Текст книги "Тиран"

Автор книги: Валерио Массимо Манфреди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Наконец Дионисий категорическим приказом вызвал его в крепость Ортигии.

– Говорят, в мое отсутствие ты навещал Аристомаху. Это правда?

– Если ты для этого вытащил меня, то я и сына твоего навещал.

– Это правда?

– Да, – признал Лептин. – Ты мне не доверяешь?

– Я никому не доверяю.

– Ах вот как? А Битону? Ему ты тоже не доверял? А он остался в той вонючей дыре и сдох, охраняя там твои завоевания. Его посадили на кол, ты знаешь? Его оставили там гнить, пока вороны и чайки не общипали его мясо до самых костей. Даже ему ты не доверял? Отвечай, ради Геракла! Отвечай, проклятие!

– Не смей больше подходить к моим женам в мое отсутствие.

– Больше тебе нечего мне сказать?

Дионисий проигнорировал его вопрос и продолжил:

– Гимилькон отплыл из Панорма прямо на восток, к Мессине. Мне кажется, он хочет перебраться через пролив и атаковать нас с севера. Бери флот и веди его к Катании. Держись подальше от берега и не поддавайся на провокации. Нападешь только по моему приказу.

Лептин встал и направился к выходу.

– Я построил для тебя еще десять пентер.

Лептин остановился и замер на мгновение, не оборачиваясь, потом открыл дверь и вышел.

Дионисий закрыл лицо руками и сидел так один, молча, посреди огромной комнаты.

В порту Лептин встретил Филиста. Тот провожал делегацию иностранных гостей, отплывавших на родину. Наварх едва поприветствовал друга кивком головы.

– Куда ты так спешишь? – окликнул его Филист.

– Оставь меня в покое, – ответил Лептин.

– Если ты затаил на меня зло, говори.

– Не на тебя. На этого ублюдка, моего брата. Ты создал чудовище.

– Ну, уж тогда «мы создали». Мы все помогли Дионисию получить власть. Однако не думаю, что ты захочешь порассуждать о пагубном влиянии власти на человека.

– Нет, я есть хочу. Он даже не пригласил меня поужинать.

– Я тебя приглашаю.

Лептин мгновение колебался.

– Ты сказал ему, что я виделся с Аристомахой?

– Да, – ответил Филист.

– И вот так мне об этом сообщаешь?

– Ты задал мне вопрос. Я ответил.

– А зачем ты ему об этом сказал?

– Потому что, если бы он узнал об этом от других, было бы хуже.

– Я бы сам ему сказал.

– Сомневаюсь. У тебя на лице отображается такое смущение, когда ты произносишь ее имя.

– Я больше не хочу об этом говорить.

– А на ужин хочешь прийти?

– Если ты больше не станешь задавать мне подобных вопросов.

– Хорошо.

Они отправились в дом Филиста, рабы принесли им воды, чтобы умыться, и молодого вина. Ужин подали на балконе: погода стояла еще довольно теплая, несмотря на глубокую осень.

– С каждым днем он становится все хуже, – промолвил Лептин в какой-то момент.

– Мне так не кажется, – ответил Филист.

– Не кажется? Что ты такое говоришь? Он оставил Битона одного в Мотии, не имея к тому никаких причин. Наши жизни для него больше ничего не стоят, он дорожит только своей властью. А что до Аристомахи…

– Ты же сказал, что не хочешь ее обсуждать…

– Я передумал. Что до Аристомахи… Я нахожу, что жениться на двух женщинах одновременно – это исключительная самонадеянность, их обеих унижающая, огорчающая и…

– Не знал, что ты такой нежный и чувствительный, однако мне жаль разочаровывать тебя, но я так не считаю, – возразил Филист. – Дионисий очень привлекательный мужчина, он силен как бык, он – один из самых могущественных людей в мире. Женщины падки на такие вещи, поверь мне. Если хочешь моего совета…

– Не хочу.

