Текст книги "Обман"

Автор книги: Валерио Эванджелисти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

ИЕРОГЛИФЫ ГАРАПОЛЛОНА

Мишель повертел в руках письмо своего брата Бертрана из Сен-Реми. Содержание, на первый взгляд безобидное, его чем-то встревожило.

«Дорогой Мишель!

После смерти нашего отца в прошлом году я занимаюсь главным образом домом и сельскими владениями семьи. Однако слежу по возможности за карьерой брата Жана, которая движется по общественно-административной линии в Эксе, а также за твоей. Я знаю, что ты находишься в Лионе и в очередной раз борешься с чумой. Что до меня, то, как ты знаешь, я женился на добродетельной девушке Торине де Ру, которая уже носит ребенка и, надеюсь, обеспечит мне многочисленное потомство. Благодаря Торине, а также итальянской девушке высокого происхождения, Джулии, бывшей замужем за Гвидобальдо делла Ровере, которая часто бывает в нашем доме, я познакомился с Анной Понсард по прозванию Жюмель, которая…»

По прочтении этого имени он снова вздрогнул. За прошедшие годы кто-нибудь из друзей нет-нет да и упоминал его, словно все сговорились снова толкнуть его в объятия Жюмель. Казалось, таинственная сила влечет его против воли в сторону его первой любви. Будь Молинас жив, Мишель заподозрил бы очередную ловушку… Но Молинас давно обратился в пепел.

С другой стороны, затянувшееся воздержание вызывало в нем сладострастные фантазии, как во сне, так и наяву. И объектом его желаний неизменно оставалась цветущая Жюмель во всем блеске юности. Наверное, теперь она растолстела и постарела, но желание убедиться в этом собственными глазами только росло…

Он продолжил читать:

«…могла бы составить тебе идеальную партию. Мало того, что она хороша собой, хотя и болтлива сверх меры, она сказала мне, что за ней состояние в 400 флоринов и дом в Салоне-де-Кро. Я говорил с ней о тебе, и она очень заинтересовалась, хотя претендентов на ее руку хоть отбавляй. Думаю, что для тебя это был бы идеальный брак. Если же у тебя уже есть любимая девушка, не тревожься. Я сам, искренне любя Торину, нашел в Джулии делла Ровере гораздо больше, чем просто подругу, как это обычно бывает. Это она надоумила написать тебе относительно Анны Понсард, учитывая тот факт, что ты уже миновал брачный возраст и все еще не имеешь детей…»

Тут Мишель должен был оторваться от письма. В комнату второго этажа отеля Дье в Лионе вошел один из санитаров. Чтобы разобраться, кто это, надо было подождать, пока вошедший снимет с себя шесть промасленных рубах, длинный, до пят, полотняный балахон, черный жилет из грубой ткани и «птичью» маску, пропитанную эссенциями. Наконец Мишелю удалось понять, кто перед ним: на него глядело исхудавшее лицо Рене из аптеки «Зеленая колонна», самой знаменитой и оснащенной в городе.

Рене улыбался.

– Мишель, полагаю, что мы совсем одолели чуму. Повальной эпидемии, которой все боялись, не случилось. Больные, похоже, выздоравливают. И все это – ваша заслуга.

Мишель тоже рассеянно улыбнулся, быстро складывая и засовывая в карман письмо Бертрана.

– Друг мой, успеха, который вы мне приписываете, добиться было нетрудно. Мы ведь уже привыкли любую вспышку заболевания объявлять эпидемией. Сюда, в Лион, «черная смерть», косившая народ в Эксе, не докатилась. То, что мы победили здесь, был всего лишь «ослиный кашель». Иногда он смертелен, но далеко не всегда. Справиться с ним – не такая большая проблема.

– Может быть, но, пока вы не приехали, никто не знал, что делать. И потом, кто умеет отличить один тип чумы от другого?

Почти машинально Мишель поправил свою неизменную квадратную шапочку, символ его веса и полномочий. Он был очень горд похвалами, полученными от аптекаря, но постарался скрыть свои чувства. Зато, если бы другу пришло в голову его критиковать, он бы огрызнулся. Похвала же, напротив, всегда располагала его к скромности.

