Текст книги "Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)"

Автор книги: Валентина Осеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Глава 33
На сборе

Сбор был назначен в пионерской комнате. Ребята стояли кучками, о чём-то тихо переговариваясь между собой. Девочки сидели на скамейках, подобрав ноги и сложив на коленях руки. Не было обычного шума, острот и поддразнивания друг друга.

Митя беглым взглядом окинул собравшихся, поздоровался и сел за стол.

Приход учителя вызвал движение среди ребят. Здоровались негромко, усаживались, стараясь не скрипеть стульями.

Васёк Трубачёв стоял рядом с Одинцовым. Саша незаметно для себя придвинулся ближе к Ваську. Мазин, засунув руки в карманы, стоял в стороне. Глаза у него были тусклые, лицо равнодушное.

Рядом с ним Петя Русаков со своим серым личиком был похож на мокрого воробушка. Он ёжился и натягивал рукава курточки.

Лида Зорина, усадив своё звено на скамейку, сидела сбоку с напряжённым, страдальческим выражением лица, склонив набок чёрную, гладко причёсанную головку. Синицына, расталкивая локтями соседок, уселась посередине скамейки и смотрела на Митю и учителя так, чтобы они могли прочесть на её лице, что она ни в чём не виновата. За её спиной слышалось короткое, взволнованное дыхание Малютина – он только что спорил с кем-то из ребят и никак не мог успокоиться.

– Малютин, сядь! – шептала ему Валя Степанова.

Когда наступила полная тишина, Митя порывисто встал, с шумом отодвинув стул:

– Ребята! На сегодняшнем сборе мы должны обсудить поведение председателя совета отряда Трубачёва. Ни для кого не секрет, что последнее время Трубачёв ведёт себя плохо…

По комнате пронёсся неясный шум – все повернули головы в сторону Трубачёва. Трубачёв двинулся вперёд. Лицо у него побелело, и рыжий чуб загорелся на лбу.

«Эх, жалко парня!» – с досадой подумал Митя и тут же, рассердившись на себя, крепко стукнул кулаком по столу:

– Да, плохо! Недостойно пионера! Срывает дисциплину в классе, самовольно уходит с уроков, не является в школу и в конце концов зачёркивает свою фамилию в статье Одинцова…

– Я не зачёркивал! – с силой выкрикнул Васёк.

Кучка ребят дрогнула и сдвинулась тесней. Кто-то из девочек громко вздохнул. Валя Степанова смахнула со лба разлетающиеся ниточки волос и крепко сжала ладони. У Нади Глушковой на круглом лице выступила лёгкая испарина. Лида не шелохнулась.

– Трубачёв! Подойди сюда поближе!

Васёк подошёл к столу и стал перед Митей.

Сергей Николаевич вдруг вспомнил, как доверчиво и решительно пошёл с ним Трубачёв на этот сбор – может быть, он надеялся, что учитель будет защищать его.

Сергей Николаевич поднял голову и посмотрел на ребят.

«Если бы они знали, как мне больно за этого мальчишку», – с горечью подумал он, переводя на Трубачёва спокойный и строгий взгляд.

Этот взгляд говорил: «Ты виноват – отвечай!»

Но Васёк не искал поддержки учителя. Он не отрываясь смотрел в лицо Мити и только иногда повторял: «Я не зачёркивал фамилии».

Митя внимательно посмотрел на него:

– Допустим, что так. Мы это разберём. Но это не снимает с тебя ответственности за другие поступки. Ты ссоришься с Сашей Булгаковым, обижаешь товарища, которого мы все уважаем за то, что он помогает своей матери. О помощи в семье мы здесь говорили не раз, а ты позволяешь себе бросать какие-то глупые насмешки. – Митя смёл со стола попавшуюся ему под руку промокашку. – Это поступок нетоварищеский и непионерский. Я не знаю, как ты себя ведёшь дома по отношению к своим домашним… (Васёк вспомнил сморщенное обиженное лицо тётки и густо покраснел.) Об этом нужно тебе подумать, Трубачёв! И крепко подумать! Стыдно! Ты меня понимаешь?..

Васёк молчал, упрямо сдвинув брови.

– Я говорю не с дошкольником, а с человеком, который должен отвечать за себя. Я говорю с пионером, председателем совета отряда, Трубачёв!

Васёк крепко прижал к бокам опущенные руки.

– Есть… – чуть слышно сказал он.

