Текст книги "Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции"

Автор книги: Валентин Парнах

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЭТОЙ КНИГИ

В царской России, в частности в годы империалистической войны, положение евреев заставляло вспоминать времена испанской инквизиции.

_{Аутодафе. Приготовление к сожжению на костре}

Уже тогда я стал искать следы испанских и португальских поэтов, преследуемых инквизицией. Впервые я пробовал найти их в Париже, где долго жил. В библиотеке Сорбонны, в редкостном собрании старинных испанских стихов, я нашел трехстишие неизвестного автора XIV или XV века. Это была глухая жалоба или мрачное признание: «Мое сердце черно, как колонны Соломонова храма». Я не записал этих строк, но, запомнив их, через двенадцать лет перевел их в стихах на французский язык.

Есть отрывки стихов, как бы вырезанные гвоздем на стене тюремной камеры. Подобно этому трехстишию какая-нибудь испанская сагсеlега [101]101
   Carcelera от carcel – тюрьма. Испанское carcel происходит от латинского сагсег, которое перешло (вероятно, через немецкий) в русский язык, создав слово «карцер».


[Закрыть], тюремная песня неизвестного автора, могла бы служить эпиграфом к собранию повествований о жизни и гибели узников инквизиции.

Одним из первых текстов, найденных мною в Париже, были отрывки из редкостной в наше время книги Давида Абенатара Мэло, помещенные в исторических, социологических и литературных исследованиях об евреях Испании испанского историка Амадора де лос Риоса. Меня поразили только стихи, повествующие о перенесенных Абенатаром пытках. В 1920 году я перевел одно из приводимых мною стихотворений Мало. На новые поиски я отправился в Испанию.

Немецкие и французские исследования и заметки Меира Кайзерлинга по истории литературы испанских и португальских евреев, а еще раньше «Еврейская энциклопедия» на русском языке, послужили мне первыми путеводителями по этим мало исследованным областям. Мало-помалу я узнал главнейшие элементы, по которым мог еще только воображать целую стихию. Но все определенней я обнаруживал, что многие редкие книги найти чрезвычайно трудно. Я заглянул в узкое окно тюремного мира, но проникнуть туда, казалось, было невозможно.

После перерыва в несколько лет в моей исследовательской работе я перевел около семисот строк стихов из «Трагических поэм» Агриппы д’Обинье и таким образом опять вернулся в мир тюрем, пыток и казней, созданный этим французским современником многих жертв испанской инквизиции.

Наконец, через несколько лет, опять во Франции, в английском издании испанских стихов XV века я нашел маленькую «Песню заключенного» [102]102
   «Песня заключенного». – Начало этого стихотворения звучит в стиле поэзии провансальских трубадуров.


[Закрыть], которую затем перевел, а в Парижской национальной библиотеке, в каталоге анонимов, обнаружил четыре тома «португальского комического театра», где появились комедии Антонио Жозэ да Сильва. До этой находки о замечательной жизни этого автора я прочел, вероятно, все, что появилось на французском, португальском, испанском, немецком и английском языках.

Пять стихотворений Сильвы, «Песню заключенного» неизвестного автора XV века и терцет «Мое сердце черно» я перевел на французский язык. Эти французские стихи появились в журналах «Bifur» и «Europe» в 1930 году, а моя статья о Давиде Абенатаре Мэло с отрывком из его стихотворения – в «Nouvelles Littéraires» в 1928 году. В 1930 году парижское издательство Rieder, впервые выпустившее во французских переводах книги Гамсуна, Горького, Бабеля, решило издать мою книгу «L’Inquisition».

Через посредство Парижской национальной библиотеки я получил из университетских библиотек Амстердама и Лейдена книгу Давида Абенатара Мэло, несколько книг Даниэля Лови де Баррьоса и др. В Париже ни в Национальной библиотеке, ни в других их не было.

Наконец-то в моем распоряжении находились книги, известные мне до тех пор только по заманчивым названиям! Как всегда в таких случаях, меня ждало некоторое разочарование. Но среди множества слабых, трескучих и непомерно растянутых стихов, копии которых и сейчас находятся в моем распоряжении, мне удалось найти образцы подлинной поэзии.

