Текст книги "Покорившие судьбу"

Автор книги: Валери Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Некоторое время сэр Перран молчал. Вглядевшись в его лицо, Эдвард увидел вдруг, что от давешней дядиной непроницаемости не осталось и следа, а его серые глаза сделались почти черными от ненависти и гнева.

– Да, – наконец произнес он. – Я присмотрел ее для себя два с лишним года назад. Вот только я никак не мог ожидать, что ты вернешься в Монастырскую усадьбу и влюбишься в нее без памяти. Ты чуть не расстроил мне все планы.

– Почему вы мне ничего не сказали?

– Зачем же было настораживать тебя без нужды?

– Настораживать, – повторил Блэкторн. Казалось, какая-то отвратительная трясина засасывала его все глубже. – Вы как будто говорите со своим злейшим врагом.

Память тут же унесла его в далекое прошлое, когда он, еще подросток, стоял в этой самой комнате рядом со своей матерью, а она разговаривала о чем-то с сэром Перраном. Его поразило тогда, как дядя смотрел на нее: то нежно и страстно, то, в следующее мгновение, почти с ненавистью. Может, сэр Перран перенес эту свою давнюю ненависть с матери на сына?

Не удостоив племянника ответом, баронет отвернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты. В голове у Эдварда теснились обрывки самых невообразимых мыслей: «Старик не может жить вечно, когда-нибудь он умрет, и Джулия будет моей… А что, если прикончить его прямо сейчас?.. Фу, какой бред! Меня же повесят за убийство… Да, но какова Джулия! Значит, она совсем не верила в меня? Правда, она не получала моих писем… Хотелось бы знать, почему. А то письмо, которое я отдал Бистону, – что сталось с ним? И со всеми остальными?..»

– Эдвард!

Он обернулся. На пороге стояла Джулия. В черном траурном платье она казалась особенно бледной.

– Мне нужно с тобою поговорить, – сказала она, делая неуверенный шаг в его сторону.

Эдвард все еще держал в руке контракты на поставку камня и письмо от адмирала Микловера, который не раз бывал в Хатерлее и желал бы поселиться там, выйдя в отставку. Он недоуменно взглянул на документы, которые вдруг показались ему непомерно тяжелыми, потом снова на Джулию. Ее глаза были полны волнения и страха.

– Пожалуйста, пойми меня, – заговорила она. – От тебя не было ничего, ни строчки. Сэр Перран и его батские знакомые убедили меня, что из наших с тобою планов ничего не выйдет. Что же мне было делать? Ведь ты целый месяц не давал о себе знать…

Ему пришлось произвести над собой неимоверное усилие, чтобы сдвинуться с места, и в конце концов ему это удалось. Он кое-как дошел до двери и, держа бумаги, как клинок, на вытянутой руке перед собой, вложил их Джулии в руку. При этом ее лицо еще больше побледнело.

– Я понимаю, что теперь они тебе уже не нужны, – сказал он. – Считай их свадебным подарком. Однако у меня к тебе просьба: поскольку я вел переговоры в святой уверенности, что условия поставок будут неукоснительно выполняться, то, пожалуйста, проследи за тем, чтобы так оно и было. Для меня это вопрос чести: ведь уговорить покупателей было не так-то легко. Мне пришлось лично заверять каждого из них, что камень будет доставляться вовремя. По всей видимости, сделки на поставки камня из карьера Делабоула в последние годы представлялись крайне ненадежными. По-моему, в этом есть даже известная ирония. Как ты полагаешь?

– Ты несправедлив ко мне. Ты никогда не понимал всей меры моей ответственности перед сестрами…

– А ты никогда не верила в меня и поэтому не дождалась.

– Но неужели ты не мог на минуту завернуть перед своим отъездом в Хатерлей? Ведь я только благодаря твоему дяде и узнала, что ты уехал. Будь у меня хотя бы письмо, хотя бы маленькая записка от тебя, я бы еще могла на что-то надеяться.

– Заехать к вам я не мог – дело было слишком спешное, – сказал он. – Что же до письма, то, заверяю тебя, я оставил его и передал Бистону. Ума не приложу, как ты могла его не получить.

