Текст книги "Падение в бездну"

Автор книги: Валерио Эванджелисти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Падре Михаэлис наклонился к Джулии. Он вполне оценил ее красоту, но не делал никаких далеко идущих планов. Отказ от земных радостей был для него хоть и мучителен, но окончателен.

– Я полагаю, ваш друг Симеони знаком с Нострадамусом?

– Да, они очень дружны. Я тоже с ним знакома, хотя и бегло. Думаю, он меня позабыл. Он пару раз посмотрел в мою сторону, но не думаю, чтобы узнал.

– Что он за человек?

Джулия развела руками.

– Я не настолько близко с ним знакома, чтобы судить. Несколько лет назад он не казался мне таким уверенным в себе. Он был рассудочен и осторожен, как и всякий обращенный еврей. А теперь, если бы не его академическое одеяние, я бы приняла его за особу королевской крови.

Мишель де Нотрдам и вправду чувствовал себя рядом с королевой весьма вольготно. Он редко первый обращался к ней, но когда Екатерина задавала ему какой-нибудь вопрос, он отвечал сдержанно и непринужденно. Выглядел он серьезным, задумчивым и чуть-чуть грустным. Михаэлис заметил также, что шевелюра пророка сохранила цвет воронова крыла, а вот в бороде серебрились седые пряди.

Джулия продолжала:

– Он обращается с Екатериной Медичи слишком свободно. Со стороны любого другого она сочла бы такую фамильярность наглостью. Она долго уговаривала его, прежде чем залучила ко двору. Получив приглашение, он приехал в Париж, а потом еще месяц заставил себя ждать, ссылаясь на подагру.

Карнесекки отрицательно покачал головой.

– Дело было не совсем так. У меня сведения из первых рук, от Франсуа Оливье: еще в день прибытия Нострадамуса тайно привезли сюда, в Сен-Жермен. Он навещает Екатерину почти каждый вечер. Вот почему у них такие доверительные отношения.

– У всякой таинственности есть мотивы, – прокомментировал Михаэлис. – О чем же они беседовали по вечерам?

– О сыновьях королевы, – уверенно ответил Карнесекки. – Нострадамус сказал ей, что царствовать будут все трое. Понимаете, что это означает?

– Конечно.

– А я не понимаю, – возразила Джулия. – Объясните, пожалуйста.

Карнесекки решительно взмахнул рукой.

– Если будут царствовать все трое, значит, двое из них умрут молодыми.

Взгляд Михаэлиса скользнул по детям, сидящим на углу стола. Им явно было тяжело находиться здесь так поздно. Есть им уже не хотелось, и, чтобы скоротать время, они кидались кусочками рыбы.

А рыба, запеченная в ароматическом уксусе, была великолепна. Михаэлис взял себе кусочек: вкусный запах разбередил остатки аппетита. Проглотив, он спросил Карнесекки:

– Вы знаете, на чем основаны пророчества Нострадамуса? Только не говорите, что на астрологии. Астрологический прогноз не в силах предсказать смерть человека.

– Не спрашивайте меня об этом. Думаю, судьба каждого из нас уже начертана и Господь знает ее в деталях. Тот, кто хочет узнать свою судьбу, должен обратиться к Богу, а не к звездам.

Падре Михаэлис не удержался и бросил на Карнесекки злобный взгляд, которого тот, по счастью, не заметил. Джулия сказала:

– Мне известен метод Нострадамуса. Астрология тут ни при чем. Габриэле считает, что он слабый астролог и плохо смыслит в расчетах. Свои пророчества он получает магическими средствами.

Михаэлис взглянул на нее с интересом.

– Естественная магия?

– Нет, магия ритуальная. Думаю, он предсказал судьбу сыновей королевы, пользуясь магией зеркал. Он также практикует геомантию и искусство древних египтян. Он был любимым учеником Ульриха из Майнца.

– А кто такой Ульрих из Майнца? Я никогда не слышал этого имени.

– Может, для вас это и к лучшему. Ульрих… – начала объяснять Джулия, но тут же осеклась.

Екатерина Медичи резко встала, собираясь покинуть трапезу. Все гости тоже поднялись и поклоном приветствовали королеву. Она вышла, за ней принцы, камергеры, пажи и придворные.

