Текст книги "Обман"

Автор книги: Валерио Эванджелисти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Этого достаточно, чтобы делла Ровере отстранили от должности и подвергли дознанию. Этого я и добиваюсь. Так вы едете в Лион?

– Еду.

Катерина увидела, что кузен говорит искренне, и осталась довольна. Она повернулась к Джулии.

– Господин Постель согласился, чтобы мы поехали в Венецию вместе с ним. – Она старалась перекричать шум голосов и детский плач, – Карета прибудет с минуты на минуту.

В тот же миг в дверь просунулась голова кучера, который очень удивился, обнаружив в комнате такой переполох. Он стянул с головы берет.

– Извините… – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – Входная дверь была взломана, и я не знал, как обратить на себя внимание…

Завидев его, Катерина прикоснулась к руке кузена.

– Умоляю, Франческо, увидимся в Италии.

Она отошла от Чибо и подтолкнула Постеля к выходу.

– Пойдемте, нам пора ехать.

– Но мои вещи, мои книги… – запротестовал философ.

– Бросьте, у нас нет времени. Купите другие в Венеции. Если не поторопитесь, рискуете угодить на костер.

Она заметила вдруг, что дочь зазевалась, и накинулась на нее:

– А ты чего стоишь? Шевелись, дура! Знаю, что ничего не понимаешь, потом объясню. Сейчас надо торопиться.

Пока кучер выходил, Катерине удалось подтолкнуть Постеля к порогу. Вырвавшись из цепких рук герцогини, тот пробился к Скалигеру, которого, окружив плотным кольцом, утешали жена и домашние.

– Друг мой, – воскликнул он, – вы не можете себе представить, как я огорчен, что вынужден покинуть ваш дом прежде, чем мы с вами…

Скалигер, с полными слез глазами, перебил его осипшим голосом:

– Не называйте меня другом! Я был всеми уважаемым человеком, нынче же впал в отчаяние, а потом впаду и в нищету! А как подумаю о будущем – вижу своих детей, умирающих с голоду! И все из-за вашего колдовства и некромантии, которыми вы без зазрения совести занимались в доме христианина! Убирайтесь, я с вами больше не знаком!

И он отвернулся от Постеля, снова бросившись в объятия жены. Философ застыл с разинутым ртом, силясь понять, что же произошло, а Катерина снова потащила его за руку.

– Пойдемте скорее отсюда, путь до Венеции долог.

Перебравшись через остатки выбитой двери, они очутились на улице. Карета стояла на обочине, кучер с беспокойством оглядывался вокруг. Катерина открыла дверцу и впихнула Постеля внутрь, потом залезла сама и протянула руку Джулии, которая устроилась рядом с ней.

– Едем без промедления! – крикнула она кучеру. – Направление – Савойя, мы едем в Италию.

Позже, когда карета запрыгала по кочкам окружавшей долину дороги, Катерина смогла наконец расслабиться. Она взглянула на Постеля, который заснул, едва устроившись на сиденье. Услышав, как тот похрапывает, она с улыбкой обернулась к Джулии.

– Девочка моя, это был незабываемый вечер. Ты уловила смысл того, что произошло?

Джулия помотала головой.

– Столько всего сразу… я совсем растерялась.

Катерина энергично кивнула.

– Понимаю тебя, бедная головка. Сейчас постараюсь объяснить. Ты видела, что случилось с Бертраном Нотрдамом?

– Да. Его арестовали и повезли в Тулузу. Жаль, потому что он действительно любил меня.

– Нам теперь не до слащавых жеманностей, – отозвалась Катерина, пожав плечами. – Оставь их французам, они обожают всякие глупости. Важно, что Нотрдам на какое-то время выведен из игры. Его, конечно, отпустят, но не раньше чем кончится расследование, которое привлечет внимание инквизиции к прошлому его семьи, а прежде всего – к досье Мишеля. Потому я и донесла на Бертрана кардиналу делла Ровере.

Джулия распахнула сонные глаза.

– Так это вы донесли?

