Текст книги "Падение Херсонеса"

Автор книги: Валентина Фролова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

3

Стратиг Херсонеса Игнатий Харон забеспокоился! Чтобы обезопасить себя и город, предпринял необходимые меры. Херсонеситы итак жили в вечном беспокойстве. Считали, что живут не в городе, а в каменном загоне. Выходить за крепостные стены всегда было опасно. Того и жди, что с любой скалы или из густой кроны дерева прыгнет на голову хазарин, налетят на конях печенеги, и ты, вчера свободный херсонесит, сегодня раб, товар для продажи на невольничьем рынке. Чутье на опасность у каждого было, как у зверя.

В распоряжении стратига была всего кучка воинов. Правда, была еще личная стража, схоларии. Воины схол, гвардейских частей. Эти многое могут. Один схоларий стоит двадцати-тридцати воинов. Была еще надежда на превосходство в оружии. Молва доносила до врагов греков весть, что владеют они неведомым другим «греческим огнем». Что есть у них какие-то метательные машины, снаряды. Машины выпускают ужасающей силы огонь, который все живое превращает в пепел, а камень во что-то жидкое, а потом, – в лаву. Есть такие машины – шел слух – и у херсонеситов.

Но слухами руссов не отпугнешь. Империя далеко, за морем. Царь Василий в Константинополе. Жди, стратиг, когда придет помощь.

Стратиг раздал жителям оружие из городского хранилища. Раздал только свободным херсонеситам, не рабам. В доме – раб, в доме – предатель. Того и гляди, подымет на тебя твое же оружие. Но и сами херсонеситы были неоднородны. Только часть из них греки, потомственное городское население. Очень много пришлых, варварского происхождения. Сарматов, хазар, фракийцев, тех же руссов. Кого сюда привели торговые дела, кого женитьба, кого близость хороших рыбных ловов и возможность ходить с рыбой за море, кого просто охота к перемене мест. Сам стратиг стал трибуном. Глашатаи собирали народ на агоре, главной площади Херсонеса. Стратиг, поднявшись на возвышение, говорил: для защиты города нужны деньги, деньги, деньги. Прежних налогов мало. Потому нужно ввести те, которые в метрополии есть, а они свободные херсонеситы, от них отказались.

Налоги в Херсонесе были велики, но меньше, чем в Константинополе. Там и хрисаргирон, налог на все орудия труда, на топор тоже. Там налог на руки наемного слуги; на собаку слепца, на лошадь и на ослика. Херсонес на то и Херсонес, свободный город. Свобода – это право самим устанавливать себе налоги. Но два имперских налога на время войны ввести надо. Эпиболу – налог сверх налога, чтобы восполнить недобор с тех, кто не заплатит. И синону, обязательную поставку продовольствия для солдат.

Стратиг объяснил, что солдатам давно не плачено. Они не хотят больше обещаний. Они требуют жалование. Главное же, Владимир хоть и надел на себя крест – так он говорит – а он варвар. Варвары не просто убивают людей в честном бою, мечом, копьем, ножом, а убивают мучительски. Бьют христиан палками, забрасывают камнями. Как бешеных собак. А потом – знай херсонесит! – омывают их кровью ноги. Так они своих богов задабривают.

Бежать от варваров – пустое старание. На конях догонят. Кого застанут дома – сожгут вместе с домом.

Херсонеситы верили стратигу, верили глашатаям, верили листам-объявлениям. Оружие брали. На налоги соглашались. Деньги несли.

Да и попробуй, не поверь. Стратиг пообещал, кто будет строптив, того хоть сейчас вон, за стены города.

Главные ворота закрывали при огромном скоплении народа. Они были еще надежно укреплены четырехугольной башней. Проход узок. В этой каменной ловушке легко остановить нападающих. Сами ворота деревянные, обитые медью. И удвоены катарактой, огромной железной решеткой. Стратиг дал знак. Катаракта с таким грохотом упала на землю, что звук этот перевернул внутренности в теле каждого. И успокоил. За такими воротами, за катарактой, за мощными полутора-двухметровыми стенами можно отсидеться, посмеиваясь над тупыми варварами, в ожидании кораблей василевса. Море рядом, рыба есть. Запасов зерна, всякой снеди полны закрома. Хоть три года, варвар, ты осаду веди, Херсонесу ты не страшен.

