Текст книги "Об индивидуальности и индивидуализме"

Автор книги: Валериан Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

IV.

Прежде всего мы развернем перед читателем ту картину эволюции химических элементов, которую еще в 1887 г. широкими штрихами набросал знаменитый английский химик Крукс. В то время гипотезы Крукса по этому вопросу считались фантазиями, так как опирались они только на некоторые исследования самого автора. Теперь времена изменились и разнообразнейшие «истечения», радиоактивные вещества и наконец развитие электронной теории – заставляют рассматривать эту фантазию, как удивительное предвидение.

«Перенесемся, – говорит Крукс, – с помощью нашего воображения к началу времен, – к той поре, что была раньше геологических веков, раньше даже, чем самое солнце сплотилось из первобытного протила55
  „Протилом“ Крукс называет то, что существовало прежде наших элементов, следовательно, прежде материи, какова она есть теперь.


[Закрыть]. Мы должны сделать два безусловно рациональных предположения. Во-первых, необходимо допустить предварительное существование некоторой формы энергии, обладающей периодическими фазами ослабления и усиления, покоя и движения; во-вторых, внутренний процесс – нечто в роде охлаждения,медленно совершающегося в протиле.

«Первоначально родившийся элемент по своей простоте ближе всего стоял бы к протилу. В настоящее время водород из всех известных элементов имеет самое простое строение и самый низкий атомный вес. Некоторое время водород был единственной формой материи (в том смысле, как мы ее знаем теперь). Между образованием водорода и следующего за ним ближайшего элемента протекло значительное время, к концу которого элемент, ближайший к водороду по своей простоте, начал медленно приближаться к моменту своего зарождения. В течение этого периода тот процесс развития, которому вскоре предстояло породить новый элемент (так мы можем допустить), определил и его атомный вес, и его сходство, и его химическое положение.

«В этом генезисе элементов, чем дольше был промежуток времени, употребленный на ту часть процесса охлаждения, в течение которой протил сплачивался в атомы, тем резче определились проистекавшие элементы, тогда как чем быстрее и неправильнее протекал процесс охлаждения, тем более конечные продукты приближаются друг к другу и почти с незаметными оттенками переходят друг к другу. Таким образом, мы можем представить себе, что тот порядок событий, который дал нам такие группы, как платина, осмий и иридий, палладий, рутений и радий, железо, никель и кобальт, разрешился бы рождением одного только элемента в каждой из трех групп, если бы весь процесс шел значительно медленнее. И наоборот, при еще более быстром охлаждении появились бы элементы еще более похожие друг на друга, чем никель и кобальт; таким путем могли произойти столь близкие между собой элементы цериевой, итриевой и подобных групп. В минералах из класса самарскита и гадолинита мы можем видеть как бы космическую кладовую, где в конце концов, накоплялись элементы в состоянии задержанного развития, – это оторванные, недостающие звенья неорганического дарвинизма.

«Каждый резко определенный элемент можно сравнить с устойчивой террасой, на которую ведут уступы из неустойчивых тел. При первом срастании первобытного вещества произошли самые малые атомы, потом они соединились между собой и образовали более крупнык группы; бездна между одной стадией и другой постепенно застилалась, и стойкий элемент, приноровленный к этой стадии, так сказать, поглощал нестойкие ступеньки той лестницы, которая вела к его образованию. Подлежит еще сомнению, абсолютно ли одинаковы массы конечных атомов даже у одного и того же химического элемента. По всей вероятности, наши атомные веса представляют собой лишь некоторые средние величины, около которых варьируют в известных узких пределах истинные веса атомов. Поэтому, когда мы говорим, например, что атомный вес кальция – 40, то очень может быть, что большинство атомов кальция действительно имеют атомный вес 40, но некоторые – только 39,9 или даже 40,1 другие, менее многочисленные – 39,8 или 40,2 и так далее. В таком случае свойства какого-нибудь элемента представляли бы собой средние свойства массы атомов, которые не равны друг другу, но и очень мало отличаются друг от друга. Не в этом ли заключается истинное значение «изношенных частиц» Ньютона»?66
  Вильям Крукс. „О происхождении химических элементов. Речь, читанная в лондонском „Королевском Институте“ 18-го февраля 1887 г. Перевод А. В. Генерозова. Москва. 1902. Стр. 36—38.


[Закрыть].