Все еще не успели сесть на места, как Михаэлис увидел, что Нострадамус обошел стол и с улыбкой движется к Джулии. Он слегка прихрамывал, и каждый шаг вызывал у него гримасу. Михаэлис внимательно к нему пригляделся. Нострадамус был среднего роста, пухлое и симпатичное лицо его казалось строгим только из-за длинной, с проседью, бороды. Серые глаза смотрели с искренней добротой и чуть грустно, хотя, может, он просто так улыбался. В руке он держал квадратную шапочку, которую, согласно этикету, не снимал за столом. На нем была длинная черная тога, как и подобало профессору и ученому мужу.

Нострадамус остановился перед Джулией.

– Наверное, вы меня не помните, но я вас не забыл. Я знаю, как вас любит мой друг Симеони. Я еще во время обеда вас заметил, но не мог подойти поздороваться.

Михаэлис заметил, как Джулия все ниже опускает голову.

– Господин де Нотрдам, вы поистине великодушны. В прошлом я немало помогала моей матери делать вам зло. Теперь я прошу у вас прощения и от ее имени тоже.

– Вы не должны просить у меня прощения. Трагический конец вашей матери искупил любую ее вину. Что же касается вас, то вы были тогда наивны, да, впрочем, и теперь тоже. Кроме того, вас любит близкий мне человек, и мне этого достаточно, чтобы относиться к вам по-дружески.

Услышав такие слова, Михаэлис вдруг обнаружил, что его охватывает чувство, которого он никак не ожидал. Он ревновал к Симеони и, может быть, даже к Нострадамусу. В мозгу неожиданно вспыхнуло подозрение, что обаяние Джулии задело его больше, чем следовало. Он в ярости отогнал эти мысли, досадуя на себя за то, что поддался им. Единственным истинным чувством он считал равнодушие, но именно его-то и не хватало.

Чтобы отвлечься, он повел себя слегка развязно.

– Мадемуазель, не хотите ли представить меня доктору Нотрдаму? – сказал он, подходя. – Я много о нем слышал и буду рад познакомиться.

Слегка опешив, Джулия кивнула.

– Это падре…

– Падре Себастьян Михаэлис из ордена Иисуса, – уточнил он.

Нострадамус внимательно на него взглянул.

– Иезуит? Вот так так! Вы – первый иезуит, которого я встретил. Однако я слышал, что ваш орден собирается перевернуть всю церковь вверх дном.

Михаэлис подыскивал слова для ответа, как вдруг Джулия глухо вскрикнула:

– Господи боже!

Она в ужасе указала на кусок хлеба, который оставила на столе. Он весь переливался от черных, блестящих скарабеев. Карнесекки отпрянул от стола. Элен д'Ильер упала в обморок и повисла на руках прелата-сердцееда, который, пользуясь отсутствием королевы, принялся жадными руками расшнуровывать ей корсет.

Нострадамус взглянул на Михаэлиса, и глаза его стали жесткими. Джулия прижалась к его руке, словно пытаясь предотвратить вспышку гнева.

– Это не он, – быстро шепнула она. – Вы упомянули Ульриха из Майнца.

Они обменялись понимающими взглядами, и пророк, прихрамывая, удалился. А тем временем дамы, кавалеры и слуги сбегались, чтобы собственными глазами посмотреть на пугающее чудо.

РИМСКАЯ ГРОБНИЦА

– Пытать женщин всегда неприятно, – с притворным сожалением заявил правитель Прованса Клод Танде, посасывая гипокрас[4]4
  Гипокрас – тонизирующий напиток, легкое сладкое вино, обычно с добавлением корицы. (Прим. перев.)


[Закрыть] с ароматом апельсиновых корочек, которым его угостил Мишель.

Жюмель остановилась на пороге с подносом в руках и бросила на гостя враждебный взгляд.

– Если вам это так неприятно, зачем тогда пытаете?

За него ответил Мишель, правда без особой убежденности в голосе:

– Дорогая, господин граф только придерживается закона. Декрет, изданный в прошлом месяце, предписывает карать смертью за сделанный аборт. Правитель должен исполнять волю короля.

Клод Танде пылко закивал головой, встряхивая черной шевелюрой, начавшей седеть с висков.