Не успел утомленный трудами стратиг дойти до дома, как пол-Херсонеса бросилось к берегу моря, а половина на самый высокий холм. Догорал закат. Багряное море несло к берегу огромное, несметное, не поддающееся счету количество русских ладей. А на севере запылили дальние степные дороги. Пыль стеной шла на город. Пылила конница. За которой возы, возы, возы с продовольствием, с оружием. И уже полыхнуло заревом в ближних селениях-солеварнях, взятых варварами.

Высадились руссы на берег, почти не встретив сопротивления. Только стража, прикрываясь щитами, ловко работая мечами, с низкой части, у воды, подымаясь, пятясь, уходила за стены. На лицах – волчий оскал. Не жди, русс, добра от своего прихода. Владимир захватил корабли, смолившиеся в порту, готовившиеся к весенней навигации. Но на штурм стен не пошел. И херсонеситы, высыпавшие на стены всем городом, увидели, как под черным ночным небом зажигаются первые русские костры.

С рассветом дружина князя рассмотрела стены Херсонеса. И обмерла. Такие стены ратники видели впервые. Грозен Киев. На высоком земляном валу вокруг него частокол из прочного дерева. Вал отпугивает от Киева хазар, печенегов, половцев. Но земляной вал с частоколом по сравнению со стенами Херсонеса, что бугорок по сравнению с отвесной скалой. Стены города так же широки, как широки улицы. Ромеев на них тучи.

Как брать каменные стены?

Четырехугольные башни над воротами похожи на головы. Мечом такую голову не срубишь. Копьем стену не пробьешь.

Лагерь руссов на расстоянии стрелы от стен города. Князь стоял впереди всех, спиной к своим. И спиной, затылком чувствовал растерянность ратников. Рядом с Владимиром, слева, всегда под рукой, Ростислав. Мальчишка за оруженосца. Всегда готов взять щит князя, меч князя. Шрам у глаза, чуть не выколотого ромеями, налился багровостью. Шрам всегда становился таким, когда Ростислав волновался. Отрок не в первый раз видел Херсонес, но в первый раз мысленно бросил себя на эти отвесные стены, на которых нет ни щербинки, чтобы руками ухватиться, ни щели, чтобы ногу поставить. Владимир отдал Ростиславу и меч, и щит, освобождая руки. А тот и рад. В минуты тревоги лучше быть при деле.

Владимир послал к стратигу двух пленных ромеев. Предложил: сдавай, стратиг, город. Ты – христианин. На мне два года крест. Зачем кровь лить? Открывай ворота. Другом войду в Корсунь, не врагом. Пошлем твоих и моих людей за море, в Константинополь. Напомним твоим царям: обещали они царевну Анну в жены. Ты помни, стратиг, шесть тысяч руссов, отборное войско, помогают твоим царям сдерживать напор Варды Фоки. Сегодня мечи руссов василевсам служат, но скажи я им слово, мечи поднимутся на василевсов. И тогда не Корсуни, Константинополю конец. Византии конец!.. Василевсы твои в тисках…

Стратиг разговаривать с послами отказался.

Решительность стратига передалась херсонеситам. Они развеселились, возликовали. Кричали со стен (среди глашатаев нашлись такие, которые знали язык руссов):

– Уходи, Киев! Уходи! Да мы вас всех перебьем! Да мы вас сожжем! Варвары! Вы увидели наши стены и растерялись. А наши огнеметательные машины видели? А слышали, что такое «греческий огонь»? Ворот не откроем, за стены не выйдем, а всех вас сожжем. Живыми сожжем! Как баранов. Как овец. Ох и кричать будете!

Рожи обидные строили. А фигуры, фигуры искривляли. Тьфу! Стыд. Срамота. Чем занимательнее изгалялся грек – тем громче ржали стены.

– А корабли наши видели, руссы? Это вам не ваши ладьи. Уже идет, идет целый флот на помощь Херсонесу!

К десяти утра появился на стенах стратиг.