Я безжалостно отбросил тысячи строк и значительно сократил некоторые выбранные мною стихотворения. Таким образом, я дал им зазвучать во всей их силе. Я перевел на французский еще целый ряд стихов. Многие из них появились в журнале «La Courte Paille» и других. В то же время, пробиваясь сквозь заросли этой области, я находил новые и новые произведения. Кстати, в Париже я обнаружил, что даже известнейшие французские испанисты, как директор Испанского института проф. Мартинанш и автор «Панорамы испанской литературы», знаток испанской старины Жан Кассу, не имеют понятия о поэтах-марранах.

В Париже впервые я нашел и каталог дел, извлеченных из архивов мадридской инквизиции. Много лет спустя, в ходе моей работы над моей книгой «L’Inquisition», я разыскал в Парижской национальной библиотеке целый ряд протоколов, приговоров и хроник. Из них я извлек выразительные страницы.

В своем трагическом однообразии эти протоколы звучат как своего рода поэмы. Они являются ключом к дознанию этой эпохи и дополнением к переведенным мною стихам.

В Испании, Португалии, Франции, Голландии и других странах много залежей в этой области еще не разработано и, может быть, даже не открыто. Их можно и надо открыть и разработать.

Книга «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» не является механическим повторением моей французской книги «L’Inquisition». На русский язык я перевел некоторые стихотворения, не переведенные мною на французский, как «Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя», «Странник», «На смерть Диэго де ла Асенсьон, заживо сожженного в аутодафе в Лиссабоне» и др. Кроме того, в эту книгу я включил сонет Камоэнса и отрывки из «Трагических норм» Агриппы д’Обинье, а также значительно расширил вступление и примечания.

Валентин Парнах

БИОГРАФИИ И ИСПАНСКИЕ ТЕКСТЫ

В своем трагическом однообразии эти протоколы звучат как своего рода поэмы. Они являются ключом к дознанию этой эпохи и дополнением к переведенным мною стихам.

В Испании, Португалии, Франции, Голландии и других странах много залежей в этой области еще не разработано и, может быть, даже не открыто. Их можно и надо открыть и разработать.

Книга «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» не является механическим повторением моей французской книги «L’Inquisition». На русский язык я перевел некоторые стихотворения, не переведенные мною на французский, как «Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя», «Странник», «На смерть Диэго де ла Асенсьон, заживо сожженного в аутодафе в Лиссабоне» и др. Кроме того, в эту книгу я включил сонет Камоэнса и отрывки из «Трагических норм» Агриппы д’Обинье, а также значительно расширил вступление и примечания.

Валентин Парнах

Неизвестные авторы XV века

Песня заключенного

 
Это было в мае месяце, жаркие стояли дни,
Заливались в небе жаворонки, рокотали соловьи,
Уходили все влюбленные славить таинства любви,
Только я жил в горькой муке, заточен в глухой острог.
День ли, ночь ли за стеною, я бы сам узнать не мог,
Только птичка возвещала песенкой мне каждый срок.
Арбалетчик [103]103
   Арбалетчик – вооруженный арбалетом. Арбалет – самострел, стальной лук, натягивавшийся при помощи пружины. Употребление его было вытеснено изобретением огнестрельного оружия.


[Закрыть]застрелил ее, пусть его накажет бог!
 

