Текст книги "Последний легион"

Автор книги: Валерио Массимо Манфреди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 2

Флавий Орест сам встречал гостей у дверей своей загородной виллы: столичную знать, сенаторов, высших армейских офицеров… все явились с семьями. Лампы были уже зажжены, и обед готов: можно было начинать праздновать тринадцатилетие его сына. И уже три месяца прошло с того дня, когда юный Ромул Августул взошел на трон.

Орест долго размышлял о том, не умнее ли было бы отложить банкет, учитывая драматизм сложившейся ситуации. Кто мог предвидеть бунт Одоакра, с его скирийскими и герулскими войсками!

Но, в конце концов, он решил, что незачем усиливать панику, внезапно меняя планы. В конце концов, его самый закаленный отряд, легион Nova Invicta, обученный на манер древних римских легионов, именно в этот момент движется сюда ускоренным маршем. А его брат Павл приближается со стороны Равенны, ведя с собой еще более отборные части. Так что скоро восстание будет подавлено.

Флавия Серена пребывала в дурном расположении духа, тревожилась и злилась. Орест пытался скрыть от своей жены падение Тицинума, однако думал, что она, пожалуй, знает куда больше, чем кажется.

Взгляд Ореста упал на меланхоличную фигуру, остановившуюся в дверях таблиния. Поза Флавии поразила его, словно жестокий упрек. Флавия всегда была против того, чтобы Ромул занимал трон, а уж нынешний праздник и вовсе раздражал ее сверх всякой меры. Орест подошел к жене, стараясь скрыть внутренние колебания и досаду.

– Почему ты держишься в стороне? Ты хозяйка этого дома и мать императора Тебе бы следовало быть в центре внимания, в центре праздника!

Флавия Серена посмотрела на мужа так, будто произносимые им слова были полностью лишены смысла, и ответила резко:

– Ты добился своего, утешил собственные амбиции, подставив невинное дитя под смертельную угрозу!

–Он не ребенок! Он уже, по сути, юноша, и его специально учили и готовили к тому, чтобы он стал монархом. Мы обсуждали все это множество раз; я надеялся, что ты хотя бы на сегодняшний день забудешь о своем дурном настроении. Что тебя так тревожит? Оглянись вокруг! У нас в гостях замечательные люди, твой сын счастлив, его воспитатель им доволен; Амброзин – мудрый человек, и ты всегда доверяла его суждениям

–Да как ты вообще можешь болтать подобную ерунду? Все, что ты выстроил, уже разваливается на куски! Одоакр, который клялся поддерживать тебя, поднял своих варваров, они взбунтовались и сеют вокруг смерть и разрушение!

–Я заставлю Одоакра остановиться и обсудить новые условия соглашения. В конце концов, подобное случается не в первый раз. Варварам ни к чему окончательно разрушать империю, которая дает им и земли, и деньги.

Флавия Серена вздохнула и на мгновение опустила взгляд, потом решительно посмотрела прямо в глаза мужа.

– Правда ли то, о чем твердит вокруг Одоакр? Правда ли, что ты обещал ему вознаграждение? Треть всей Италии? А потом взял свое слово назад?

– Нет, это неправда Он… он неправильно понял мои слова

–Хорошо, но это не слишком меняет дело, правда? Если он победит, как ты думаешь защитить нашего сына?

Орест взял в ладони руку жены. Шум празднества вокруг них словно бы отдалился, приглушенный острой тоской, нараставшей между супругами, словно ночной кошмар. Где-то вдалеке залаяла собака, и Орест почувствовал, как вздрогнули пальцы жены.

–Ты не должна так беспокоиться, – сказал он. – Нам нечего бояться. Я хочу, чтобы ты знала: ты можешь мне доверять, потому что я как раз хотел сказать тебе кое-что такое, что держал в тайне все эти годы. Я создал особый отряд, в полной тайне… это преданный и весьма боеспособный легион, в его составе – одни только римляне, из Италии и провинций, и они обучены на манер старых легионеров. Ими командует Манил Клавдиан, офицер из римских аристократов, человек, который скорее умрет, чем изменит данной им клятве. Эти солдаты уже доказали свою невыразимую ценность на границах, а теперь я приказал им вернуться сюда, причем как можно скорее. Они должны прибыть через два-три дня. И более того, Павл тоже движется сюда из Равенны, во главе другого отряда. Так что теперь ты видишь, тебе незачем бояться. Пожалуйста, пойдем, присоединимся к нашим гостям.

