался Батый.

– О том мне неизвестно. Я выполняю лишь приказ великого хана.

И Батыю пришлось подчиниться: по служебной лестнице он подвластен Гуюку.

В 1246 году князь Ярослав, ничего не подозревая, с большой свитой был отправлен из Сарая в Каракорум.

– Ты хорошо послужил Золотой Орде, князь Ярослав. А теперь тебя хочет утвердить на княжение сам великий хан Гуюк, – с натянутой улыбкой сказал князю Батый.

– Сочту за большую честь. Я оправдаю надежды великого хана, – согнулся в низком поклоне Ярослав.

Дорога в Каракорум была дальняя и тяжелая, добраться туда было нелегко, многие люди из княжеской свиты погибли.

При дворе великого хана 56-летний Ярослав не получил «никакого должного почета». Здесь было уже решено убить князя, чтобы «свободнее и окончательнее завладеть его землей». Мать великого хана Гуюка – Огуль Гамиш, как бы в знак особенного благоволения предложила Ярославу отравленную пищу из собственных рук. Яд на седьмой день, 30 сентября 1246 года, прекратил жизнь князя.

Ярослав Всеволодович, не снискав себе народной славы на Руси, умер на чужбине.

Разделавшись с владимирским князем, ханша Огуль Гамиш, пользовавшаяся огромным влиянием при дворе часто болевшего сына Гуюка, поспешно отправила гонца в Новгород к Александру Невскому, зовя его к себе под тем предлогом, что «хочет подарить ему землю отца». Однако Александр Ярославич «не пожелал поехать», ибо все говорили, что хитрая ханша умертвит его или подвергнет вечному плену.

Хан же Батый принял брата убитого князя – Святослава Всеволодовича и, в соответствии с русским обычаем, назначил его великим князем.

Агей Букан торжествовал: он вновь ближний боярин правителя Руси. Князь же Святослав отметил свое великое княжение пышным пиром. Владимирские бояре успокоились: нет больше сварливого и вероломного князя. Наконец-то избавилась Русь от гнусного человек

Г л а в а 9

МАРИЯ И АЛЕКСАНДР

Не так уж и долго сладко ел и пил, и ездил на золоченой карете князь Святослав Всеволодович: в Каракоруме не признали назначение Святослава, исходившего от Батыя.

В 1247 году великий хан Монгольской империи Гуюк, по совету матери Огуль, решил сместить великого князя и вызвал в Каракорум двух братьев – Александра и Андрея Ярослвичей. На сей раз Александр Невский, прикинув обстановку на Руси, надумал поехать в Каракорум. Поездка в Монголию оказалась длительной и заняла два года. Пока братья добирались до Каракорума, в 1248 году умер великий хан Гуюк и престолом завладела Огуль Гамиш.