Альборада
Испано-еврейская песня [104]104
    Альборада – утренняя песня, от итальянского alba – заря.
  – Испано-еврейская песня.– Диалог, с одной стороны, между няней и девушкой, с другой – между девушкой и влюбленным в нее юношей. Оба влюбленных проходят ряд испытаний и метаморфоз: убитые, по повелению матери или отца девушки, они последовательно превращаются в апельсинное и лимонное дерево, в голубку и сокола, и просят похоронить их вместе. Такого рода превращения изображались во всех фольклорах и мифологиях, в частности в Индии, Греции и Риме. Эта песня является и своеобразным отзвуком древнегреческого предания о жрице Геро и влюбленном в нее Леандре, ежедневно переплывавшем Геллеспонт, отправляясь с другого берега, где он жил, на свидание к своей возлюбленной. Леандр погиб во время бури. Целый ряд поэтов, в том числе Камоэнс, использовали это предание в своих стихах. Переведенная мною песня является одним из многих вариантов старинного романса из испано-португальского эпоса о «маленьком графе» Ниньо. Я нашел ее в «Испано-еврейском романсеро» (Rodolfo Gil. Romancero judeo-espanol. Madrid, 1911) и перевел с испано-еврейского диалекта.
  В северной Африке и на Ближнем Востоке (в Танжере, Адрианополе, Салониках и других городах) старинные испано-еврейские стихи еще поются сефардами, потомками евреев, изгнанных из Испании и Португалии. Известный под именем espanolico, ladino и lengua sefardi, испаноеврейский диалект еще существует в наше время. Сефарды сохранили архаические формы испанского языка, примешав к нему, в зависимости от страны, где они живут, арабские, турецкие, сербские, болгарские, греческие и другие слова. Они переделали на испанский лад некоторые древнееврейские слова, прибавив к библейскому корню испанское окончание. Так, неизвестный в Испании глагол meldar (читать, изучать) употребляется в сефардекой речи и литературе. Его корень – библейский, окончание – испанское. В северной Африке сефарды соединяют арабские корни с испанскими окончаниями, а в балканских странах те же окончания они приставляют к славянским корням. В приводимой песне, являющейся своего рода альборадой провансальской нежности, среди архаических испанских форм появляется и древне-еврейское слово masal (звезда, планета, судьба). В образцах испано-еврейского романсеро, как и в архаическом испанском языке, член перед существительным часто опускается, таким образом испанский язык сближается с латинским; «море», – ставшее существительным мужского рода, в современном испанском языке (еl mаг), – прекрасно в своей архаической округлости в старо-испанских и сефардских текстах, где оно женского рода (lа mаг); многочисленные нежные уменьшительные: mananita (утречко), sirenica (сиреночка), mancebico (паренек) и др. также придают этим стихам особую выразительность.


[Закрыть]

 
– «Цветок мой апельсинный! Вставайте от сна скорей!
Вы слышите, как сладко поет сирена морей?»
– «Нет, это не сирена, нет, не сирена морей:
Это мой милый хочет доплыть до груди моей.
Но волны сильно бьются, он далеко от камней.
Хоть день и ночь страдай он, не доплывет он ко мне!»
Услышал эхо мальчик, бросается плыть скорей.
– «Нет, не бросайся, мальчик: то воля звезды моей!»
Она бросает косы, по ним он взлетает к ней.

 

Семья Картахэна (Cartagena)
XV век

В те времена, когда духовенство играло одну из главных ролей в политической и культурной жизни Европы, еще до установления инквизиции в Испании, некий Соломон Га-Леви, эрудит в талмудических науках и знаток богословия, добровольно принял католичество. Окрещенный Пабло де Санта Мария [105]105
  Пабло де Санта Мария (1345—1435). – По обычаю того времени, он в молодости отправился в Париж, где получил при Сорбонне звание доктора. Ревностный прозелит, он вступал в споры с евреями, обращал против них сатиры и заклинал их обратиться в католичество. В собрании испанских произведений XV века помещены католические стихи Пабло де Санта Мария. Он ли является автором их или кто-нибудь из его родных, неизвестно (см. P. Florez, Eapana Sagrada, t. XXVI).


[Закрыть], он был назначен епископом города Карфагена, откуда и происходит его фамилия де Картахэна. Одно за другим он получил различные почетные звания, стал канцлером королевства кастильского и опекуном испанского инфанта. К концу жизни он вошел в Совет регентства и был архиепископом своего родного города Бургоса. Он обратил в католичество свою жену и четырех сыновей. Но не он интересует нас.

После его смерти второй сын его, Алонсо де Картахэна, в свою очередь был назначен епископом карфагенским и бургосским; отличился как крупный прелат и дипломат [106]106
   ...крупный прелат и дипломат. – Алонсо или Альфонсо де Картахэна (1384—1456) в дипломатических переговорах одержал верх над англичанами. Переводчик «Риторики» Цицерона, он прославился своими любовными стихотворениями при дворе короля – поэта Хуана II и был уважаемым арбитром на состязаниях поэтов. Энеас Сильвио, ставший впоследствии папой Пием II, называет его: «очарование испанцев... украшение прелатов... не менее красноречием, чем ученостью знаменитый... из всех первый советом и речью» («deliciae hispanorum... decus prelatorum... non minus eloquentia quam doctrina prae-clarus... inter omnes consi-lio et facundia praestans»). Вернее всего, что Педро и Алонсо де Картахэна – одно лицо (см. P. Florez, Lspana Sagrada, t. XXVI).