А что, если письмо и впрямь не было передано? – вдруг мелькнуло у него в голове. Может быть, дядя нарочно придержал его, чтобы облегчить себе путь к сердцу Джулии? Не исключено, что баронет способен еще и не на такое лицемерие… Впрочем, какая разница. Он сумел воспользоваться моментом и жениться на Джулии, остальное теперь уже неважно.

Пока Блэкторн смотрел на Джулию долгим прощальным взглядом, боль утраты все глубже вгрызалась в его сердце. Он уже хотел отвернуться, чтобы покинуть Монастырскую усадьбу навсегда, но вспомнил о кольце с изумрудом, достал его из внутреннего кармана и протянул Джулии.

Она вздрогнула от неожиданности.

– Откуда это у тебя? – Лицо ее вдруг жалобно сморщилось, в глазах заблестели слезы.

– Я выиграл его у твоего отца вечером накануне его самоубийства, и у меня тогда же возникло подозрение, что вряд ли оно принадлежит ему: скорее всего кольцо твое или же осталось от леди Делабоул. Я собирался вернуть тебе его сегодня – или, если ты захочешь, надеть его тебе на палец в день нашей с тобой свадьбы.

Джулия дрожащими пальцами взяла у него кольцо. Из ее глаз выкатились слезы.

– В тот день мой отец каким-то образом разыскал его и исчез, не сказав никому ни слова. Знай я, что кольцо у него, я бы ни за что не позволила ему выносить его из дома, тем более брать с собой на игру. Оно досталось мне от мамы… Я уже не чаяла его увидеть. Как странно, что все это время оно находилось у тебя. Ты хоть понимаешь, что, вернись оно ко мне до твоего отъезда в Корнуолл, мне не надо было бы выходить за твоего дядю? Ведь этот изумруд стоит целого состояния. – Она смахнула рукавом катившиеся слезы.

Он окинул ее долгим задумчивым взглядом.

– Что ж, возможно, и хорошо, что я не отдал его тебе сразу. Если сейчас тебя не хватило даже на месяц ожидания, то что было бы дальше? Да, пожалуй, так даже лучше. Ну да Бог с тобой. Мне пора.

Блэкторн быстро обошел ее и направился к лестнице. Лишь вскочив в седло и пустив лошадь галопом по буковой аллее, он дал волю своему гневу.

Джулия подошла к окну и остановилась у залитого водой стола. Розы, лежавшие в луже между фарфоровых осколков, уже поникли. Она вытащила из рукава носовой платок и принялась вытирать столешницу. Из аллеи донесся отчаянный крик Эдварда, спешащего прочь из Монастырской усадьбы. Джулия с тоской обернулась к окну и прижала ладони к холодному стеклу. Ее жизнь и счастье удалялись от нее навсегда, и она могла теперь лишь лить слезы отчаяния да корить себя за поспешно сделанный роковой шаг.

16

Бат, Англия

Рождество, 1814

– Ой, миледи, mon dieu! – со смехом воскликнула Габриела, заглядывая Джулии через плечо. – Сэр Перран будет сердиться!

Джулия улыбнулась отражению служанки в зеркале. Она изо всех сил старалась сдерживать себя, но радостное возбуждение проявлялось в каждом ее движении.

– Еще как! – отозвалась она. – Но сегодня мне нет до этого никакого дела.

– Ручаюсь, майору ужасно захочется умыкнуть вас… под веточку омелы – и поцеловать! – Склонив голову набок, Габриела лукаво прищурилась. – Нет-нет, миледи, не надо испепелять меня взглядом. Лучше взгляните на свой брак, как француженка. Вы счастливы? Нет. Значит, вам нужно завести любовника. Я понимаю, вы выходили замуж по расчету – что тут такого, так многие поступают в вашем кругу. Но, поверьте, во Франции у вас бы уже давным-давно был любовник! Разве вы получаете все, о чем можно мечтать, от собственного супруга?.. – Тут служанка выжидающе приподняла брови, будто и впрямь рассчитывала услышать ответ на свой нескромный вопрос.