Флавия Серена позволила себе поверить в то, что ее муж говорит правду, – потому что ей всем сердцем хотелось верить в это, но когда она уже попыталась улыбнуться и пойти навстречу гостям, собака залаяла громче, а потом снаружи послышался какой-то шум.

Гости прекратили болтовню и на мгновение в доме воцарилась тишина… и в тот же самый момент во дворе загудели горны, подавая сигнал тревоги.

Старший офицер стражи вбежал в дом и направился прямиком к Оресту.

– Нас атакуют, господин! Там их сотни, и ведет их Вульфила!

Орест мгновенно схватил меч, висевший на стене рядом с доспехами, и закричал:

– Быстро, вооружайтесь! На нас напали! Амброзии, уведи мальчика и его мать, спрячь их в дровяном сарае! И не выходите оттуда ни при каких обстоятельствах, пока я сам за вами не приду! Быстрее, быстрее!

Теперь уже все отчетливо слышали шум схватки, начавшейся у ворот и вдоль всей линии укреплений, окружавших виллу. Ворота явно готовы были упасть под напором атакующих. А когда защитники дома бросились на окружавшую виллу стену в надежде отбить атаку, десятки штурмовых лестниц поднялись над верхним краем стены, сотни воинов бросились по ним со всех сторон, и воздух наполнился их дикими криками. Ворота треснули под ударами тарана, и гигантский всадник промчался сквозь них, свесившись с лошади вбок, словно акробат. Орест узнал в нем лейтенанта армии Одоакра и бросился на него, взмахнув мечом:

– Вульфила! Предатель! Мерзавец!..

Амброзин сумел-таки добраться до дровяного сарая, волоча за собой дрожащего, перепуганного мальчика, – но в царившей вокруг суматохе воспитатель не заметил, что Флавия Серена куда-то подевалась. А потом Ромул смог через щель в двери наблюдать за разворачивающейся трагедией. Он видел, как гости его отца один за другим падали на землю, заливаясь собственной кровью. Он видел и отца, с храбростью отчаяния набросившегося на отвратительного гиганта: Орест был ранен, упал на колени, но снова поднялся, по-прежнему держа в руке меч, и сражался до тех пор, пока силы не покинули его окончательно. Лишь тогда он упал. Ресницы мальчика дрожали, разрезая картину на тысячи кусочков и навсегда впечатывая каждый кусочек в его память. Ромул слышал крик матери: «Нет! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!», и Амброзин тут же выбежал наружу, чтобы защитить Флавию. А она кричала от ужаса, царапая себе лицо ногтями, когда упала на колени рядом с умирающим мужем. Ромул предпочел бы погибнуть вместе с родителями, нежели остаться в одиночестве в этом диком, безумном мире! Мальчик задохнулся, когда гигантский воин-варвар обмакнул руку в кровь его отца и начертил на собственном лбу красную линию. Ромул помчался туда, где упал отцовский меч: он сам будет сражаться, он уничтожит этого мерзкого врага!

Амброзин, двигаясь легко и стремительно, умудрился незамеченным проскочить под дождем дротиков, между людьми, отчаянно сцепившимися друг с другом, и очутился между мальчиком и мечом варвара, который как раз вознамерился срубить голову юному императору; но удар остановил сам Вульфила, рявкнувший на солдата:

– Идиот! Ты что, не видишь? Ты не знаешь, кто это?!

Солдат смущенно опустил меч.

– Забери всех троих, – приказал Вульфила – Женщину тоже. Мы их возьмем с собой. В Равенну.