– Я и сам, несмотря на весь свой опыт, не смог бы дать категорическую оценку. Но много лет назад у меня был замечательный учитель, Франсиско Валериола. Это он объяснил мне, что больные «черной чумой» находятся в состоянии сильного возбуждения. У мужчин напряжен пенис, как бывает в случаях приапизма, у женщин наблюдаются обильные выделения жидкости из влагалища. Во время менее тяжелых эпидемий ничего подобного не происходит.

Рене приподнял бровь.

– Вы все это констатировали сами?

Мишель пожал плечами.

– Конечно, я не ходил задирать больным рубашки. Так утверждает Валериола, и мне этого достаточно. Знаю только, что у больных в Лионе, как у мужчин, так и у женщин, половые органы были сжавшимися и бледными.

– А у больных в Эксе…

– Не спрашивайте меня об этих больных. Тогда мне не были известны тезисы Валериолы, и я не проводил подробных осмотров.

Рене глядел скептически, но возражать не стал. Он расстегнул черную бархатную куртку с большим воротником и вытащил помятую и вымазанную жиром рукопись. Скорее всего, жир попал на нее с только что снятой промасленной одежды.

– Я прочел ваш стихотворный перевод иероглифов Гораполлона и должен вам сказать…

Он осекся.

– Ну, продолжайте.

– Я ничего не понял. То есть я понял, что этот самый Гораполлон – не знаю, кто он такой, – разъясняет значение серии египетских иероглифов, но мне неясно, зачем вы переводили с греческого, и в толк не возьму, где вы взяли время на все это.

Мишель улыбнулся.

– Гораполлон – египетский ученый второго века нашей эры. Я не переводил с греческого, я просто так написал, чтобы придать книге привлекательность. На самом деле я работал с латинской версией, опубликованной в Болонье тридцать лет назад.

– Короче говоря, днем вы боролись с «ослиным кашлем», а по ночам переводили.

– Так оно и было.

– Но чего ради? Какой вам прок от этой книги, которая заинтересует разве что немногих ученых?

– Это дань уважения другу, который подарил мне весьма важные знания. Заметьте, что я посвятил свою рукопись Жанне д'Альбре, королеве Наварры. Мой друг, имени которого я не могу вам сообщить, нашел у нее убежище от преследователей, и мне хотелось отблагодарить ее за великодушие.

Рене приподнял плечи.

– Что-то не верится, что это единственный мотив.

– Конечно же нет. Знаете, меня очень поразило знаменитое «Пророчество» Парацельса, которое я прочел несколько месяцев назад. Я думал, что это труд по медицине, а это оказался сборник предсказаний.

– Я о нем слышал. Это тридцать две таблицы с комментариями, верно?

Мишель кивнул.

– Верно. Только комментарий еще более темный и непонятный, чем иллюстрации. Ясно, что Парацельс прибегает к тому, что алхимики называют «птичьим языком» или «зеленым языком». Некоторые символы понять нетрудно: лилия или жабы обозначают французскую корону, луна – Оттоманскую империю, три короны – папство, медведь – Россию. Но другие символы совсем непонятны. Несомненно, Парацельс, гений, хоть и лютеранин и враг Галена, хотел этими символами выразить нечто определенное.

Рене удивлялся все больше и больше.

– И вы думаете, что его символы имеют что-то общее с египетскими иероглифами?

– Нет, я так не думаю, – ответил Мишель, решительно тряхнув головой. – Меня поразило то, что он прибегнул к языку символов для передачи концепций, которые легко постигаются интуитивно и непостижимы для разума. Египтяне, создавая свой тайный язык образов, проделали то же самое. – Он вздохнул, – Знаете, Рене, порой мне случается грезить наяву, и тогда мне являются образы мимолетные, но до ужаса явственные. Думаю, что это последствия экспериментов над собой, которыми я увлекался в юности, когда занимался оккультными науками и прибегал к опасным зельям. Если бы я задался целью описать свои видения словами, мне бы это не удалось. А вот символы и схематические фигуры, пожалуй, пригодились бы. Поэтому я и занялся египетскими иероглифами.

Аптекарь улыбнулся.