– А ты не поняла? И правда, в последнее время я тебя несколько переоценила… Конечно же, я. Этого сумасшедшего Постеля, – Катерина понизила голос, – нам послало провидение. Делла Ровере и так уже ревновал к Бертрану, но ему нужен был предлог, чтобы вмешаться как инквизитору. Знакомство с некромантом пришлось как нельзя более кстати.

– Делла Ровере… – пробормотала Джулия, – Он тоже меня любит.

Катерина поморщилась.

– Да нет же! Никто тебя не любит. Успокойся, я тоже через это прошла. Он любил только одну часть твоего тела, ну, может, две, но не более того.

– Теперь он сделает все, чтобы меня найти.

– Несомненно, но не теперь. Теперь у него начнутся другие заботы. Главный инквизитор Лиона Матье Ори – человек жестокий и фанатичный, а еще он знаменит суровостью к нравам клира. Когда мой кузен передаст ему письмо делла Ровере к тебе, где полно всяких непристойностей и любовных притязаний, он примет меры. Он не из тех, кто спасует перед кардиналом. Значит, на какое-то время власть делла Ровере будет урезана. Вот увидишь, мы доберемся до Венеции без затруднений. Мое заключение кончилось.

– Но зачем вам ехать в Венецию?

– Сейчас поймешь.

Катерина наклонилась к Постелю, который продолжал храпеть, и постучала его по плечу.

– Сударь! Проснитесь!

– Что такое? – Постель резко выпрямился и огляделся, с изумлением обнаружив себя в карете, освещенной лунным светом, в компании двух дам, – Где я?

– На пути в Венецию. Разве вы не помните?

– Ах да, – Постель подавил зевок. Он хотел потянуться, но, наверное, счел это неприличным и сдержался, – Мы уже подъезжаем?

– Не совсем, учитывая, что мы только что выехали.

– Я непременно должен встретиться с Папой. Убежден, что он ни о чем не подозревает, и это плохо.

– Ну конечно, он не может знать о событиях сегодняшней ночи.

– Я не об этом. Я о рождении нового мессии, который, быть может, влачит где-нибудь жачкое существование. Ужасно, что понтифику об этом ничего не сообщили.

Похоже, Постеля внезапно осенила еще какая-то идея: у него даже борода вздернулась кверху.

– Скажите, мадам, а епископ Торнабуони не смог бы оказать мне еще одну милость? Я знаю, что уже многим ему обязан: ведь это он нашел для меня место капеллана. Но то, что я прошу, нужно не мне, а всему человечеству.

– О какой милости вы говорите?

– Представить меня Папе. Я знаю, что Папа нездоров, но все же…

– Слишком долго затянулось это нездоровье, – нахмурившись, пробормотала Катерина, но тут же изобразила на губах улыбку, – Думаю, это возможно. Но у епископа Торнабуони тоже есть к вам просьба. Если вы ее выполните, он с радостью представит вас Папе.

– Буду рад служить моему благодетелю. Скажите, что я должен сделать.

Катерина осторожно заговорила:

– Несколько лет назад вы познакомились с молодым флорентинцем, который называл себя Лоренцино де Сарцана, но настоящее его имя было Лоренцо Медичи. Помните?

Постель напряг память, но то, что ему удалось извлечь из ее глубин, видимо, оказалось не слишком привлекательно, потому что он поморщился.

– Припоминаю. Я познакомился с ним в Париже, и это знакомство не принесло мне ничего, кроме бед.

– Епископ в курсе дела и тем не менее просит вас помочь. Теперь Лоренцино в Венеции, но почти не выходит из дома из-за пустых страхов. Посланец его преосвященства Торнабуони, капитан Чеккино да Биббона, уже несколько месяцев ищет встречи с ним, чтобы поговорить о важных вещах, но так ничего и не добился. Его преосвященство полагает, что если встречу назначите вы, то молодой Медичи явится без стеснения. Что вы на это скажете?

Постель слегка поколебался, потом ответил:

– Если этим самым я доставлю удовольствие монсиньору, считайте, что я в вашем распоряжении.

Палице Катерины расцвела широкая улыбка.