Битва уже закончилась. Защитников виллы было слишком мало, и они один за другим сложили оружие. Кое-кто из гостей сумел сбежать через окна и исчезнуть в темноте, кто-то спрятался в помещениях для слуг, под кроватями или в кладовых, или же среди садового инвентаря в сараях, – но большинство было безжалостно убито во время яростной атаки. Даже музыканты, приглашенные ради услаждения слуха собравшихся нежными мелодиями, были мертвы и лежали с открытыми глазами, по-прежнему сжимая в руках свои инструменты. Женщин насиловали снова и снова, заставляя их отцов и мужей смотреть на этот ужас, а потом перерезали им горло, словно весенним ягнятам…

Статуи в саду были сброшены с пьедесталов, цветы и кусты вырваны с корнем и растоптаны, фонтаны и бассейны наполнились кровью. Кровь залила полы и забрызгала расписанные фресками стены, а варвары заканчивали свое дело, вынося из дома все ценное, что только сумели найти: канделябры, мебель, драгоценные вазы. Те, кому не досталось предметов обстановки, бесцеремонно обшаривали трупы или выковыривали самоцветы из мозаики перепачканного пола Бессвязные крики тех, кто успел напиться допьяна, сливались с треском пламени, уже начавшего пожирать несчастный дом.

Троих пленников бесцеремонно выволокли за ворота и швырнули в повозку, запряженную парой мулов. Вульфила закричал:

– Уходим! Быстро, кому говорят, убираемся отсюда, у нас впереди долгий путь!

Его люди неохотно, с ворчанием покинули опустошенную виллу и один за другим взгромоздились на коней; отряд поскакал следом за повозкой, охраняемой небольшой группой варваров. Ромул безмолвно рыдал в темноте, свернувшись в объятиях матери. Меньше чем за час его судьба безвозвратно изменилась; с императорских высот он пал в бездонные глубины отчаяния. Отца убили прямо на его глазах, а сам он очутился в плену у этих бездушных тварей, полностью в их власти… Амброзин сидел позади, ошеломленный, молчаливый. Он обернулся, чтобы посмотреть на большой деревенский дом, охваченный огнем. Клубы дыма и языки пламени вздымались к небу, зловещее зарево скрыло горизонт. Амброзин только и успел взять с собой, убегая в сарай, что маленькую сумку, ту самую, которую привез с собой из Италии так много лет назад, да одну из многих тысяч книг библиотеки – это были великолепно иллюстрированные «Энеиды», подаренные Ромулу сенаторами. Пальцы воспитателя коснулись кожаного переплета томика, и он подумал, что судьба, в конце концов, оказалась не так уж и жестока, раз позволила ему остаться в компании со стихами великого Вергилия. Возможно, это было даже своего рода пророчество.

Аврелий во время своей бешеной ночной гонки миновал множество дорожных постов. Одоакр поставил своих людей на мостах и перевалах, и взводы варваров из имперской армии патрулировали все главные магистрали, так что Аврелию не раз пришлось съезжать с дороги. Он обнаружил, что ничуть не страшится двигаться по почти непроходимым горным тропам и переходить вброд ручьи, угрожающе разлившиеся после осенних дождей. Когда же он начал спуск в долину, то оказалось, что его конь окончательно выбился из сил. Если бы Аврелий в очередной раз дал лошади шпоры, благородное животное, скорее всего, просто пало бы; конь и без того уже был покрыт пеной и мылом, дыхание у него стало коротким, поверхностным, зрачки расширились от усталости.

Однако удача была на стороне Аврелия, и он уже видел вдали силуэт знакомого здания; это была почта на виа Фламиния, явно неповрежденная и открытая.

Когда Аврелий приблизился к ней, он услышал поскрипывание вывески, болтавшейся на железном штыре, вбитом в наружную стену. Вывеска сильно заржавела, однако на ней все еще можно было различить изображение сандалового дерева и фразу, начертанную красивыми крупными буквами: «MANSIO AD SANDALUM HERCULIS». На мильном камне, лежавшем перед строением, значилось: м. п. XXII, двадцать две мили до следующей почтовой станции. Если она до сих пор уцелела.

Аврелий соскочил с седла и вошел в дом, задыхаясь. Почтмейстер дремал, сидя на своем стуле, и несколько курьеров или клиентов лежали на полу, завернувшись в свои плащи, погруженные в глубокий сон. Аврелий разбудил почтмейстера.