– Истина, Мишель, заключается в том, что вы не простой врач. Ваше предназначение – быть пророком и поэтом.

– Вполне допустимо. Многие мои друзья мне и вправду советовали…

Он внезапно замолчал. В комнату вошел один из тех оборванцев, которым было нечего терять и они нанимались к врачам и санитарам, ворочая трупы и выполняя работу, от которой отказывались даже alarbres.

– Господин Нотрдам, там с вами хочет поговорить начальник полиции, – выпалил он.

Обеспокоенный Мишель сделал оборванцу знак держаться поодаль.

– Начальник полиции? Ты знаешь, что ему надо?

– Нет.

– Он один или с ним лучники?

– С ним только хозяин отеля Дье, доктор Антуан Саразен, который, похоже, вне себя.

Антуан Саразен! Все время, пока он находился в Лионе, Мишель воевал с этим человеком. Он приходился братом Филиберу Саразену, сбежавшему к лютеранам, и, видимо, хотел поквитаться с Мишелем за изгнание родственника. Антуан был полной противоположностью Филибера: прекрасный католик и негодный врач. К спасению Лиона от чумы он никакого отношения не имел. Многие несчастные сбегались к Мишелю и умоляли его избавить их от лечения этого высокомерного невежды.

Мишель со вздохом поднялся.

– Ладно, иду.

Жизнь в Лионе быстро расцветала, и площадь перед госпиталем заполнили торговые палатки и бараки, где снова, после месяцев запустения, толпился народ. Небо было затянуто облаками, но солнце все же выглядывало, не нарушая типичного для континентальной Франции непостоянства погоды.

Мишель держался спокойно, хоть и был раздражен неожиданным вызовом. Королевской полиции он не боялся, зато опасался инквизиции, которую здесь, в Лионе, представляла свирепая физиономия Матье Ори. Во всех случаях, после бегства Дениса Захарии, парламент оберегал Мишеля от возможных взрывов гнева Святой палаты. Так что начальник полиции и его жандармы напугать его не могли.

Полицейский начальник гарцевал на лошади на углу улицы, которая от отеля сбегала вниз, к просторной площади перед Роной. На шее у него висело множество пакетиков с ароматическими пудрами и дезинфицирующими веществами. Антуан Саразен явился пешим и сильно нервничал. Лицом он походил на брата, только губы были тоньше, а на низкий лоб спадали спутанные редкие волосы. Одежда его отличалась строгостью, не свойственной моде того времени: он носил черное, смешно облегающее фигуру платье. Некоторую живость в его облик вносил только желтый складчатый плащ на плечах, однако слишком яркий цвет делал его похожим на одеяние паяца.

Мишель поклонился полицейскому начальнику, игнорируя коллегу.

– Я в вашем распоряжении, сударь.

У полицейского был вид старого вояки, который привык драться, а не разбираться в формальностях. Ему и его конным и пешим жандармам и вправду часто приходилось сражаться с мелкими бандами разбойников и дезертиров, всегда готовых похитить у крестьян имущество, а у молодых крестьянок – девственность. Поведение регулярных войск зачастую мало чем отличалось от поведения этих банд, поэтому полиция, по существу, была неотъемлемой частью французской армии, и каждый полицейский начальник ощущал себя полководцем, но никак не чиновником.

– Полагаю, вы и есть господин Мишель де Нотрдам, – начал полицейский, выгнув бровь.

– К вашим услугам.

– Присутствующий здесь доктор Саразен попросил моего вмешательства. Он утверждает, что вы вкупе с Рене из «Зеленой колонны» в течение месяцев прописываете чумным больным в Лионе неэффективные, а возможно, и ядовитые снадобья, обогащаясь за его спиной.

У Мишеля перехватило дыхание. Он сурово взглянул на соперника, и тот ответил взглядом, в котором вместе с деланным безразличием сквозила угроза. Мишель повернулся к полицейскому.

– Посмотрите вокруг себя, – ответил он, широким жестом обводя площадь, – Разве вы не видите, что эпидемия почти ликвидирована? Если бы я прописывал пациентам ядовитые снадобья, тут лежали бы одни трупы, как в прошлом году в Эксе…

– Если эпидемия и побеждена, в том нет заслуги этого человека, – прервал его Саразен, подойдя к коню полицейского, – Он применяет таблетки из толченого мела с лепестками роз, и они вызвали уже тысячи колик. У меня есть свидетели.