– Это так, мадам. Скажу вам, что женщины еще пользуются преимуществами: их просто вешают, и все. Вот вы бы побывали на пытке какого-нибудь еретика в Париже. Я одну видел года три назад, после Пасхи. Сначала раскаленные щипцы, потом перебитые молотом суставы, а потом и колесо. Здесь, в провинции, правосудие слишком кротко и милосердно.

Жюмель вышла, не говоря ни слова, но глаза выдали поднявшуюся тошноту. Мишель почувствовал, что должен поддержать жену:

– Извините, господин граф, но мне кажется, что вам самому отвратительно вешать женщин. А в данном случае казнили девушку девятнадцати лет. Меня там не было, но представляю себе, насколько мучительна была агония.

Мягкое лицо правителя слегка заострилось.

– Детоубийство – это бич, который надо искоренить. Вы себе не представляете, сколько девушек, под предлогом того, что их изнасиловали, или по причине нищеты, избавляются от плода. Их в десятки раз больше, чем ведьм, однако до прошлого года ведьм отправляли на костер, а этих миловали. Так что февральский эдикт тысяча пятьсот пятьдесят шестого года – чистейший акт правосудия.

– Да, но возраст…

– Инквизиция передает в наши руки подростков, обвиненных в ереси. Не вижу причин проявлять милосердие к женщинам.

В атмосфере гостиной, несмотря на выглянувшее солнышко, сверкающий снег и веселые сосульки за окном, повисла тяжесть. Мишель попытался выправить дело, налив гостю еще гипокраса.

– Что скажете о моем напитке? – спросил он. – Традиционной корице я предпочитаю аромат апельсина.

– Необыкновенно вкусно, – отозвался граф, с сожалением отрывая губы от бокала. – Судя по этому эликсиру, вы прирожденный алхимик. Скоро получите жидкое золото[5]5
  Жидкое, или питьевое, золото (aurum potabile) – состав, способный, с точки зрения алхимиков, исцелять любую болезнь. (Прим. перев.)


[Закрыть], как Денис Захария при наваррском дворе.

Мишель не смог сдержать дрожи.

– Я слышал эту историю. Что, так и было на самом деле?

– Кажется, что так. И Захарии удалось получить не только жидкое золото, способное исцелить любой недуг, но и добиться трансмутации слитков свинца в слитки золота. И это ужасно.

– Почему?

– Потому что Жанна д'Альбре гугенотка и принадлежит к партии кальвинистов. До сих пор она довольствовалась скромными ресурсами Наваррского королевства. Представьте себе, что будет, если гугеноты во всей Франции получат неисчерпаемый источник золота.

Тут в комнату вошла Жюмель. Усевшись в кресло, она вытянула ноги, что противоречило приличиям, но вполне оправдывалось ее большим животом. Они с Мишелем решили назвать будущего ребенка Шарлем или Шарлоттой, в зависимости от того, родится мальчик или девочка.

– Если бы золото можно было получать просто так, оно потеряло бы всякую ценность, вы не находите?

Граф Танде посмотрел на нее с удивлением. То, что женщина как ни в чем не бывало устроилась рядом с беседующими мужчинами, было само по себе неприлично. Но она еще и встревала в разговор, что просто не лезло ни в какие ворота. Может, правитель и задал себе вопрос, а не откланяться ли и не уйти ли прочь из этого дома. Однако на деле он улыбнулся и сказал:

– Меткое наблюдение. Доктор Нотрдам, ваша жена – самая умная женщина в Салоне.

Мишель был доволен:

– Это правда. Она изменила мою жизнь. Без нее я больше не смог бы жить.

Жюмель, ничуть не смущаясь авторитетом гостя, сказала вежливо, но сухо:

– Вы бы и других женщин нашли умными, если бы позволили им говорить.

Выходка была рискованная, но граф Танде уже решил для себя все принимать с юмором.

– Ну, может быть, вы и правы. Женщин, которые хорошо себя ведут, наверное, слушают чаще.

Он взглянул на Мишеля.

– Кстати, о женщинах, которые говорят. Как вы нашли нашу королеву? Вот уже шесть месяцев, как вы вернулись, а до сих пор не открыли мне, о чем же вы беседовали при дворе.

Мишель нахмурился.

– Я уже имел честь объяснить вам, господин граф, что дал слово не разглашать этой тайны. Тем не менее могу вам сообщить, что Екатерина Медичи – особа тревожная и весьма подвержена меланхолии. Она опасается за будущее детей и боится обострения конфликта между католиками и гугенотами. И очень страшится гражданской войны.