[Закрыть].

Он ли является автором интереснейших любовных стихотворений или его брат Педро, которому приписываются многие из них в собраниях испанских произведений XV века?

Как бы то ни было, при некоторой искусственности эти стихи не лишены своеобразной силы. Изощренный анализ противоречивых чувств и блестящий дар казуистики сказываются в антитезах и гиперболах, столь характерных для испанской поэзии. Лучшими образцами этих стихотворений являются стансы, которые я назвал бы «Ни жизнь, ни смерть» и «Я – это вы, вы – это я».

Упоминаемый в посвящении этого последнего стихотворения виконт де Альтамира – поэт, произведения которого также включены в собрания испанских авторов его века.

Судьбу семьи Картахэна, сделавшей блестящую карьеру князей церкви, любопытно сопоставить с судьбой поэтов, которые подверглись преследованиям со стороны инквизиции.

Педро де Картахэна

Стансы к Виконту де Альтамира, сопернику автора на службе у одной дамы, от любви к которой оба погибали

 
Я – это вы, вы – это я.
Ведь наши души, наши взоры —
Одна душа, единый взор.
Страсть ваша – это страсть моя.
И нашей страсти приговоры —
Единый смертный приговор.
 
 
Одна замкнула нас ограда,
Где смертию умрет отрада
Отчаянно и неизбежно,
И путь к спасению преграда
Отрезала нам безнадежно.
 
 
Умрете вы, умру и я.
Ведь вас убьет моя беда,
Меня же ваша убивает.
Ведь страсть и ваша, и моя
Вся нами отдана туда,
Где только вечность пребывает.
 
 
Мы умерли: ведь мы желаем
Той, от которой умираем.
Невыполнимое желанье!
Раз умирает упованье,
Еще живя, мы погибаем!
 

Конец

 
Так, наша слава умерла.
Наш рок для нас изобретает
Такое долгое страданье,
Что нам ясна причина зла:
Не смерть сама нас убивает,
 нашей смерти опозданье.
 

Луис де Леон (Luis de Leon)
1528—1591

Поэт и ученый, профессор Саламанкского университета, Луис де Леон [107]107
    Луис де Леон был родом из Бельмонте.


[Закрыть]был обвинен инквизицией в том, что толковал библию еретическим образом, произносил дурно звучащие для католического уха слова и перевел на испанский язык «Песнь песней» [108]108
  – ...перевел на испанский язык «Песнь песней». – Как и «Псалмы» Давида, «Песнь песней» считалась однойиз запретных частей Библии. Инквизиция преследовала переводчиков этих текстов на гражданский язык (см. биографию Давида Абенатара Мэло, стр. 69).


[Закрыть].

К тому же в обвинительном акте по его делу упоминается его еврейское происхождение. Арестованный по проискам своих ученых собратьев, он был заключен в тюрьму, откуда вышел только через пять лет. При возобновлении его курса собравшиеся на первую лекцию студенты надеялись, что он заговорит о тюрьме. Но Луис де Леон, продолжая то, о чем говорил пять лет назад, спокойно начал: «Dicebamus hesterna die...» («Вчера мы сказали...»).

Этот поэт оставил ряд знаменитых и поныне стихотворений. Он перевел на испанский книгу Иова и оды Горация [109]109
   Квинт Гораций Флакк – латинский поэт I века до н. э. Жил в эпоху гражданских войн.


[Закрыть]. Его стихи появились в печати только через сорок лет после его смерти [110]110
   – Его стихи появились в печати через сорок лет после его смерти. – Они были изданы поэтом Кеведо.


[Закрыть].

Тюрьма

 
Здесь ложь и зависть пять лет
Держат меня в заточеньи.
Но есть отрада в смиреньи
Тому, кто покинул свет,
Уйдя от злого волненья.
 
 
И в этом доме убогом,
Как в поле блаженства, он
Равняется только с богом
И мыслит в покое строгом,
Не прельщая, не прельщен.

 

Давид Абенатар Мэло (David Abenator Melo)
XVI—XVII век

Когда и где он родился, неизвестно. Как он упоминает в предисловии к своей книге, его родиной была не Испания, его родным языком был не испанский язык.