– Имперская служба, – сказал он. – По делу чрезвычайной государственной важности и весьма срочному. Это может оказаться вопросом жизни и смерти для многих людей. Мой конь снаружи, но он совершенно истощен. Мне нужна свежая лошадь, сейчас же, немедленно.

Почтмейстер, наконец, окончательно стряхнул с себя сон, широко открыл глаза, уставился на стоявшего перед ним солдата и понял, что тот говорит чистую правду. Лицо Аврелия осунулось и вытянулось от напряжения и усталости.

– Идем со мной, – сказал он молодому человеку, вставая и попутно протягивая Аврелию кусок хлеба и фляжку вина.

Они прошли к задней двери, спустились к конюшне. Почтмейстер видел, что солдат явно скакал всю ночь, не останавливаясь даже для того, чтобы перекусить. Конюшня была почти пуста, лишь три или четыре лошади стояли в ней, едва видимые в тусклом свете. Почтмейстер поднял фонарь, чтобы солдат мог получше рассмотреть животных.

– Возьми вот этого, – сказал он, показывая на крепкого коня с блестящей черной шкурой. – Отличный скакун. Его зовут Юба. Его хозяином был важный офицер, но он так и не вернулся сюда, чтобы забрать коня.

Аврелий сунул в рот последний кусочек хлеба, быстро проглотил остатки вина, потом вскочил на спину коня и пустил его с места в галоп, крикнув:

– Эгей, Юба!

Конь вырвался на открытый воздух, как проклятая душа, сбежавшая из подземного мира, одним прыжком пересек главную дорогу и, повинуясь руке Аврелия, с головокружительной скоростью повернул на тропу, казавшуюся белой среди освещенного луной ландшафта. Почтмейстер выбежал следом за солдатом, все так же держа в руке фонарь, крича и размахивая распиской, но Аврелий был уже далеко, и лишь приглушенный топот копыт Юбы слышался в темноте.

Почтмейстер, понизив голос, сказал, словно бы обращаясь к самому себе:

–Ты должен был расписаться на этой бумаге!

Но тут его отвлекло негромкое конское ржание, и он, наконец, заметил брошенного Аврелием жеребца, бока которого покрывала пена. Почтмейстер взял коня за уздечку и повел к конюшне, приговаривая:

– Пойдем, мальчик, пойдем, или ты прямо тут помрешь! Ты весь вспотел, и наверняка ужасно проголодался. Вы ведь наверняка ни разу не задержались, чтобы поесть, а? Могу поспорить, ты такой же голодный, как твой хозяин.

На горизонте как раз начало понемногу разгораться бледное сияние, когда Аврелий увидел вдали виллу Флавия Ореста. И понял, что опоздал. Плотный столб черного дыма поднимался над разрушенным зданием, и на всем вокруг лежала печать дикого, варварского нападения. Аврелий привязал лошадь к дереву и осторожно обошел виллу вдоль ограждавшей ее стены, пока не очутился рядом с главным входом. Створки ворот были сорваны с петель, разбиты и валялись на земле, а двор был сплошь усеян окровавленными телами. Многие из убитых были солдатами императорской стражи, хотя и трупов варваров тут тоже хватало, – все они явно пали в отчаянной рукопашной схватке. На всех лицах лежал одинаковый отпечаток смертельного ужаса, тела застыли в безобразных позах последних вспышек агонии…

Ни звука не услышал Аврелий, ничего, кроме треска пламени… да еще время от времени сухо трещала какая-нибудь балка или черепица падала с крыши вниз и разбивалась вдребезги. Аврелий шел сквозь пустыню смерти, не веря собственным глазам, не желая осознавать чудовищную реальность, представшую ему.

Он задыхался, он чувствовал себя так, словно на грудь ему упал огромный камень. Вонь смерти и экскрементов заполняла внутренние комнаты, еще не задетые огнем. Трупы женщин, раздетых догола и изнасилованных, тела молоденьких служанок с широко и непристойно раскинутыми ногами лежали рядом с трупами отцов и мужей.