– Хорошо. Это не всё. Я хочу знать ещё, Трубачёв, как ты смел уйти самовольно с урока и на другой день не явиться в класс? Что это тебе, шутки, что ли?.. – Митя второпях не подобрал другого выражения и, снова рассердившись на себя, напал на Трубачёва: – Учёбу срываешь, нарушаешь дисциплину, роняешь свой авторитет в глазах товарищей! Мы тебя выбрали председателем совета отряда!.. Что это, Трубачёв?

Васёк молчал.

– Я спрашиваю тебя: почему ты ушёл с урока? – настойчиво повторил Митя.

– Я ушёл, потому что все думали на меня…

– Что думали на тебя?

– Что я зачеркнул фамилию…

– Не понимаю, – нетерпеливо сказал Митя, – объяснись… Ребята зашумели, задвигались. Сбоку, оттирая от стола Трубачёва, поспешно вырос Мазин.

– Надо разобраться… – хрипло сказал он. – С самого начала. Тут виноват мел, понятно?

Ребята вытянули головы:

– Чего, чего?

Митя нахмурился:

– В чём дело, Мазин?

Сергей Николаевич с интересом смотрел на крепкую, коренастую фигуру Мазина, на живые, острые щёлочки его глаз и спокойное упорство в лице.

– Из-за чего вышла ссора в классе? Из-за мела. Вот он! – Мазин вытащил из кармана кусок мела и положил его на стол.

Девочки ахнули и зашептались. Ребята заглядывали через головы друг другу – каждому хотелось посмотреть на тоненький, длинный кусочек мела.

– Вот он, проклятый мел! Трубачёв тут ни при чём. В тот день Русакова должны были вызвать, а он не знал… как это… глаголов, что ли… И я стащил мел, чтобы Русакова не успели спросить… Это раз. – Он обернулся, поглядел на испуганное лицо Пети и усмехнулся: – Ладно, я всё на себя беру… А насчёт ссоры… Это тоже надо разобраться. И Булгакову нечего обиженного из себя строить. Если ко всему придираться, так мы друг другу много насчитать можем. А по мне так: взял да ответил хорошенько, а то и другим способом расквитался за обиду, а цацкаться с этим… – Мазин презрительно скривил губы и пожал плечами. Разбираться так разбираться. Вот Одинцов статью написал и всё на Трубачёва свалил, а Булгаков тоже не молчал. Он сам Трубачёва обозлил! Ты, говорит, весь класс подвёл, а тому, может, это хуже всего на свете! И мел он клал? Клал. А я стащил… И дело с концом…

– Ты всё сказал? – спросил Митя.

– Нет, не всё. – Мазин заспешил: – Одинцов тоже… не разберётся, а пишет. А потом кто-то фамилию зачеркнул, и опять всё на Трубачёва… – Мазин кашлянул в кулак, говорить ему было больше нечего. – Проклятый мел! – пробормотал он, не выдержав пристального взгляда учителя.

– Мазин, сядь! Мы с тобой ещё поговорим. Просто стыдно перед Сергеем Николаевичем, какие возмутительные вещи тут открываются!

– Прошу слова! – крикнул кто-то из ребят.

Митя поднял руку.

– Я ещё не кончил. Когда кончу, кто хочет – возьмёт слово… Так вот, Трубачёв, я хочу, чтобы ты ответил мне сам: почему ты ушёл с урока? Если даже тебя заподозрили в том, что ты зачеркнул свою фамилию, а ты, скажем, этого не делал, так неужели ты не мог найти способ выяснить это? Почему ты не пришёл ко мне, к Сергею Николаевичу?

Трубачёв молчал.

– Я не думаю, Трубачёв, что ты трус, но я боюсь, что ты и в этом виноват. Я думаю, что если ты не сам зачеркнул свою фамилию, то ты хорошо знаешь, кто это сделал.

– Я не знаю, – твёрдо сказал Трубачёв, сжимая зубы. «Пусть Мазин сам сознаётся, если хочет», – подумал он.

– Трубачёв, ты знаешь, – тихо и настойчиво сказал Митя.

Трубачёв опустил голову.

Ребята заволновались:

– Трубачёв, сознавайся!

– Трубачёв, говори!

Малютин протиснулся через толпу и вытянул вперёд худенькую руку.

– Я прошу слова, Митя! Митя, слова! – прорываясь к столу, кричал он.