– Прекрасно. Считайте, что аудиенция у Папы вам обеспечена. Это я вам гарантирую. Мы все заинтересованы в том, чтобы новому мессии оказали достойный прием.

Постель с чувством поклонился.

Благодарю вас, мадам. Христиане, по-настоящему открытые для истины, попадаются теперь нечасто.

Спустя полчаса, когда Постель снова задремал, Катерина разбудила сонную дочку.

– Грандиозная ночь, правда? – прошептала она на ухо Джулии.

Джулия выглянула в окно.

– Да, луна светит, но и облака тоже есть.

Катерина, улыбаясь, покачала головой.

– Ну да, тебе не понять. Спи, моя девочка, спи.

И блаженно откинулась на спинку сиденья.

ПРИЗРАК МОЛИНАСА

Разбуженная лукавым солнечным лучом, Жюмель поморгала глазами, откинула одеяло и села на краю постели. Потом поднялась, сладострастно потягиваясь.

Мишель, уже давно проснувшийся, сквозь ресницы наблюдал за движениями точеного нагого тела. Только сейчас он отдал себе отчет, насколько любит эту женщину. На третий день брака единственное, что мешало его счастью, – это невозможность слиться с ней воедино. Они до обморока занимались любовью, часами заговорщицки шептались, ласкали друг друга и обменивались нежностями. В Мишеле жило неудовлетворенное желание полного взаимопроникновения и слияния в одно существо, но тому мешали телесные узы человеческого существования, и приходилось смириться.

– Какая ты красивая, – прошептал Мишель.

Жюмель резко обернулась, будто бы удивившись, хотя на самом деле прекрасно знала, что он ее рассматривает.

– Ты тоже очень красивый, – ответила она с улыбкой.

Мишель оглядел свое тело, уже начавшее подплывать жирком, и подумал о том, что цвет лица тоже изменился с годами и обрел темновато-красный оттенок.

– Все ты врешь, но мне все равно приятно.

– Нет-нет, я не вру! Мне не только тело, мне твой ум тоже желанен.

Это уменьшало силу комплимента, но Мишелю все равно было хорошо. Они оделись и спустились вниз, на первый этаж, где располагалась кухня. В Салоне они владели просторным двухэтажным домом. Комнаты были расположены и обставлены согласно воле бедняги Больма. Жюмель же всеми силами стремилась избавиться от всего, что напоминало о покойном супруге, от его любимого кресла до постельного белья. По ее разумению, все, к чему прикасался старик, несло на себе тоскливый отпечаток. Она не могла дождаться дня, когда сможет переехать в другой дом, и вела поиски жилища.

– Что ты будешь делать сегодня утром? – спросила она мужа, готовя ему бутерброд с сыром.

Они были достаточно богаты, чтобы позволить себе три блюда за столом, тогда как большинство горожан довольствовались одним.

Мишель вздохнул.

– Опять пойду по аптекарям, может, кто возьмет в помощники.

– Но ведь ты не аптекарь, ты врач.

– Да, но Салон – город маленький, и здесь нет госпиталя. Сомневаюсь, чтобы здесь можно было получить собственную практику. Другие медики кое-как перебиваются со скудной клиентурой, но не думаю, что среди них найдется место новичку. Да у меня и денег нет ни на амбулаторию, ни на аптекарскую стойку. Деньги, что мне передала Катерина Медичи, почти закончились. Так что на вывеске мне надо выставить не змею, обвившуюся вокруг жезла, а бродячего пса.

Жюмель налила мужу стакан янтарного молодого вина.

– Тебе все видится в черном цвете. Я могу дать тебе денег: ведь я принесла тебе приличное приданое. Ты сам отказываешься ими пользоваться.

Мишель нахмурился.

– Я не хочу жить в роскоши и выбрал скромное существование, чтобы искупить вину, о которой ты даже не догадываешься. Я не могу брать у тебя, ничего не давая взамен.

– Но ты уже даешь! – Жюмель звонко рассмеялась, – Не знаю, как насчет змеи, но жезл у тебя есть! Он твердый, как металл, только гораздо горячее.