– Я все равно тебе его дам. Послушай меня. Женщины скучают в гинекее, в затворничестве, и то, что происходит, – нормально. Представь себе, что тебя заперли в четырех стенах на большую часть жизни… Так что они инстинктивно ищут развлечений, а в разговорах преувеличивают свои впечатления, чувства, проблемы, раздувая их до невероятных размеров. В действительности же за всем этим обычно скрываются сущие пустяки. У этих двух женщин есть все, чего только можно пожелать: великолепный дом, муж, похожий на бога, обладающий силой и энергией, более чем достаточными для обеих; у них есть драгоценности, дети, еда, служанки, чтение, музыка. Появляясь на людях они оказываются в центре внимания тысяч людей, ими восхищаются, словно они – богини… Ничто так не прельщает женщину, как восхищение окружающих.

– Аристомаха несчастна, – проговорил Лептин и отвернулся в другую сторону, делая вид, что разглядывает две триеры, становившиеся на якорь в гавани.

Филист молчал, притворно сосредоточившись на только что поданном жареном лавраке. Лептин тоже некоторое время хранил молчание.

– Скажи мне кое-что, – наконец произнес Филист. – У тебя ведь было что-то с Аристомахой, прежде чем Дионисий посватался к ней?

– Думаешь, я бы тебе признался, если бы это было правдой?

– А почему нет? Я когда-нибудь сделал тебе что-то плохое?

– Мы вместе играли в детстве, во дворе между нашими домами. Дионисий в то время находился в горах у нашего дяди Демарета, лечил там никак не желавший проходить кашель.

– И все?

– Все.

– Сколько вам было лет?

– Мне одиннадцать, ей девять.

– И вы поклялись друг другу в вечной любви.

– Что-то в этом роде.

Филист вздохнул.

– Ради Зевса, ты ведь второй человек на Сицилии, ты командуешь флотом из ста двадцати боевых кораблей, под твоим началом находится двадцать пять тысяч человек. Ты за свою жизнь убил сотни людей и множество ранил, у тебя были сотни женщин всех сословий и цветов, и…

– Оставь, – прервал его Лептин. – Пусть будет так… Мне пора. Спасибо за ужин.

– Рад был пообщаться с тобой, – ответил Филист. – Мы еще увидимся?

– Не скоро. Я ухожу вместе с флотом.

– Это хорошо. Не так опасно, как взращивать в себе определенного рода мысли.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Лептин.

– Ты отлично знаешь. Удачи.

Лептин едва заметно кивнул, после чего добрался до порта и велел доставить себя на борт «Бувариды».

Гимилькон явился в Гимеру, и ее жители в панике сдались ему. Их не осталось и пятой части от прежнего числа, и они и не пытались оказывать сопротивление столь свирепому и неумолимому врагу.

Карфагенская армия двинулась дальше, по направлению к Мессине, и стала лагерем примерно в двадцати стадиях от города. Мессинцы вывезли оттуда своих детей и жен, отправив их в горы к родственникам и друзьям или в свои поместья в других частях острова, после чего выстроились в полной боевой готовности между морем и горами – в том месте, где дорога сужалась, – намереваясь преградить врагу путь. Но Гимилькон прошел стороной, по морю, и высадил свою армию непосредственно в порту. Город, оставшийся почти без защиты, пал без сопротивления, после чего враг разграбил его и истребил жителей. Из дееспособных мужчин спаслось от силы человек пятьдесят. Они вплавь пересекли пролив и добрались до Регия. Тем самым они совершили столь небывалый подвиг, что в честь его с тех пор стали устраивать аналогичные соревнования по плаванию – каждый раз в годовщину события, – кроме того, в память о случившемся устраивали празднества в честь Посейдона, бога моря.

Гимилькон, встав во главе сухопутной армии, двинулся на юг, держа путь в Катанию, доверив командование своим огромным флотом военачальнику по имени Магон.

Даже сильное извержение Этны не остановило его. Грозный поток лавы докатился до самого моря, подняв столб пара, столь же впечатляющий, что и облако дыма, выходившее из вулкана. Но Гимилькон доказал, что ничего не боится, и провел свою армию за охваченной пламенем горой, после чего, уже на подступах к Катании, снова вернулся на прибрежную дорогу. Там он воссоединился с флотом.