– Дайте ему слово, – шепнул Мите учитель.

– Сергей Николаевич, это не он! Митя правильно сказал. Я Трубачёва знаю – про себя он бы сразу сказал. Это кто-то другой… Ребята! – Сева повернулся к молчаливым, взволнованным ребятам. – Если сейчас здесь сидит человек, который сделал это, и если он молчит, то этот человек… последний…

Петя Русаков вдруг вынырнул из кучки ребят и бросился к Малютину:

– Ты… не твоё дело… Я не последний человек… Я сам скажу… – Петя поискал глазами Мазина. – Мазин! Мазин! Это я зачеркнул фамилию! Я хотел сделать лучше, я не думал, что скажут на Трубачёва!..

Петя весь дрожал, поворачиваясь во все стороны. Мазин, расталкивая ребят, подошёл к нему и обнял его за плечи.

– Не реви, – сказал он, отводя его в сторонку и смахивая с его щёк слёзы. – Ну, не реви…

Васёк стоял ошеломлённый и смотрел им вслед. Тишина внезапно прорвалась шумом голосов. Ребята поднимали руки, требовали слова. Митя быстро взглянул на учителя и сел:

– Степанова, говори!

– Ребята, я хочу сказать… – голос у Вали сорвался, она глубоко вздохнула, – что мы мало знаем друг друга…

– Что? Почему? Как? – зашумели ребята.

Валя поправила на лбу волосы, перекинула через плечо косу.

– Потому что вот Мазин и Русаков сейчас как-то так хорошо поступили, что у меня просто… ну… Я их обоих как будто знала и раньше, в классе, а по-настоящему узнала только сейчас… Но я… мне… – Она остановилась, подыскивая слова.

– Говори! Говори! – одобрительно зашумели опять ребята.

– И всё равно мне многое непонятно. Например, почему Русаков фамилию зачеркнул? И ещё… Знал или не знал об этом Трубачёв? Если не знал, то почему он как-то странно молчал? Как будто что-то скрывал, что ли… Вот, ребята, если кто понял, – скажите, или пусть Трубачёв сам всё расскажет!

– Верно! Верно!..

– Трубачёв, говори!

– Мы тоже не поняли!

– Я и сам ничего не понял, – неожиданно сказал Васёк, всё ещё глядя на Русакова и Мазина. – Я сейчас всё начистоту расскажу, как было. Я пришёл, а фамилия зачёркнута… А вечером… ну, перед этим… Мазин меня около дома ждал, поздно уже… Я после редколлегии так себе гулял… А он пришёл ко мне и говорит: «Мы тебя выручим». Я и думал, что это он выручил. – Васёк грустно усмехнулся и посмотрел на ребят. – Не мог же я про него говорить.

– Ты про меня думал? – вдруг отозвался Мазин. – А я про тебя! Эх, жизнь! – Он хлопнул себя ладонью по щеке и засмеялся. – А это Русаков Петька!

– А при чём Русаков?

– Пусть Русаков говорит!

– Разбираться так разбираться!

– Тише!

– Говори, Петя!

Митя и учитель сидели молча, с интересом слушая разбор дела. Ребята разгорелись, заспорили, останавливая друг друга:

– Тише! Тише!

– Не мешайте! Пусть сами скажут!

Кто-то тихонько подтолкнул к столу Петю Русакова.

– Это я… – Петя взмахнул длинными ресницами в сторону Мазина. – Для Мазина я это сделал… И ещё потому, что из-за нас у Трубачёва ссора вышла. И про него статью написали. – Петя развёл руками. – Только я, ребята, когда зачёркивал, не думал, что на него подумают.

– А что же ты думал? – крикнул Белкин.

– Просто… ничего не думал… Я хотел выручить.

Кто-то засмеялся. Петя махнул рукой и отошёл от стола.

– Что у нас только делается! – всплеснула руками Синицына. – Один за другого… один за другого… И все виноваты. – Она всхлипнула в платочек и, заметив взгляд Вали Степановой, быстро отвернулась.

В комнате снова поднялся шум:

– Подожди, Русаков!

– Спросите его, почему он в классе молчал?

– Почему Мазину не сказал сразу?

– Русаков, почему ты молчал, когда мы на Трубачёва думали? – крикнул бледный от волнения Одинцов.

Петя покраснел и опустил голову.

– Я не мог… Я боялся…

В комнате стало тихо.