Джулия укоризненно покачала головой.

– Как тебе не совестно? Разве можно задавать такие вопросы о человеке, который платит тебе жалованье? Ей-Богу, мне бы следовало отказать тебе от места.

– Чтобы заслужить любовь и уважение, одного жалованья мало. Нужна еще доброта. А у сэра Перрана нет доброты. Он обращается с вами очень дурно, и лучше всего вам от него уйти.

Это, пожалуй, было уже слишком, и Джулии пришлось напустить на себя изрядную строгость.

– Прошу тебя, Габриела, не говори больше подобных глупостей – не то мы и впрямь с тобой поссоримся…

После смерти леди и лорда Делабоулов Габриела постепенно стала значить для Джулии много больше, чем просто служанка. В ней была душевная теплота, которая помогала Джулии пережить самые тяжелые минуты, и в то же время удивительная, несгибаемая сила духа. Она одна знала о том, насколько несчастлива ее хозяйка. В какой-то степени она заменяла ей мать и одновременно подругу.

– Ах, миледи, я все понимаю, – произнесла она со своим бесподобным и неизгладимым французским акцентом. – Но сегодня я просто ничего не могу с собой поделать. Вы слишком молоденькая и хорошенькая, чтобы заживо хоронить себя в собственном доме. Ума не приложу, почему ваш супруг желает непременно жить здесь, в Хатерлее? Ведь у него в Монастырской усадьбе так красиво. Нет, я не понимаю месье! Он обожает ваш Хатерлей прямо-таки до безумия. «Это не трогать! То не двигать! Где та картина, что висела тут вчера? Все должно оставаться без изменений». По-моему, если завтра в доме потекут потолки, он и их прикажет «оставить без изменений». Может, он не в своем уме?

Джулия едва заметно улыбнулась.

– Очень может быть, но сегодня меня это почему-то мало заботит.

Отвернувшись наконец от Габриелы, с которой, надо сказать, она была во многом согласна, Джулия еще раз внимательно осмотрела собственное отражение. Ее длинные волосы были собраны в низкий пучок, лишь на лбу и на висках дрожали легкие золотистые завитки; на голове красовался венок из искусственных белых роз, надетый наподобие диадемы. Платье из ярко-синего шелка на чехле абрикосового атласа казалось особенно легким и летящим: это было совместное произведение Джулии и Габриелы, изготовленное в строгой тайне от сэра Перрана.

Через шесть месяцев после смерти лорда Делабоула период обязательного ношения траура закончился. Джулия не могла больше видеть черного. Сэр Перран уже позволил младшим сестрам заказать себе бальные платья любых расцветок по собственному выбору – разумеется, предварительно согласовав с ним выбор ткани и фасон. Однако Джулия, в соответствии с его желанием, должна была оставаться в трауре. Баронет самолично заказал черное бальное платье для своей жены у известной лондонской модистки. Платье было из превосходного тончайшего шелка, однако с высоким глухим воротом и таким длинным тяжелым шлейфом, что танцевать в нем было бы невозможно. К тому же шлейфы уже давным-давно вышли из моды, только изредка встречался еще удлиненный сзади подол. Надеть же на себя это уродливое творение высотою в семь футов не решилась бы ни одна здравомыслящая женщина.

По словам сэра Перрана, это платье должно было придать ей царственный вид, однако Джулия прекрасно понимала, что дело не в этом. Просто он не хотел, чтобы она танцевала, особенно сегодня.

Но именно сегодня она должна была танцевать!

Нынче вечером сэр Перран устраивал грандиозный рождественский бал, на котором наконец-то собирался представить свою жену многочисленным приятелям и знакомым.

На этот бал должен был приехать Эдвард.

Долгие месяцы своего замужества, начиная от самого дня венчания, Джулия жила одной-единственной надеждой – что когда-нибудь она снова увидит Эдварда, будет говорить и, возможно, даже танцевать с ним. Сегодня эта ее надежда могла сбыться. Джулия уже представляла, как они кружатся по залу при свете трех массивных хатерлейских люстр и как руки Эдварда поддерживают ее за талию.

