Текст книги "Иван Сусанин"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 16
КРОВАВЫЙ НАБЕГ

Едва над Москвой заря занялась, а уж опричники одвуконь. Малюта Скуратов, рыжебородый, приземистый, оглядев сотню, молвил:

– Ехать далече, под Ярославль. Надлежит нам, верным царевым псам, змеиное гнездо порушить.

Бычья шея, тяжелый прищуренный взгляд из-под нависших клочковатых бровей, хриплый, неторопкий голос:

– Мчать нам денно и нощно… Все ли во здравии?

Взгляд начальника Сыскного приказа, Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, вперился в Бориса: впервой юному цареву рынде быть в далеком походе.

– Во здравии, – отозвался Борис.

– Во здравии! – хором откликнулась сотня.

– Гойда! – рыкнул Малюта.

Сотня помчала «выметать крамолу»…

Вихрем влетели в Курбу. Завидев всадников с метлами и собачьими головами у седла, мужики всполошено закричали:

– Кромешники![91]91
  Кромешники – так в народе прозвали опричников, всего скорее от слова «кроме», то есть, всё, что кроме земщины, принадлежит опричнине.


[Закрыть]

– Спасайтесь, православные!

Но спасения не было. Опричники, настигая, рубили саблями и пронзали копьями.

Крики, стоны, кровь!

Борису стало худо. Сполз с коня, пошатываясь, побрел к ближней избе.

– Чего ж ты, рында?.. Никак, и сабли не вынул, – боднул его колючим взглядом Малюта.

Борис, привалившись к стене, молчал, руки его тряслись.

– Да ты, вижу, в портки наклал. Эк, рожу-то перевернуло, – зло и грубо произнес Малюта. – Аль крамольников пожалел? Негоже, рында. А не царь ли сказывал: «Искоренить крамольное гнездо!».

(Иван Грозный до самой смерти не мог простить предательства Андрея Курбского, и, если до введения опричнины, он раздал вотчину опального князя худородным дворянам, то «крамола» Котыгина с бывших земель Курбского, в лютое время опричнины, привела царя в необычайную ярость, чем и воспользовались «кромешники», ведая, что Иван Грозный простит им любое изуверство).

Опричники приволокли к избе связанного мужика в разодранной рубахе. Мужик большой, крутоплечий, в пеньковых лаптях на босу ногу.

– Этот, Григорь Лукьяныч, опричника убил. Орясиной шмякнул.

– И поделом ему, прелюбодею. Он мою дочку сраму предал, паскудник! – дерзко произнес мужик.

– Тэ-эк, – недобро протянул Малюта и перевел взгляд на Бориса. – Не его ли пожалел, рында? А он, вишь ли, цареву слугу порешил. Крепко же в земле Курбского людишки на государя науськаны. Все тут крамольники!

Малюта шагнул к мужику, ткнул окровавленным концом сабли в живот.

– Как же ты посмел, смерд, на царева опричника руку поднять?

– И поднял! – яро огрызнулся мужик. – Будь моя воля – и тебя бы, кат, порешил!

Мужик харкнул Малюте в лицо.

– Пес!

Малюта широко и мощно взмахнул саблей. Кудлатая голова мужика скатилась в бурьян.

Борис Годунов побледнел, закрыл глаза, его начало мутить.

– Нет, ты зри, зри, рында! Привыкай царевых врагов кромсать.

Малюта выхватил голову из бурьяна и поднес ее к лицу Бориса.

– Зри!

Прямо перед Борисом оказались застывшие, широко распахнутые глаза. У него перехватило дыхание, и он, покрываясь потом, отвернулся и побежал за угол избы.

Малюта сплюнул.

– Слаб рында.

Глава 17
МОЛОДОЙ БАРИН

Еще издали Слота и Иванка увидели черные, густые дымы пожарищ.

– А ведь то наше село горит! – встревожено произнес Слота и огрел лошадь вожжами.