– Эх! – с презрением бросил кто-то. – Боялся! А товарища подвести не боялся?

Петя вспыхнул, сморщился, губы у него задрожали. Надя Глушкова взволновалась, вскочила с места:

– Ребята, нехорошо так! Он же сознался всё-таки!

– Не защищай! – строго сказала Лида Зорина. – Пусть сам скажет.

– Он сам ничего не скажет, – вступился Мазин. – Потому что тут история другая. Степанова правильно сказала: мы мало знаем друг друга. Как Петька живёт, что у него есть и чего он боится, – это из всего класса знаю один я.

Ребята притихли.

Сергей Николаевич написал на клочке бумаги: «Это обвинение нас тоже касается».

Митя прочитал, скомкал бумажку. Он был расстроен, светлые волосы липли к его мокрому лбу. Он силился вспомнить домашнюю обстановку Пети Русакова и сердился на себя и на Мазина, который знал больше, чем он, Митя.

А в наступившей тишине ребята уже решали по-своему вопрос о Пете Русакове:

– Мазин знает, что говорит! И кончено!

– А ты, Петя, на нас не обижайся! – Ребята сорвались с мест и окружили Петю.

– Тише! – крикнул Митя. – Сергей Николаевич будет говорить.

Ребята затихли.

– Я не буду разбирать всю эту историю в подробностях. Мне кажется, всем вам уже ясно, как произошло то, что Трубачёв, председатель совета отряда, оказался в таком тяжёлом положении. Вас, конечно, интересует больше всего вопрос, кто виноват. Ну, виноваты тут многие. Прежде всего и больше всего, несмотря ни на что, сам Трубачёв. Потом, конечно, Мазин – в этой пропаже мела – и Русаков…

– И Одинцов тоже, – подсказал кто-то.

– Одинцов? – переспросил Сергей Николаевич.

– Одинцов! Одинцов! – крикнул Мазин.

– Не вижу вины Одинцова. В чём ты его обвиняешь? – спросил учитель Мазина.

– Я уже говорил. Он не разобрался и написал. Да ещё про своего товарища.

– Что он не разобрался, куда делся мел, то в этом его обвинять нельзя, потому что мел лежал у тебя в кармане и этого Одинцов предполагать, конечно, не мог. А что он совершенно точно и честно описал всё происшедшее в классе, несмотря на то что в этом участвовал его лучший товарищ, то за это, по-моему, Одинцова можно только уважать. Как вы думаете?

Белкин вытянул вперёд руку.

– Пусть ребята думают как хотят, а я скажу про Одинцова так… что мы, когда… вообще… это было, думали: Одинцов вообще не напишет про своего товарища… И решили считать его… ну, вообще, если напишет – честным пионером, а если скроет – нечестным. И вот он написал. И мы считаем – это честно! – волнуясь, сказал Белкин.

Сергей Николаевич кивнул головой:

– Скажи ты, Малютин!

– Мне кажется, что он поступил честно, но как-то не по-товарищески всё-таки. Потому что Трубачёв не ожидал, а когда пришёл на редколлегию, то сразу увидел, и это на него тоже подействовало.

– Верно! – крикнул Мазин. – Предупреди, а потом пиши. Да разберись раньше, где мел. А не знаешь, где он, – так не пиши!

Кто-то засмеялся.

Одинцов поднял руку:

– Я не писал про мел. Я всегда пишу то, что вижу и слышу. И потом, думал так: если не напишу, то какой же я пионер, а если напишу, то какой же я товарищ? – Одинцов посмотрел на всех. – Я всё думал… А тут ребята меня спросили прямо в упор. И я сразу как-то понял, что должен написать. Только я не предупредил Трубачёва… Это верно. Мне не пришлось как-то с ним поговорить.

– В этом ты, конечно, неправ, Одинцов. Такие вещи надо делать открыто, – сказал Сергей Николаевич. – Но всё-таки из виноватых мы тебя исключаем!.. Верно? – улыбнулся он.

– Верно, верно! – закричали ребята, обрадованные его улыбкой.

Сергей Николаевич взглянул на часы.