Возможно, после этого ее несчастливое замужество покажется ей уже не таким беспросветным.

Джулия обратила придирчивый взгляд на свое лицо. А вдруг сегодня она совсем не понравится Эдварду? В ее правильных чертах застыла напряженная сосредоточенность, какой не было даже в последние два года жизни отца. Как странно, что замужество наложило на ее наружность больший отпечаток, чем все предыдущие несчастья!

После смерти отца боль утраты улеглась в ее сердце довольно быстро. К сентябрю она поняла, что за последние два года она успела пролить столько слез по лорду Делабоулу, будто он и впрямь скончался в один день со своей женой. В сущности, к тому времени, когда он занял свое место в фамильном склепе рядом с леди Делабоул, у Джулии почти не осталось сил на то, чтобы скорбеть о нем. В последующие месяцы образ родителя, со всеми его достоинствами и недостатками, окончательно сложился в ее душе. Она уже простила ему безумства последних лет жизни и теперь помнила только любимого отца, который в детстве сажал ее к себе на колено и читал ей книжки, или, водрузив в седло перед собой, выезжал на тенистую проселочную дорогу и гнал лошадь вскачь, или учил перепрыгивать по камешкам через ручей, играя в «утку и селезня».

Теперь она с нежностью узнавала отцовские черты в собственном лице, в нежной светлой коже и в золоте волос.

Вспомнив маму, она немного погрустнела.

В последнюю минуту мама сказала: «Сделайте для меня что-нибудь красивое».

Но что? Вот наконец она вышла замуж, но вышла без любви, за человека, для которого единственным удовольствием в жизни было выслушивать обращенные к нему просьбы, милостиво позволяя одно и воспрещая другое. Он распоряжался в ее жизни всем до мелочей, начиная от круга ее повседневных обязанностей до того, сколько и в какие часы ее сестры должны заниматься музыкой, живописью и языками.

Разве во всем этом есть что-то красивое? Без любви даже величественный и прекрасный Хатерлей кажется равнодушной грудой камней.

Габриела наконец отошла от зеркала, и Джулия вздохнула. Служанка советует ей завести любовника. Может, для этого она и надела сегодня платье с таким глубоким вырезом? Чего она хочет – обольстить Эдварда? Лучше, пожалуй, оставить все эти вопросы без ответа.

Как бы то ни было, сегодня она не наденет черного платья. Сэр Перран наверняка впадет в ярость от такого непослушания и заставит ее потом ходить в трауре еще полгода, и ей придется беспрекословно ему подчиниться. Но сегодня, невзирая ни на какие его требования, она выйдет к гостям в платье из синего шелка и абрикосового атласа. Она будет танцевать, и почувствует себя счастливой, и попросит Эдварда простить ее.

Появление Джулии в дверях Красной гостиной, где уже собрались к ужину ее муж и сестры, произвело на всех ошеломляющее впечатление. Сестры невольно затаили дыхание: они слишком хорошо знали, в какой строгости сэр Перран держит свою жену. Теперь все они следили за ним широко раскрытыми глазами.

Странно, но Джулия совсем не ощущала страха. В конце концов, что он мог с нею сделать? Ударить? Вряд ли. Все же поднять руку на женщину он скорее всего не способен. Но и пригрози он ей даже физической расправой, сегодня это не имело никакого значения. Главное – чтобы на ней было платье, выбранное ею самой, и чтобы она могла танцевать с Эдвардом.

Когда Джулия остановилась перед супругом, он довольно долго разглядывал ее молча, сощурив глаза и сжав губы. Его кресло, обтянутое шелком в золотую и белую полоску, было развернуто к камину, трость прислонена к подлокотнику.

В камине жарко полыхало огромное полено, а каминная доска по случаю Рождества была украшена ветками тиса, остролиста и увита плющом, который спускался с обеих сторон до самого пола. На фоне темной зелени весело горели рождественские свечи. Праздничное убранство хорошо протопленной гостиной особенно не вязалось с молчанием, тяжело повисшим над головами.