Дионисий решил выступить ему навстречу и собрал все имевшиеся в его распоряжении силы. Он также вызвал к себе Лептина с флотом. Но сначала он отправился попрощаться со своими женами. С обеими сразу, как обычно, чтобы не возбуждать ревности. Однако он знал, что Аристомаха, сиракузка, снова беременна, и потому обратился к ней с ласковыми наставлениями:

– Береги себя, мне не терпится увидеть ребенка, когда он родится.

– Правда? – спросила она с улыбкой. – Ты действительно хочешь его увидеть? А он уже начал шевелиться.

– Когда предполагаются роды?

– Через шесть месяцев – самое позднее.

– Значит, он родится в мирное время. Да услышат меня боги.

Дорида, вторая жена, принесла ему малыша Дионисия, чтобы отец поцеловал его, и шепнула мужу на ухо:

– Уверена, сын Аристомахи будет так же похож на тебя, как наш ребенок.

Дионисий странно посмотрел на нее, и Дорида опустила глаза.

Он поцеловал обеих в губы, потом попытался поцеловать младенца, но тот заплакал.

– Почему он плачет всякий раз, как я подхожу к нему? – воскликнул Дионисий рассерженно.

– Потому что редко видит тебя, – ответила Дорида. – Потому что у тебя борода и доспехи.

Дионисий молча кивнул и ушел, сопровождаемый своими наемниками.

Первый военный совет он созвал в своей палатке, на небольшом расстоянии от позиций противника. В нем участвовали его тесть Гиппарин, Иолай, командовавший отрядами особого назначения, Филист, полководцы италийских союзников и Лептин, вернувшийся из Катании.

– Я решил пойти в наступление, – начал Дионисий. – Мы должны причинить им такой ущерб, чтобы им пришлось вернуться в Карфаген и зимовать там. Ключевой момент – флот. Без кораблей, обеспечивающих противника провиантом, столь огромная армия не выстоит. – Он обернулся к Лептину: – Ты нападешь на них с моря, плотным строем, и постараешься затопить как можно больше судов. Не впадай в исступление. Тщательно продумывай каждый свой шаг и атакуй только тогда, когда будешь уверен в успехе. Мы же выстроимся на берегу, чтобы у Магона сложилось впечатление, будто он зажат между нашими сухопутными и морскими силами. На этом этапе ты один будешь сражаться с врагом. И у него численное превосходство, не забывай об этом.

Лептина возмутили подобные распоряжения и советы. Он ведь верховный наварх, и он знает свое дело.

Дионисий настаивал:

– Держи свои корабли плотно друг к другу: у противника значительное численное преимущество.

– Я понял, – ответил Лептин с досадой. – Я понял.

– Так-то лучше, – сухо заметил Дионисий. – Удачи.

На следующий день Лептин, во главе эскадры из

тридцати пентер, уже бороздил море к югу от Катании. Остальная часть сиракузского флота, сто десять триер, следовала за ним широким фронтом, по пять кораблей в ряд. Наконец они увидели передовые суда карфагенского флота. Всего их было около пятидесяти. Они двигались вдоль берега в противоположном направлении. Издалека видно было, как сверкают копья воинов Дионисия, выстроившихся вдоль берега на протяжении почти целого стадия.

Лептин вызвал второго по старшинству наварха и велел ему подать знак кораблям флота, чтобы те приготовились к бою, разместившись в два ряда. Командиры кораблей, получив сигнал с «Бувариды», приступили к выполнению маневра, становясь рядом друг с другом, носом к суше.

Лептин, тем временем видя, что суда противника находятся достаточно далеко друг от друга и им явно трудно перемещаться из-за неблагоприятного течения, решил, что это как раз подходящий случай, чтобы потопить их и оставить врага в меньшинстве. И велел пентерам следовать за собой.

Его помощник побледнел от ужаса:

– Но, наварх…

– Ты слышал мое распоряжение, – отрезал Лептин. – Мы атакуем. Остальные двинутся за нами.

– Наварх, остальные еще не выстроились, а приказ был держаться плотно. Я…

– Мы на море, и приказы здесь отдаю я! – заорал Лептин. – На таран!