– И так как теперь уже очень поздно, то давайте пока буду говорить я один, и уж только в том случае, если моим противником окажется такой отчаянный спорщик, как Мазин, мы дадим ему слово, – пошутил учитель. – Так вот что я хотел вам сказать – и это, по-моему, самое главное. Для меня сегодня выяснилось, что вы неправильно понимаете слова «товарищество», «дружба». Отсюда и поступки у вас неправильные. Например, Мазин выручает Русакова, чтобы я не обнаружил, что Русаков лентяй, что он плохо учится, не знает урока… Мазин хочет, очевидно, чтобы Русаков с его товарищеской помощью остался на второй год… Подожди, Мазин, я всё знаю, что ты хочешь сказать.

– Мазин, не мешай! – крикнула Зорина.

– Я хочу сказать! – Мазин выставил вперёд одну ногу, но, увидев Митин взгляд, убрал ногу и махнул рукой. – Я, Сергей Николаевич, ещё докажу, какой я товарищ! – крикнул он, отходя от стола.

– Это очень хорошо, – спокойно сказал Сергей Николаевич, – но то, как ты сейчас доказал нам, это плохо, это называется ложным товариществом. И, к сожалению, вся эта история построена на ложном товариществе. Русаков зачёркивает фамилию Трубачёва – глупо и не нужно, он тем самым ставит Трубачёва в тяжёлое положение подозреваемого. А почему Русаков это делает? Я уверен, что из любви к товарищу… Так вот что я хочу сказать вам, ребята! Учтите это на будущее. Есть прямое, честное пионерское товарищество – и есть мелкое, трусливое, ложное выручательство. Это вещи разные, их никак нельзя путать. К товарищу надо относиться бережно и серьёзно… Ну вот, я всё сказал, что хотел. Подумайте над этим хорошенько. Думаю, что даже Мазин со мной согласен сейчас… А, Мазин? – улыбаясь, спросил Сергей Николаевич.

Никто не засмеялся. Лица у ребят были серьёзные. Расходились молча. Каждый торопился домой, чтобы обдумать про себя что-то очень важное и необходимое.

В коридоре Васёк столкнулся лицом к лицу с Сашей Булгаковым. Одинцов схватил обоих за руки.

– Помиритесь, ребята! Васёк! Саша! – умоляюще шептал он, стараясь соединить руки товарищей.

– Я с ним не ссорился, – сказал Васёк.

– Ты не ссорился? – вспыхнул Саша, вырвал свою руку и побежал вниз по лестнице.

* * *

Митя шёл с учителем. Перед ними маячила одинокая тёмная фигурка, то возникающая при свете фонаря, то исчезающая в темноте улицы.

– Трубачёв… – усмехнулся Митя. – Домой бежит… Тяжко ему пришлось сегодня, бедняге.

Сергей Николаевич вздохнул полной грудью свежий вечерний воздух:

– Трудно растёт человек…

Митя ждал, что учитель скажет ещё что-нибудь, но тот молчал. Сбоку его твёрдый, резко очерченный подбородок и рот с сухими, крепко сжатыми губами казались чужими и холодными.

«Недоволен мной, ребятами? – взглядывая на учителя, пытался угадать Митя. – „Трудно растёт человек“… Конечно, трудно… Так чего же он хочет от ребят?»

От обиды нижняя губа у Мити чуть-чуть припухла. Молчание становилось тягостным.

– Вы не думайте, они всё-таки неплохие ребята…

Сергей Николаевич повернулся к нему и с живостью сказал:

– Хорошие ребята! Особенно этот… Трубачёв и его товарищи.

* * *

Васёк шёл один. После сбора в тёмной раздевалке его поймал Грозный и, легонько потянув за рукав, шёпотом спросил:

– Проштрафился, Мухомор?

– Проштрафился, Иван Васильевич!

– Да, прочесали тебя, брат, вдоль и поперёк… Раньше, бывало, ремнём учили, попроще вроде, а теперь – ишь ты! Ну, авось обойдётся… Ступай домой. Макушку в подушку, а утром на душе легче.

Васёк попрощался со стариком и вышел на улицу. Он устал, в голове было так много мыслей, что ни на одной не хотелось останавливаться.

В конце своей улицы Васёк увидел тётку. Она, суетливо и неловко обходя лужи, шла вдоль забора, придерживая обеими руками концы полушалка. Васёк вспомнил, что тётка плохо видит, и бросился к ней навстречу:

– Тётя!

– Васёк! Батюшки! Где ты запропал? Девятый час пошёл…

– Я на сборе был… Нас вожатый собирал.

– «Вожатый, вожатый»! С ума он сошёл, твой вожатый! Детей до полуночи держать!