Теперь, за последние два-три года мы проникли вглубь этого «первобытного нечто» – круксовского «протила», мы уже разложили его на «электроны», частицы в миллионы раз более мелкие, чем атомы, индивидуальности настолько упрощенные, что они уже не могут быть выражены в раздельных понятиях – «материя и движение», а должны оцениваться более общим символом, близким к тому, что мы обозначаем ныне энергией.

Но что такое энергия, как неспособность производит работу, способность проявляться, быть «я», активно противопоставлять себя окружающему миру, не «я». Таким образом в электроне процесс упрощения индивидуальности приближается к своему пределу; дальнейшее упрощение приводит уже к числу, когда индивидуальность лишается уже активности, становится просто единице и противопоставляется миру, как ряду чисел, таких же идеально неподвижных и идеально обесцвеченных индивидуальностей.

Процесс эволюции протила, давший в результате химические элементы, мы, вероятно, в ближайшем будущем сможем рассматривать, как процесс различного комбинирования электронов.

Для нас интересно отметить в «фантазии» Крукса два момента: во-первых, неуклонное понижение температуры, сопровождавшее эту эволюцию химических элементов, и затем указываемое им образование массы промежуточных нестойких элементов, которые как бы «поглощались» единичными, стойкими, дошедшими до нас. Эти два момента, по нашему мнению, характерны для всей мировой эволюции – вплоть до появления человеческого сознания.

Кроме того, мы отметим еще третий момент, в статье Крукса выраженный весьма неясно: эволюция идет не непрерывной линией, а целым рядом толчков, из которых большинство очень слабые, и только некоторые являются началом нового периода, нового стойкого элемента. Как мы покажем ниже, и этот третий момент является характерным для всего эволюционного процесса.

Кроме того, мы хотели бы подчеркнуть здесь, что, так сказать, групповым скачком явилось уже самое образование атома, с его сложными свойствами, выражающимися в символах «материя и движение», из электронов, для выражения свойств которых достаточно более общего – энергетического символа...

Продолжим же дальше процесс, намеченный Круксом только для элементов...

Образовались химические элементы, но процесс мирового охлаждения продолжался, температура падала и начинали появляться, путем сближения атомов друг с другом, более сложные комбинации – химические молекулы.

Здесь тоже образовывалась масса нестойких молекул и сравнительно очень немного стойких, дошедших до нас; процесс тоже шел скачками и также групповым скачком надо считать самое образование из атомов химической молекулы. Действительно, как «объяснить», как понять, что при соединении атома водорода с атомом хлора получается хлористый водород, свойства которого совершенно отличаются от свойств и водорода, и хлора. «Почему» из соединения одного атома кислорода с двумя атомами водорода получается вода, а при соединении одного атома кислорода с одним атомом водорода – перекись водорода – вещества по свойствам своим совершенно отличные и друг от друга, и от водорода и кислорода.

К этому вопросу мы еще вернемся, а теперь только снова подчеркиваем характерные для процесса эволюции, каковым он нам представляется, скачки.

При дальнейшем понижении температуры из молекул образовывались миллионы еще более сложных молекул; громадная масса их оказывалась нестойкими при данных условиях температуры и давления и они сейчас же снова распадались; наконец, появлялась стойкая молекула и закрепляла за собой место на мировой арене – так образовались многие сложные силикаты и органические соединения, наприм., белки. Но, вероятно, некоторые нестойкие формы этого типа успевали соединиться с другими им близкими и здесь получалась возможность для образования опять-таки миллионов новых, еще более сложных и еще более эфемерных соединений, которые «отцветали, не успевши расцвесть».

Этот последний процесс на земле шел, вероятно, в первобытных теплых морях, когда температура их уже доходила до 40—80° градусов Цельзия, шел, главным образом, на дне их, так как большинство этих соединений имеют больший удельный вес, чем вода, шел, может быть, в течение многих тысяч лет, причем последовательно образовывались все более и более нестойкие соединения, так что между моментом образования такого соединения, моментом его разложения и моментом появления нового, очень ему близкого, проходили все более и более короткие промежутки; наконец, когда эти промежутки стали мгновениями, целый ряд таких идеально нестойких соединений как бы сливался в одно вещество, в котором процессы разложения и новообразования были почти неотделимы, вещество – устойчивое в силу своей неустойчивости.