Фамилия Мэло происходит от португальского городка того же названия. Может быть, Абенатар родился в Португалии или на Ближнем Востоке, или в Африке, куда его предки могли бежать от инквизиции. Он упоминает, что несколько раз побывал в Испании и в странах, где говорят по-испански. Как и зачем приближался он к этому очагу инквизиции, неизвестно.

Судя по его стихам, его родной язык скорее испано-еврейский диалект: мы находим в них типичные словообразования, как meldar – читать, ladinar– переводить на испанский, а также много португальских форм и окончаний.

В своем предисловии Абенатар сожалеет, что испанские евреи его времени больше не знают древнееврейского языка, и противопоставляет им морисков, обучающих своих детей арабскому.

Мы не знаем, за что Абенатар был арестован инквизицией. Может быть, за то, что перевел несколько псалмов Давида, был он обвинен в иудействе, брошен в тюрьму и подвергнут пытке дыбой. Инквизиция хотела заставить Абенатара назвать других иудействующих. Он не выдал их и под пыткой. Как же он не погиб? Много лет он оставался в заточении. Каким же чудом он спасся? Во всяком случае, он вышел из тюрьмы. Был ли он выпущен на свободу или бежал? Об этом он не говорит. Но указывает год своего освобождения: 1611. Выйдя из тюрьмы, он спасается в Голландию.

Гам или в другой стране Абенатар заканчивает перевод своих псалмов, и в 1626 году во Франкфурте выходит испанская книга под заглавием:

«СL псалмов Давида, на испанском языке, в различных стихах, сложенных Давидом Абенатаром Мэло, согласно подлинному ферраровскому переводу, с некоторыми аллегориями автора. Посвящается св. общине Израиля и Иуды, рассеянной по всему миру, в сем долгом плену, а в конце Барака (Благословение) того же Давида и Песнопение Моисея. Во Франкфурте, года 5386 (1626), Элула месяца» (август—сентябрь).

Само собой разумеется, эти стихи не могли появиться в печати в стране инквизиции. По какой же случайности изгнаннической жизни автора они были напечатаны во Франкфурте? Был ли Абенатар проездом в этом городе, или, как предполагают некоторые исследователи, эту книгу сдал в печать какой-нибудь протестант, бежавший от инквизиции?

Напечатанные в Германии, эти испанские тексты кишат опечатками, ошибками и нелепостями. То одно слово рассечено на две части, то два слова соединены в одно, в какой-то абракадабре, то некоторые слоги одного слова насильственно связаны со слогами другого, стоящего перед ним или за ним. Чтобы найти несколько ценных строф, приходится расшифровывать эти беспорядочные буквы.

Шовинист и фанатик, Абенатар слагал религиозные гимны. Я бы не перевел ни одного из них, если бы в некоторые из них он не включил незаурядной повести о перенесенных им пытках и о своем избавлении из тюрьмы.

Если Баррьос слишком ловок в стихотворчестве, Абенатару не хватает уменья орудовать словами. В своем предисловии он скромно и честно признается в этом:

«Знаю, что эти стихи не могут называться стихами. Хоть я и сложил их, но не умею укладывать их в размеры, не знаю, есть ли в них требуемое количество слогов».

«...Не знаю правописания и не умею расставлять требуемые запятые и точки в конце слов».

«...Предупреждаю тебя, друг читатель, что в книге этой ты найдешь одно и то же слово, повторенное два раза в одном стихе, и другие слова, повторенные много раз в одном псалме».

«...Яснейший, уверенный в себе ум погибает в лабиринте...»

Затем Абенатар поучает:

«Оставим суетность других произведений, комедий и романсов чужим народам; найдем то, что соответствует нам, ибо подчас в горьких пилюлях заключено исцеление больного...»

'Гак и Агриппа д’Обинье проповедует духовный аскетизм:

 
Проказу наших тел питает летний зной,
Проказу наших душ– довольство и покой.
Зима нас исцелит от ядовитых токов,
Беда здоровая избавит от пороков.
 

Конечно, и Агриппа не заботился о безукоризненном стиле, но Абенатар уж слишком грешит против него. Одну и ту же мысль он переворачивает на все лады. Лишь безжалостно сокращая его стихотворения, переводчик может показать их силу. Но как только Абенатар касается инквизиции, во власти которой едва не погиб, он находит подлинные и мощные слова. Как у всякого поэта, в заточении у него возникают исключительно сильные стихи.