Стратигу было лет пятьдесят. Был он черен, как все греки, бородат, в легких доспехах – они шли ему. В греческих городах на площадях, на главных улицах на пьедесталах каменные статуи героев-ромеев. Вот и стратиг похож на такого героя. Только коротковат и полноват.

Однако крепок.

По его приказу глашатаи повторили в рупор то, что руссы уже слышали:

– Руссы! Уходите! Херсонес – свободный город. Херсонес никому не сдается. Вы не знаете силы «греческого огня»? Вы узнаете его!

Под самыми стенами, запрокинув голову, слушал их скиф-пастух. Всё прослушав, повернул голову к варварам: что делать-то будете? У вас ведь «греческого огня» нет? У ног его была огромная, как матерый волк, собака. И штук двенадцать овец… Родная кровь, скиф. Сам ли не захотел быть за спасительными стенами Корсуни? Случайно ли оказался за ними? Видно же, скиф, ждешь, знать хочешь, чья сила возьмет? К руссам тебе охота, оттого ты и «не успел» укрыться за воротами, теперь уже закрытыми.

С приходом стратига на стенах задвигались, заторопились.

Снизу, с той стороны, обращенной внутрь города, что-то стали подымать, устанавливать, наводить на нападающих. Видно, эти самые огнеметательные машины; снаряды. По виду – медные трубы на колесиках. Метров двадцать и – поставят трубу, наведут. Еще метров двадцать и – поставят вторую, наведут. По приказу стратига одну метательную машину подняли на руки. И, показывая ее осаждающим, пронесли по стене едва не от начала ее до конца. Стратиг был деятельный, хмурый, грозный. Шел вслед за солдатами, несшими машину. За ним шел еще солдат с сосудом, в котором, верно, и была та страшная огненная смесь.

Больше других знал о «греческом огне» Владимир. Послы ехали в Киев со всех сторон. Случая не было, чтобы Владимир не поговорил с заезжим человеком так, чтобы все от него узнать. Как далекое государство утроено? Какому богу они молятся? С кем торгуют? Что силу этого государства питает?

Огненную смесь готовили в Константинополе, вблизи порта в крепости, которую греки называют Арсеналом.

Арсенал охраняется днем и ночью. Там хранится оружие и всякого рода военные припасы. Часть Арсенала, где делают огонь, называется Мангалом.

Помещения тут обширные, низкие, со сводчатыми потолками. В них так пахнет серой, что новый человек, войдя туда, тут же начинает кашлять и задыхаться. Но новых там почти не бывает. Там глухонемые рабы. Каждому, кого приводят туда на работы, отрезают язык. Сбежать из Арсенала невозможно, но, и сбежав тайны не выдашь. Уши рабам оставляют, но глухими они становятся быстро сами. У человека так: или он говорит и тогда слышит, и перестает говорить и перестает слышать. Серу рабы толкут медными пестами в каменных ступах. Грохот в Мангале стоит такой, как будто гора трясется и валится. А рабы ничего не слышат. Они немы и глухи. Если, правда, что есть ад, как говорят христиане, то этот Мангал и есть тот самый ад, безмолвный.

Рабы не жильцы. Год в арсенале – молодой становится стариком. Три, пять – умер. Даже куратор, армянин, единственный, кто и говорит, и слышит, бледен, как гриб поганка. Голос его сера съела. Он не говорит – хрипит. Сера и ему долго жить не даст. Уж если кто хранит тайну огня, то пуще всех он, куратор. За всеми следит, всех подозревает в предательстве.

Что входит в состав «греческого огня», уже многие знают: сера, селитра, древесный уголь и черная смола. Но тайна в том, чего и сколько класть. Чуть-чуть измени состав – никакого огня не получишь.

Был случай, Владимир упрашивал одного ромея открыть тайну огня. Вразумлял: к вашей же это пользе. Кто вас защищать будет, если не мы? Вы слабеете, мы крепнем. Знаешь же, сильному – жить. Дары обещал любые. Золота – сколько скажешь. Мехов – лис, соболей – сколько увезешь. Соли из солеварен – хоть возом на корабль грузи.

Ромей лишь побледнел и замолчал. Так замолчал, словно ему уже язык отрезали.