– Она впадает в меланхолию потому, что Генрих предпочитает ей Диану де Пуатье?

– Может быть. Конечно, со мной она об этом не говорила. В Париже ходят слухи, что она так и не смирилась со своим положением, хотя оно тянется уже давно. Генрих посещает ее постель, только когда его заставляет Диана, и происходит это три-четыре раза в год. Наверное, это очень унизительно для Екатерины.

– Будь я на месте королевы, я бы тоже завела себе любовника, – бесхитростно заявила Жюмель. – Более того, подозреваю, что любовник у нее есть.

Слегка смешавшись, Мишель коротко рассмеялся.

– Не думаю. Учти, что королева очень добродетельна. Более того, да простит мне граф то, что я скажу: она ужасно некрасива, и больше лицом, чем фигурой.

– При свете на виду лицо, а когда свечи погашены, важно только тело, – сказала Жюмель, словно нарочно стараясь вывести гостя из себя. – И потом, королеве достаточно приказать любому из дворян развлечь ее немного. Кто же осмелится ей отказать?

Тут она явно переборщила. Уже сама по себе должность Клода Танде не позволяла ему слушать подобные вещи. Едва не поперхнувшись, граф быстро допил остаток гипокраса и поднялся.

– Уже поздно, – сказал он. – Мне пора. Благодарю вас за гостеприимство.

Мишель тоже встал.

– Это я благодарен вам за визит. Ваша поддержка так драгоценна для меня и моей семьи. Я знаю, что вы назначили моего брата Бертрана своим оруженосцем. А это еще один мотив для благодарности.

– Бертран мужественный человек, в прошлом году он всеми средствами добивался, чтобы его послали на осаду Вольпиано. Но я не отпустил: мне самому нужны такие люди. Из него получится прекрасный чиновник.

– Не сомневаюсь, – ответил Мишель.

Он подождал, пока Клод Танде распрощается с Жюмель, и проводил его до двери. На улице, под снежными хлопьями, таявшими на лету, правителя ожидали полдюжины всадников и готовый экипаж с предупредительно открытой дверцей.

Мишель закрыл дверь и вернулся в гостиную. Жюмель убирала со стола. При появлении Мишеля она выпрямилась, держа в руке графин.

– Наверное, ты станешь меня упрекать, – сказала она с насмешкой и с вызовом в голосе, – или побьешь, как сделал бы любой добропорядочный муж в Салоне.

Мишель улыбнулся.

– И не подумаю даже. Хотя тебя и следовало бы отшлепать, как девчонку. Но я знаю, что, как только ты встанешь на колени и подставишь мне голый зад, мною овладеют иные желания, не такие безгрешные. Потому я тебя шлепать и не стану.

Лицо Жюмель стало веселым и хитрым.

– И это говорит тот, кто в прошлом году поклялся сделать кое-что триста шестьдесят пять раз. Я не считала, но навскидку – всего десять-двенадцать.

– Но ведь ты сразу забеременела.

– Ну и что? Вот увидишь, все можно. Хоть сейчас. Дети с Кристиной, спальня свободна…

Жюмель свободной рукой ударила себя по лбу.

– О господи! Мы же совсем о нем забыли!

Мишель тоже встрепенулся.

– И правда! Бедный Марк, он ждет уже больше часа!

– Я поднимусь и позову его, – сказала Жюмель, снова поставив графин на стол. – Отправлю его вниз и пойду проведаю детей.

И она убежала.

Оставшись один, Мишель помешал дрова в камине. Он задумался над давнишними обвинениями в том, что уделяет Жюмель мало внимания. Надо было признать, что они более чем обоснованны. Он всегда находил ее прекрасной и чувственной, но со временем оценка переходила в плоскость абстрактную. Истина заключалась в том, что он желал ее все меньше и меньше. По мере того как их отношения становились глубже и интимнее, а единение полнее, плотское влечение ослабевало. Ритуал фибионитов стал для них и кульминацией физической близости, и началом ее угасания. Ее сменила та форма любви, которая на самом деле есть дружба высочайшей пробы. Может, лучше было бы иметь рядом с собой одну из тех недалеких женщин, которых воспел Аретино и жестоко осмеял Рабле. Но тогда бы не было духовного удовлетворения. Он задался вопросом, так ли уж естественна для людей моногамия, и тут же отбросил эту греховную мысль, как и чудовищное предположение, что и Жюмель может задаться тем же вопросом. И его охватила острая ностальгия по тем временам, когда он наведывался к девушкам в таверну…

Эти опасные размышления были прерваны появлением монаха-августинца, уже в годах, но все еще крепкого и моложавого. Мишель в смущении шагнул ему навстречу.