Он слагает вариации на следующие темы псалма XXIX:

«2.Превознесу тебя, господи, за то, что ты поднял меня и не дал врагам моим восторжествовать надо мной.

3. Господи! боже мой! я воззвал к тебе, и ты исцелил меня.

4. Господи! ты вывел из ада душу мою и оживил меня, чтобы я не сошел в могилу.

5. Пойте господу, святые его, славьте память святыни его!

6. Ибо на мгновение гнев его, на всю жизнь благоволение его: вечером водворяется плач, а наутро радость.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

10. Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? Будет ли прах славить тебя? Будет ли возвещать истину твою?

11. Услышь, господи, и помилуй меня! господи! будь мне помощником!

12. И ты обратил сетование мое в ликование; снял с меня вретище и препоясал меня веселием.

13. Да славит тебя душа моя, и да не умолкает. Господи, боже мой! буду славить тебя вечно!»

Этим мощным стилем Абенатар пользуется для повествования о перенесенных им пытках.

Это «De profundis clamavi» [111]111
   «De profundis clamavi» – «Из глубины взываю» – начало CXXIX псалма Давида.
  Некоторые отрывки из Давида Абенатара Мэло приводятся в книге «Исторические, социологические и литературные исследования об испанских евреях» («Estudios historicos, politicos у literarios sobre los jdios de Espana») Амадора де лос Риоса (Amador de los Rios), испанского ученого XIX века.
  Пользуясь экземпляром книги Абенатара, из библиотеки Лейденского университета, я значительно сократил приводимые мною стихотворения, неумело перегруженные в подлиннике: мысль, выраженная в одной строфе, повторяется на все лады в десятках других строф.


[Закрыть]возвышается над всеми догмами. Этот дневник в стихах заключенного, оставшегося верным своему делу, доходит до нас. В своем мучительном рассказе, богатом интонациями, Абенатар хорошо отмечает и соблюдает все акценты и повышения голоса. Он орудует секстинами, пятистишиями и дистихами, соединенными в благородном чередовании. Он не злоупотребляет образами. Строгость и скудость Абенатара являются полной противоположностью изощренности и сложности его со-временников-гонгористов. Здесь отвесно встает перед нами тюремная стена.

в

Фронтиспис книги испанских псалмов Давида Абенатара Мэдо, изданной в 1626 году.

Сто пятьдесят псалмов Давида, на испанском языке, в различных стихах, сложенных Давидом Абенатаром Мэло, согласно подлинному феррарскому переводу, с некоторыми аллегориями автора

Посвящается Б. Б. (благословенному богу) и святой общине Израиля и Иуды, рассеянной по всему миру, в сем долгом плену, а в конце Барака (Благословение) того же Давида и песнопение Моисея. Во Франкфурте, год 5386, месяц Элул.

Посвящение

 
На волю я из тюрьмы,
Из гроба вышел разбитым:
Мои палачи меня
Подвергли жестоким пыткам.
 
 
Никто меня не узнал:
Худ и дряхл, отныне тень я.
Не узнаю себя сам,
Глядясь в мои отраженья...
 
 
Неумело, но со страстью,
Чтоб пристыдить рифмачей,
Мое перо обмакнул я
В чернила моих скорбей.
 
 
Я вывел бедный рисунок
На маленьком полотне,
Сей образ черных печалей
И пыток, сужденных мне.
 
 
К тебе я их направляю,
В дар отдаю их тебе.
Ты знаешь: меня подвигла
Преданность только тебе.
 

Пытка

 
Когда, под пыткой лютой,
Меня держали связанным, без сил,
Чтоб эту верность мука поборола, —
Хладея с каждою минутой,
Подвешенный, я попросил
Дать, наконец, коснуться пола.
 
 
Пусть занесут в пункт протокола,
Что я открою сам
Гораздо больше, чем хотели,
Так пусть начнут допрос о деле,
Чего потребуют, все дам.
 
 
Но только спущен я на землю, —
Как с новым жаром зов к тебе подьемлю.
 
