Текст книги "Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)"

Автор книги: Валентина Осеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Глава 23
Статья Одинцова

Одинцов писал статью. Он описывал всё происшедшее в классе так, как оно было. Но каждый раз на фамилии Трубачёва он останавливался и долго сидел, опустив голову. Потом снова брал перо.

«А теперь ты у меня один остался», – сказал ему Васёк.

«Но ведь я в глаза говорил ему, что он виноват. И завтра сам скажу, что статью написал. Как пионеру скажу… Он поймёт, что иначе нельзя мне», – волновался Одинцов.

Уже несколько ребят спросили его в классе, какую статью он даст в стенгазету.

– Правду напишешь?

– Как всегда.

Одинцов вспомнил, что, ответив так ребятам, он перестал колебаться, но после этого никак не мог подойти к Трубачёву и ушёл домой, не попрощавшись с ним. И всю дорогу в мыслях его что-то двоилось, путалось. Трубачёв стоял по одну сторону, а он, Коля Одинцов, – по другую. Ребята ждали от Одинцова правды и справедливости.

«Я спрошу его, как бы поступил он на моём месте, – волнуясь, думал Коля. – Он ведь тоже пионер, он не захочет, чтобы я из-за него пионерскую честь свою запятнал».

Одинцов снова брался за перо:

«…Когда Трубачёв выходил, к нему бросился Малютин и сказал: „Трубачёв, ты виноват“. Трубачёв схватил Малютина за плечо и сильно толкнул его…»

Подумав, Одинцов зачеркнул слова «схватил» и «сильно». Вышло так: «Трубачёв взял Малютина за плечо и оттолкнул его…»

– Почти одно и то же… – прошептал Одинцов и перешёл к следующему происшествию:

«…А потом Мазин за что-то ударил Русакова, и оба спокойно вышли из класса. Редакция надеется, что Трубачёв, как пионер и товарищ, поймёт, что он сделал нехорошо, и как-нибудь помирится с Булгаковым».

* * *

Васёк притих. Он вдруг понял, что всех обидел: и тётку, и Сашу, и Севу Малютина, – что он перед всеми виноват. От этого на душе у него было тоскливо, и даже приезд отца не обещал ему радости. Случай на Сашином дворе не выходил у него из памяти. Он думал о Саше. Вспомнил, как они с Одинцовым звали его на каток, а он не мог пойти.

– «А ведь Сашке, конечно, трудно, а я ещё попрекнул его. Он, верно, сразу того хулигана вспомнил… Такую обиду Саша не простит. Тётка тоже не простит. Она так заботилась обо мне, а я назвал её ведьмой… Сева простил. Почему простил Сева – непонятно. Но Малютин вообще непонятный. Может, он трус и не хочет ссориться со мной? Нет, он не трус! Он даже, наоборот, как-то…»

Но как это «наоборот» – Васёк не додумал.

Была суббота. После обеда собиралась редколлегия, вчера ребята давали заметки. Интересно, что написал Одинцов?

Вчера из самолюбия Васёк не спросил его об этом, хотя сам Одинцов всё время начинал с ним разговор о стенгазете. Видно, не знал, как писать, и хотел посоветоваться.

«Наверно, написал просто, что куда-то делся мел и дежурные поспорили между собой», – спокойно подумал Васёк.

– Тётя Дуня, мне в школу на собрание нужно.

Тётка молча накрыла на стол. Она всё делала теперь молча. Васёк слышал, как вчера вечером она сказала Тане:

– Он меня обидел, и я всё ему буду делать официально.

Васёк вздохнул: «Ну что ж, я тоже официально буду…»

Глава 24
В землянке

Мазин перестал ходить на занятия к Трубачёву. С одной стороны, его мучила история с мелом и он чувствовал себя виноватым перед Васьком. С другой стороны, после злополучного урока он решил подтянуть Русакова и сам превратился в учителя, пригрозив Петьке, что будет считать его последним человеком в Советском Союзе, если он не научится отличать подлежащее от сказуемого и глагол от имени существительного.

Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.

Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берётся, то «дело будет».

Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались В глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.

Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и начинали заниматься. Ещё до урока Петя успевал рассказать товарищу тысячу новостей. Уже две недели в их доме жила молодая женщина, которую он называл мачехой. Мачеха пугала и интересовала Петю. Он всегда ждал от неё каких-нибудь неприятностей и рассказывал Мазину:

– Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула. И чего ей там нужно было?

– Клопов, – изрекал Мазин.

– Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца спёрла.

– Это что ещё за слово у тебя? Говори по-русски.

– Ну, стащила…

– Смотри у меня! А то подумают – я тебя научил, – выговаривал Мазин.

– Ладно, – соглашался Русаков, – пускай стащила… Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! – вдруг похвалился он.

– Различит, когда за ремень возьмётся, – поддразнил его Мазин.

– Она сама не возьмётся. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!

– А ты хлеб ешь?

– Ем.

– Не ешь, – серьёзно сказал Мазин.

– Почему это?

– Потому что она подумает, что ты из неё прислужку хочешь сделать.

Петя засмеялся.

– Ты всегда придумаешь чего-нибудь… А мне бы только одно наверняка знать: добрая она или злая? – задумчиво сказал он. – Почему это нельзя сразу человека узнать?

– Узнать, пожалуй, можно, – протянул Мазин.

– А как? – заинтересовался Русаков.

– Принеси ей дохлую кошку.

– Совсем дохлую?

– Не совсем… наполовину… чтоб ещё мяукала… Или собаку. Одно из двух.

– И что?

– И посмотри: выкинет она её или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! – объяснил Мазин.

– Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если поймать да заморить какую-нибудь? – сморщившись, сказал Петя.

– Ну, и будешь сам дрянь, – отрезал Мазин.

– Ну вот… а говоришь… Легче уж совсем дохлую достать, так ту и жалеть нечего, раз она уже всё равно скончалась… А так… все кошки толстые, – припоминая всех знакомых кошек, говорил Русаков.

– Ну ладно! Выбрось всё это из головы. Садись. Говори честно: чего знаешь и чего не знаешь?

– Что ты не знаешь, то и я не знаю, – расхрабрился Русаков.

– Ну-ну! Я не знаю – так догадаюсь, – важно сказал Мазин. – Тебе со мной не равняться. А по правде, обоим подтягиваться нужно. Скоро экзамен. Придётся как-никак поработать.

Ребята взялись за учёбу.

Положив на колени учебник, Мазин экзаменовал Русакова, тут же проверяя и свои знания.

Когда оба начинали скучать, Мазин говорил:

– Последнее предложение: «Коля стукнул Петю по шее». Разбирай.

– Нет, ты разбирай: «Русаков положил Мазина на обе лопатки».

– Раньше положи, – говорил Мазин, обхватывая товарища поперёк туловища.

Начиналась борьба. Со стен летели пугачи и рогатки, мешок с сеном трещал по всем швам.

Ужинали порознь. Каждый у себя дома. Последнее время Петя стал разборчив в еде. Ворону пришлось выбросить, мороженую рыбу пустили в пруд на съедение ракам.

– Знаешь, Мазин, это кушанье как-то не по мне, – сознался товарищу Петя.

– А какие ещё фрикадельки тебе нужны? – ворчал Мазин, очищая котелок от вороньих перьев.

Ложась спать, Мазин размышлял о жизни: «Учиться хорошо можно. В конце концов это не такое трудное дело. Отвиливать, пожалуй, труднее».

И он сразу решил за себя и за Русакова – хорошо подготовиться к экзаменам. История с мелом тоже повлияла на Мазина.