Мишель вдруг ожесточился. Тщательно подбирая слова, он сказал, и в голосе зазвенела угроза:

– Жюмель, то есть Анна… Я женился на тебе, заставив себя забыть о твоем прошлом, к которому и сам был причастен. Но теперь я хочу, чтобы ты стала честной, богобоязненной женщиной. Пожалуйста, не позволяй себе непристойностей.

Жюмель нисколько не унялась, наоборот, только громче рассмеялась.

– Ты хочешь, чтобы я была днем праведницей, а ночью шлюхой. Все вы, мужчины, одинаковы.

– Думай, что говоришь! – Мишель почувствовал, как нарастающий гнев забирается в голову, но постарался взять себя в руки, – Будь довольна, что я разрешаю тебе говорить мне «ты», а не «вы». Но мне нужна жена, а не любовница. Веди себя подобающе, иначе я буду вынужден тебя наказать.

Веселье Жюмель сразу померкло.

– Наказать? Не пойму, как это? Без моего приданого ты был бы нищим. Возблагодарим добрейшего Больма, который сделал меня богатой, – Взгляд и голос ее смягчились, – Ладно, Мишель, хватит препираться. Такие стычки у влюбленных случаются, но ты слишком серьезно все воспринимаешь. Лучше думай о том, что тут есть узкая дверка, всегда открытая для тебя и твоего удовольствия.

И, вновь засияв широкой улыбкой, она потрогала себя между ног.

Мишель почувствовал свое поражение. Когда-то Магдалена разделяла его склонность все драматизировать, и на этой почве разыгралась постигшая их трагедия. В характере Жюмель, напротив, не было ни мрачности, ни угрюмости. И Мишелю пришлось признать себя побежденным.

Он несколько раз сглотнул, чтобы успокоиться.

– Ну хорошо, препирательства и правда ни к чему. Я прошу тебя только быть посдержаннее.

– Я буду сама сдержанность.

– И избегать непристойностей.

– Которые тебе очень нравятся, когда в постели я шепчу их тебе на ушко. Я ведь замечаю, что у тебя твердеет.

На это Мишель не нашелся что ответить. Он нервно отломил кусочек хлеба, сунул его в рот и опустил глаза.

Позже, когда он одевался к выходу, из соседней комнаты донесся веселый голосок Жюмель:

– Ой, погляди-ка! Строишь из себя моралиста, а сам разглядываешь книги с голыми бабами. Вот возьму и выброшу эту похабщину в окно!

Мишель надел свою неразлучную тогу и с любопытством высунулся из комнаты.

– Ты это о чем? Ни в одной из моих книг, кроме разве что Марциала, нет ничего…

Внезапно он замолк, задохнувшись. Жюмель стояла в оконной нише и листала толстую рукопись. Он подскочил к ней и выхватил книгу.

– Этого трогать не смей! – закричал он в бешенстве, – Это не твоего ума дело!

Веселье вмиг слетело с лица Жюмель.

– А мне откуда знать? – вспылила она. – И потом, тебе прекрасно известно, что я не умею читать. Но все эти фигуры голых женщин… Они словно бы мочатся или истекают кровью…

Гнев Мишеля поутих, но только отчасти.

– Это не та книга, что ты думаешь. И тем не менее я запрещаю тебе ее трогать.

Он заметил, как у него изменился голос, и из-за этого еще больше заволновался и постарался смягчить тон.

– Поверь мне, я говорю так для твоей же пользы. Этот текст опасен даже для меня. Требуется немалое усилие, чтобы от него освободиться.

– Чем опасен? Картинками? Невелик грех смотреть на голых баб, да еще так скверно нарисованных. Когда я еще жила в «Ла Зохе», я часто видела такие рисунки…

– Нет, опасность не в этом.

– Если опасность в тексте, то я его все равно не пойму. Да и написан он вроде бы не по-нашему.

– Пусть будет написан, как написан. – В голосе Мишеля снова зазвучало раздражение. – Забудь о том, что ты его видела, навсегда забудь. Поклянись!

Жюмель поколебалась, потом скорчила гримаску.

– Ну ладно, клянусь.