Из этого вещества, или, лучше сказать, из таких веществ, (такой процесс в разных частях земного шара шел, конечно, не совершенно тожественно), – с таким подвижным равновесием, являющимся зачатком приспособления к окружающей среде, получились, путем как бы «выживания» наиболее приспособленных, различные первобытные протоплазмы, – прадеды тех протоплазм, которые мы ныне зовем субстратом жизни и основным свойством которых считаем раздражимость.

Итак, в различных пунктах земного шара на дне теплых морей, под громадными давлениями в несколько сот и даже до 1000 атмосфер, должны были образоваться бесформенные массы очень близких друг другу по составу, но все же не совершенно тожественных, веществ, одаренных раздражимостью.

Что такое раздражимость? Это свойство организованного вещества изменять в некоторых пунктах своего объема свой состав, не элементарный, конечно, а структурный, под влиянием внешних раздражений – иначе говоря, свойство индивидуальности отмечать в себе самомалейшие изменения, происходящие в окружающей среде, в «не я», не теряя при этом своей индивидуальности.

Постоянная смена таких изменений, смена разложения и синтеза, происходящая в протоплазме, должна производить непрерывное изменение объема ее, сжатие и расширение и, как следствие этого, движение целого – передвижения. Таким образом и движение протоплазмы можно вывести из основного ее свойства – быстрой смены явлений распада и соединения. Но как объяснить способность протоплазмы претворять попадающие в нее извне некоторые вещества в вещество, подобное ей самой, – способность, называемую ассимиляцией и свойственную всем организмам?

Да той же постоянной сменой разложения и синтеза, постоянным потоком образующихся и распадающихся необыкновенно сложных химических соединений. Раз в такую среду попадает извне вещество, подобное одному из этих соединений, то и оно вовлекается в данный процесс, ассимилируется; – вследствие такого присоединения кусок протоплазмы должен увеличиваться в объеме, расти. Труднее объяснить ассимиляцию, производимую, напр., земными растениями из очень простых веществ, хотя бы образование крахмала из углекислоты, но нам кажется, что это процессы уже позднейшие, появившиеся после и вследствие дифференциации данной первичной протоплазмы; во всяком случае и они объяснимы, если допустит, что при некоторых внешних условиях в некоторых пунктах данного организма может происходить разложение протоплазмы вплоть до простых химических соединений (углекислота) и затем немедленное обратное их соединение; тогда и простые вещества, находящиеся вне данного организма, могут вовлекаться в этот процесс и ассимилироваться.

Таким образом основные свойства организованного вещества – раздражимость, движения и ассимиляция могут быть выведены из одного начала – из эволюции первичной индивидуальности, эволюции, являющейся соединением более простых индивидуальностей в сложный комплекс – новую более сложную индивидуальность.

Но бесформенная протоплазма еще не организм. Как появилась форма? Мы, конечно, не можем теперь наметить даже главных моментов этого процесса. Ограничимся только следующими общими соображениями.

Если первичные протоплазмы образовались на дне первобытных теплых морей под громадными давлениями, то можно представить себе следующий процесс. Различные влияния, главным образом, вероятно, вулканические выделения различных горячих газов, которые в ту отдаленную эпоху жизни земли должны были происходить гораздо чаще, чем ныне, – эти влияния приводили к разложению некоторых участков данного куска протоплазмы; поэтому в оставшуюся живою часть ее проникали из разложившейся пузырьки газов и делали протоплазму более легкой, более пенистой. Это образование газов могло происходить, может быть, и в силу способности некоторых протоплазм и в нормальном для них состоянии доводить процесс собственного разложения до появления относительно простых газообразных веществ.

Вследствие понижения удельного веса такой кусок протоплазмы поднимался выше, в более высокие слои морской воды и здесь подвергался действию уже более слабых давлений, чем на дне моря; понижение давления должно было вызывать разбухание протоплазмы; она неизбежно должна была стремиться к наиболее устойчивой шаровой форме и также неизбежно в некоторых наиболее слабых местах ее поверхности должны были происходить выпячивания в виде различных выступов и отростков. Таким образом появилась шарообразная форма, снабженная разнообразными лучами. Вследствие изменения давления, процессы распадения и синтеза в такой форме не шли уже тем самым темпом, как в протоплазме, из которой она произошла, но что еще важнее, эти процессы не могли быть одновременными во всех частях данного шарообразного протоорганизма. Следствием этой неодновременности явилась слабая дифференциация первичной протоплазмы и первичные органы; в свою очередь, эта дифференциация вызвала появление и некоторых отличий в характере раздражимости, движения и ассимиляции в различных частях такого протоорганизма.