Мишель справился с охватившим его негодованием и, продолжая игнорировать соперника, обратился к здравому смыслу полицейского.

– Сударь, этот человек бессовестно лжет. Возможно, он хочет вынудить меня раскрыть рецепт таблеток, которые я применяю, и тем самым выудить секрет их изготовления. Их эффективность доказана, еще в Эксе они спасли много жизней. Не случайно парламент Лиона послал за мной, а не за первым попавшимся медиком. Кроме того, прошу вас заметить, что аптека «Зеленая колонна» брала плату за лекарства только с состоятельных граждан, с бедных не взяли ни гроша.

Было ясно, что из всего разговора на полицейского произвели впечатление только слова о парламенте. Но Саразен был готов ликвидировать это преимущество противника.

– Сударь, местные власти послали за этим шарлатаном, слишком доверившись сказкам о его чудодейственном искусстве. Только теперь выяснилось, что он обманул и нашу королеву, когда Екатерина Медичи имела легкомыслие приблизить его ко двору. Он присылал ей всякую гадость, якобы чтобы избавить от бесплодия: от настойки червей до отвара из летучих мышей. Вы, как представитель короля, обязаны учесть это нанесение вреда.

Задохнувшийся от гнева, сбитый с толку, Мишель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Обвинения были настолько абсурдны, что он даже не нашел что ответить. Он поднес руку к боку, словно ища шпагу, но рука, задрожав, повисла в воздухе. Лоб полицейского хмурился все больше и больше, но Мишелю удалось только выдавить из себя:

– Я никогда не был при дворе! Этот человек… он сумасшедший!

– Решать предоставьте мне, – отчеканил офицер. Он заговорил громче, чтобы перекричать шум кареты, въезжавшей на площадь со стороны Роны, – Доктор Саразен, вы уверены в своих обвинениях?

– Более чем уверен. О мошенничестве с лекарствами для королевы я знаю от двух свидетелей, достойных доверия.

– Кто они?

– Два знаменитых ученых: господин Жюль Сезар Скалигер из Агена и философ Гийом Постель из Парижа, который возвратился из Италии и сейчас гостит у Скалигера.

Мишель так и застыл с разинутым ртом.

– Скалигер? – пробормотал он, – Опять этот сумасшедший?

– Он самый, – с уверенностью ответил Саразен, – Господин офицер, что вы намерены предпринять?

Тот погладил левой рукой клинышек бородки, пытаясь правой удержать в узде коня.

– Я не могу арестовать этого человека, основываясь только на вашем свидетельстве, доктор Саразен. Но я назначу расследование и позабочусь, чтобы оно быстро завершилось. Если этот человек мошенник…

– Он из породы мошенников: он еврей.

Лицо полицейского застыло.

– Ну… тогда…

– Кто там осмелился тревожить моего друга Нотрдама? – раздался густой баритон.

Никто, даже Мишель, охваченный тоской и тревогой, не заметил, что из въехавшей на площадь кареты вышел человек в огромной широкополой шляпе с пером и в красном костюме, расшитом золотом. Мишель вгляделся в лицо вновь прибывшего, который надменно застыл, положив руку на резной эфес шпаги. Как только он его узнал, сердце подпрыгнуло в груди.

– Барон де ла Гард! – вскричал он.

Вельможа улыбнулся.

– Он самый, друг мой. Но я предпочел бы оказаться здесь при более приятных обстоятельствах. – Он посерьезнел и взглянул на полицейского начальника, – Вы меня узнаете?

Офицер поспешил снять шляпу.

– О да, мой господин! Я служил под вашим началом лучником на галере. Турки тогда еще не были нашими союзниками, и мы им задали жару…

– Да ладно вам, я и так все помню, – ответил де ла Гард, подняв руку. Потом указал на Мишеля. – Полагаю, что вы здесь, чтобы выразить моему другу признательность всех лионцев. Въезжая в город, я узнал, что он спас город от эпидемии.