«В общем, всё из-за одного лодыря вышло. Знай Петька грамматику – я бы не стащил мел. Не стащи я мел – Трубачёв не поссорился бы с Булгаковым, вот и всё… А какие товарищи были Васёк и Саша! Трубачёв и сейчас за Булгакова вступился, когда я сказал, что Сашка нюни распустил… Гм… А в общем, какая это дружба! Из-за одного куска мела всё вдребезги! Я бы так Петьку не бросил. Эх, жизнь!»

Мазин был благодарен Трубачёву за помощь по географии. Бывая у Васька в доме, он сблизился с ним и привык к нему, а поэтому всю вину перекладывал на Сашу, да ещё в самой глубине сердца сознавал и свою вину, которую, в свою очередь, перекладывал на Русакова, и, не в силах разобраться в этой путанице, засыпая, говорил:

– Эх, жизнь!

Глава 25
«Совершенно точно»

Васёк торопился. На втором этаже школы, в пионерской комнате, окна были освещены.

«Работают уже!.. Скорей надо! Сегодня Белкин переписывает, наверно».

– Иван Васильевич, Митя пришёл? – спросил он, пробегая мимо Грозного.

– Нет ещё… Сергей Николаевич в учительской, – сообщил Грозный.

«Эх, а я опоздал!» – подумал Васёк и, пробежав быстро по коридору, открыл дверь в пионерскую комнату.

Одинцов стоял посреди комнаты, держа в руках аккуратно исписанный листок. Ребята окружали его тесным кольцом. Увидев Васька, кто-то тихо сказал:

– Трубачёв!

Все лица повернулись к Трубачёву. Одинцов тоже обернулся и машинально спрятал за спину листок.

Трубачёв посмотрел ему прямо в глаза. Потом медленно протянул руку:

– Это про меня? Дай!

Одинцов, бледный, но спокойный, передал ему листок.

– Я не мог иначе… – сказал он.

Васёк пробежал глазами статью. Она пестрела его фамилией.

– Совершенно точно, – сказал он, криво усмехаясь и возвращая листок. – Совершенно точно… – повторил он и при общем молчании вышел из комнаты.

– Трубачёв! – упавшим голосом позвал Одинцов. – Ребята, что же вы! Остановите его!

– Трубачёв! Трубачёв! – понеслось по коридору.

– Митя! Где Митя? – волновались ребята.

Саша Булгаков подошёл к Одинцову и сел рядом с ним.

– Ты не из-за меня написал? – спросил он, моргая ресницами.

– Нет, я просто правду написал! – Одинцов поднялся. – Белкин, переписывай!

Ребята зашевелились, задвигались, горячо обсуждая случившееся.

Мнения разделились: одни обвиняли Одинцова и говорили, что он не должен был подводить товарища; другие защищали Одинцова.

– Он не имел права иначе! Он поступил честно! – кричали они.

В пионерскую комнату вошёл Сергей Николаевич. Он просмотрел стенгазету и прочёл статью Одинцова. Ребята стояли понурившись, работа шла вяло. Все ждали, что скажет учитель.

Сергей Николаевич подозвал Одинцова:

– Это с Трубачёвым ты просил посадить вас вместе?

– Да, с Трубачёвым и Булгаковым.

– Закадычные друзья? А кто же больше друг – Булгаков или Трубачёв? – спросил учитель, не глядя на Одинцова.

– Оба, – сказал Коля, мучительно краснея.

Сергей Николаевич положил руку на его плечо:

– Бывают, Одинцов, трудные положения у человека. Но если справедливость требует, то… ничего не поделаешь… – он улыбнулся, – надо себя преодолеть!

В комнату вошёл Митя.

– Вы давно здесь? – спросил он, вытирая платком мокрые волосы. – Какая-то труха с неба сыплется… Ну как? Познакомились с материалом?

– Познакомился, – сказал учитель, подвигая ему статью. – Тут много интересного.

Митя быстро пробежал глазами статью.

– Ого! Одинцов пишет про Трубачёва! Это новость! – Он вскинул на учителя глаза. – Д-да… Не ожидал от Трубачёва. Ведь он председатель совета отряда. Придётся поговорить.