И везде была кровь – и на полах, украшенных затейливой мозаикой, и на стенах, покрытых прекрасными фресками, и в атриуме, и в купальной комнате, и в триклинии… кровь забрызгала столы, на которых стояли остатки роскошного пира. Занавеси, ковры и скатерти насквозь пропитались ею.

Аврелий, наконец, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Из его груди вырвалось рычание, но ярость его была бессильной. Он даже не в силах был двинуться с места, он согнулся пополам, почти коснувшись лбом коленей и разрываясь от отчаяния.

И вдруг до него донесся чей-то стон. Да разве это возможно?.. Разве возможно, чтобы в этой безумной резне кто-то остался живым? Аврелий мгновенно вскочил, поспешно смахнул слезы, бежавшие по его лицу, и бросился на звук. Стон прозвучал где-то во дворе… ну да, это должен быть вон тот человек, лежащий в луже крови… Аврелий опустился рядом с мужчиной на колени и очень осторожно перевернул раненного, чтобы взглянуть на его лицо. Мужчина, едва живой, узнал форму и знаки солдата.

– Легионер… – едва слышно прошептал он. Аврелий наклонился поближе к нему.

– Кто вы? – спросил он.

Мужчина застонал от боли; каждый вздох причинял ему невыразимые страдания. Но он ответил: – Я Флавий… Орест…

Аврелий вздрогнул от потрясения.

– Командир, – пробормотал он. – Ох, великие боги… Командир, я из легиона Nova Invicta…

И это название почему-то прозвучало для него самого горькой насмешкой…

Орест содрогнулся, его зубы застучали от холода приближавшейся смерти. Аврелий быстро снял плащ, чтобы укрыть Флавия. Похоже, этот жест сострадания тронул умиравшего мужчину и влил в него каплю силы.

– Моя жена, мой сын… – едва слышно произнес он. – Они захватили в плен императора! Умоляю тебя, сообщи в легион. Ты должен… освободить их…

Аврелий склонил голову.

– Легион атакован превосходящими силами варваров. Я прибыл сюда, чтобы просить о подкреплении…

На лице Ореста отразилось бесконечное разочарование, однако в то время как он смотрел на солдата полными слез глазами, в его дрожащем голосе вдруг зазвучала надежда.

–Спаси их… – с трудом выговорил он. – Ты… спаси, умоляю тебя…

Аврелий чувствовал, что не в силах выдержать напряжение, горевшее в глазах Ореста. И он отвел взгляд, говоря:

–Я… я тут один, командир…

Орест, похоже, не обратил внимания на его слова. В последнем приливе сил он попытался приподняться и ухватился за край кирасы Аврелия.

– Заклинаю тебя, – выдохнул он. – Легионер, спаси моего сына. Спаси императора! Если он умрет, Рим погибнет. А если падет Рим, все будет потеряно…

Его рука безжизненно соскользнула на землю, застывшие глаза бессмысленно уставились в небо.

Аврелий опустил веки Ореста. Потом подобрал свой плащ и пошел прочь, а солнце медленно поднималось над горизонтом, все ярче освещая чудовищную картину массовой резни. Но солдат повернулся спиной к полю бойни. Он пошел к Юбе, безмятежно жевавшему какую-то травку. Отвязав коня, Аврелий вскочил в седло и направил Юбу на север, по следам своих врагов.

ГЛАВА 3

Колонна, которую возглавлял Вульфила, три дня подряд шла энергичным маршем, сначала через заснеженные перевалы Апеннин, потом через туманную равнину. Пленники были вконец измучены усталостью и бессонницей, они уже не способны были даже думать о сопротивлении. Ни один из них толком не спал ни единой ночи; их беспокойный сон наполняли кошмары. Флавия Серена собрала все мужество и храбрость, привитые ей суровым воспитанием, стараясь, чтобы ее поведение служило примером сыну, Ромулу. Мальчик время от времени опускал голову на колени матери и закрывал глаза, но как только он начинал дремать, в его памяти тут же всплывали картины безумной резни, и его мать ощущала, как болезненно подергиваются руки и ноги сына. Она почти видела все то, что плясало перед внутренним взором мальчика. А он вдруг просыпался с криком, и его лоб покрывали капли холодного пота, а взгляд наполнялся болью…

Амброзин положил рука на плечо Ромула, пытаясь немного утешить воспитанника

– Крепись, мой мальчик, – сказал он. – Судьба обошлась с тобой жестоко и безжалостно, но я знаю, ты справишься с этим.