– Итак, вы посмели ослушаться меня, – промолвил наконец сэр Перран.

Но Джулия не дрогнула и не отвела взгляда. В эту минуту, сама того не желая, она презирала его. До сих пор она никогда и ни к кому не питала презрения, тем более ненависти. Но сейчас, забыв о великолепном убранстве Хатерлея, в котором трудились теперь десятки слуг, и об обилии изысканных блюд на столе, она ненавидела сэра Перрана, потому что он подавлял ее и сестер своей холодной суровостью.

– Да, – медленно проговорила она, по-прежнему твердо глядя ему в глаза. – Я посмела вас ослушаться, потому что мне опротивело ходить в черном. Завтра, из уважения к вам, я снова оденусь в траур; но сегодня делайте что угодно, хоть велите всем своим друзьям и знакомым разворачиваться и ехать обратно, но платья, в котором вы желаете меня видеть, я не надену.

После этих слов Джулии в гостиной стало ужасно тихо, будто сестры совсем перестали дышать.

– Что ж, – еще больше сощурив серые глаза, сказал сэр Перран. – Возможно, я последую вашему совету.

Аннабелла тихонько ахнула. Джулия знала, с каким нетерпением ее младшая сестра ждала этого бала. Сэр Перран настаивал на строжайшем соблюдении траура, и сестры вот уже целых шесть месяцев были лишены привычного батского общества. Сегодня им впервые предоставлялась возможность прервать затворничество.

Но даже ради блага всеобщей любимицы Аннабеллы Джулия не могла сейчас пойти на попятный. Поэтому она еще выше подняла голову и сказала, обращаясь к мужу:

– Делайте, как вам заблагорассудится, но переодеваться в черное я не намерена.

Седые брови сэра Перрана удивленно поползли вверх, в глазах появилось знакомое задумчивое выражение: казалось, он производил в уме какие-то подсчеты. Узнав его лучше за последние несколько месяцев, Джулия пришла к заключению, что, прежде чем предпринять любой сколько-нибудь важный шаг, ее супруг как бы взвешивает все его возможные последствия на неких точнейших внутренних весах. Вот и теперь он глядел на нее, задумчиво щурясь, словно переставляя маленькие освинцованные гирьки с одной чаши на другую. Она почти наверняка могла сказать, когда он только начинал рассматривать следующее возможное наказание за ее проступок и когда отвергал его как неудовлетворительное. В тот момент, когда он перевел взгляд с ее лица на костяной набалдашник своей трости, она уже точно знала, что ему удалось уравновесить чаши весов.

– Ну что ж, в таком случае вам придется обойтись без лондонского сезона, на который вы так рассчитывали.

Аннабелла снова ахнула, а Элизабет пробормотала:

– О Боже!..

Возможность выехать в столицу на светский сезон, который тянулся, как правило, от начала марта до конца июня, имела решающее значение для судеб всех молодых английских аристократок. В продолжение этого времени им приходилось объезжать бесконечную череду балов, торжеств, концертов и вечеров, задуманных единственно для того, чтобы стрелы купидона могли достичь своей цели. Неизменным итогом сезона были многочисленные объявления о помолвках.

– Вы хотите сказать, – воскликнула Джулия, – что намерены пренебречь одним из важнейших условий нашего брачного контракта? Вы хотите лишить моих сестер возможности устроить будущее – из-за того только, что я отказываюсь надеть это платье?

Взглянув на нее внизу вверх, он насмешливо улыбнулся.

– Вот именно! Однако решение все еще остается за вами. Если вы надумаете переодеться, я обещаю великодушно забыть о вашем неприличном поведении и этой же весной вывезти вас вместе с сестрами в Лондон.

Хотя Джулия уже все решила, все же ей хотелось услышать мнение сестер. Обернувшись к Элизабет, сидевшей в кресле напротив сэра Перрана, она отметила про себя, что насыщенный розовый цвет ее шелкового платья с отделкой из легкого тюля очень идет к ее черным волосам и голубым глазам. Когда взгляды их встретились, лицо Элизабет осветилось лукавой улыбкой, и она сказала:

– По-моему, ты сегодня хороша как никогда. Я всегда считала, что синее тебе к лицу. А черное… Нет, это не твой цвет!