Помощник подчинился и подал знак барабанщику. Тот принялся яростно бить булавой по своему инструменту, задавая ритм гребле, ускоряя его. «Буварида» устремилась вперед, разрезая волны своим носом с тремя таранами, за ней последовали другие суда.

Вскоре к Дионисию, находившемуся на левом крыле сухопутной армии, явился дозорный.

– Гегемон, – прокричал он, – Лептин атакует карфагенян пентерами!

– Нет, ты ошибся. Этого не может быть, – ответил Дионисий, белея от гнева.

– Взгляни сам, гегемон. Отсюда отчетливо видно.

Дионисий поскакал вслед за ним, подгоняя своего

коня, они галопом добрались до вершины холма. Оказавшись там, верховный главнокомандующий утратил последние сомнения.

– Ублюдок… – прохрипел он сквозь зубы.

24

Пентеры Лептина на огромной скорости обрушились на карфагенские корабли и разнесли их на куски. «Буварида», возглавлявшая атаку, разрубила находившееся перед ней судно надвое, прежде чем ей удалось снова опуститься на воду, потом она описала широкий круг и вернулась обратно, срезав по пути все весла с левого бока еще одного корабля, и тот в результате остался полностью обездвижен в ожидании следующего удара, который со всей силой обрушился на него спереди, начисто обрубив все несущие конструкции. Через несколько мгновений он затонул, утянув с собой всю команду.

Сиракузские воины на берегу, наблюдавшие за этой беспощадной схваткой, словно зрители в театре, разразились ликующими криками. Но Дионисий был в ярости. Слева от себя он видел флот Магона, двигавшийся вперед с попутным ветром и определенно намеревавшийся вклиниться между эскадрой Лептина и основной массой сиракузского флота, по-прежнему остававшейся позади. Он подозвал к себе Иолая:

– Отправь ему сигнал: пусть проваливает, проклятие! Вели передать ему сигнал, чтобы он убирался!

Снова крики на берегу, безумное ликование войск, аплодировавших «Бувариде», в третий раз успешно и мощно протаранившей противника. Лептин шел в атаку, словно бык, в своей обычной манере, больше ни о чем не думая.

Несколько раз блеснуло бронзовое зеркало, передавая ему распоряжение Дионисия, но его, вероятно, ослепили исступление схватки, сверкание оружия и блики солнца на волнах. Или же он попросту не хотел подчиниться и делал вид, что не видит сигнала.

– Трубы! – приказал Дионисий. – Пусть трубачи трубят тревогу, он поймет!

Заиграли трубы; на суше их звук казался пронзительно громким, но, вероятно, в грохоте сражения его не могли услышать.

– Проваливай оттуда! – заорал Дионисий вне себя, стоя на вершине холма. – Проваливай, ублюдок! Прочь! Прочь!

Но было уже слишком поздно. Корабли Магона всей своей огромной массой вошли между атаковавшими противника передовыми отрядами сиракузцев и остальной частью флота, все еще занятой построением.

Карфагенский флотоводец располагал таким количеством кораблей, что смог разделить свои силы надвое. Одна половина атаковала сиракузские суда, продолжавшие оставаться в открытом море, другая устремилась к пентерам Лептина, яростно топившим последние суда из передового отряда карфагенян.

В это мгновение Лептин, в свою очередь, заметил ловушку. Круг вражеских кораблей уже замыкался, стремясь сплющить его пентеры. Пространства для маневра больше не оставалось, и морское сражение превратилось в сухопутное. Воины перепрыгивали с одного корабля на другой, ввязываясь в яростные схватки с командами противника и находившейся на борту пехотой. Лептин сражался как лев, мечом и топором, сбрасывая в море любого, кто пытался пробраться на «Бувариду».

– Прочь с моего корабля, грязные ублюдки! – ревел он. – Прочь с моего корабля!