Из бесчисленного числа появившихся таким образом форм первичных организмов могли удержаться и беспрерывно возникать только те, которые соответствовали внешним условиям, т.-е. температуре и давлению данной зоны моря.

В свою очередь эти прото-организмы каким-нибудь путем, подобным только-что описанному, попадали в еще более высокие слои моря, в новые условия температуры и давления и дифференциация должна была идти все дальше и дальше.

Мы нарисовали только один из возможных процессов дифференциации первичной протоплазмы и образования организма. Конечно, эти процессы были разнообразны и многочисленны. Но одно можно утверждать: если первичные протоплазмы появились при наличности громадного давления на дне моря, то, раз такая протоплазма, в силу каких-либо влияний, попадала в среду с меньшим давлением, намеченные нами выше процессы, или им аналогичные, должны были происходить: дифференциация протоплазмы и появление организма есть ответ протоплазмы на изменение давления.

Всем известно, что уменьшение атмосферного давления (напр. при поднятиях на воздушных шарах, при восхождении на высокие горы) действует на организм гораздо губительнее, чем несравненно более значительные увеличения давления. Прямые опыты многих ученых, в том числе недавние дерптских профессоров Таммана и Хлопина, показали, что даже давления в две и три тысячи атмосфер лишь в слабой степени уменьшают жизнеспособность низших организмов. Эти факты легко объяснимы, если предположить, как то сделали мы, что первичные протоплазмы образовались на дне моря при громадных давлениях.

Появление раздражимости и в то же время формы, проще говоря, появление организма, положило начало созиданию пространства: здесь корни наших пространственных идей и здесь первое смутное противопоставление «я» окружающему его «не я». Конечно, выражение «смутное противопоставление» слишком антропоморфно, чтобы выразить это соотношение, но человек может говорить только словами и мыслить индивидуальностями.

Как же из раздражимости развилось ощущение, а шаровидный проторганизм, пассивно вбирающий в себя различные вещества превратился, например, в инфузорию, преследующую свою добычу? Здесь снова скачок эволюции...

В разных пунктах земли должны были появиться различные, не вполне тожественные первичные протоплазмы и из них развиться не вполне тожественные, хотя и близкие друг другу, первичные организмы. Кроме того, нельзя думать, чтобы все эти протоплазмы появились одновременно, процесс их образования шел, вероятно, в течение многих тысячелетий и в каждый данный момент существовали протоплазмы более старые и более молодые.

Чем могли отличаться эти протоплазмы друг от друга? Различною степенью раздражимости. А чем же обусловливалось это различие? Тем или иным числом (всегда громадным) входивших в состав данной протоплазмы идеально неустойчивых необыкновенно сложных химических соединений.

При этом, с большой долей вероятности, можно предположить, что наиболее молодые протоплазмы, т.-е. появившиеся позже, обладали и наибольшею степенью раздражимости, так как на образование их ушло больше времени, а следовательно и в состав их могло войти большее число нестойких соединений.

Впрочем, это деталь; главное же то, что протоплазм было много и они отличались друг от друга степенью раздражимости.

Исходя из этого я думаю, что нельзя говорить о едином корне организованного мира. Эти корни нужно считать миллионами и они, хотя и были близки друг к другу, но не были тожественны и отличались друг от друга не только различною степенью раздражимости, но и разновременным появлением своим на мировую арену.

Организмы развивались не из одного ствола, а из многих, вероятно, даже очень многих, и этим только можно объяснить те глубокие различия в строении организмов различных семейств и классов, которые, даже такие последовательные представители дарвинизма, как Уоллес, колеблются объяснить происхождением от одного общего предка путем естественного подбора индивидуальных вариаций.