На сердце у Джулии неожиданно потеплело.

– Благодарю тебя, – пробормотала она и перевела взгляд на Каролину.

Средняя из трех незамужних сестер сидела на диване красного камчатного шелка, задумчиво подперев кулачком щеку. На ней было белое шелковое платье, расшитое мелким жемчугом по лифу и подолу. На коленях лежал раскрытый роман.

– В сочетании с абрикосовым синий цвет просто бесподобен, – сказала Каролина, с нежностью глядя на сестру. – Думаю, оттенки подобраны на редкость удачно. – Она улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила чтение.

Джулия внутренне возликовала: ведь одно дело противостоять воле супруга в одиночку, и совсем другое – ощутить поддержку сестер.

Однако стоило ей взглянуть на Аннабеллу, как ликование в ее сердце сменилось тревогой. Младшая мисс Вердель, видимо, с трудом владела собой. Она поднялась со своего места и теперь стояла перед сэром Перраном, гневно сверкая глазами. Сегодня она была в темно-зеленом шелковом платье, сочный цвет которого смягчала дымка полупрозрачного тюля. Джулия открыла рот, чтобы помешать Аннабелле высказать все, что у нее накипело на душе, но опоздала.

– Вы злой и гадкий! – выпалила Аннабелла. – Раньше я считала вас благороднейшим из людей, но теперь вижу, что это совсем не так!.. И не только потому, что вы передумали везти нас в Лондон. Если хотите знать, все ваше поведение с того момента, как моя сестра согласилась выйти за вас замуж, было сплошной низостью!

– Аннабелла! – крикнула Джулия, ошеломленная выходкой сестры.

Но Аннабелла, не обращая на нее внимания, быстро подошла к сэру Перрану. Ее зеленые глаза горели.

– Да, низостью!.. Я только не могу понять одного: что она вам такого сделала, что вы с нею так жестоки?

Сэр Перран приподнял брови.

– И в чем же, позвольте спросить, заключается эта моя «жестокость»? – язвительно осведомился он. – В том, что я уплатил долги вашего отца? Что взял вас всех под свое покровительство? Что плачу за ваши бальные платья, за содержание дома и за кухню – может быть, лучшую во всей Англии? – Он сокрушенно покачал головой. – Бедная девочка! Как она убивается из-за несчастной сестры, у которой муж – злодей!

На это Аннабелла только еще выше вздернула подбородок.

– Ваши щедрые благодеяния висят над нами, как… как гильотина! А каждый кусок с вашего стола встает поперек горла… Так что плевала я на ваш рождественский бал! – И, присев перед ним с нарочитой учтивостью, она презрительно взмахнула зеленым шелковым подолом и выбежала из комнаты.

Глядя ей вслед, Джулия думала о том, что в этих нескольких фразах Аннабелла очень точно описала жизнь в Хатерлее и ее несчастливое замужество. Сдавленный смех супруга отвлек ее от горестных мыслей.

– Прелестное дитя, просто прелестное! – объявил он, отсмеявшись. – Видите, Джулия, к чему привело ваше поведение? Бедной девочке придется весь вечер просидеть в одиночестве у себя в комнате – и все потому, что вы надеетесь своим глубоким декольте обольстить моего племянника!.. Право, все это так забавно, что меня уже подмывает отказаться от своего решения и свозить вас в Лондон… Но, увы, я буду вынужден сдержать свое слово, – тут он прямо взглянул на нее, – поскольку желаю, чтобы вы убедились: любое ваше непослушание приведет к неминуемой расплате.

Обойдя кресло сэра Перрана, Джулия направилась к фортепиано красного дерева, стоявшему в углу у камина.

– Милый супруг, – спокойно заговорила она, садясь на табурет и расправляя складки платья. – Что бы вы хотели послушать, Гайдна или Баха?

– А разве вам есть до этого дело? – насмешливо отозвался он. – Кажется, сегодня вы вознамерились ублажать только самое себя. Впрочем, коль скоро вы спрашиваете, я предпочел бы Баха.