Может быть, знал тайну, но говорить боялся. Может быть, не знал, как все.

Между тем стратиг еще раз приказал двум херсонеситам поднять медную трубу, пронести по стене от конца к концу. С еще более хмурым, с еще более грозным видом проследовал за солдатами. Все-таки он был коротковат при всем своем грозном виде. И если бы не метательная машина на плечах двух ромеев впереди и сосуд с огненной смесью в руках ромея позади, в хмуро сдвинутые к переносью его брови поверить было бы трудно. Стратиг ты, не стратиг, а лучше б тебе, как твоим воинам, с конем не расставаться. Хорошая скачка на хорошем коне бодрит. Стати прибавляет. Росту прибавляет.

Чего тянешь-то? Грозишь – ставь машину. Жги всё и вся.

Скиф-пастух все стоял под стеной со своей собакой и овцами. На середине между стенами и первыми рядами руссов. Смотрел то на стратига, то на руссов. Гадал, к кому податься.

Затрубили трубы. Солдаты-херсонеситы встали у огнеметательных машин. Задвигались и другие. Зазвенело вытаскиваемое из ножен оружие.

Руссы ждали.

Минута казалась часом.

Наконец стратиг поднял короткопалую руку.

Схоларий, огромный гвардеец, поднес фитиль. Средь бела дня ослепительным светом блеснуло жерло огнеметательной машины. Огонь дохнул, словно бог Перун спустился на землю. И ухнул громоподобно, всепоглощающе. Руссы инстинктивно взбросили руки к ушам, прикрывая их. Тот, из ближних, первых рядов, кто не догадался открыть рот, навек остался глухим. Пламя с ревом понеслось к стану руссов. И тотчас, пробивая заграду ладоней, донесся крик:

– А-а-а-у-у-э-э-э…

И ничего не осталось от предателя скифа и его собаки. Две кучки пепла, как после плохо загашенных костров. Метались обожженные овцы, дымились, горя и истошно крича. С десяток схолариев, быстрых, возбужденных, лили на них жидкий огонь. Пахло серой и горелым.

Орали, раздирая души, овцы:

– Э-э-э-э:

Уже нет скифа, нет собаки, упали, подогнув ноги овцы, а крик, в котором ужас и нестерпимая боль горящей плоти, висел в воздухе.

Пал на землю, при жизни омертвев, Ростислав. Щит князя на земле. Меч князя на земле.

Это выстрелила только одна машина стратига. Другие направили грозные медные стволы в сторону пришельцев. Пока молчали.

Владимир не оглядывался. Но ужасом дышало пространство за его спиной.

Стратиг сделал шаг ближе к краю стены. Глашатай закричал в рупор, повторяя его слова:

– Руссы! Уходите! Вон у меня сколько огнеметательных машин. Всех сожгу!

Тишина пала на степь под стенами Херсонеса. На погосте бывает такая тишина, где ни живого голоса, ни вздоха, ни движения. Князь покосил глазом вправо. Воевода Беляй стоял белее скал херсонесских. Ратибор окаменел. Идолы на берегу Днепра живее, чем он.

Добрыня справа. Аж зубами скрежещет.

– Слово, князь! Говори слово!.. Говори!!! Побегут же сейчас вои [2]2
  Воины (др. – рус.).


[Закрыть].

Слово… Какое слово?..

Побегут – подавят друг друга. Трупов будет побольше, чем после самого жаркого побоища.

– Слово, князь! Слово!!! Побегут…

– Князь! – кричал в рупор глашатай, повторяя слова коротконогого стратига, уже Героя Византии, уже достойного пьедестала. – Уходи! Быстрее уходи! Тебя, князь, первого сожгу!

Поодаль от стратига сбились в горстку свободные херсонеситы. Судя по виду, горожане самого разного сорта. И купец, и сборщик налогов, и совсем уж свободный от всего – от крыши над головой, от собственного виноградника – житель в рваном хитоне. Всех сплотила угроза. Сборщику налогов и рупора не нужно. Голос, как из медной трубы. За версту слышно. Он знал скифа-пастуха. Он кричал, что скифу Гудому никогда не верил. Тот всегда от налогов в степь уходил, уводя всех своих овец. На кучку обуглившихся костей, оставшихся от скифа, сборщик смотрел без жалости. Кричал со злорадством:

– Что, Гудой, жарко было?.. Это не все, предатель! На том свете, в аду, тебе еще жарче будет.