– Барские хоромы!.. Да и избы, Слота.

На душе мужиков стало смятенно: в избах оставались их семьи.

– Гони, Слота!

Подъезжая к Курбе, мужики увидели, что полыхают пять крестьянских изб и хоромы Нила Котыгина.

Лицо Слоты и вовсе помрачнело: горела и его добротная изба на высоком подклете. Он соскочил с подводы и изо всей прыти ринулся к селу. За ним припустил и Иванка, хотя уже заметил, что его дом остался в сохранности.

Опричники допрежь разорили имение, а затем, пустив «красного петуха» на терем Котыгина, кинули огненные факелы и на кровлю Слоты, подумав, что это изба приказчика; походя, не пощадили они и некоторые другие крестьянские избы.

«Изведя крамолу», опричники поскакали к Москве, оставив Бориса Годунова с десятком оружных людей, выделенных Малютой из своей сотни. Перед отбытием глава Сыскного приказа молвил:

– Царь указал приписать сию землю к твоей вотчине. Занеси оставшихся мужиков в книжицу, укажи им барщину и оброки, назначь смердам нового приказчика (Пинай был зарублен) и возвращайся в Москву.

– Но мне понадобится старая книжица, а хоромы полыхают, – растерялся юный Борис.

– Зело мало опытен ты, рында. Порядную книжицу никогда не жгут.

Малюта кивнул одному из опричников, и тот протянул Годунову замусоленную книжицу.

– Владей, рында! – Малюта стеганул плеткой коня и гулко воскликнул:

– Гойда!

– А где ж мне пока жить? – крикнул вслед Годунов.

Но Малюта уже не слышал.

– Да ты не переживай, Борис Федорович, – подъехал к Годунову один их молодых опричников. – Пока мужики не сбежались, отъедем к реке да коней напоим. А без пристанища не останемся. У местного батюшки изба просторная.

– Поехали к реке, – охотно согласился Борис. Ему не хотелось слышать крики мужиков и надрывные плачи женщин. Надо переждать, пока смерды не угомонятся…

Иванка вбежал в свою избу, но ни Сусанны, ни Настены дома не оказалось. Он уже успел заметить двух зарубленных мужиков, и на сердце его потяжелело. Что же произошло, Господи?! Где мать и Настена?

Иванка поторопился к избе тестя, коя уже догорала. Вокруг галдели мужики, растаскивали баграми оставшиеся в целости нижние бревна, а удрученный Слота сновал вокруг пожарища и так же, как зять, горестно раздумывал о своей многочисленной семье.

Соседи ничего вразумительного сказать не могли:

– Никого не видели… И Сусанну с Настеной не видели.

Мрачный Слота глянул на пасмурных мужиков и спросил:

– Что за лиходеи на село набежали? Аль поганые татары?

– Свои, Слота. Виду диковинного. К седлам собачьи морды и метлы привязаны. Орали: «Выметем измену!». А сами саблями принялись махать. Мужик подвернется – зарубят, девка – надругаются. Чисто ордынцы! Ты глянь, Слота, что над селом они содеяли. Изверги!

– Уразумел, мужики. То – государевы опричники, о ких мне намедни в Ярославле сказывали. Царь-де всю землю разделил на опричнину и земщину. Бояр, что царю супротивничают, нещадно казнят. На Москве жуть что творится. Одного в толк не возьму. Наше-то село, чем провинилось? Нил Котыгин – не из бояр, худородный дворянишко. Царь, как слух идет, таких захудалых помещиков прилучает, вотчины им боярские жалует. Сумятица у меня в башке, мужики.

– Вот и у нас сумятица, Слота. Тиуна и всех дворовых людей Котыги лиходеи саблями посекли. Нам-то как дале жить?

– Была бы шея, а хомут найдется.