– Ради бога, извините, отец Ришар. Я совершенно о вас забыл.

Монах равнодушно махнул рукой.

– Не волнуйся, Мишель. И называй меня Марк, как когда-то в Сен-Реми.

– Хорошо, – улыбнулся Мишель и указал гостю на диван. – Садись поудобнее и объясни наконец, почему ты не захотел встретиться с графом Танде. Если не ошибаюсь, ты ведь из-за него приехал в Салон.

Марк Ришар устроился на диване среди подушек.

– Не хотел тебя компрометировать. Я сопровождаю правителя только по необходимости, и в его глазах я личность подозрительная.

Мишель садиться не стал.

– Объясни, в чем дело, – резко сказал он и добавил, словно желая смягчить впечатление: – Хочешь апельсинового гипокраса?

– Нет, пить мне не хочется… Мишель, твоя родня из Сен-Реми, наверное, сообщила о неприятностях, что были у меня с инквизицией. Викарий инквизиции, старик Луи де Роше, допрашивал по моему делу твоего брата Бертрана и сестру Дельфину.

Эта тема была Мишелю неприятна, но он не пытался уйти от разговора.

– Да, я все знаю. Но ведь все кончилось хорошо, и ты снова вернулся настоятелем в монастырь Сен-Поль-де-Мансоль. Необоснованные обвинения не выдерживают испытания временем.

– Это правда. Но обвинение вовсе не было необоснованным.

Мишель вздрогнул, поискал глазами графин с гипокрасом, налил себе в бокал и отпил половину.

– То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что принадлежу к реформатской церкви Франции. Я убежденный кальвинист.

Мужественное лицо Марка Ришара стало жестким, но карие глаза смотрели по-прежнему с нежностью.

– Я считаю эту религию истинной. А Папа – всего лишь один из европейских интриганов.

Мишель допил бокал и присел на табурет возле камина.

– Понимаю. Но чего ты хочешь от меня?

– Прежде всего хочу знать, что ты об этом думаешь.

Если бы этот вопрос задал чужой, Мишель выгнал бы его из дома. Но со старыми друзьями так не поступают. Уклониться от ответа тоже не выходило. Он глубоко вздохнул и сказал:

– Постараюсь быть искренним, хотя это и усложнит мне задачу. Коррумпированность огромной части католической церкви скандальна и очевидна. Не менее скандальна та жестокость, с которой католики расправляются с гугенотами, и те вопросы, что гугеноты перед ними ставят. Что же до вашей чистоты обрядов – она вне дискуссий.

Мишель немного помолчал.

– Но ведь и вы поддерживаете нетерпимость. Вы не так свирепы, как паписты, и гнев ваших иконоборцев не идет ни в какое сравнение с кровожадностью инквизиторов. Но я спрашиваю себя: что будет, когда вы станете сильнее? Ведь вы в точности будете повторять то, что творят ваши противники. И в Германии, и в Швейцарии уже пылают ваши костры. В Англии палачи трудятся без отдыха. В плане теологическом для меня не составило бы труда признать вашу религию самой верной Христу, а ваши ценности – идеалами свободы. Но теология существует для теологов, а на практике ее применяют люди.

– А что ты думаешь о предопределении?

Мишель очень удивился и пробормотал:

– Судьбы всех людей предначертаны. Иначе я не смог бы записать ни одного пророчества.

Марк Ришар улыбнулся.

– Тогда ты наш. Да я и всегда это знал. – Он посерьезнел и нетерпеливо повел плечами. – Слушай, Мишель. Я здесь не случайно. Религия, в которую я верую и которая, я знаю, сродни и тебе, подвергается все большим и большим преследованиям.

– Что-то не похоже, что вас сильно преследуют, – отпарировал Мишель, начиная раздражаться.