Джулия раскрыла папку с нотами, которые она собственноручно переписывала из старых нотных собраний, принадлежавших еще леди Делабоул. Улыбаясь про себя, она отыскала среди своих любимых пьесок контрданс Генделя и начала играть.

При первых же аккордах баронет обернулся и метнул в нее весьма красноречивый взгляд, однако Джулии было все равно. Что значил гнев супруга, когда сегодня она принесла в жертву то единственное, что имело значение, – лондонский сезон сестер, – и даже это мало заботило ее? Возможно, она была не права, но сегодня она не могла противиться голосу собственного сердца. Она желала видеть Эдварда, и желала, чтобы он увидел ее так, как ей хотелось.

Кроме того, в голове ее уже начал складываться план, как лучше отговорить сэра Перрана от принятого решения. Правда, за минувшие полгода ей еще ни разу не удалось сломить волю упрямого супруга, но попытаться все же стоило. Ради своих сестер она готова была пойти на все.

* * *

Спустя полчаса подали ужин. Гостей еще не было, за столом распоряжался сэр Перран. Он приказывал, что и в каком порядке подавать, кому и что подкладывать на тарелку; он вел разговор, переходя от предмета к предмету по собственному усмотрению. Он поочередно высмеял всех присутствующих сестер – Каролину за молчаливость, Элизабет за многословие, Джулию за то, что она слишком часто смотрела на каминные часы.

Впрочем, Джулии было все равно. Мысли ее бесцельно блуждали; она ждала. Сэр Перран заговорил о каких-то решениях Венского конгресса, но политические вопросы ее сейчас мало занимали. Какое отношение имела политика к любви, к семье, к жизни с человеком жестким, властным и в то же время непостижимым? Никакого.

Наконец ужин закончился, и сестры, с позволения сэра Перрана, перешли в Зеленый салон, чтобы дожидаться там прибытия гостей. Джулия начала было оправдываться перед сестрами за то, что навлекла на них гнев своего супруга, но Элизабет лишь фыркнула в ответ, а Каролина строго сказала:

– Не говори глупостей! Твой муж просто брюзгливый старик. Мне, конечно, неприятно об этом говорить, но в последнее время у меня даже возникло подозрение, не страдает ли он разлитием желчи.

Элизабет прыснула, а Джулии лишь с большим трудом удалось сдержать себя.

– Очень возможно, – пытаясь сохранить серьезность, отвечала она. – Но, пожалуйста, не говори ему об этом, хотя бы сегодня. Боюсь, ему не очень понравится, если ты начнешь объяснять его раздражительность приступами желчной болезни.

Каролина серьезно кивнула, не обращая внимания на веселье Элизабет. Спустя некоторое время она вдруг просияла и, подняв указательный палец кверху, добавила:

– Все равно, думаю, хорошая доза слабительного ему не повредит. Ведь правда?

Это оказалось чересчур даже для Джулии, которая расхохоталась пуще Элизабет. Сэр Перран – и слабительное! Она смеялась до слез.

Наконец она вытерла глаза и благодарно улыбнулась Каролине, которая глядела на нее чуть удивленно, будто не находила в своих словах повода для такого веселья.

– Желчь тут ни при чем, – сказала Джулия. – Просто он почему-то обозлен на весь мир. Уж не знаю, в чем тут искать причину, в его собственной натуре или, возможно, в каких-то его прошлых обидах, – но, во всяком случае, не в состоянии внутренних органов.

Каролина кивнула и с покорным вздохом уселась в кресло у камина.

В этот момент взгляд Элизабет случайно упал за окно, и она радостно вскрикнула:

– Снег идет! Ах, как чудесно!

– Снег? – оживилась Каролина и, вскочив на ноги, вместе с сестрами подбежала к окну. В желтоватом свете, падавшем из окон особняка на кусты, лужайку и гравиевую дорожку внизу, кружились и сверкали пушистые снежинки.