«Но когда мы углубимся далее в прошлое, – говорит Уоллес, – и вздумаем объяснять происхождение отдельных семейств, порядков и классов животных при помощи того же самого процесса, свидетельства становятся менее ясными и менее решительными. Мы встречаем группы, обладающие такими органами, которых даже зачатков не находим в других группах; встречаем классы, коренным образом отличающиеся по своему строению от других классов, и, наконец, мы не имеем никаких прямых свидетельств того, что изменения этого рода совершаются и в настоящее время, между тем как нам достоверно известно, что изменения, более легкие, производящие новые виды и новые роды, действительно совершаются и ныне»77
  „Научные и социальные исследования Альфреда Уоллеса“. Т. I. Перевод с английского Л. Лакиера. Изд. Ф. Павленкова. 1903 стр. 272.


[Закрыть].

Но все же Уоллес думает, что «многочисленные промежуточные звенья, открываемые как среди живущих, так и исчезнувших животных, и особенно удивительное сходство, замечаемое в эмбриологическом развитии самых разнообразных живых (?) типов заставляют прийти к заключению, что животное и растительное царства, в их целом, обладают удивительным разнообразием существующих форм, благодаря непрерывному процессу видоизменения потомства, происходящего от немногих первоначальных типов»88
  Ibid., стр. 272


[Закрыть].

Нам же кажется, что ни сходство эмбрионального развития, ни промежуточные типы, представляемые палеонтологией, ничуть не требуют признания немногих первоначальных типов, а могут быть объяснены тою или другою степенью близости их первоначальных протоплазм. По нашему мнению, даже появление различных семейств, а, весьма вероятно, народов, может быть объяснено только различием их протоплазм.

Как, например, из ганоидных рыб могли развиться путем закрепления естественным подбором индивидуальных различий – костистые рыбы? Или, почему эти гиганты – ганоидные рыбы юрских морей должны были в борьбе за существование уступит место костистым, которые впервые появляются, вероятно, в виде маленькой рыбешки (Leptolepis) всего в несколько дюймов длиной.

Или почему ничтожное сумчатое (Microlestes), впервые появившееся в триасовый период, в своем дальнейшем развитии вытеснило, якобы в борьбе за существование, гигантских пресмыкающихся – цанклодона, белодона и др.

Обычный ответ дарвинистов – изменение внешних условий, изменение конфигурации материков и морей, изменение климата создало новые внешние условия, новую среду, к которой одни типы не могли приспособиться и потому исчезли, а другие чувствовали себя прекрасно и начали размножаться и эволюционировать.

Но ведь изменение внешних условий идет медленно, постепенно и незаметно. И если признать вместе с дарвинистами неограниченную пластичность организма, то нужно признать и неограниченную способность его приспособляться. Почему же такое приспособление должно свестись в конце концов к полному исчезновению типа?

Почему могучие лабиринтодонты исчезают к концу триасового периода, а ничтожный Microlestes начинает развиваться, эволюционировать и становится прародителем всего класса млекопитающих?

Нет, этого борьбой за существование, изменением условий среды и естественным подбором не объяснишь.

Если же принять разнородность первичных протоплазм, то объяснение может быть дано.

Лабиринтодонты исчезли потому, что достигли предела своего архитектурного типа, предела своего роста, обусловленного степенью раздражимости их протоплазмы; а сумчатое могло развиваться и эволюционировать, так как степень раздражимости его протоплазмы была далеко не исчерпана и, вероятно, самая степень эта была выше, чем у лабиринтодонтов. Не карлик Leptolepis вытеснил ганоидных, а они сами стали размножаться слабее и вымирать быстрее, но, как известно, все же не вымерли и до сих пор.

Интересно подчеркнуть, что новый тип появляется на мировую арену часто, а, может быть, и всегда, в виде представителей крайне незначительной величины, а типы вымирающие представлены более или менее крупными индивидуумами. Уж одно это показывает, что здесь мы имеем дело с параллельными, независимыми друг от друга процессами.

Дюймовая костистая рыбешка – Leptolepis – развилась, конечно, не из ганоидных рыб, а из какого-нибудь более древнего, может быть, сборного типа еще более ничтожной величины, чем она сама; она проделала свой эволюционный цикл, наверное, более ускоренным темпом, чем ганоидные, и появилась на земле как бы в виде модели, прообраза, но зато сохранила потенциальную энергию, которая позволила ей эволюционировать более высоко, чем ганоидные.