Отчаянный бой продолжался долго и исступленно. И хотя часть эскадры не смогла вырваться из окружения, Лептину все-таки удалось пробиться. Его люди, захватив вражеское судно, стоявшее поперек, потопили его, разрубив топорами киль, так что «Буварида» смогла пройти через образовавшееся пространство и в короткое время набрать скорость. Остальные уцелевшие корабли последовали за ней, умудрившись при этом даже потопить еще три вражеских судна. Но исход битвы был уже предрешен. Остаток сиракузского флота боролся с противником, явно превосходившим его численно, отсутствие верховного наварха и головного корабля, который руководил бы их маневрами, деморализовало команды.

Лептин, в свою очередь, чудом избежал плена, выйдя в открытое море и описав широкий круг, оставаясь вне видимости карфагенян. Последние одержали решительную победу, но, не удовольствовавшись достигнутым успехом, отправили целую тучу легких судов с людьми, вооруженными трезубцами, приказав добивать оказавшихся в воде греков, пытавшихся вплавь добраться до берега.

Дионисий наблюдал за катастрофой, бессильный что-либо предпринять. На его глазах погиб флот, а воинов истребляли, пока они барахтались среди окрашенных кровью волн. На закате весь берег покрылся трупами и обломками.

Потери были огромны: сто кораблей и двадцать тысяч человек.

Лептин прибыл среди ночи, его отвели в палатку брата, где проходило совещание военачальников – весьма в бурном ключе.

Дионисию хотелось задушить его, но, когда тот вошел, весь покрытый кровью, раненный в правое плечо и в левое бедро, с распухшим лицом, заплывшим, почти не открывающимся глазом, с кожей, почерневшей от дыма и огня, с рассеченными губами, с обезумевшим взглядом, почти не узнаваемый, он не сумел ни шевельнуться, ни выдавить из себя хоть слово.

Все присутствующие полководцы тоже молчали, и на несколько мгновений в палатке главнокомандующего воцарилась гробовая тишина. Филист подошел к Лептину с кувшином в руке, предлагая утолить жажду. И только тогда все вдруг осознали, что никто даже не предложил глотка воды верховному наварху, который целый день сражался как герой и вернулся среди ночи, чтобы занять свое место рядом с товарищами.

Лептин принялся пить большими глотками, после чего рухнул на пол. Тогда Дионисий сделал знак Аксалу. Тот поднял несчастного и отвел его в его палатку.

Еще до рассвета Дионисий навестил его. Брат лежал и лихорадке, лицо его по-прежнему оставалось распухшим, но он сумел произнести:

– Мне жаль… я хотел… хотел…

– Знаю, – ответил Дионисий. – Ты всегда был таким и никогда не изменишься. Это я дурак, раз продолжаю полагаться на тебя. Я должен был бы убить тебя, казнить за неповиновение…

– Так исполни это, – с трудом ответил Лептин. – Я не боюсь умереть.

– Я уже потерял Дориска и Битона, – сказал Дионисий, – и не могу потерять и тебя тоже. А сейчас спи. Постарайся прийти в себя…

– Что вы решили? прохрипел Лептин.

– Союзники хотят атаковать армию Гимилькона.

– Они правы.

– Они ошибаются. Если нас разгромят, Сиракузы падут. Мы вернемся в пределы городских стен.

Лептин промолчал, но, выходя, Дионисий слышал, как он плачет.

Возмущенные намерением своего командира уклониться от сражения, италийские союзники решили вернуться в свои города. С другой стороны, трудно было предположить, что многотысячное войско сможет находиться в стенах Сиракуз на протяжении многих месяцев.

Филист в ту ночь не спал, он уединился в своей палатке и до рассвета писал свой дневник.

Город встретил Дионисия трауром. Из многих домов раздавались рыдания женщин, оплакивавших павших в бою сыновей, на многих окнах висели черные флаги и ветви кипариса. Стены домов украшали оскорбительные надписи, поносившие тирана. Всего за несколько часов воспоминание о блистательной прошлогодней победе стерлось из памяти людей. Теперь в их душах царила лишь горечь поражения, страх перед будущей неопределенностью, жгучая боль из-за понесенных потерь.