* * *

Тяжел был день для мужиков. Погорельцы оплакивали свои избы, убитых похоронили на церковном погосте, а Слота и Иванка оставались в неведении: их семьи бесследно исчезли. У Слоты же тройная беда: не только сгорела изба, пропала жена и дети, но в огне пожара погибли скотина и годами нажитое, добро. Ни кола, ни двор у Слоты! Остался гол, как сокол. И всё же главная напасть – жена и дети.

В который уже раз обходили с Иванкой село (село большое!), расспрашивали мужиков, баб и ребятишек, но всё был тщетно. Словно черти унесли. Оглядели гумна, прошлогодние риги, прошлись по речке Каменке, даже на раменье[92]92
  Раменье – темнохвойный, большей частью еловый лес.


[Закрыть] заглянули.

У Иванки разрывалась душа. Неужели опричники увезли с собой мать и Настенку? Но зачем они им понадобились? Скоре всего надругались (мать до сих пор из себя видная), убили и где-то бросили. Выродки!

На сердце Иванки пала такая острая жалость, что он застонал. Только теперь он понял, как сильно любил мать и жену. Настенка на днях, поблескивая улыбчивыми зелеными глазами, молвила:

– А я, кажись, затяжелела, Иванушка.

Он ласково обнял жену.

– Рад буду, Настенка, коль сыном меня одаришь.

– А коль дочкой? Кочергой огреешь?

– Да ты что, Настенка? Любое чадо – отцу в утеху…

И вот теперь сгинула Настенка.

В сумерках Сусанна и Настенка, а вкупе с ними семья Слоты вернулись в село.

Возрадовались мужики, накинулись с расспросами. Отвечала Сусанна:

– Надумали мы в доранье за малиной сходить. И всё бы, слава Богу, но в малиннике на нас медведь напал. Мы от него дёру, а он за нами. И чего так разозлился? Чуть ли не версту за нами гнался. Знать, любимое место его нарушили. Едва от него убежали. Огляделись – дремуч лес. А тут и солнышко, как на зло спряталось. Заблудились. Много часов плутали, чаяли, уж и не выбраться. И всё же есть Бог на свете. Как ни старался леший нас закружить, но мы к селу всё же вышли.

Трапезовали в избе Иванки, но у Устиньи не лез кусок в горло. Из глаз ее бежали неутешные слезы.

– Как же дале нам жить? Всё утратили. В чем в лес ушли, в том и дале ходить. Впору за суму браться.

– Не горюй, как-нибудь выкрутимся, – успокаивал Слота.

– Выкрутимся! – твердо высказал Иванка. – Вы еще, мать с женушкой, не ведаете, что я стал богатым человеком. И новую избу тестю срубим, и живность на двор купим. Не пропадем. Не так ли, Слота?

Тесть глянул на зятя ожившими глазами.

– Ты и впрямь дашь мне денег?

– Пора и долги отдавать, Слота. Я, чай, не забыл, как ты нам с матерью помог на селе обустроиться. Мнил, век с тобой не сквитаюсь, да вот случай подвернулся.

– Какой случай, сынок?

Иванка скупо поведал, а Слота добавил:

– Жизнью твой сын рисковал, спасая владыку. Коней-то остановил перед самой кручей. Еще бы один миг – и прощай буйная головушка. Вот владыка и расщедрился. Горяч и зело храбр, бывает, у тебя сын, Сусанна.

Сусанна не знала, что и молвить: то ли похвалить Иванку, то ли поругать. Вздохнула, покачала головой и кратко молвила:

– В деда пошел.

Затем разговор перекинулся на нежданных лихих гостей – опричников.

* * *

Утром мерно зазвонило било, что стояло неподалеку от храма Вознесения Христова, вызывая страдников на сход.

Страдники не задолили, сошлись на площадь, гадали: кто зовет и по какому поводу? Один лишь тиун мог указать ударить в било и любой селянин, коль приметит пожар. Но Пинай уже покоится на погосте, а избы вчера горели. Пожимали плечами мужики.