Позже, когда Амброзин заметил, что мальчик снова заснул, он наклонился и начал шептать ему на ухо что-то ласковое… и через некоторое время дыхание ребенка выровнялось, стало глубоким, а напряженное лицо расслабилось.

– Что ты ему сказал? – спросила Флавия Серена.

–Я говорил с ним голосом его отца, – загадочно ответил Амброзин. – Он именно его хотел услышать.

Флавия промолчала, просто снова стала смотреть на длинную извилистую дорогу, что тянулась до самого Адриатического моря, серого под свинцовым небом. К вечеру пятого дня они добрались до окрестностей Равенны, когда уже начало темнеть, и по одной из многочисленных насыпей, что пересекали лагуну, направились к островам, на которых и был когда-то заложен этот город, ныне уже занявший длинные прибрежные дюны. Поднимавшийся все выше туман полз по поверхности неподвижной воды и забирался на сушу, постепенно окутывая голые, похожие на скелеты деревья и одинокие хижины рыбаков и фермеров. Крики ночных зверей звучали приглушенно, издали, как и лай какой-то собаки. Холод и сырость пробирали до костей, и пленникам казалось, что их ждет впереди нечто невыносимо ужасное…

Башни Равенны возникли перед глазами как-то вдруг, внезапно, словно великаны, вышедшие из тумана. Вульфила что-то крикнул на своем гортанном наречии, и ворота тут же распахнулись. Десятки лошадей с грохотом проскакали по въездному мосту, потом они замедлили галоп и вошли в пустынный, туманный город. Все его жители словно куда-то подевались: все двери заперты, все окна закрыты. Лодка пробиралась по каналу, как призрак, весла бесшумно разрезали воду. Отряд остановился перед входом в императорский дворец, – вход был отделан красным кирпичом и колоннами серого истрийского камня. Вульфила приказал, чтобы мальчика и мать разделили, и чтобы Ромула отвели в его собственные комнаты.

– Позволь мне пойти с ним, – быстро сказал Амброзин. – Он испуган и изможден; он нуждается в том, чтобы кто-то был с ним рядом. Я его воспитатель, я могу ему помочь. Умоляю тебя, могущественный властитель, позволь мне остаться с ним!

Вульфила, польщенный обращением, которого он явно не заслуживал и какого явно никогда прежде не слышал, выразил согласие коротким хрюканьем. Амброзина и его воспитанника схватили и поволокли прочь. Ромул обернулся, зовя мать. Флавия Серена бросила на сына печальный, но в то же время укоряющий взгляд, давший мальчику понять, что надеяться не на что. И пошла через вестибюль дворца в сопровождении двух стражей – твердым шагом, расправив плечи и скрестив руки на груди, не обращая внимания на то, что ее разорванное во многих местах платье волочилось за ней по полу.

Одоакр слышал, что отряд прибыл, и уже ждал Флавию, усевшись на выточенный из слоновой кости трон последнего Цезаря. Повинуясь его резкому жесту, Вульфила и стражи оставили Одоакра наедине с женщиной.

У подножия трона стоял наготове стул, и Одоакр предложил Флавии сесть, но Флавия Серена осталась стоять – выпрямившись во весь рост, устремив взгляд в пространство. Даже в лохмотьях, со спутанными волосами, даже в перепачканной кровью тунике, со лбом, измазанным сажей, и со впавшими от усталости щеками, – она излучала гордость и неизменную женственность. Ее красота, оскорбленная, но все равно нетронутая, производила одновременно впечатление силы и изысканности. Шея Флавии была безупречно белой, линия плеч мягкой, а руки, скрещенные на груди, не могли скрыть благородства линий. Флавия чувствовала на себе взгляд варвара, хотя и не смотрела на него, и в ней начал разгораться презрительный и бессильный гнев… но усталость, голод и недостаток сна приглушили и скрыли ее истинные чувства