Филист, вернувшись в Сиракузы, заперся в своем доме, расположенном неподалеку от моря, откуда вскоре увидел, как флот Магона беспрепятственно подступил к городу и блокировал оба порта и гавань. Он сел за стол и продолжил свои записи.

Это была самая большая катастрофа, когда-либо случавшаяся с Сиракузами на протяжении всей их истории. Полис потерял большую часть флота, многие жители погибли ужасной смертью среди волн, проткнутые трезубцами, словно рыбы, один за другим. После возвращения Дионисия все стали судачить, будто он намеренно подвергал столь великой опасности городские войска против заведомо превосходящих сил противника, при этом не рискнув жизнью ни одного из своих наемников. В самом деле, ведь первые оставались свободными людьми, способными рано или поздно потребовать восстановления демократии. Вторые же составляли опору власти тирана.

Дионисий отреагировал на распространение подобных сплетен безжалостно и жестко. Он велел арестовывать всех, кого подозревали в их распространении, в том числе на основании простого доноса. Несмотря на военные поражения и огромные жертвы, которые по его вине несли его сограждане, он по-прежнему пребывал в твердом убеждении, что является незаменимым вождем в борьбе против их смертельного врага – карфагенян и что в столь ключевой для выживания родины момент внутренние распри следует искоренять без колебаний. В ходе этих жестоких чисток пострадало также немалое число членов Братства. Могущественное общество, всегда поддерживавшее Дионисия в его восхождении к власти, не преминуло послать ему свое предупреждение: восемь из его наемников были обнаружены мертвыми в разных частях города, еще двое – в самой крепости Ортигия. Всех восьмерых поразили в сердце стрелами с изображением дельфина на древке. Как бы для того, чтобы показать ему: Братство вездесуще. Кроме того, количество убитых наемников в точности равнялось числу уничтоженных членов Братства.

Не кто иной, как Иолай, обратил на это обстоятельство внимание Дионисия.

– Смотри, – сказал он, – они хотели дать тебе понять, что ты не можешь их трогать, или они заставят тебя заплатить. Они продемонстрировали тебе, что способны нанести удар, как им угодно и когда угодно.

Дионисий ответил только:

– Я сведу с ними счеты в другой раз.

Он пребывал в слишком плохом настроении и не желал обсуждать произошедшее. Кроме того, он понимал, что Иолай прав, но не хотел это признавать. Единственную голику надежды в тот период принесло ему рождение второго ребенка Аристомахи. Это тоже оказался мальчик, его назвали Нисей.

На следующий день с наступлением ночи Филист покинул свой рабочий стол и отправился в Ортигию, чтобы нанести визит Лептину, все еще не поправившемуся и лежавшему в лихорадке.

Он прошел по коридорам крепости, едва освещенным несколькими лампами, и добрался до маленького уединенного жилья в южном крыле. Достигнув двери в комнату Лептина, он увидел, что та приоткрыта. Осторожно подобрался поближе и услышал приглушенный женский голос.

– Почему ты всегда вот так подвергаешь себя опасности? – спросила женщина.

– Потому что это мой долг, а еще я должен доказать ему, что не нуждаюсь в нем, чтобы…

– Но ты ведь мог умереть, – перебила она его с тревогой.

– Лучше бы так. Мои люди погибли в море, стали кормом для рыб.

– Нет, прошу тебя, не говори так… – попыталась успокоить его гостья.

Филист удалился от двери и отправился в соседнюю пустую комнату, служившую складом, и через щелку в двери вскоре увидел, как от Лептина вышла Аристомаха. Он узнал ее, несмотря на капюшон. Подождал немного и отправился к Лептину.

– Как ты сегодня? – начал он.

– Лучше, – солгал Лептин.

– Я рад. Ты нам нужен.

Лептин скривил губы:

– Флотоводец без флота? Не думаю, что буду очень полезен.

– Перестань жалеть себя. То, что случилось, – исключительно твоя вина. Может, подчиняться приказам брата неприятно, но ведь часто их следует исполнять. Однако, если тебе интересно знать, твоя «Буварида» почти не пострадала. Ее собираются снова спустить на воду.

– Сколько у нас осталось кораблей? – спросил Лептин.