Сергей Николаевич кивнул головой:

– Обязательно!

– О чём они? – шёпотом спросил у Одинцова Саша. Он чувствовал себя неловко и, когда Сергей Николаевич смотрел в его сторону, готов был провалиться сквозь землю.

– Не знаю, они между собой говорят… Им тоже неприятно всё это.

Когда Сергей Николаевич вышел, ребята бросились к Мите и, перебивая друг друга, стали рассказывать, что Трубачёв прочитал статью и ушёл.

– Экий недисциплинированный парень! Никакой выдержки нет. Придётся с ним поговорить по-серьёзному.

– Ну что ты, Митя, он же председатель совета отряда!

– Тем более должен знать дисциплину! – нахмурился Митя, подвигая к себе статью и перечитывая её снова.

Читая, он вскидывал вверх брови, всей пятернёй расчёсывал волосы и задумчиво глядел куда-то вбок. Потом щёлкнул пальцами по столу и весело, по-мальчишески спросил:

– А куда же делся мел?

* * *

Васёк не шёл, а бежал, натягивая на ходу пальто. На крыльце он чуть не сбил с ног Грозного и далеко за собой оставил его окрик:

– Эй ты, Мухомор, куда?

Пробежав школьную улицу, он наугад свернул в первый попавшийся переулок и оглянулся.

Кончено… Кончено… Одинцов не товарищ… Одинцов осрамил его перед учителем, перед Митей… Одинцов не подумал, что Васёк – председатель совета отряда, не пожалел товарища…

Васёк покачал головой: «Теперь у меня никого нет… ни Одинцова, ни Саши…»

Он вспомнил Малютина, Медведева, Белкина и других учеников своего класса. Никогда не заменят они ему прежних товарищей. На всю жизнь теперь он, Васёк Трубачёв, остался один.

Мягкий снег сеялся сверху на серые лужи, на чёрные островки сырой земли, на Васька Трубачёва.

А он всё шёл и шёл, низко наклонив голову, как человек, который что-то потерял и безнадёжно ищет.

* * *

О заметке Одинцова и о том, что Трубачёв сам не свой выбежал из пионерской комнаты, Мазин узнал от Нюры Синицыной. Она встретила его с Русаковым на улице и спросила:

– Не видели Трубачёва?

– Нет. А зачем тебе? – поинтересовался Мазин.

– Он, наверно, на редколлегии, – сказал Русаков.

– В том-то и дело, что он сейчас выскочил оттуда как угорелый. Ой, что было! Одинцов нам статью читал, а Трубачёв вдруг вошёл!

– Какую статью? – насторожился Мазин.

Нюра, захлёбываясь, стала рассказывать.

– Когда это было? – схватил её за руку Мазин.

– Да вот, вот… сейчас! Я за ним, а его уже нет. Я звала, звала… прямо чуть не плакала…

Мазин повернулся к Русакову:

– Иди домой.

– Я с тобой, – бросился за ним Петя.

– Кому я сказал! – прикрикнул на него Мазин и быстрым шагом пошёл к дому Трубачёва.

В голове у него зрело какое-то решение, но какое – Мазин ещё не мог сообразить. Он знал только одно: наступило время действовать. А как? Сознаться в том, что он утащил мел? Этого Мазину не очень-то хотелось. Он надувал свои толстые щёки, изо всех сил стараясь придумать что-нибудь такое, чтобы самому выйти сухим из воды и выручить Трубачёва. Голова работала плохо.

Мазин хмурил лоб и размахивал руками.

Потолкавшись на улице около дома Васька, он заглянул в окно.

В кухне Трубачёвых горел свет.

Мазин прошёлся по двору, подождал. Потом легонько дернул звонок.

– Васёк ещё не приходил, – сказала тётка. – Он в школе на собрании.

Мазин снова вышел на улицу. Мокрый воротник прилипал к шее.