– Вот и хорошо, иди занимайся своими делами.

Мишель подождал, пока жена выйдет, потом лихорадочно перелистал «Arbor Mirabilis». Вот они, рисунки деревьев со странными скрученными корнями, вот женские фигуры, вставленные во внутренние органы человека, вот созвездия несуществующего неба. Он узнал уверенный почерк Ульриха из Майнца и другой, менее твердый, его любимого ученика, свирепого Пентадиуса. Оба они отлично владели алфавитом, берущим начало из коптского и демотического письма, который могли расшифровать только те, кто принадлежал к церкви иллюминатов. Между собой они называли его «Око».

Дрожь охватила Мишеля. Он стиснул пальцы и захлопнул рукопись, из которой взвилось облачко пыли. Уничтожить текст у него не поднималась рука. Надо было спрятать его подальше, чтобы ни Жюмель, ни кто-нибудь другой не смог его найти. В поисках места для тайника он внимательно осмотрел комнату и смежные с ней, обставленные только частично. Наконец в кладовке, которую Жюмель использовала как гардероб, он обнаружил в стене достаточно глубокую нишу шириной в кулак. Свернув рукопись, он уже собрался ее туда заложить, но в последний момент решил проверить нишу и пошарил в ней пальцами. Каково же было его удивление, когда пальцы наткнулись на листы бумаги.

Он вытащил руку вместе с пачкой писем, перевязанных ленточкой. Взяв одно наугад, он попробовал прочесть, но света было мало. Тогда он вышел из кладовки и подошел к окну в коридоре. Соседние дома загораживали видимость, но самую высокую башню замка Эмпери было видно хорошо. Стояло холодное, ясное утро.

Мишель развернул письмо и взглянул на дату: оно было написано на прошлой неделе. Он посмотрел на подпись на обратной стороне, и руки у него судорожно затряслись: письмо подписал Диего Доминго Молинас.

Чтобы не упасть, он прислонился спиной к стене. Наконец ему удалось разобрать:

«Друг мой!

К сожалению, я не могу приехать повидаться с вами. Как вы знаете, письмо придет к вам из Венеции, где я должен находиться по воле святой инквизиции, которой я служу. Я знаю, что через несколько дней вы собираетесь выйти замуж за Мишеля де Нотрдама. Это хорошо, даже очень хорошо. Я прибегнул к стольким ухищрениям, чтобы устроить вашу свадьбу. Теперь вы должны контролировать каждое движение и во всем мне повиноваться, иначе я могу погубить вас в один миг. Мне известны имена всех ваших любовников, и я не премину использовать эти сведения против вас. Пишите мне на адрес, который я сообщу в следующем письме».

У Мишеля закружилась голова. Сердце забилось так отчаянно, что разболелось. В глазах потемнело, и он уже решил, что теряет сознание. Но, взяв себя в руки, он вытащил следующее письмо, написанное примерно месяц назад. Содержание было то же, но имелась и кое-какая новая информация.

«Я требую от вас регулярных и подробных отчетов. Только так вам удастся избежать кары, которую вы заслужили своим упорным молчанием. Мой почтовый адрес теперь таков: падре Пьетро Джелидо из Сан-Миниато, послу республики Флоренция в Венеции. Но вы можете писать на имя господина Гийома Постеля, капеллана госпиталя Св. Иоанна и Павла. Надеюсь, излишне сообщать, что вас ждет, если вы будете продолжать молчать».

Пьетро Джелидо! Еще один кусок прошлой жизни Мишеля возник из небытия, чтобы тревожить его. Кто же он, Пьетро Джелидо, злой гений вице-легата Тривулько и Мейнье д'Оппеда, вдохновивший своим фанатизмом избиение вальденсов в Любероне?

Но Мишель был слишком взволнован, чтобы сосредоточиться на этой загадке. Он дрожал как в лихорадке, но все же вынул еще одно письмо, первое в пачке, написанное еще чуть раньше. Уже от первых слов ему стало не по себе.

«Друг мой!