– Около тридцати, из них шестнадцать пентер, включая твою.

– Практически ничего.

– Увы, да… Врач сегодня осматривал тебя?

– Да, он довольно долго меня пытал. Мне кажется, он меня ненавидит.

– Он хороший врач, быть может, вскоре он сумеет поставить тебя на ноги, и ты будешь способен творить новые беды.

– У меня нет охоты шутить.

– У меня тоже, но нам не стоит отчаиваться. У нас еще есть шансы. Никому никогда не удавалось взять Сиракузы.

Он остановился на пороге: хотел еще что-то добавить, но не решился. Подумал, что это бесполезно. И проговорил только:

– Постарайся быть осторожным, если получится, – и вышел.

Флот Магона прибыл на рассвете следующего дня, и весь город устремился на стены поглядеть на него. Он был огромен. Сотни кораблей проплывали вперед словно на параде, весла вспенивали воду, паруса развевались на ветру, знаменами трепетали на корме, а от судна к судну передавались световые сигналы, словно таинственный язык, удерживавший эту огромную стаю вместе, в идеальном порядке, словно шеренгу воинов. Самый большой военный флот в мире демонстрировал свою силу, чтобы повергнуть осажденных в уныние, показать им: всякое сопротивление бесполезно.

Они обошли Ортигию, потом повернули на восток и направились к Большому порту.

Дионисий, Гиппарин и Иолай вместе находились на самой высокой башне, облаченные в доспехи. Явился и Филист.

– Они собираются стать на якорь между Племмирионом и Дасконом, – сказал он. – Это означает, что и сухопутные войска обоснуются с той стороны.

– Да, – согласился Дионисий и подмигнул ему, – там могила всех армий, какие когда-либо осаждали Сиракузы.

– Я бы не стал слишком на это уповать, – заметил Иолай. – Они безраздельно владеют морем и могут снабжать сухопутную армию всем необходимым когда и как захотят. Их армия превосходит нас числом в соотношении три к одному, флот – в пропорции сто к одному.

– У нас есть стены, – возразил Дионисий. – Они нас никогда не подводили.

– Верно, – сказал Иолай, – но самое мощное наше оружие другое – Аретуза.

– Аретуза?

– Да. Как вы думаете, почему оракул велел нашим предкам основать город у этого источника? Потому что именно из него мы черпаем наше здоровье…

Разговор прервало прибытие вестника.

– Гегемон, Гимилькон со своей армией обогнул Эпиполы с севера и направляется к Анапу.

– Что я тебе говорил? – усмехнулся Дионисий. – Они намереваются расположиться там же, где и в прошлый раз.

В беседу вмешался Филист:

– Скажи мне, почему они так поступают? По глупости?

– Не думаю. Гимилькон хитер как лис, – ответил Дионисий. – Просто у них нет выбора. В окрестностях нет другой долины, где могло бы разместиться такое количество людей. На самом деле им отлично известно, что однажды, десять лет назад, афинские военачальники стали свидетелями гибели своей армии. Полагаю, они собираются взять Сиракузы приступом зимой. Вот почему они не боятся становиться лагерем в этом проклятом месте.

Возражать ему не стали: никому никогда не приходило в голову, что армия может держать осаду на протяжении всей зимы, невзирая на суровую погоду.

Иолай подошел к Дионисию:

– Как чувствует себя Лептин?

– Жар по-прежнему держится, не знаю, удастся ли ему выкарабкаться, – ответил тот, и в голосе его звучало глубокое огорчение.

– Могу я навестить его?

– Конечно. Друзья всегда могут к нему приходить.

Иолай кивнул и спустился во двор, после чего направился к южному крылу, где находился Лептин. Он отправил врача прочь и лично занялся больным, после чего тот стал поправляться день ото дня – сначала очень медленно, потом более заметно, и наконец жар полностью исчез.

– Как ты этого добился? – спросил его Филист некоторое время спустя.

Иолай ответил с улыбкой:

– Я не могу открыть тебе этого.

– Ты знаком с местным целительством, тем, благодаря которому выздоровел Дионисий у истоков Анапа?