– Аннабелла ужасно расстроится, когда увидит, – с грустью произнесла Каролина. – Она так мечтала, чтобы под Рождество пошел снег. Напрасно она стала сегодня перечить старику!

Джулия опять с трудом подавила улыбку. Вот уже три месяца ее сестры между собой называли сэра Перрана стариком. Конечно, следовало бы отчитать их за это, но, с другой стороны, они не меньше ее самой страдали от деспотичности ее супруга, и, возможно, изобретение обидного прозвища хоть отчасти примирило их с собственным незавидным положением. Постепенно прозвище закрепилось за ним.

– Аннабелле надо было думать головой, – вмешалась Элизабет. – Сколько раз мы ее предупреждали, чтобы она не давала при нем волю своим чувствам. А уж сегодня ей и вовсе следовало держать язык за зубами.

– Это моя вина… – начала Джулия, но Каролина с Элизабет так на нее посмотрели, что она осеклась.

– Ради Бога, Джулия, не бери на себя хотя бы сегодня роль мученицы, – тихо сказала Каролина.

С тех пор, как сестры узнали, какое тяжкое бремя ей одной приходилось нести после маминой смерти и какой непомерной жертвой явился для нее брак с дядей, а не с племянником, они были единодушны в своем мнении: ей не следовало отстранять их всех от принятия решения. И теперь, стоило ей хоть словом обмолвиться о том, что она виновата в их нынешних страданиях, сестры дружно набрасывались на нее.

– Не надо, Каро, – насмешливо произнесла Элизабет, – не отговаривай ее. Мучеников ведь жгут на кострах, а я обожаю запах паленого мяса!

– Как ты можешь такое говорить! – содрогнулась Каролина, но тут же рассмеялась, чем несколько смазала впечатление от своего праведного негодования.

Сквозь кружение снежинок Джулия вглядывалась в темноту за окном. Вдали мелькнул огонек.

– Едут! – воскликнула она.

Сестры тотчас приблизили лица к окну, желая видеть карету первого гостя собственными глазами. Сердце в груди у Джулии неожиданно взмыло ввысь, как стая птиц, которых кто-то спугнул.

Скоро, скоро, стучало у нее в голове. Скоро он будет здесь.

За эти полгода она ни на минуту не переставала любить Эдварда Блэкторна. Как ни уверяла она сама себя, что за обязанностями супруги сэра Перрана она постепенно забудет его племянника, с каждым днем желание видеть его становилось все сильнее и нестерпимее.

Сестры, конечно, понимали, что она считала свой брак трагической ошибкой, но ни одна из них не догадывалась о безмерности ее сожаления: ведь они не могли знать о некоторых сторонах натуры баронета, которые открылись его жене в первую же брачную ночь.

Накануне венчания Джулия сообщила сэру Перрану, что она не девушка, на что он отвечал весьма великодушно, что в этом нет ничего удивительного, коль скоро она воображала себя влюбленной в его племянника, и посоветовал ей больше об этом не думать.

Вечером после венчания супруг Джулии, в темно-красном парчовом халате, вошел в ее спальню и сел на кровать, и Джулия втайне порадовалась тому, что неприятное признание было уже позади. Когда же он сказал, что воздержится от супружеской близости до тех пор, пока не убедится, что племянник не оставил ее в интересном положении, она невольно почувствовала еще большее облегчение. Сама мысль о том, что придется позволить сэру Перрану – отныне ее законному супругу – ласкать и любить ее так же, как это делал Эдвард, не укладывалась у нее в голове. Поэтому, хотя одна ее часть желала поскорее покончить с тягостным делом, все же другая переполнилась благодарностью к сэру Перрану за то, что он решил отсрочить скрепление брачных уз.

Некоторое время он сидел молча, устремив на нее странный задумчивый взгляд, смысл которого она еще не могла в то время определить. В какой-то момент она чуть не сказала ему, что не беременна и уже убедилась в этом, но тогда пришлось бы объяснять, откуда ей это известно. Столь деликатный предмет, как ежемесячные кровотечения, редко всплывал даже в разговорах между женщинами, не говоря уже о супругах. Поэтому она решила молчать: пусть время само все скажет за нее.