Совсем скоро вы станете не только богаты, но и будете обладать собственным домом. И этим вы обязаны мне одному. Я радуюсь вашей предстоящей свадьбе и желаю вам много прелестных детей. Нынче, однако, пришло время вам оплатить долг передо мной. Мишель де Нотрдам меня не интересует, и я не желаю ему зла. Он может оказаться прекрасным мужем, учитывая, что, с моей точки зрения, он полный идиот. Но вы должны быть очень внимательны и не упустить ни малейшей детали, касающейся человека, который называл себя разными именами: Петер Ван Гог, Герман Маркельбек, Ульрих из Майнца. Последнее имя – настоящее. Я не знаю, как он выглядит, но лет ему должно быть около шестидесяти. Не исключена возможность, что рано или поздно он появится в вашем доме. Приказываю сообщать мне о любом, кого примет Нотрдам, особенно о гостях из Германии, и записывать все адреса его корреспонденции».

Мишелю было так скверно, что он не мог читать дальше. Сжимая в руке свиток писем, он кое-как доковылял до спальни и упал на постель. В висках стучало, голова наполнилась каким-то скрежещущим шумом.

Постепенно к сознанию вернулась ясность. Диего Доминго Молинас! Он не мог остаться в живых: Мишель сам видел, как его сожгли, привязав к колесу, и тело его превратилось в пепел. Кто же принял его облик, кто унаследовал его необоримую ненависть?

Он уже спросил себя, не стоит ли снова предпринять путешествие в иное измерение, как услышал на лестнице шаги Жюмель, которая поднималась к нему, весело напевая. Мишель был опустошен и обессилен и все же встал с постели. В нем вдруг вспыхнула животная жажда убийства, ему захотелось ударить жену, сделать ей больно, может, и убить.

Но он был уже не тот, что прежде, теперь он легко справлялся со своими инстинктами. Достаточно одной Магдалены. Он появился на пороге комнаты, потрясенный и обезоруженный, со слезами на глазах, сжимая в кулаке пачку писем.

Жюмель вскрикнула:

– Что с тобой? – и, увидев письма у него в руке, осеклась и закрыла рот рукой, – Ты их нашел… – прошептала она.

– Ты давно… – Мишель вытер мокрый нос, – Ты давно с ним в переписке?

– С кем – с ним?

Мишеля вновь захлестнула волна гнева, и он поднял кверху письма, зажатые в дрожащем кулаке.

– С человеком, который присылал тебе вот это, – просипел он.

– А что там написано? – спросила Жюмель с абсолютно искренним удивлением и сразу опустила огромные глаза: – Ты ведь знаешь, что я не умею читать. Я получаю эти письма уже около двух месяцев, но понятия не имею о том, что в них написано.

А ведь и правда! Жюмель не умела читать! Мишель совсем об этом забыл. Однако утешился он только на миг, и к его боли примешалось подозрение.

– Если ты действительно не знаешь, что в них написано, почему их прятала?

– Потому что их писал мужчина. Ведь это любовные письма, правда?

Искренний тон и убитый голос Жюмель поразили Мишеля. Он вытер слезы и спросил, на этот раз без укора и злости:

– Ты была знакома с неким Диего Доминго Молинасом?

Она снова потупилась.

– Да. По крайней мере, думаю, что его так звали.

– На этих письмах его подпись, ты это знала?

– Нет, я думала, мне их присылает кто-то из Салона. И потом, последний раз, когда я видела этого испанца в Париже, он называл себя…

– Как? Договаривай, прошу тебя!

– Как и тебя, Мишель де Нотрдам. Он хотел всех заставить поверить, что он – это ты.

У Мишеля вырвалось какое-то рычание, но не от злости, а от удивления. Ему все труднее становилось сохранять ясность ума: он почувствовал себя внутри лабиринта, где за каждым поворотом открывались новые коридоры, все дальше и дальше уводившие от входа. Ему едва хватило сил спросить:

– А потом ты его видела еще?

– Нет. Он близко дружил с одним тосканским аристократом из фамилии Медичи. Они вместе часто бывали у моего бывшего мужа, Больма, а потом я потеряла их из виду.

– Это Молинас надоумил тебя выйти за меня замуж?