– На самом деле присутствующий здесь доктор Саразен обвиняет Мишеля де Нотрдама в использовании негодных лекарств.

– Саразен? Уж не родственник ли он того Саразена, что удрал в Вильфранк, а потом в Женеву, к своему другу Кальвину?

– Бог мой! Я об этом ничего не знал. Правда ничего!

Саразен, до этой минуты хранивший злобное молчание, возмущенно запротестовал:

– Где это видано! Прислушиваться к мнению еврея-отравителя и не обращать внимания на знаменитого врача!

– Замолкни, гугенот! – оборвал его барон де ла Гард. Потом внимательно посмотрел на офицера. – Сударь, вам известен мой чин и мои полномочия, которые превышают ваши. Если позволите, я забираю Нотрдама с собой и увожу его в Салон. Ему предстоит труднейшая задача.

– Какая же?

– Жениться.

Барон взял Мишеля под руку и потащил к карете. Саразен крикнул что-то возмущенное, офицер снова нахлобучил шляпу.

Залезая в карету, Мишель ожидал, что она пуста. Но в углу сидела дама, лицо которой скрывала вуаль. Мишель заколебался, но барон де ла Гард без церемоний втолкнул его внутрь.

– Скорее, друг мой. Этот идиот полицейский может передумать.

Мишель уселся на мягкое сиденье, и карета тронулась. Дама сидела тихо и, казалось, интересовалась только тем, что происходит за окном. Несмотря на ноябрь месяц, на ней был дорогой облегающий казакин из желтого шелка, с открытыми плечами.

Вдруг Мишель вздрогнул. На округлости левой груди он увидел родинку. Это не была приклеенная «мушка», это была настоящая родинка.

– Жюмель! – прошептал он.

Она быстро обернулась и откинула вуаль, под которой улыбалось еще молодое и свежее лицо. Темные волосы рассыпались но плечам.

– Ее зовут не Жюмель, а Анна, – с довольным видом поправил его де ла Гард, – Мишель, полюбуйся на твою будущую жену. Сегодня шестое ноября тысяча пятьсот сорок седьмого года, через пять дней ваша свадьба. Я уже разослал объявления.

Он расхохотался.

– Ты что, думал, что твой командир не позаботится о счастье своего солдата? А теперь, пожалуйста, поцелуйтесь. Я отвернусь.

Спустя мгновение Мишель и Жюмель со страстью повиновались приказу.

ПРЕЛЮДИЯ К УБИЙСТВУ

Круглый светильник со свечами, свисавший с потолка, источал легкий дымок и отбрасывал причудливые тени на необычную сцену, которая разворачивалась внизу.

Гийом Постель мерил комнату нервозными шагами, то и дело пиная ногой разбросанные повсюду книги. За ним но пятам, с вдохновенно горящими глазами, следовал Жюль Сезар Скалигер, не осмеливаясь, однако, ему мешать. Сегодня вечером он принимал важных гостей и потому старался не раздражать обитавшего у него философа.

– Он не смеет! Не смеет так со мной обращаться! – кричал Постель, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.

Более всех, казалось, был удивлен седовласый итальянский доминиканец, брат Маттео Банделло [13]13
  Одна из новелл Маттео Банделло вдохновила Шекспира на написание «Ромео и Джульетты». ( Прим. перев.)


[Закрыть], приехавший в Аген на несколько месяцев. Несмотря на репутацию глубоко религиозного человека, он был нарасхват в салонах из-за соленых шуточек на грани пристойности, которые любил отпускать. Однако сейчас он явно пребывал не в настроении.

Рядом с ним на диване сидели рука об руку Джулия и Бертран де Нотрдам. Они выглядели испуганными и заинтригованными. А вот Франческо Мария Чибо, массивный человек лет сорока, напротив, зевал в своем углу и то и дело задремывал.

Катерина, устроившись в кресле и рассеянно поглаживая белокурую головку одного из сыновей Скалигера, Жозефа Жюста, с иронией наблюдала за происходящими событиями. На самом же деле она нервничала. В этот вечер ей предстояло сыграть, наверное, самую трудную в жизни игру. Она удачно расставила фигуры, но в отличие от шахматной партии в ее игре все решало время.