–Я знаю, что ты презираешь меня, – заговорил Одоакр. – Варвары, так нас называете вы, римляне, как будто вы сами лучше нас. Вы же насквозь порочны, вы продажны! Мне пришлось убить твоего мужа, потому что ничего другого он не заслуживал. Он предал меня, отказавшись от данного им слова. Я убил его в назидание, как пример другим, чтобы каждый понял – не надо обманывать Одоакра, это не останется безнаказанным! Это именно пример, чтобы любой и каждый, где угодно, понял урок и испугался его! И не воображай, что ты можешь рассчитывать на своего родича Павла; мои войска уже окружили и разбили его отряды. Но я уже по горло сыт всей этой кровью! Я вовсе не намерен причинять страдания всей этой стране. Наоборот, я хочу, чтобы она возродилась; чтобы ожили искусства, чтобы начались работы на полях, чтобы лавки ломились от товаров. Эта земля заслуживает куда большего, чем Флавий Орест и его сын-император. Эта земля достойна настоящего правителя, который сможет управлять ею, защищать ее, как муж направляет и защищает свою жену. И именно я стану таким правителем, а ты будешь моей королевой.

До этого момента Флавия оставалась безмолвной и неподвижной. Но тут она не выдержала, и ее голос разрезал воздух, как лезвие ножа:

– Ты сам не понимаешь, что говоришь. Я происхожу от тех, кто век от века сражался с такими, как ты, кто загонял вас назад в леса, где вы жили, словно бездушные твари… впрочем, вы именно таковы и есть. Меня тошнит от твоей вони, от твоего невежества, от твоей дикости. Я ненавижу звук твоего голоса, твой уродливый язык, похожий на собачий лай, а не на человеческую речь. Мне омерзительна твоя кожа, не выносящая солнечных лучей, мне отвратительны твои соломенные волосы, твои усы, всегда грязные и облепленные остатками пищи. Ты желаешь заключить брачный союз? Ты мечтаешь о пылких чувствах? Убей меня прямо сейчас, моя жизнь теперь – ничто для меня. Но я никогда не стану твоей женой!

Одоакр стиснул зубы. Слова женщины били его, словно хлыст, раня и унижая. Он понимал, что ему нечего ждать от Флавии, кроме насмешек, и все равно испытывал безграничное восхищение… то самое, что охватило его, когда он был совсем еще молодым человеком и стал солдатом имперской армии, оно ничуть не угасло с годами, осталось прежним… Да, это было восхищение древними городами, их форумами и базиликами, их колоннами и монументами, улицами и портами, их акведуками и арками, их торжественными письменами на бронзе, банями и домами… Их виллы были так прекрасны, что казались жилищами богов, а вовсе не обычных людей. Империя была единственным местом на земле, где стоило жить.

Одоакр посмотрел на Флавию и нашел ее еще более желанной, чем когда-либо прежде, даже более желанной, чем в тот день, когда он увидел ее впервые, – ей тогда было всего двадцать лет и она выходила замуж за Флавия Ореста. Тогда она показалась ему необычайно далекой, и такой же чарующей и недоступной, как звезда в небе, та самая, на которую он подолгу смотрел в детстве, высунувшись из крытой повозки своих родителей-кочевников, катившей под ночным небом посреди бескрайней равнины. А теперь Флавия полностью зависела от его милости, и он мог взять ее, когда ему вздумается, хотя бы прямо сейчас, – но он желал не этого и не сию минуту.

–Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, – сказал он. – Если, конечно, хочешь спасти своего сына. Если не хочешь, чтобы его убили на твоих глазах. А теперь, поди прочь.

Вошли стражи и отвели Флавию в западное крыло дворца.

Услышав за дверью мужские голоса, Амброзин прильнул к замочной скважине. И тут же позвал Ромула

– Поди-ка сюда, посмотри, – сказал он. – Там твоя мать.

Предостерегающим жестом прижав к губам указательный палец, Амброзин шагнул в сторону, чтобы мальчик мог заглянуть в скважину.