– Князь! Слово!!! – требовал Добрыня, – Говори слово!!! Побегут ведь!

Побегут…

Вот-вот побегут…

Видели же, достал огонь скифа – и их достанет.

Дружины распадутся, полки перемешаются. Конный люд, корабельщики забудут, кто есть кто. Побегут по скалистым склонам, по степным дорожкам. Уплывут на ладьях. Уже не дружины, уже не полки, – овечьи трусливые скопища.

У ног князя Ростислав. Не расти больше твоей славе, отрок. Лежит, не дыша. Мертвяк мертвяком.

Один Добрыня живой. Готов и спаленным быть греческим огнем, но спины коротышке-Герою не покажет.

Говорит уже твердо, даже без скрежета зубов.

– Повернись, князь, к войску. Скажи свое слово. Говори, пока за тобой еще рать, а не куча баранов.

Слово… Да какое слово, тут дело нужно.

Владимир промерил глазами расстояние между собой и тем черным, зловонным пятном, что осталось от скифа, собаки и овец. Запах серы стоек. Ветерок дул в сторону русского лагеря. Зловонно-черное пятно было как раз на середине расстояния до стен Херсонеса. Владимир посмотрел направо, на правый конец своей рати. Посмотрел налево, на левый конец рати. И правое, и левое крыло руссов концами дуг подступало довольно близко к стенам. Примерно на такое же расстояние, на котором был спаленный скиф. Огнеметательные машины были и на правом, и на левом конце стены. Возле машин – схоларии.

К бою готовы.

Вид угрожающий.

А стрелять не стреляли.

Пошто не стреляете?

Смертно перепуганный, обезножил сотник Чамота справа. Врос в землю – истинно истукан днепровский – сотник Павич слева. После скифа их черед превратиться в кучи золы. Греки на них, ближних, навели стволы своих машин.

Владимир, держа в глазах Игнатия Харона, сделал первый шаг, самый трудный, в сторону херсонесских стен. Страшен огонь, да, похоже, не над всей степью он властен Далеко летит стрела, пущенная из лука, да за край земли не залетает. Далеко летит греческий огонь, да, верно, вся мера его лёту расстояние от стен до скифа.

Князь сделал второй шаг… Ноги двигались тяжело. Не ноги, каменные колонны… Ты – князь? Сам будь сожжен, а рать убереги…

Третий шаг.

Пятый.

Двадцатый…

Не оборачиваясь, слушал – всем существом своим слушал – что за спиной. За спиной все та же тишина… да не та. Кто уже нацелился бежать, подумал повременить. Посмотреть, что с князем будет.

У черных смрадных костей Владимир остановился.

Ну, стреляй, Герой Византии… Я там, где был скиф…

… А стратиг все почему-то не стрелял. Стоит на стене. Гроза грозой. Со схолариями переговаривается, видно, приказы им отдает. Те кивают согласно, готовы приказы выполнить. Стратиг и глашатай, бесстрашные, продвинулись еще к краю стены. Дальше нельзя, рухнут под стены.

– Спалю! Сожгу, князь! Слово, скажи слово своим бандитам. Скажи слово, князь. И уходи с ними.

И этому нужно слово.

Игнатий Харон кричал, а князь стоял, готовый на грудь принять огонь из огнеметательной машины. Ветерок ерошил русые волосы. Щит на земле возле Ростислава, меч там же; только нож в ножне. Плащ на Владимире яркий, красный. Князя все должны видеть издалека. Полы плаща плещутся у ног. Зачем тебе мое слово, стратиг? Зачем слово войску? Спалишь – увидят, сами уйдут.

Но стратиг все грозил, ладони в кулаки сжимал. А огнеметательная машина не изрыгала огня.