– Одно к одному, – сказал Мазин, мрачно поглядев на тучи. – Ещё и небо расхныкалось…

Он отломил от водосточной трубы сосульку, засунул её в рот и, прислонившись к забору неподалёку от дома, стал ждать.

«Первым долгом выручить Трубачёва, вторым долгом выкрутиться самому… Петьку вообще выгородить», – соображал он, острыми глазами всматриваясь в каждую тёмную точку, возникавшую в свете уличного фонаря.

Он не сразу узнал Трубачёва. Васёк, не думая, что кто-нибудь из товарищей видит его, плёлся понурив голову, озябший, вымокший под дождём.

Когда Мазин окликнул его, он испуганно оглянулся и, желая скрыться, прижался к забору.

«Так вот оно что!» – снова неопределённо подумал Мазин, подходя к нему, и, чтобы дать товарищу время прийти в себя, небрежно сказал:

– Промок я тут, как чёрт… Где тебя носит?

«Не твоё дело», – хотел ответить Васёк, но замёрзшие губы не повиновались ему.

Он сплюнул в сторону и вызывающе посмотрел на товарища. Но Мазин сплюнул в другую сторону и взял его за пуговицу пальто.

– Дело есть, – сказал он, кашлянув в кулак. – Ты на эту заметку плюнь. Мы тебя выручим, понятно?

Привыкнув во всём действовать сообща с Русаковым, Мазин не заметил, что сказал «мы».

Васёк тоже не заметил этого. Его удивило лицо Мазина. Мокрое от дождя, с узкими карими глазами, оно было виноватым, ласковым, и даже голос был необычным для Мазина, когда он повторил:

– Ты брось. Не обращай внимания… Иди спать ложись как ни в чём не бывало… Ну, иди…

Васёк, ослабевший от горя, усталый и прозябший, не сопротивлялся.

А Мазин, обняв его за плечи и легонько подталкивая к дому, говорил:

– Придёшь – и ложись… Накройся с головой и не думай. Мы тебя выручим.

Он подвёл Трубачёва к двери, сам дёрнул звонок:

– Ну, прощай!

– Подожди! – Васёк выпрямился. – Мазин… Я ничего не боюсь… я… – Голос у него прервался, он отвернулся и обоими кулаками забарабанил в дверь.

– Ну, бояться ещё… Мы им… знаешь… – смущённо пробормотал Мазин.

По лестнице застучали шаги. Дверь открылась.

Мазин засунул руки в карманы и вышел за ворота. Редкие прохожие оглядывались на одиноко шагавшего мальчугана и качали головами.

Сдвинув на затылок шапку и расстегнув навстречу ветру пальто, Мазин шагал посреди улицы и громко пел:

 
Человек проходит, как хозяин…
 

Он хорошо знал теперь, что́ он сделает, и совесть его была чиста.

Глава 26
Петя Русаков

У ворот беспокойно вертелся Русаков. Он то поглядывал на свои окна, опасаясь, что вот-вот из форточки высунется отец и крикнет сердитым голосом: «Петя!», то выбегал на длинную улицу, боясь пропустить Мазина.

Ему необходимо было дождаться товарища. Ещё ни разу не было такого случая, чтобы Мазин ушёл куда-нибудь один, не посвятив в свои планы верного друга.

«К Трубачёву пошёл! – догадывался Русаков. – Неужели про меня скажет?»

Услышав голос товарища, Русаков бросился к нему навстречу.

– Ты что, Колька, на всю улицу орёшь?

Мазин спокойно допел до конца строчку «Где так вольно дышит человек». Петя с любопытством посмотрел на него.

Мазин усмехнулся:

– Слушай, я завтра при всех ребятах скажу, что мел стащил я.

– Скажешь?

– Скажу.

Русаков сморщился.

– Что, испугался? – насмешливо сказал Мазин. – Не пугайся, я не про тебя, а про себя скажу.

– Да зачем?

– А затем, что из-за нас Трубачёв страдает. Из-за этого проклятого мела про него статью написали. Вся школа читать будет. Что же ещё молчать-то!