Постель наконец остановился перед стоящими в углу доспехами и, поглаживая бороду, обратился к ним, как к живому человеку:

– Игнаций Лойола не смеет отвергать меня. Полтора года назад он принял меня в орден и взял с собой в Рим. Я стал настоящим иезуитом.

Скалигер нетерпеливо хмыкнул.

– Однако в Риме он велел бросить вас в темницу, чтобы от вас избавиться. Всем известно, что Игнаций – святой человек и самый бесстрашный из бойцов, какими только располагает церковь. Но некоторые считают его циником, человеком бессовестным, с сушеной сливой вместо сердца.

Постель, казалось, его не слышал, потому что продолжал обращаться к доспехам.

– Игнацио не выносит моего интереса к каббале. Но каждый добрый христианин должен прильнуть к источнику еврейской мудрости, ибо там берут начало все наши законы. Не вижу мотивов, по которым каббалистические тексты могли бы помешать иезуиту. Ведь может явиться новый мессия, и мы рискуем его не разглядеть.

– Верно, верно, – закивал головой Скалигер. – У меня есть редчайшая копия «Сефер Рациель». Она мне очень дорого обошлась. Не понимаю, о чем этот труд, но он весьма интересен.

– Что же интересного вы там нашли? – спросил Банделло.

– Сам факт, что ничего не понятно. Хорошее испытание интеллекту.

Разговор явно принимал бредовый оборот. Катерина уже подумала, не стоит ли его прервать, как вмешался Бертран.

– Господин Постель, вы собираетесь ехать в Венецию, чтобы увидеться с Лойолой? Не думаю, что он сейчас там.

Постель, казалось, очнулся от своих фантасмагорий. Он отвернулся от доспехов и повернулся к присутствующим.

– Да, Венеция. Моя карета уже прибыла?

Увидев, что Скалигер отрицательно мотает головой, он продолжал:

– Я еду в Венецию, потому что получил место капеллана при госпитале Святых Петра и Павла. Кстати, мадам, – обратился он с полупоклоном к Катерине, – не знаю, как вас и благодарить за ваши хлопоты обо мне у епископа Торнабуони. То, что я получил это место, исключительно ваша заслуга.

Катерина улыбнулась, тоже склонив голову.

– Это мой долг. Буду очень признательна, если вы тоже окажете мне услугу. Но об этом поговорим позже, когда прибудет карета.

Франческо Мария Чибо зевнул, потянулся, и под ним скрипнуло кресло.

– Я тоже знаю монсиньора Торнабуони. Моя кузина выбрала правильного покровителя. Королева Франции считает Козимо Медичи узурпатором, и все же епископ пользуется безграничным уважением, хотя он и прямой представитель Козимо.

Маттео Банделло приподнял брови.

– Меня удивляет, что он пользуется таким доверием. В Италии давно раскусили, что Торнабуони проводит свою политику под диктовку монаха, Пьетро Джелидо, который, по существу, и представляет флорентийского тирана во Франции.

– Я не знал, но все равно это меня не удивляет. Флоренция – город небольшой, но в ее стенах умещается столько интриг, что позавидовал бы любой европейский двор.

Катерина смотрела на кузена с удивлением. Она и не подозревала, что он способен на такие сложные фразы. Когда она увидела его впервые в доме того же Скалигера, она оценила его как глупого и капризного мальчишку. Он увлекся оккультными науками и каббалистической магией, оттого и нанялся на службу к Постелю. Но его познания в этой области были весьма поверхностны и расплывчаты, и здесь полупомешанный Скалигер, конечно, его превосходил. К тому же, на свою беду, он обладал искренней и честной натурой. Чтобы довести до успешного завершения свои сложные планы, герцогиня вертела им, как марионеткой.

Катерина исподволь наблюдала за Бертраном де Нотрдамом и Джулией, с удовольствием отмечая, что они выглядят как жених с невестой. Бертрану было около тридцати, и он отличался от Мишеля более острыми чертами лица и не такими пристальными, спокойными глазами. Они вспыхивали только тогда, когда его взгляд останавливался на сидящей рядом Джулии. Ее красота, которую так пестовала мать, теперь на диво расцвела. Это хорошо разглядел кардинал делла Ровере, который раньше призывал Джулию в свою постель для разнообразия, чередуя с герцогиней, а нынче превратился в ее пылкого и страстного любовника. За корсажем у Джулии лежало ревнивое письмо, которое он написал, когда она провела в Сен-Реми лишний день.