Он не любил таких разговоров и старался от них уходить. Его внутреннее христианство отличалось от религий обеих враждующих сторон.

– У вас вся Наварра, вам симпатизируют многие при дворе. Король Генрих вас терпеть не может, но королева изо всех сил старается его утихомирить. Что же до остальной Европы…

– Нет-нет. – Марк Ришар замотал головой. – Во Франции нас собираются уничтожить в угоду новому Папе. Я полагаю, ты знаешь, кто из кардиналов сейчас наиболее влиятелен.

– Ну… несомненно, де Турнон. Внешней политикой занимается именно он. И он, конечно, ваш противник.

– Да, и не только он. Есть еще и кардинал д'Арманьяк, его достойный соратник, и Алессандро Фарнезе. Он из них самый могущественный, хотя сразу это и не распознаешь. Его маневрами был избран новый Папа: это он втащил в Ватикан старого инквизитора, явно настроенного профранцузски.

Мишель, мало разбиравшийся в политике, растерялся.

– Но, по-моему, никто из них не действует против вас.

– Совсем наоборот. Все они, и особенно кардинал де Лорена, поддерживают так называемый орден Иисуса. Ты что-нибудь о нем слышал?

Мишель счел нужным изобразить неведение.

– Совсем немного.

– У нас нет врага более ожесточенного, – гневно произнес Марк Ришар. – В отличие от доминиканцев и францисканцев иезуиты мобилизуют мирян. Они открывают школы и конгрегации верующих. Ни один из орденов сегодня не пользуется такой властью. Основатель ордена при смерти, но это не мешает экспансии иезуитов, в частности, в Бразилию.

– Не вижу, чем это мешает гугенотам.

– На самом деле понять нетрудно. Ты еще услышишь об экспедиции Никола Дюрана де Вильганьона в Бразилию. Ее цель – основать в Бразилии колонию гугенотов, которая служила бы образцом для нашего континента. Но иезуиты высадились в Бразилии раньше нас. Кроме того, нам не хватает средств. Нельзя требовать невозможного от адмирала Колиньи, который до сих пор нас финансировал. Он уже и так предоставил нам флот.

– Да, но при чем тут я? – запротестовал Мишель, все более нервничая. – У меня нет денег на субсидии. В Париже я вынужден был залезть в долги, и королева компенсировала мои расходы. Кроме того, мне пришлось пожертвовать ее дары на строительство канала Крапонне.

– Да я и не прошу у тебя ни гроша. Дело в другом. В своих пророчествах ты часто упоминаешь спрятанное сокровище.

Марк Ришар взял со стола копию лионского издания центурий, уверенно ее открыл и прочел:

 
Dessoubz le chaine Guien du ciel frappe
Non loing de la est сасhé le trésor
Qui par longs siecles avoit esté grappé:
Truvé mourra, l'oeil crevé de ressort.
 
 
Небом будет поражен у подножья горной цепи[6]6
  Перевод не отвечает толкованию Ришара, а следовательно, и автора. Видимо, здесь имеет место совпадение в произношении слов chaine (цепь) и chene (дуб). Первые строки могут звучать по-иному: «Там, где гиенский дуб расколот молнией, неподалеку спрятано сокровище». (Прим. перев.)


[Закрыть].
Рядом клад древнейший спрятан.
Тот же, кто найдет его, примет смерть скоропостижно
От удара в глаз пружиной[7]7
  Катрен XXVII, центурия I. Перевод Л. Здановича.


[Закрыть].
 

Марк Ришар закрыл книгу.

– Ты ради забавы смешал карты, но смысл понятен. Гиен – это, должно быть, Гиень, значит, Аквитания. Под дубом, пораженным молнией, лежит сокровище, спрятанное много веков назад. Тот, кто его отыщет, умрет: пружина ларца выбьет ему глаз.

Мишель, вне себя, поднял плечи.

– Каждый раз я вынужден повторять одно и то же. Я не знаю значения своих пророчеств. Я пишу их либо когда рассудок затуманен видениями, либо когда расположение звезд будит мою фантазию. Думаю, мои пророчества действенны, но в точности утверждать не могу. До сих пор совпали только очень немногие.