Темные глаза Жюмель засветились искренностью.

– О нет, ты же знаешь, что это был твой друг, барон Пулен.

Мишель резко махнул рукой.

– Уйди, – прошептал он скорее смятенно, чем грубо, – Мне надо побыть одному.

Он отвернулся от жены и не заметил, как она, прежде чем быстро выскользнуть из комнаты, наклонилась и подобрала рукопись «Arbor Mirabilis», которую он оставил в оконной нише.

Мишель снова бросился на постель. Шум крови в голове немного утих. Он старался расслабиться, но ничего не получалось: слишком хорошо он знал, что ему надо сделать. Сопротивление было бесполезно: видно, это судьба. Ему даже не понадобилось внутренне сосредоточиться на числах: один, два, сто, один, двести, один, шестьдесят… Прежде чем картина полностью прояснилась в его мозгу, он уже «спроецировался» между Эннеадой и Огдоадой, там, где неведомы были земные координаты. Небо чужой планеты бороздили сполохи огня, появлявшиеся ниоткуда и исчезавшие никуда. Тень Мишеля на песке все время меняла форму и цвет.

Парпалус был уже здесь, как всегда невидимый, но вполне ощутимый. Мишель понял, что на этот раз дело обойдется без физической боли и судорог. Он не сопротивлялся видениям, которые возникали под шепот Парпалуса. Он ничего не чувствовал – ни страха, ни тоски. Только старался понять и истолковать шепот, долетавший до него сквозь тьму.

Все кончилось почти сразу. Когда демон исчез в пропасти, сначала огромной, а потом крошечной, Мишель попытался встать с ложа. Резкая боль в груди и ногах заставила его снова упасть. Пересилив себя, он спустил ноги и, превозмогая головокружение, добрел до запыленной конторки у окна. Ледяные пальцы дрожали, и ему было нелегко попасть пером в чернильницу. Наконец, обмакнув перо, он запечатлел на листе бумаги яркие образы, еще живые в сознании.

 
D'habits nouveaux арrès faicte la treuve,
Malice, Iramme et machination;
Premier mourra qui en fera la preuve;
Couleur Venise insidiation.
 
 
Одежды сменят после некой передышки,
Злоумышляя подлость и злодейство.
Тот первый сгинет, кто докажет это.
Венеции цвета таят коварство [15]15
  Катрен VI, центурия IV. Перевод Л. Здановича.


[Закрыть].
 

Как с ним случалось всегда, едва он закончил записывать текст, к нему вернулась полная ясность сознания. Он с привычным удивлением перечитал написанное. На этот раз послание Парпалуса не выглядело загадочным, наоборот, было совершенно ясно, о чем шла речь.

«Под новыми одеждами скрываются коварство, козни и интриги. Кто примерит эти одежды, умрет первым. Цвета Венеции таят в себе западню».

Несколько мгновений спустя толкование исчезло из сознания Мишеля, оставив слабый след: «коварство, козни и интриги», соединенный с названием города: Венеция. Он поднялся, вышел в коридор и спустился по лестнице. Жюмель, ссутулившись, поджидала его на пороге кухни. Мишель едва на нее взглянул.

– Я еду в Италию, – объявил он решительно. – Мне надо в Венецию.

Жюмель разинула рот.

– Но мы только что поженились! – воскликнула она, прижав руки к груди, – Не можешь же ты оставить меня вот так!

Мишель упрямо дернул головой, и стало ясно, что возражений он не потерпит.

– Я сказал, мне надо ехать. Я должен изобличить врагов. От этого зависит мое счастье, да и твое тоже.

– Тогда возьми меня с собой!

– Нет. Я не знаю, есть на тебе вина или нет. Но прежде всего, я не хочу рисковать. Я уже причинил зло одной женщине и не хочу того же для тебя, даже если ты и заслужила. – Мишель вздохнул, – Помоги мне собрать вещи.

Жюмель разрыдалась.

– Поклянись, что уедешь ненадолго.

– На месяц или на два, не больше. За это время я должен избавиться от врагов, – Мишель нахмурился. – Живых или мертвых.