Пожалуй, момент настал.

– Кажется, я слышу шум кареты, – сказала Катерина, поднимаясь, – Может быть, это та самая, что должна отвезти господина Постеля в Венецию. Пойду взгляну.

– Нет-нет, я пойду сам, – запротестовал Скалигер, тоже поднимаясь, – хотя, по правде говоря, я ничего не слышу. И потом, моя жена или экономка обязательно меня предупредят.

Катерина улыбнулась.

– Пожалуйста, продолжайте ваш ученый спор с господином Постелем, а мне необходимо подышать воздухом. Долина Виве подарит ясность душе и вернет хорошее настроение. Если увижу карету, сразу дам вам знать.

Не дожидаясь ответа, Катерина вышла из комнаты и прошла коридор, освещенный двумя факелами. Она взяла один из факелов и вышла на порог виллы. В лунном свете на берегу ручья Сен-Мартен-де-Фулойрон что-то блеснуло. Катерина усмехнулась про себя. Подняв факел вверх, она трижды просигналила в темноту. И сразу же увидела, как неподалеку тоже замигал огонек. На вершине холма она разглядела карету, которая была еще очень далеко, но быстро приближалась.

Когда она вернулась в коридор и воткнула факел в опору, сердце ее билось где-то у самого горла.

– Должно быть, я ошиблась, – сказала она, входя в комнату.

Франческо Мария Чибо что-то оживленно рассказывал.

– По-моему, господин Постель, Венеция – не лучшее место для ваших научных занятий. Там правит распущенность, и достаточно одного взгляда на бесстыдные туалеты венецианских дам, чтобы заставить француза покраснеть от стыда. Да будет вам известно, что среди литераторов там более всех почитают Пьетро Аретино, автора развязных сонетов, и вокруг него группируется так называемый цех веселых и блудливых поэтов.

Маттео Банделло иронически улыбнулся.

– Вы, должно быть, давно не интересовались женщинами. Именно это вас и шокирует. Но нет объекта более достойного поэзии и прозы, чем женщина.

– И вы, священник, говорите такие вещи! – возмутился Чибо. – Вот уж воистину, не знаю, что и подумать!

– Думайте, что хотите, только трахайте их почаще, иначе нанесете урон своему здоровью.

Постель молитвенным жестом задрал подбородок и бородку.

– Нет, господа, эти вещи меня не волнуют. У меня чисто духовные интересы в Венеции. Меня влечет Fondaco de'Tedeschi [14]14
  Библиотека в Венеции. ( Прим. перев.)


[Закрыть], где хранятся книги, запрещенные инквизицией. Если я смогу туда проникнуть, то думаю там найти…

– Глядите-ка, теперь и я слышу шум кареты. Только в нее, похоже, впряжено не меньше тридцати лошадей. Слышите ржание?

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, из коридора послышались неистовые удары в дверь и задыхающийся голос прокричал:

– Откройте! Откройте именем святой инквизиции!

Катерина сильно волновалась, но с удовольствием отметила, что все присутствующие вздрогнули. Тогда она сказала, притворившись, что напугана:

– О боже! Инквизиция!

Все глаза обратились на Постеля, который в смущении снова повернулся к доспехам. Может, он что-то им и говорил, но громкий стук и треск ломающегося дерева заглушили его слова. Круглые светильники, подвешенные под потолком на цепях, качались, и на стенах плясали тени. Загрохотали шаги, зазвенели кирасы, и в комнату ворвались вооруженные люди, нацелив на присутствующих шпаги и пики. А за ними, спустя несколько секунд, с нехорошей улыбкой на губах вошел кардинал делла Ровере.

Бертран прижал к себе Джулию, словно боялся ее потерять. Скалигер издавал какие-то хрюкающие звуки, которые слышали только те, кто стоял к нему ближе. Банделло напрягся и насторожился, а Постель, казалось, ничего не понимал. Кардинал окинул всех презрительным взглядом. Когда он наконец соизволил заговорить, то обращался только к Бертрану, остальные его перестали интересовать.