Я не могу, конечно, дать картины развития нашей костистой рыбешки из протоплазмы, но почти уверен, что в этой эволюции многие промежуточные типы, получившие в истории земли, при эволюции других протоплазм, в определенный момент свое полное осуществление, являлись здесь, в этой эволюции, давшей в результате дюймовую. Leptolepis, в зачаточном, как бы в зародышевом, карликовом состоянии и в сравнительно незначительном числе индивидов; эти карлики погибали быстро и бесследно, почти тотчас же вслед за своим образованием. Этим, по моему мнению, гораздо легче и проще объясняются поразительные пробелы в эволюционной цепи организмов, чем одною неполнотою и несовершенством наших палеонтологических исследований.

Таким образом, типы, появившиеся на земле позже других, могли достигнуть более высокого развития (которое есть в конце концов более дифференцированная раздражимость) – во-первых, благодаря тому, что они образовались, вероятно, из более молодых протоплазм, владеющих более высокою степенью раздражимости, а во-вторых, потому, что переживали процесс развития ускоренным темпом, не тратя своей энергии на воспроизведение крупных индивидуумов.

Дарвин был очень осторожный человек и его основное сочинение озаглавлено «Происхождение видов»; последователи его были более смелы и распространили принципы борьбы за существование и естественного подбора на всю органическую эволюцию. По нашему мнению, нам нужно вернуться к первоисточнику и применять эти принципы только к происхождению видов, да и то с некоторым ограничением.

Оставляя в стороне спорный вопрос о том, передаются ли по наследству признаки, приобретенные индивидуумом путем упражнения, нужно признать бесспорным фактом, что некоторые признаки, – наследственны. Такие признаки мы зовем видовыми. Таким образом выражения: видовые признаки и признаки наследственные по нашему мнению только тавтология.

Дарвинисты утверждают, что видовые признаки образуются из индивидуальных отклонений путем естественного отбора. Но здесь возникал следующий вопрос. Для того, чтобы такое индивидуальное отклонение усиливалось благодаря естественному отбору, необходимо, чтобы оно было полезно организму, следовательно, необходимо, чтобы оно достигало более или менее значительной величины. Дарвинисты, особенно не признающие наследственной передачи приобретенных признаков, утверждают, что такие значительные индивидуальные уклонения весьма распространены в природе; их противники, наоборот, доказывают, что обычные индивидуальные отклонения столь незначительны, что ни о какой полезности их говорить нельзя, следовательно, они и не подлежать естественному отбору. Нам кажется, – истина на стороне противников дарвинизма и обычными индивидуальными отклонениями нельзя объяснить происхождение новых видов. Точнее было бы сказать: – все уклонения от типа, конечно, могут быть только индивидуальными, но индивидуальные уклонения такой величины, такого значения, которые могли бы, благодаря естественному отбору, закрепиться и дать начало новому виду, происходят далеко не всегда и не есть обычное явление.

В настоящее время замечательные работы де-Фриза позволяют и в эволюции видов установить скачковый характер.

Эти работы основаны не на умозрении, а на долголетних наблюдениях и опытах над растениями Де-Фриз указывает, что нужно отличать от индивидуальных уклонений – вариаций, так называемые мутации. В вариациях новых признаков не образуется, изменения касаются только усиления или ослабления какого-нибудь уже имеющегося признака; вариации, следовательно, не могут дать нового вида; последние создаются только путем мутаций, путем неожиданных, внезапных изменений, о законах которых мы пока ничего не знаем. Известно только, что мутации происходят редко, скачками и придают виду новую форму или же образуют из одной разновидности другую, совершенно отличную от первой. При этом иногда образуется только один новый признак, например, появляются цветки, исчезают шипы, разные отростки и пр., иногда же мутация охватывает все признаки. Мутации, по мнению де-Фриза, совершаются во всех направлениях, без какого-либо руководящего принципа. Борьба за существование выбирает из мутаций наиболее устойчивые; но иногда новая форма может утвердиться и без борьбы за существование, если, во-первых, она настолько сильна и плодовита, чтобы размножаться, и, во-вторых, если она образуется много раз в течение более или менее продолжительного времени. Таким образом, по мнению де-Фриза, виды, по крайней мере, растительного царства могут долго оставаться без изменений и только при наступлении каких-то неизвестных условий начинает проявляться мутационная изменчивость и образуются новые формы. Де-Фризу удалось найти некоторые виды растений в таком неустойчивом равновесии и наблюдать появление новых форм, которые он путем искусственного подбора закрепил в новые виды.