– Но одно совпало точно, и оно-то меня и интересует, – ответил августинец, не замечая, что становится слишком назойлив. Закрыв глаза, он прочитал наизусть:

 
Quand le sepulcre du grand Roniain trouvé,
Le jour apres sera esleu pontife:
Du senat gueres il ne sera prouvé:
Empoisonne son sang au sacre scyphe.
 
 
Найдут гробницу знатного латинца,
Наутро Папа новый будет избран.
Но он сенатом утвержден не будет,
Его отравят, яд в священной чаше[8]8
  Катрен LXV, центурия III. Перевод Л. Здановича.


[Закрыть].
 

Мишель в замешательстве поглядел на гостя.

– Что ты тут нашел особенного? Я сам ничего не понимаю.

Взгляд Марка Ришара омрачился.

– А ты меня не разыгрываешь? Всем известно, что предпоследний понтифик, Марцелл Второй, был избран в апреле прошлого года вопреки протестам многих кардиналов, то есть папского сената. Почти наверняка он был отравлен вином, налитым в потир, священную чашу, во время мессы. Как ты мог все это предвидеть? Ты же это написал года четыре назад!

Мишель не выдержал.

– Я не знаю! Я не знаю, понимаешь?!

Конечно, отчасти он лукавил, но отчасти был искренен и уж точно не был расположен раскрывать гостю свои приемы.

– И потом, что тебе с этого? Какое отношение все это имеет к нашему разговору?

– Гробница латинянина. О ней повествуют многие твои стихи, и все говорят о том, что там зарыто сокровище. Это легко увязать с указанием на гиенский дуб, о котором шла речь. Но это не дуб в Гиени, а дуб, покрытый gui, то есть омелой. Я угадал?

Мишель начал понемногу ненавидеть друга.

– Может, и так, но я не знаю.

Марк Ришар вскочил с дивана. Казалось, он тоже разозлился.

– Не верю! Сокровище существует, и ты прекрасно знаешь, где оно! Дуб, покрытый омелой, римская гробница, вскрытая незадолго до избрания Павла Четвертого, последователя Марцелла Второго. Классическое посвящение гробницы Д. М. (Dei Mani). А место? Об этом ты тоже говоришь!

– Брось! Не можешь ты этого знать, потому что я сам не знаю.

– Неправда, мы оба знаем. Ты сам мне дал прочесть, в одном еще неизданном пророчестве. Ульпиан. Дураки прочтут и решат, что тут упомянуто одно из имен императора Траяна или имя юриста Ульпиана. Но мы-то с тобой знаем, что речь идет о Вольпиано, где бушевали битвы, прежде чем заключили перемирие в Воселе. Вольпиано, то есть практически Турин. Гробница с сокровищем недалеко от Турина. Так?

– Хватит!

Язвительный тон бывшего приятеля довел Мишеля до бешенства. Он указал на дверь.

– Убирайся, пока я окончательно не потерял терпение! Нет у меня никаких кладов для твоих замыслов! Вы, гугеноты, прекрасно рассуждаете. Вас губит фанатизм, порождающий насилие. Боюсь, что вам будут платить той же монетой.

Марк Ришар двинулся к выходу, но на пороге обернулся.

– Мишель, нам очень нужен этот клад. Жизненно необходим. Мы не остановимся ни перед чем, чтобы его добыть.

Женский голос за его спиной воскликнул:

– Послушайте только этого таракана! «Мы не остановимся ни перед чем!» Ишь какой прыткий! Зато я знаю, что тебя остановит: хорошая порция палок!

Это была взбешенная, с растрепавшимися волосами, Жюмель. Обеими руками она держала над головой здоровенную суковатую палку, видимо взятую в дровяном сарае. Перепуганный Марк Ришар с ненавистью на нее взглянул и бегом бросился прочь. Дверь за ним громко захлопнулась.

Жюмель опустила свое оружие. Она чуть задыхалась и придерживала левой рукой большой живот.

– Этот дом становится прибежищем придурков! Что было надо этому монаху?

– Сокровище, – улыбаясь, ответил Мишель. – Не больше и не меньше.

– Ты сказал ему, что мы, слава богу, зарабатываем на приличную жизнь?

– Да у меня же есть сокровище.

Он подошел к жене и ласково провел рукой по ее волосам. Она притворно отстранилась, закрыла глаза и подставила губы. Казалось, она сейчас замурлыкает, как кошка.