– Да ведь статья из-за драки!

– А драка из-за чего? Из-за чего драка, я тебя спрашиваю?

– Из-за мела, – грустно сказал Русаков.

– Из-за мела. Что ж, я молчать буду?

– Лучше бы молчал, – нерешительно сказал Русаков.

– Что?! – Мазин приблизил к товарищу сердитое лицо. – Похож я на свинью, по-твоему?

Русаков бегло взглянул на выпяченные губы товарища, на короткий розовый нос с каплями дождя на широкой переносице, на щёлочки глаз и, запинаясь, ответил:

– Да… нет!

– А если я не свинья – значит, я человек, – решил тут же Мазин. – А ты трус!

– Я не трус! – вспыхнул Русаков. – Я тоже ничего на свете не боюсь!

Мазин медленно повернул голову и выразительно посмотрел на окна Петиной квартиры.

– Отца, думаешь, да? – заволновался Петя.

– А то нет? Ты только за себя трясёшься. Тебе и товарища не жалко. Трубачёва в газете протащили. С первой строки до последней всё его фамилия только! Эту фамилию теперь по всей школе трепать будут, а ты… эх, испугался! Как бы отец не узнал! – с презрением сказал Мазин и, отстранив Петю с дороги, пошёл к дому. – И чего я только дружу с тобой? – с горечью спросил он, оглянувшись на Русакова.

Петя молчал, яростно обгрызая свои ногти.

– Вынь пальцы изо рта! И подумай о себе… – сказал Мазин, осторожно поднимаясь на цыпочки и заглядывая в окошко первого этажа. – Мама, открой!

Когда Мазин ушёл, Русаков глубоко вздохнул и поплёлся домой. Он был уже у крыльца, когда свет в его окнах мигнул и погас. Вместо него на занавеске зажелтел тоненький огонёк.

«Потушили. Спать легли! – с ужасом подумал Петя. – Ну, теперь будет мне. Сколько раз отец говорил, чтобы я нигде не шатался…»

Дверь оказалась незапертой. Стараясь не шуметь, Петя прикрыл её за собой, осторожно повернул ключ и на цыпочках прошёл через кухню в первую комнату. За ширмами белела его кровать. Он тихонько разделся и накрылся с головой одеялом.

«Притворюсь, что сплю, – тоскливо думал он. – Может, отец до завтра отложит».

Из второй комнаты дверь была приоткрыта. Там горела ночная лампочка и слышались голоса. Сердитый бас отца заглушался тихим, спокойным голосом мачехи – Екатерины Алексеевны. Петя приподнялся на локте и прислушался. Но слов не было слышно. Потом скрипнула дверь. Петя упал на подушку и, стараясь ровно дышать, крепко зажмурил веки. Екатерина Алексеевна, в мягких туфлях, со свечкой в руке, заглянула за щирму.

– Он спит, – шёпотом сказала она, прикрывая рукой свечу и возвращаясь к отцу. – Видишь, он спит!

– Знаю я его штучки! Спит! Нашёл кого обманывать! – загремел отец.

Кровать затрещала под его грузным телом. Петя съёжился в комочек.

– Григорий, я тебе последний раз говорю… я тебе серьёзно говорю! – раздался взволнованный голос. – Если ты когда-нибудь тронешь его хоть пальцем, ноги моей не будет в твоём доме. Я знать тебя не хочу! Я тебя возненавижу, понимаешь?

– Да что ты волнуешься, на самом деле? Что, я его хоть раз пальцем тронул? Всё только обещаю… А следовало бы разок проучить!

– Гриша, никогда я не позволю…

– Ну-ну, не волнуйся, Катюша! – снисходительно усмехнулся отец.

– Я не волнуюсь, а просто сейчас же уйду. И я не шучу, ты знаешь.

– Да замолчи ты! Сказал – не буду! – рассердился отец. – Но уж если он пакости какие-нибудь будет делать, справляйся с ним сама.