Небольшая процессия быстро миновала то ограниченное пространство, которое можно было увидеть сквозь маленькое отверстие, но Амброзин прижал ухо к двери и подсчитывал шаги, пока не услышал звяканье: открылась и была заперта какая-то дверь неподалеку.

–Двадцать четыре. Комната твоей матери – в двадцати четырех шагах от нашей, и, возможно, по другой стороне коридора. Наверное, там женская половина Пару лет назад я бывал тут, да и твоя мать тоже хорошо знает этот дворец. Это может нам пригодиться.

Ромул кивнул, давая понять, что следит за рассуждениями своего воспитателя, хотя и не понимал, к чему тот клонит; впрочем, ему показалось, что он догадывается, о чем речь. Но ведь дверь их собственной комнаты была заперта снаружи на засов, да еще рядом с ней стоял воин с мечом и топором. Разве у него есть шанс снова увидеть мать?

Мальчик лег на кровать, слишком измученный и страшными переживаниями, и просто физически. Природа взяла свое, и вскоре Ромул погрузился в глубокий сон. Амброзин укрыл его одеялом, осторожно погладил мальчика по голове и тоже лег, надеясь хоть немного отдохнуть. Он убавил огонь в фонаре, но не стал гасить его вовсе, уверенный в том, что темнота сразу же пробудит образы и картины, от которых он, пожалуй, не сумеет защититься. А ему хотелось оставаться бдительным в эту ночь, наполненную мстительными тенями.

Амброзин не мог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем до его слуха донесся некий непонятный звук, за которым последовал глухой удар. Ромул крепко спал и явно ничего не слышал; он лежал точно в той самой позе, в какой заснул. Амброзин встал, и тут же услышал другой шум: на этот раз резкое металлическое звяканье, прямо за дверью их комнаты. Воспитатель встряхнул мальчика:

– Просыпайся, быстро! Кто-то стоит у нашей двери.

Ромул открыл глаза – и не сразу понял, где он находится. Но, окинув взглядом тюрьму, он все вспомнил, и его лицо слегка скривилось от душевной боли. В этот момент дверь со скрипом распахнулась и в проеме показался какой-то человек, закутанный в плащ с капюшоном. Амброзин, увидел меч в руке незнакомца, инстинктивно шагнул вперед, чтобы прикрыть мальчика, но человек тут же открыл свое лицо.

– Быстро, уходим, – сказал он. – Я римский солдат. Легион Nova Invicta. Я пришел, чтобы спасти императора. Ну же! Нам нельзя терять время.

–Да, но как я… – начало было Амброзин. – Некогда. Я поклялся спасти его, а не тебя.

– Но я тебя никогда не видел. Я не знаю, кто ты такой…

– Меня зовут Аврелий, и я только что убил вашего стража. – Он повернулся и втащил в комнату труп.

–Я не уйду без моей матери, – тут же сказал Ромул.

–Тогда пошевеливайся, ради всех великих богов, – бросил Аврелий. – Где она?

–Дальше по коридору, – ответил Амброзин. И тут же, видя, что сопротивляться легионеру нет смысла, добавил: – Более того, я знаю, как отсюда выбраться. Там дальше переход, который ведет на женскую галерею в имперской базилике.

Они поспешили к комнате, в которой была заперта Флавия Серена. Аврелий просунул меч между дверью и косяком, приподнял петлю и открыл дверь с другой стороны. В это самое мгновение появился страж, совершавший обход; громко закричав, он бросился к беглецам, на ходу вытаскивая из ножен меч. Аврелий шагнул навстречу варвару, сделал ложный выпад – и тут же единым взмахом меча разрубил варвара пополам. Тот рухнул на пол, даже не застонав, а легионер вошел в комнату Флавии.

– Быстрее, моя госпожа, я пришел, чтобы освободить тебя. Нам нельзя терять ни мгновения.

Флавия увидела своего мальчика и Амброзина, и сердце радостно подпрыгнуло у нее в груди; судьба и боги неожиданно откликнулись на ее молитвы.

–Сюда, – сказал Амброзин. – Там прямой выход на женскую галерею. Возможно, варвары о нем даже и не знают.