Наконец из ворот поповского двора выехали оружные всадники. Мужики обмерли. У седел – собачьи морды и метлы. Опричники!

– Может, до изб добежать и вилы взять, Слота? Лиходеев не так и много, – сказал один из страдников.

– Мнится мне, не на сечу едут. Допрежь послушаем, мужики.

Впереди на игреневом[93]93
  Игреневый – рыжий с светлой, белой гривой и белым хвостом (о масти лошади).


[Закрыть] коне ехал юный опричник в голубом кафтане, расшитом серебряными узорами. Лицо чистое, белое, еще безусое. На голове – шапка, отороченная собольим мехом, из-под нее раскинулись по плечам черные густые кудри. Благолеп, юнота!

Борис Годунов осмотрел хмурую, настороженную толпу и по спине его пробежал озноб. Мужики злы, их много, они готовы растерзать опричников за вчерашний кровавый набег. Ишь, какие свирепые лица!

Борису впервые за свою жизнь стало неуютно и страшно.

– Говори, рында, – тихо подтолкнул словами кто-то из старших опричников, находившихся позади Годунова.

И Борис, преодолев робость, не слезая с коня, произнес:

– Дворянин Котыгин оказался царским изменником, а посему его поместная земля с крестьянами по повеленью великого государя передана мне – Борису Федоровичу Годунову.

«Опять угодил к Годунову, – безрадостно подумалось Иванке. – Допрежь у отца его жилы тянули, а ныне сыну пришел черед мужиков ярмить».

Тотчас вспомнились злобные слова юного отрока, когда надумали к новому барину уходить:

– Собак! Собак бы на них спустить!..

Такое век не забудешь.

А Борис Годунов продолжал:

– Вновь перепишу всех в порядную книгу. Ходить на барщину и платить оброки по той же книге. Уразумели?

Лица страдников продолжали пребывать такими же злыми и угрюмыми. Каждому хотелось изведать: за какие прегрешения опричники избы пожгли и пятерых крестьян саблями посекли?

– Уразумели? – уже более строго, окрепшим голосом переспросил Годунов.

– Не велика премудрость, – ворчливо отозвался Слота. – Ты лучше поведай нам, барин, почто твои опричники избы спалили и мужиков зарубили? Аль мы тоже царевы изменники?

Борис замешкал с ответом. Царского указа, дабы казнить крестьян не было. Их надлежало записать за новым владельцем, но опричники, громя усадьбы «изменников», нередко подвергали разгрому и крестьянские дворы, бесчинствуя с невероятной жестокостью.

Видя, что ответ Годунова затянулся, вперед выдвинулся старший опричник.

– Те мужики с ослопьями[94]94
  Ослопья – колья, жерди, дубины.


[Закрыть] кинулись. На царевых людей! А то дело тоже изменное, вот и пришлось воров наказать.

– Сомнительно! – не сдержавшись, выкрикнул Иванка. – Крестьяне никогда изменниками царю не были. Опричники принялись жен и девок силить. Какой же мужик не воспротивится?

Мужики загалдели. (Толпе всегда нужны коноводы!).

– Истинно сказано!

– Поруху нанесли!

– Пять семей без кормильцев оставили!

Иванку хоть и норовил придержать Слота, но он и вовсе отделился от мужиков, и оказался перед Годуновым.

– Надо бы по совести поступить, барин.

– Это как, смерд? – негодующе глянул на дерзкого молодого мужика Годунов.

– По совести, – повторил Иванка. – Три рубля за погибель кормильца, два – на постройку избы.

Годунов пристально вгляделся в «бунтовщика» и вдруг его осенило. Да это тот самый рослый парнишка, кой в Юрьев день приходил вкупе с отцом и матерью к его родителю Федору Ивановичу. Теперь он еще больше вырос и возмужал, как матерый волк. Непокорный смерд! Как он может требовать каких-то денег с любимца царя?!