– И справлюсь! У тебя помощи не попрошу.

Петя с широко открытыми глазами сидел на постели и слушал.

«Не выдержит он – побьёт меня когда-нибудь… И она уйдёт… уйдёт… уйдёт… – с отчаянием думал он, зарываясь в подушку и обливая её горячими слезами. – Не буду я один здесь жить! Не буду без неё…»

* * *

Утром Петя проснулся рано и сразу вспомнил вчерашнее.

«Так вот она какая! – думал он про мачеху. – Надо сейчас же Кольке рассказать!»

Он вскочил, оделся и побежал на кухню. Екатерина Алексеевна пришла со двора с пустым ведром.

– Колонка испортилась, – сказала она соседке. – Теперь, пока починят, насидимся без воды.

– Я принесу. Я знаю где! – радостно сказал Петя, хватая пустое ведро.

– Колька! Колька! – забарабанил он в окошко Мазина. Тот отодвинул занавеску и просунул в форточку заспанное лицо:

– Выпороли?

– Наоборот. Она не дала, – прижимая к груди ведро, сообщил Петя.

– Ну?

– Вот тебе и «ну»! Так его пугнула, что держись!

Русаков, оглядываясь во все стороны, передал товарищу подслушанный вечером разговор.

– Так вот оно что… – поднимая брови, протянул Мазин.

Он сидел на подоконнике в одной рубашке, с всклокоченной головой.

– А чего же тебя черти чуть свет по двору носят? Я думал, ты после порки бегаешь, – зевая, сказал он.

– Нет, я с ведром… Как бы не увидели нас вместе, – забеспокоился Петя. – Я пойду, Мазин.

– Ну, иди! А я посплю ещё, – задёргивая занавеску, сказал Мазин.

Петя побежал по улице.

«Где ещё колонка есть, – припоминал он, – или водопровод?»

Колонки поблизости не было.

«В школе! – вдруг вспомнил Петя. Школа была недалеко от их дома. – Легче всего там! Ещё рано, ребят нет, а Грозному скажу – отец послал».

Крыльцо было чисто вымыто дождём. На перилах висели половики из раздевалки. Где-то в классах грохотали передвигаемые парты. Слышно было, как Грозный выговаривал уборщице, что она плохо моет пол под партами.

Петя пробрался в умывалку, открыл кран и подставил ведро. Вода текла медленно.

«Сбегаю пока, посмотрю, повесили уже газету или нет», – решил Петя.

В коридоре у классной двери висела новая газета.

«Повесили!»

Петя на цыпочках подошёл к ней. Статья Коли Одинцова под жирным заголовком «Жизнь нашего класса» действительно пестрела фамилией Трубачёва.

«Вот свиньи! Ну свиньи! – возмутился Петя. – Написали бы: „один мальчик“, а то полную фамилию напечатали».

Он вдруг хлопнул себя по лбу, вытащил из кармана химический карандаш, плюнул на ладонь и не раздумывая жирно замазал фамилию Трубачёва, потом оглянулся и бросился бежать.

«Вот Мазин обрадуется! Скажет: молодец ты, Петька! – ликовал он, расплёскивая себе на ноги воду и сгибаясь под тяжестью ведра. – И как это мне повезло так! Даже Грозный меня не видел».

По дороге он встретил Екатерину Алексеевну.

– Куда ты бегал? Уже в нашей колонке вода пошла. Иди скорей, поешь и в школу собирайся. Я сейчас приду.

«Пока она придёт, я ей полным-полно воды натаскаю. На три дня!»

Петя перелил воду в бак, схватил второе ведро и побежал к колонке.

* * *

Мазин взял книги, вышел во двор и тихонько свистнул. Никто не откликнулся.

«Ушёл без меня, видно! Не опоздать бы мне», – забеспокоился Мазин.

К забору подошла молодая женщина в меховой шубке и тёплом платке.

Мазин сорвал с головы шапку и широко раскрыл перед ней калитку. Он узнал Петину мачеху.