– Нет.

– Тогда ты искушен в пифагорейской медицине. Ты ведь учился в Кротоне, верно? Всегда задавался вопросом: каким образом век назад кротонские атлеты выигрывали все олимпиады?

– И какой ответ ты на него нашел?

– За этим кроется какая-то тайна. Тайна особой медицины для посвященных, знающей, как лечить тело при помощи энергии духа и сил природы.

Иолай промолчал.

– Я считал, что ее секрет утрачен, но, очевидно, кто-то все еще владеет им.

– Может быть. Все зависит от учителей и от счастливой встречи учителя с учеником. Как бы там ни было, с Лептином пришлось нелегко. Он находился ближе к смерти, чем к жизни.

– Я тоже так считаю. И как ты думаешь, какова причина?

– Вопрос праздный. Он ведь потерпел поражение в великой битве, целая армия погибла на его глазах и на глазах его брата, что особенно важно. Его люди остались без руководства, и их перебили… И все же было что-то еще, ускользнувшее от меня… что-то вроде…

– Вроде безнадежной любви? – спросил Филист.

Иолай посмотрел на него загадочно и кивнул:

– Да… вероятно, что-то в этом роде… Иногда оказывается, что у самых сильных и мужественных людей – душа ребенка, чувствительность, какой нельзя было в них предполагать… Но больше ничего не говори, ни слова, Филист. Ни слова.

И он ушел.

Намерения Гимилькона оказались именно такими, как предполагал Дионисий.

Жители Сиракуз с высоты своих стен наблюдали за осуществлением этого плана. Первым делом карфагеняне заняли расположенное за пределами города святилище Деметры и Персефоны – богинь, более других почитаемых на Сицилии, – и вынесли оттуда всю утварь и все драгоценные предметы. Они забрали даже две культовые статуи из золота и слоновой кости, после чего разбили их на части, чтобы продать по отдельности. Это святотатство повергло народ в ужас, традиционно в высшей степени благоговейно поклонявшийся этим божествам, и даже самого Дионисия, несмотря ни на что не забывшего о своей встрече в пещере Генны.

Потом Гимилькон начал строить крепость на мысе Даскон, чтобы контролировать доступ к тому участку берега, где – частью на суше, частью на якоре – стояли его корабли.

Тем временем иберийские и мавританские наемники разрушали огромные монументальные гробницы, высившиеся вдоль Камаринской дороги, а материал использовали для возведения укреплений вокруг второго морского лагеря, возле Племмириона, южного мыса залива.

Попытка заблокировать Северный порт провалилась, поскольку катапульты, установленные Дионисием на дамбе, мешали кораблям приближаться более чем на сто пусов, не рискуя быть затопленными. Таким образом, у сиракузцев по-прежнему оставался канал для поддержания связи с внешним миром.

Масштабные приготовления противника вселяли в жителей Сиракуз великое беспокойство, чувство бессилия. Им казалось, что каждый новый день, каждый этап осадных работ приближает их к катастрофе.

Дионисий понял, что должен что-то сделать, дабы побороть эту убийственную готовность смириться со своей участью. Необходимо было поднять моральный дух людей и собственный авторитет. Поэтому он вызвал к себе Филиста.

– Ты должен отправиться в путь, – объявил он другу. – Поезжай просить помощи у спартанцев, а также в Коринфе, нашей метрополии. Мне не много нужно, но люди должны осознать, что мы не одни, что нам еще оказывают поддержку, что у нас есть союзники. Когда афиняне осаждали Сиракузы, достаточно оказалось прибытия небольшого отряда спартанцев, чтобы поднять моральный дух людей и убедить их в возможности победы. Нам нужны корабли. С теми, что у нас есть, мы не сумеем провести достаточно эффективные операции. Ты отправишься завтра же. Лептин будет держать для тебя открытым коридор, пара его пентер сопроводит тебя до выхода в открытое море.

– Я сделаю все, что смогу, – ответил Филист и отправился в порт, чтобы договориться с Лептином и распорядиться о погрузке его багажа, включавшего между прочим весьма увесистый ящик с книгами.