Годунов по натуре своей никогда не был храбрецом, но в исключительных случаях он становился непредсказуемым. Его захлестывала гордыня, переходящая в беспощадность.

– Да как ты смеешь, смерд?! Связать его!

Опричники выхватили сабли. Еще миг, другой – и начнется новый ужасающий погром.

Но тут сызнова вмешался Слота. Он подбежал к Иванке и затолкал его в толпу. Сам же, понимая, что опричники могут пусть в ход сабли, умиротворенно молвил:

– Ты уж прости его, барин. У него с головой не всё ладно, дурь находит. И на барщину будем ходить, и оброки справно платить. Даже хоромы тебе новые поставим. Барину и царю верой и правдой служить будем.

Опричники вложили сабли в ножны, и Годунов заметно остыл, уразумев, что стычка с мужиками могла привести к тяжелым последствиям. По их ожесточенным лицам было видно, что они наверняка бы ринулись за топорами и вилами.

– Быть посему, – сказал Борис.

– А с новым приказчиком как быть, барин?

– Из Москвы пришлю.

Глава 18
В РОСТОВ ВЕЛИКИЙ

После отъезда опричников, Слота собрал мужиков на сход и поведал о своей поездке к немецкому гостю Горсею:

– Я уже вам толковал, что он купец честный. Добрую цену дал.

Слота подкинул на широкой ладони увесистый кожаный мешочек.

– На оброки с лихвой хватит. Но вот кому теперь серебро получать – голова кругом. Мы слово давали Пинаю, что деньги до последней полушки Котыге подадим. Барина же нашего казнили, тиуна тоже загубили. Новый же барин ничего не ведает. Как быть, мужики?

Призадумались страднички. Дело небывалое. Тут, ох, как крепко покумекать надо!

– А и кумекать нечего, сосельники, – подал голос Иванка. – Деньги нам не с неба свалились. Кто три недели в лесах мед и зверя промышлял? Мы! Порой, жизнью рисковали. Лутоху едва медведь не заломал, кое-как из когтей вырвали. Гляньте на него, до сих пор едва бродит. Тяжело нам эти деньги дались. Мы их добывали, мы их и обрести должны.

– А что как новый барин проведает? – выкрикнул один из мужиков.

– Не думаю, что кто-то из нас язык развяжет. Тут батогами не отделаешься. Теперь-то мы сами уверились, что могут сотворить опричники. Надо молчать, как рыба в пироге.

Мужики, как всегда, глянули на степенного и мозговитого Слоту.

– Не худые слова молвил Иванка. В закрытый роток муха не влетит. Будем молчать, мужики. Оброков на нас навесили, как репьев на кусту, а новый барин может еще прибавить. Голодом станем сидеть. А дабы того не приключилось, поделим деньги. По праведному! Особо не обидим погорельцев и тех вдов, кто без мужей остались. Ладно ли так будет, мужики?

– Ладно, Слота!

Семья Слоты вновь ночевала в избе Иванки.

– Завтра пойду в лес дерева подбирать. Ты мне хоть и зять, но не люблю я по чужим углам скитаться. Сою избу пора ставить.

Иванка ничего не ответил. Сидел на лавке отрешенный, глубоко уйдя в свои думы.

Сусанна строго посмотрела на сына: тесть чает избу рубить, а зять и ухом не ведет. А не ему ли также за топор браться?

– Ты чего, сынок, отмалчиваешься?

– Что? – очнулся Иванка. – О чем, мать, речь?

– Ты где витаешь? Тесть твой избу намерен рубить.

– Избу?.. Никакой избы не надо рубить. Оставайся в моей, Слота, а я, пожалуй, к ростовскому владыке подамся.

– К владыке? – вскинул кустистые рыжие брови Слота. – А с женой и матерью ты толковал?