– Да он не виноват. Дела у нас такие были… пока разберёшься… Не сюда, не сюда, тётя. Давай руку!

– Погоди, не тащи… Это чего блестит?

– Тут лужа, держа её за руку, говорил Васёк. – А вот камень… ставь ногу…

– Ишь ты, глазастый. А я шла, небось забрызгалась вся… Ну, какие же у вас дела разбирали? – благополучно минуя лужу, спросила тётка.

– Кто что натворил, – уклончиво сказал Васёк.

– Кто что натворил… А ты бы домой шёл.

Васёк засмеялся.

– Да меня, тётя, больше всех ругали там, – сознался он. – За поведение и всякие разные слова дурацкие… за грубость…

– А-а, – подняв кверху брови, протянула тётка, – за грубость?

– Ну да. Вот и тебя я тоже обидел.

– Ну… это что… Мы свои – не чужие! – заволновалась тётка. – А вожатый, он, конечно, знает, что делает. Коли задержал, значит, нужно было… это на пользу.

Васёк крепко прижал к себе тёткину руку.

– Ладно, ладно… Идём уж. Там тебе ужин приготовлен, а под тарелочкой… – Она остановилась и подняла вверх палец: – Суприз!

Глава 34
Р. М. З. С

Мазин сидел на берегу пруда и напевал свою любимую песенку:

 
Кто весел – тот смеётся,
Кто хочет – тот добьётся,
Кто ищет – тот всегда найдёт!
 

Он смотрел, как у края берега в тёмной воде отражаются набухшие почками ветки берёзы, как, переплетаясь с ними, вытягиваются тонкие иглистые сосны и громадной тенью ложатся мохнатые лапы старой ели. Теперь под этой елью чернеет глубокая яма, залитая водой. Это бывшая землянка Мазина и Русакова. Когда снег начал таять, в неё хлынули со всех сторон ручьи. Хорошо, что к тому времени у мальчиков появился новый приют…

Мазин вспомнил, как они с Петей шли домой со сбора. Петя ждал, что Митя вызовет в школу отца. Наказания он не боялся – он боялся потерять свою новую мать.

– Она уйдёт! – тоскливо повторял он всю дорогу.

– Не уйдёт! – лениво утешал его Мазин: ему не хотелось заниматься Петькиными делами. Он хотел разобраться в настоящем товариществе, о котором говорил учитель, а потому, не глядя на расстроенное лицо Русакова, нехотя бубнил, идя с ним рядом: – Птичья голова у тебя, Петька… И вообще, ты только о себе одном думаешь. Брось ты с этим делом нянчиться… Уйдёт – так другая найдётся!

– Другая? – Петька даже остановился. – Другая?! – От волнения у него перехватило горло. – А ты себе другую мать хочешь, Мазин?

– При чём тут это? – тоже останавливаясь, недовольно спросил Мазин?

– А при том, что ты… ничего не понимаешь в моей жизни, – с усилием сказал Петя, – а я… один. И ты лучше ничего не говори, если так…

– Как – так?

Петя молчал. Мазин почувствовал, что Петька вдруг отделился от него со всеми своими горестями и теперь уже будет решать свои дела тихо, про себя, не обращаясь за помощью к товарищу.

– Ладно, – сказал он прежним снисходительным тоном. – Я пошутил. Сейчас придумаем что-нибудь…

– Не надо.

– Что – не надо? Собери её вещи и спрячь, а пока она будет искать, отец сам уговорит остаться. Понял?

– Не надо, – тихо повторил Петя. – Ничего не надо мне, Мазин! Это не такое, чтобы придумывать что-нибудь. – Он отвернулся и сломал голую ветку у забора. – Этого ты не можешь… и не надо.

– Да ну тебя! – рассердился Мазин. – «Не можешь, не можешь»! Я всё могу!

Когда Петя ушёл, Мазин долго стоял во дворе и смотрел на его окна.

«Есть прямое, честное товарищество, а есть мелкое, трусливое выручательство», – вспомнил он слова учителя.

«Эх, жизнь! Пойду завтра к его мачехе и напрямки начну действовать», – решил Мазин.

* * *

За ночь решение окрепло. Мазин застал Екатерину Алексеевну одну. Она сидела за работой – подшивала Петины брюки. Изо рта её торчали булавки, а в длинных ловких пальцах мелькала иголка. Мазин поздоровался и, оглядев новые Петины брюки, вежливо сказал:

– Симпатичные брючки.