Вепрь страха раздирал грудь князя. В голове буря обрывочных образов…

Вот он, Владимир, совсем маленький. Отец, князь Святослав, собирается в поход. На быстрых коней сажает пленных печенегов. Летите к своему хану, передайте, князь Святослав сказал: «Иду на вы!»

Бой будет.

Но бой честный…

Выходи, стратиг, и ты на бой честный…

Еще картинка из детства.

Он, Владимир, уже отрок. Уже ходит с дружиной в походы. В ту пору понятие «честный бой» еще что-то значило. Перед сражением из стана противников выходило по одному воину-доброхоту. Схватывались. Кто кого. Надо было взять кровь врага, не отдав ни капли своей. Такая победа победителю – добрый знак. Побежденному – предупреждение. Иногда на том бой и кончался.

Не раз Владимир видел, как на такой поединок выходил отец. Подросши, сам стал выходить.

Вот две рати, одна против другой, хазары и руссы. Спор серьезный: кому владеть правым берегом Роси, руссам пахать эту землю, как пахали отцы и деды, или хазарам пригнать с голых, уже облысевших пастбищ скот на эти новые, полные травяной свежести.

Из рядов хазарской конницы медленно выезжает хазарин. Железо доспехов на нем черно. Он огромен, в боках – от доспехов – шире коня. Голова под низким шлемом. Подымает копье, требуя боя.

Минуты тянутся и тянутся. Пойти на копье такого умелого бойца еще надо решиться. Не дождавшись, чтобы кто-то из его войска решился, выезжает на своем коне Владимир. У него страсть к доспехам простым. К тем, которые под силу справить и самому бедному воину. Сказывается то, что он не чета двум своим старшим братьям, родившимся в княжеском терему. Он от ключницы, прислуживавшей бабке, княгине Ольге. От ключницы Малуши. Сколько помнит себя Владимир, столько утирается насмешками, как плевками в лицо.

Он в простом копытном доспехе. И шлем на нем не из железа, из турьего черепа. Погибнуть в таких доспехах, конечно, можно, а можно и победить. Князю важно доказать каждому ратнику, не доспехи решают бой, умение.

Вот оплошал хазарин, неудачно отбил копье. Оно вонзилось в бок его коня. У коня подломились ноги. Хазарин спрыгнул на землю. Ловко спрыгнул. Но хазарин пеший. Владимир на коне. Пеший – во власти всадника. Наезжай на него, кроши мечом, дави копытами.

Князю такая победа не нужна. Он тоже спрыгивает с коня.

Честный бой.

Пеший идет на пешего. Скрестили мечи. Звон, лязг, треск. У хазарина выбит меч. Бери его, безоружного.

Но князю и эта победа не нужна.

Дает хазарину поднять с земли выбитый из рук меч.

Честный бой!

Ух, как орала тогда дружина, встречая князя победителя.

– Слава Владимиру! Слава!

Все князю простила. И мать, ключницу-блудницу Малушу (с лицом необыкновенной нежности; больше таких лиц Владимир ни у кого не видел!) – и это князю забыли.

А теперь ромеи изобрели огонь.

Стратигу Херсонеса Игнатию Харону никакого умения сходиться с врагом в честном бою не нужно. Он на стене. Он среди своих схолариев. Брызнет машина огнем – спалит противника, как барана.

Стратиг и кричит в лицо князю:

– Князь! Уходи! Уходи, князь, со своим войском! Спалю! Сожгу! Одни кости черные останутся!

Аж топочет на стене. Ножками коротенькими перебирает.

Ну, пали.

Ну, жги.

Лучше один я буду сожжен, чем сотни людей за моей спиной. Нет, Добрыня, не требуй от меня слова. Что тут мое слово сделает? Ничего. Скажу, не скажу – побегут руссы, толкая друг друга, конный будет давить пешего, бросятся десятками на ладьи, утопят их, сами утонут. А увидят, что я сожжен, но спины стратигу не показал, снимут шлемы, помянут добрым словом. Отступят, – с копьем и мечом против огня не пойдешь. Но отступят сотнями. Воеводы останутся воеводами, сотники сотниками.

– В последний раз говорю, князь, уходи! – топотал на стене Герой ромеев. Потрясал кулаками. – В последний!