– Непременно, Слота. Но вот что мою душу гнетет. Сидели мы когда-то в костромской вотчине под Годуновым. Худая была жизнь. Когда после Юрьева дня уходили, Годунов нас плетью стегал. Барчук же помышлял собак на нас спустить. Едва ноги унесли. Чую, он меня здесь заприметил. Человек он по всему злопамятный, и добра от него ждать, как молока от кота. Не видать нам здесь доброй жизни. Не хочу под опричниками сидеть. Нагляделся! Мужиков убивают, детей сиротами оставляют, а как о деньгах заикнулся – за сабли схватились. Лиходеи!

– Напрасно ты к Годунову полез, Иванка. Если бы я тебя в толпе не спрятал, ты бы вгорячах такое вякнул, что без побоища не уладилось бы. Многих бы мужиков потеряли.

– Зато бы и опричников смяли.

– Вот-вот. А потом бы из Москвы целое войско нагрянуло, и всех под сабли. Даже бы малых детей не пощадили. Теперь-то внял, дерзкий зятек?

– Внял, Слота. Мудрен ты, а коли так, то поведай: как ты на мой уход из села взглянешь?

– Коль ты под Годуновым жил, тебе видней. Есть в твоих словах сермяжная правда. Не терпят баре смелых смердов, заставляют до земли прогибаться. У меня и самого нет охоты здесь на соху налегать… На твой же вопрос так скажу: от греха не уйдешь, от беды не упасешься. Не думаю, что и у владыки ждет тебя манна[95]95
  Манна – пища, по библейской легенде, падавшая евреям с неба во время их странствования по пустыни.


[Закрыть] с небес. Да и Юрьев день еще не близок.

– А я и не хочу Юрьева дня ждать. Мой рубль за пожилое Годунова лишь озлобит. Он и впрямь на меня собак спустит.

– Тогда тебя беглым сочтут. Как выкручиваться станешь?

– Надеюсь, владыка меня прикроет. У него ряса широкая, да и калита – дай Бог каждому…

Иванка говорил, ратовал за свое неожиданное решение, а Сусанна сердобольно вздыхала: опять срываться с места, и в кой уже раз! Но она не будет прекословить сыну, он рассуждает благоразумно. Ростовский владыка жизнью сыну обязан, и он не оставит его в беде. Пока не слышно, чтобы кромешники вламывались на церковные земли. Может, и впрямь там семья обретет покой… Настена. Она любит Иванку, и во всем полагается на мужа… Да и Слота особо не упорствует. Не по сердцу ему новый барин. Как бы хорошо было, если бы и Слота ушел на владычные земли.

– Вот ты изрекаешь, сват, что у тебя нет охоты у Годунова пребывать. Может, и ты за нами тронешься?

– Может, и тронулся бы, да пора не приспела. Мужики ныне взбаламучены. Допрежь надо нового приказчика дождаться, приглядеться к нему, а коль зачнет без меры оброками давить, то на Юрьев день и сани в дорогу. Всё может статься, Иванка. Что будет, то будет, того не минуешь.

* * *

Лошадь и весь домашний скарб оставили Слоте, а сами добирались до Ростова Великого на одной из подвод местного торговца, давно возившего свой «товаришко» в град на озере Неро.

Только выехали за околицу, как Иванка спрыгнул с телеги.

– Ты чего, сынок?

– Ложку забыл!

И хозяин подводы, и Сусанна осуждающе покачали головами. А Иванка уже бежал к селу.

«Ложку забыл!» Да легче добрую шапку оставить, чем ложку.

Ложки – особо чтимые на Руси вещи, как и иконы в красном углу. Издревле повелось – без своей ложки немыслимо пойти в гости: крайне худая примета, никто тебе ее не вручит. Если в избу заявился гость, то хозяин ему ложки не подавал, а выжидал, когда тот достанет свою из-за пояса. Даже царь не забывал ложку, направляясь в ратный поход, на богомолье в монастырь, или в гости к именитому боярину. О том весь народ ведает. Стародавний обычай!