 
Сбежались мастера.
Надеются, что рыбы —
Уже добыча их улова.
Развязан узел дыбы,
 
 
Мне говорить пора.
По я молчу, в ответ на всё – ни слова.
 
 
И, задыхаясь, снова
Они кричат мне: «Что ж!
Скажи!» И ринулись гурьбою.
Но, укреплен тобою,
Я безбоязненно ответил: «Ложь!»
 
 
И снова я веревкой скручен,
Подобно воску на огне, замучен...
Из этих мраков подземелья
Меня со славою ты спас,
Преобразив мне душу, дар твой правый,
Мое отчаянье в веселье
Ты обратил, мой господин, потряс
Меня величием твоей управы!
 

Сей псалом применил я к себе, ибо в некий благословенный день – хоть израненный и разбитый – освободился я, выйдя из инквизиции, где я видел, как погибли сожженные одиннадцать отрицавших (negativos), да будет кровь их отомщена!

Авраам Кастаньо и И. Аб XVII век

Авраам Кастаньо

Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя [112]112
   «Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя...» – в подлиннике эта поэма содержит приблизительно 1150 строк (около 140 октав). Из этого материала, перегруженного повторениями и риторическими образами, я перевел только 104 строки – 13 октав: 13-ю, 30-ю, 31-ю, 32-ю, 73-ю, 77-ю, 96-ю, 97-ю, 98-ю, 99-ю, 102-ю, 132-ю и 137-ю. Упоминаемая в заглавии дата 5415 год – по еврейскому летосчислению – соответствует нашему 1655 году.


[Закрыть], претерпевшего казнь, заживо сожженного в Кордове 3 мая 5415 (1655) года

 
В закоренелый Вавилон смешений,
В непроходимый лабиринт ходов,
Во львиный ров, где погибает гений,
В тот край, где сфинкс пожрать людей готов,
В центр безрассудств, бессмыслиц, заблуждений,
В ад наказаний, пыток и костров
Суд Радаманта [113]113
  Суд Радаманта. – По греческим преданиям, Радамант или Радаманф судил души умерших в аду.


[Закрыть]властью злодеянья
Вверг мужа истины, дитя сиянья.
 
 
Грозней и бдительней, чем пес треглавый [114]114
   пес треглавый... (греч. мифол.) – Цербер, охранявший ад.


[Закрыть],
Оберегает черный Баратрон [115]115
   Баратрон – пропасть близ Афин, куда живыми бросали осужденных преступников. Это название стало синонимом ада.


[Закрыть]
Привратник наглый, в бешенстве расправы,
В обличье адских фурий облачен.
Не ведая ее грядущей славы,
На жертву новую со всех сторон
Бросается и гневно оскорбляет,
Но каждым оскорбленьем прославляет.
 
 
Грохочут кандалы, гремит ограда,
Визжат затворы сих железных врат,
Уже потряс приговоренных стадо
Внезапный лязг, и некий смертных хлад
Оледенил в их жилах кровь, и рада
Та сволочь, что обслуживает ад.
По-разному в этот миг неотвратимый
Взволнованы казнящий и казнимый.
 
 
По гробовой палестре [116]116
   Палестра (греч.) – собственно школа для гимнастических упражнений и борьбы в древней Греции.


[Закрыть], под конвоем,
На муку доблестного повели
Борца, чье появленье перед строем
Приветствуют стенанием вдали
Отверженные, чуждые обоим
Мирам, забыв и неба и земли
Далекий свет в изгнании тюремном,
Упрятанные в сумраке подземном.

 

И. Аб

 
Два полюса, Атланты небосвода [117]117
   Атланты небосвода – см. Атлас, прим. на стр. 203.


[Закрыть],
Обрушатся всей тяжестью высот,
Кров мирозданья и колонны входа
Низринутся во прах и в бездну вод;
Сиявшей Сферы светоч, вся природа
Во мраке туч теряют свой оплот,
Завоет море, и стада тритонов
Прочь бросятся от гнева сих Неронов.
 
 
Во мрачной яме, в мерзостной темнице,
В земном аду неисчислимых бед,
Где мертвецы еще живут в гробнице,
Где даже ясный ум впадает в бред, —
Жизнь горестно идет к своей границе,
Но стойкость тем сильней, чем злей запрет,
И противостоит всех волн прибою
Скала, упершись в небосвод главою.
 