– Ваше имя Нотрдам, не так ли? – Он подождал, пока юноша кивнет, и продолжил: – Следовательно, мы получили точный сигнал. Как и все ложно обращенные евреи, вы якшаетесь с колдунами и заклинателями демонов. Вас вызывают в качестве свидетеля в инквизицию Тулузы.

Бертран вскрикнул и крепче стиснул руки Джулии. К его величайшему изумлению, девушка высвободила пальцы из его ладоней, словно это прикосновение ей было неприятно. Бертран растерянно взглянул на нее и, судорожно сглотнув, перевел взгляд на кардинала.

– Я повинуюсь, ваше высокопреосвященство, но уверяю вас, вы ошибаетесь. Что же до моих друзей, то все они почтенные ученые, сведущие в философии и восточных языках.

Кардинал скривился в гримасе.

– До ваших друзей в настоящий момент мне дела нет. О них расскажете в Тулузе на допросе. Изволите следовать за мной добровольно или приказать стражникам тащить вас силой?

– Иду, иду.

Бертран бросил отчаянный взгляд на Джулию, которая смотрела в другую сторону, потом опустил голову, и два солдата вывели его.

Кардинал остался стоять посередине комнаты, наслаждаясь воцарившимся испуганным молчанием. Наконец он бросил взгляд на Катерину и удалился, так ничего и не прибавив к сказанному. Солдаты шли за ним, толкая перед собой арестованного. Послышался грохот волочащихся по полу пик, конское ржание и удаляющийся цокот копыт.

Первым в себя пришел Франческо Мария Чибо.

– Что все это значит? – пробормотал он. – Он арестует свидетеля и не трогает обвиняемых. Да это сумасшедший!

– Он знал, что делает, – ответил Банделло, – в противном случае он прежде всего набросился бы на меня, потому что я священник.

Из коридора доносились лихорадочные шаги и крики прислуги и жены Скалигера. Дети плакали. Катерина спустила на пол маленького Жозефа Жюста, который уткнулся личиком ей в колени, и изобразила на лице крайнюю степень возмущения.

– Кузен, мне кажется, я поняла подлые замыслы кардинала. Но просто так это ему с рук не сойдет!

Она подбежала к дочери и обхватила ее за плечи. Джулия не сопротивлялась.

– Я пропал! Я пропал! – завывал Скалигер. – Целая жизнь лишений и размышлений идет насмарку из-за того, что я принимал в доме какого-то паршивого еврея!

Он бросился в объятия Одиетты, которая вошла в комнату в окружении целой толпы отпрысков.

– Подруга! Взгляните, что они сделали с таким выдающимся человеком, как я!

Постель казался скорее удивленным, чем испуганным. Он поднял палец.

– Я обращусь к самому Папе, он меня поймет. Но сначала я должен отправиться в Венецию в поисках истины о новом мессии. А моей кареты все нет!

– Она вот-вот прибудет.

Катерина подошла к философу и взяла его под руку.

– Я видела ее на другой стороне долины. Можно, мы с дочерью поедем с вами?

– В самом деле…

– Спасибо. Мы будем в Венеции через три-четыре дня.

Катерина вдруг бросила опешившего Постеля и подошла к кузену, подозвав к себе Джулию. Она порылась у той за корсажем и вытащила оттуда сложенное письмо. Потом строго уставилась на Франческо Марию Чибо.

– Вы здесь единственный, кто не рискует. Отвезите это письмо в Лион и отдайте лично в руки великому инквизитору Матье Ори. Скажите, что оно написано рукой кардинала Антонио Галаццо делла Ровере.

Франческо смутился, у него задрожали руки. Он нерешительно взял письмо у герцогини.

– Катерина, могу я узнать, что в нем содержится?

– Доказательство того, что делла Ровере – порочный развратник и использует инквизицию как инструмент в достижении своих распутных целей.

– Но этого недостаточно, чтобы вызволить молодого человека из тюрьмы. Если его повезли в Тулузу или Каркассон, так просто он не выберется.