Мачеха засмеялась с закрытым ртом, булавки запрыгали на её губах.

«Ещё подавится!» – с тревогой подумал Мазин и сказал:

– Выньте изо рта булавки. Я к вам по делу пришёл.

С тех пор как Петя первый раз привёл к себе Мазина, прошло много времени. Екатерина Алексеевна уже хорошо знала этого смешного, толстого, спокойного мальчика, товарища Пети. Она с интересом прислушивалась к коротким фразам, которые бросал Мазин Пете во время игры или занятий. Ей нравился Мазин, но где-то про себя она опасалась того влияния, которое он имел на Петю.

«Если хорошенько браться за Петю, то сначала нужно взяться за Мазина», – нередко думала она, наблюдая их вместе. Но до сих пор Мазин был неуловим, никогда не обращался к ней с вопросами и сам отделывался короткими ответами.

– Какое же у тебя ко мне дело? – опуская на колени шитьё, спросила Екатерина Алексеевна.

– А вот какое. – Мазин придвинул стул и сел прямо против неё. – Я, как настоящий товарищ Пети Русакова, считаю, что нам надо прямо и честно объясниться. – Он заметил смешливые искорки в глазах Петиной мачехи и насупился: – Вы не смейтесь. Это не такое, чтобы смеяться. Это такое, что заплакать можно, если вы для Петьки как мать родная. Мазин вспыхнул и рассердился: – Мне тоже, как товарищу, не очень-то легко!

Екатерина Алексеевна сложила руки на коленях и умоляюще посмотрела на него:

– Коля, если что-нибудь случилось, ты говори сразу… ну, сразу!

– Не бросайте Петьку никогда, если даже отец его выпорет! Понятно? – выпалил Мазин.

* * *

В тёмной воде один за другим исчезали камешки, брошенные Мазиным. От камешков расходились ровные спиральные круги.

«Плакала, – вспомнил Мазин. – И Петька плакал… – И, удивлённо поглядев на своё отражение в воде, Мазин скорчил гримасу. – И я плакал… Эх, жизнь!»

Но зато не только Петина мачеха осталась навсегда в Петином доме, а и всё имущество из землянки перекочевало в русаковский дом, который стал теперь самым прочным местом на свете. И даже Русаков-отец потерял свой грозный вид.

«Не то он был чёрный, а стал каштановый; не то он раньше с бородой ходил, а теперь усы у него. Петьку по плечу хлопает, смеётся, шутит. Одним словом, наверно, его фабрика сто пар ботинок в секунду делает. Придётся и нам себя показать, – озабоченно подумал Мазин, устраиваясь поудобнее на бревне и отводя глаза от тёмной глубины пруда. – Даёшь учёбу!»

Он вытащил из кармана свёрнутую в трубочку тетрадь. Но поучиться ему не пришлось.

Около прежней землянки послышались тихие голоса.

– Я думаю, что это нора лисы, – сказала девочка в белом фартуке, с пучком подснежников, торчащих из кармана на животе.

– А я думаю – медвежья, – серьёзно ответил, приседая на корточки, стриженый мальчик с круглой головой и чёрными глазами. – Я даже сейчас потыкаю медведя палкой.

– Не надо. Он затонул, – сказала девочка.

Но мальчик достал прут и наклонился над ямой.

– Эй, ты, упадёшь! – крикнул Мазин и, перескочив через бревно, пошёл к детям. – Вам что тут надо? Это не нора, а землянка. Убирайтесь отсюда!

– Мы сейчас уберёмся, – сказала девочка.

Но мальчик продолжал сидеть на корточках.

Мазин поднял его за шиворот и поставил подальше от ямы.

– А чья землянка? – спросил мальчик, нисколько не смутившись.

– Это землянка, – сказал Мазин, скрестив на груди руки, – двух знаменитых следопытов: Русакова и Мазина – Р. М. З. С. Понятно? А теперь ступайте отсюда оба к своей бабушке!

Когда малыши удалились, Мазин вынул перочинный ножик и на толстом стволе берёзы вырезал четыре буквы: Р. М. З. С.

Полюбовавшись своей работой, Мазин сделал ещё один глубокий надрез на белом стволе берёзы и припал к нему губами.

Он напился свежего берёзового соку, вытер рукавом рот и смачно сказал:

– Эх, жизнь!