 
В пергаменты перо уже вписало
Безвинной жертве смертный приговор,
По дьявольским уставам трибунала,
По праву сих тупых и темных свор.
Но кровь пролить святошам не пристало.
И, чтоб прикрыть безумство и позор,
Они отпустят жертву [118]118
   Они отпустят жертву ... – см. стр. 19.


[Закрыть]без боязни
И светской власти выдадут для казни.
 
 
О трибунал, виновник преступленья!
Да поразит тебя небесный гром!
Свои подлоги и свои решенья
Подписываешь ты чужим пером,
Из яда хладного творишь каменья
И лицемерно прячешь свой сором,
Под рясой руки всех твоих Неронов,
Законников без правды и законов.
 
 
Приходит день и с пышным ритуалом
Тиранство выставляют напоказ,
И всех на праздник радостным сигналом
Сзывает труб громоподобный глас,
А чтобы весь народ рукоплескал им,
Чтобы триумф восторгом всех потряс,
Даруют отпущенье прегрешений
Собравшимся на торжество сожжений.
 
 
Театр богатый должен здесь открыться:
Здесь погребение погибших слав,
Великих дел позорная гробница,
Языческой жестокости устав.
Войска выводит Марс, их вереница
Идет, всю площадь блеском лат убрав,
Дабы придать ей роскоши дешевой
В слепых очах сей черни бестолковой.
 
 
Сквозь путаницу переходов длинных
В театр великой смерти он вступил,
Где безнадежно вся толпа невинных
Стояла, будто выходцы могил.
Там восседал синклит монахов чинных,
Среди своих вооруженных сил,
А там, на троне, вся гордыня Рима,
Тупою чернию боготворима.
 
 
Медь высшей пробы, твердости мерило,
На медленном огне испытан он,
Как медный бык жестокого Перила [119]119
   Как медный бык жестокого Перила. – Перил соорудил медного быка, в котором Фаларид, агригентский тиран VII века до н. э., живьем жарил своих врагов. Медный бык и Фаларид упоминаются также в «Трагических поэмах» Агриппы д’Обинье и в «Карах» Виктора Гюго.


[Закрыть].
Страшнейшей казнью будет он казнен.
Дивясь, луна свой взор в него вперила,
Затмился перед чудом небосклон,
Исчез и свет под черным покрывалом.
Мир погребен во мраке небывалом.
 
 
Но чье перо, чей голос лебединый,
Рисунок, стих и цвет, и звук, и строй,—
Хотя бы Апеллесовы [120]120
   Апеллес – греческий живописец IV века до н. э. По преданию, Александр Великий сказал о своем изображении работы Апеллеса: «Существуют только два Александра: один – сын Филиппа, другой – Апеллеса; первый – непобедим, второй – неподражаем».


[Закрыть]картины
Или Орфея [121]121
   Орфей – древнейший греческий поэт. По преданию, своей лирой чаровал зверей и двигал скалы.


[Закрыть]плектрон [122]122
   Плектрон (греч.) – в древней Греции пластинка из металла, дерева или кости для игры на струнных инструментах.


[Закрыть]золотой,—
Не осквернят алмазной сей вершины [123]123
   Не осквернят алмазной сей вершины... – Любопытно сопоставить этот «Панегирик» со стихами из «Трагических поэм» Агриппы д’Обинье о казни протестанта Гардинера, сожженного католиками в Англии:
Он пытки лютые преодолел в мученьи.Самих пытавших он поверг в изнеможенье,И дух его, алмаз граненый, притупилСвоею стойкостью железо острых пил.Он огненный платок проглатывал три раза.Передавалась боль народу, как зараза.Бесчеловечное он пил, сверхчеловек,Под пыткой медленной, придуманной в наш век.Меч руку правую ему перерубает.Но левой он ее подносит, прижимаетК губам; и левую отсекло лезвее, —Он нагибается, целует и ее.На дыбу, наконец, он вздернут палачами,Но торжествует он сто раз над ста узлами.Пока он чувствовал, ему вы пятки жгли.Найти раскаянье и здесь в нем не могли.Смерть медленным огнем берет лишь остов тощий.Он медленным огнем лишает смерть всей мощи.

[Закрыть]
Бессмертию ненужной похвалой?
апрасен будет труд земных стремлений,
Когда их не внушит небесный гений.