В последний? Вот и ладно, что в последний.

Пали…

Червячок надежды, все время, с первого шага живший в душе князя, окреп; поднял голову.

Когда Владимир увидел, что схоларии с правого и левого концов стены не сжигают сотников Чамоту и Павича, которые как раз могли бы попасть под огонь, подумал: «А может у стратига всего-то огня на один запал? Цари в Византии сами под ударами азийцев. Им огонь на стенах Константинополя нужен. До Херсонеса ли им, который далеко, за морем?»

Да нет же, нет же у стратига ничего, кроме кулаков да топочущих ножек. Да еще рупора в руках глашатая.

Уже не один Владимир понял, что ромеи в один запал весь свой «арсенал» использовали. Добрыня, быстрый умом, тоже понял. Подошел к Владимиру со спины, встал рядом.

Глотка у Добрыни, что рупор в руках глашатая. У князя голос пожиже. Повернулись оба спиной к херсонеситам. Ну, жгите нас, жгите, если взаправду есть у вас огонь. Князь кричит – первым рядам все слышно. Добрыня гаркнул – вся степь под Корсунью слышит.

Смеется князь. Хохочет Добрыня.

– Руссы! Слаб Херсонес! Слаб! Нет у него ничего, кроме его стен. Попужали и – кончили.

В войске и шевеления нет. Стоит рать мертвая, сжатая страхом. Ростислав лежит, распластавшись, на земле. Князев щит слева от него. Князев меч справа от него.

– Ростислав, вставай, а, – зовет князь.

Тело мальчика мертво. Одни уши немножко живые. Почему-то вроде слышат.

– Ростислав! – притворно сердится князь. – Так ты меня бережешь? Где щит? Где меч?

Ростислав шевельнулся. Приподнял голову. Жив! Цел! Не пепел! Мальчишку взметнуло враз на колени и на руки. Стоит в собачьей позе, на четырех опорах. Совсем опомнился. Хотел поднять щит. Устыдился. Да как же это он так оплошал! Он со щитом должен был впереди князя быть. А теперь – поздно. Что-то придумать надо.

Добрыня ткнул в его сторону толстым пальцем и затрясся от хохота. Что, отрок, теперь так и будешь на четырех опорах стоять? С Ростислава на стратига, со стратига на Ростислава переводили глаза воеводы Беляй и Ратибор. И их сломило хохотом в дугу. Лагерь ожил. Тряслись от хохота стрелки из лука, покатывались, давились смехом, утирали слезы походные воеводы. Ростислав совсем уверился, что жив, и, теперь уже дурачась, нарочно, на четвереньках, по собачьи, дополз до Добрыни, до князя, выполз на поле впереди них и, запрокинув голову, залаял на стратига на стене:

– Гав!.. Гав-гав-гав!.. Гав! Гав! Гав!

Получалось все точно так, как у кричавшего что-то на своем непонятном языке стратига.

Безудержно хохотали корабельщики, оставившие ладьи. Хохотали спешившиеся конники. Не над Ростиславом хохотали, Ростислав так, ко времени пришелся. Надо было остатки страха из себя выплеснуть. Доказать князю, доказать Добрыне, доказать самим себе – совсем они не трусы. Это вон мальчишка струсил, живой мертвым на землю пал. А они-то устояли на ногах. А они-то бежать не бросились. Они храбры. Они ратники. Они – вои.

С дальних концов стены схоларии, не зная, чем бы устрашить руссов, плеснули из сосудов в сторону сотников Чамоты и Павича жидкий огонь. Но разве доплеснешь? Огнеметательных машин на стене много. Да, видно, они давно в негодность пришли.

А трава под стенами все-таки занялась огнем. Хохочущие сотники шага назад не сделали.

Нет, не так уж безобиден «греческий огонь».

Черный дым от горящей травы, запах серы, все еще не развеившийся. Хохот сотен людей, сотрясающий небо и землю. Ржание всполошившихся коней. Шум. Скрипы телег, которые вдруг понадобилось куда-то передвигать.

И на широкой стене Херсонеса впереди схолариев короткий толстячок в латах, стратиг. Гневный. Ругающийся. Грозящий… Не страшный…