Князья и бояре садились за стол с серебряными ложками. Такая ложка считалась дорогим подарком. Простолюдины же хлебали щи и ели кашу деревянными ложками, кои вырезали из липы. Ложка получалась легкая, красивая и не нагревалась от горячей пищи. Мужики носили ложку при себе в особых берестяных бурачках или за поясом, бережно ее хранили[96]96
  Даже Петр I, если отправлялся ехать в гости, приказывал слуге брать с собой царскую ложку. Петр не кичился своей знатностью, и как простые люди, ел деревянной ложкой, украшенной слоновой костью.


[Закрыть]. Ложки были расписные и вырезные. Загнутая вниз ручка украшалась резьбой. На круглых ложках рисовались красными, черными и золотистыми красками диковинные цветы, веточки и ягоды.

Вернулся Иванка рдяный[97]97
  Рдяный – красный, пунцовый.


[Закрыть] от смущения. Худая примета, если, что-то забыв, возвращаешься в избу. Ну, да не всякое лыко в строку, авось обойдется.

Настенка, не потеряв своего веселого нрава, рассмеялась:

– Какой же ты рассеянный, муженек. Рукавицы ищешь, а они за поясом. Как ты еще лапоточки не забыл?

– Будет тебе, – буркнул Иванка.

Кроме ложек да кое-какой одежонки ничего с собой не взяли. Всю домашнюю утварь оставили погорельцам. Не чужие люди!

Сусанна переезжала не без грусти. Все-таки попривыкла к сосельникам за последние два года. При князе Андрее Курбском вроде бы обрастать скарбом и животиной начали, о голодных зимах забывать.

Но с приходом Корчаги житье заметно под гору покатилось, а уж когда Борис Годунов с кромешниками нагрянул, тут и вовсе на селян навалились жуткие напасти. Тотчас вспомнились годуновские плети. Сын прав: при таком барине им в селе никакой волюшки не видать. Борис Годунов еще с отрочества их не возлюбил: свирепыми собаками помышлял затравить.

Настенка беззаботно посматривала на проплывающие мимо вечнозеленые ели и сосны, а Иванка натужено предавался размышлениям:

«Как-то встретит владыка Давыд?[98]98
  С целью создания более динамичного сюжета, правление Ростовского и Ярославского архиепископа Давыда, (1584 г.), согласно «Сказания о построении Вознесенской церкви в городе Ярославле», перенесен на более ранний период.


[Закрыть] Кажись, и щедро деньгами одарил, и к себе в Ростов Великий напористо зазывал, златые горы сулил, но от красного слова язык не отсохнет. От слова до дела целая верста. Всякое может статься. У страха – глаза велики, вот и отвалил отче немалую деньгу. А как в его хоромы заявишься – от ворот поворот. У него и без лапотного мужика слуг хватает. А тут беглый смерд притащился да еще семью с собой привез. Как бы в Губную избу не угодить».

И чем больше раздумывал Иванка, тем все тревожней становилось на его душе. И зачем только Слоте брякнул:

«Надеюсь, владыка меня прикроет. У него ряса широкая, да и калита – дай Бог каждому». Прикроет, держи карман шире. Давыд не Бог и не царь, дабы беглых от кромешников укрывать. Закует в цепи – и вспять!

Битый час маялся Иванка. Сидел букой, норовил, было, смуро молвить: «Слезай, мать и Настенка. В село возвратимся».

И всё же как-то одолел свое сомненье, упрятал его подальше, словно сноп в овин, и в своих раздумьях начал уповать на святость и благочестие владыки. Почитай, Божьим соизволеньем во владыки наречен, ежедень с Богом разговаривает, его именем прихожан на добрые дела наставляет. Не может быть святитель надувалой. Бог того ему не простит, накажет. Суда Божьего околицей не объедешь. Вот и не посмеет Давыд лихое дело сотворить.