Текст книги "Блуд на крови. Книга первая"

Автор книги: Валентин Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ЧАС РОКОВОЙ

Странный рой мыслей вдруг посетил Горского.

«Для чего все это я затеял? – думалось ему. – Разве я не мог наперед рассчитать, что все эти смерти окажутся напрасными? Я наберу себе денег и прочих богатств из этого дома, и никто не подумает на меня, никто не догадается, что все это сделано моими руками? Весь город станет показывать на меня пальцами: вот идет убийца! Зачем, зачем это я сделал?»

Но, посидев еще минуту-другую, он вдруг вспомнил:

«Нет, я все сделал правильно, потому как цели мои – политические. Буржуазию надо истреблять физически! Я, быть может, жертвую своей жизнью ради счастья всех трудящихся».

И ему опять стало все понятно, и наступило облегчение.

Внизу заскрипел снег, раздался голос кучера.

Горский подскочил к окну.

Возле парадного входа, который по обычаю был закрыт, стояла Марья Емельяновна. Она была в дорогой меховой шубе, и лицо ее светилось радостью.

Вместе с хозяйкой приехала горничная. Они повернули за угол, прошли через калитку во двор.

К окну на торцевой стороне бросился и Горский.

Женщины с удивлением разглядывали кровавые пятна на снегу.

Потом Жемарина позвонила.

Горский сбежал вниз, отбросил крючок. Руку с револьвером он спрятал за спину.

– Что за кровь возле порога? – спросила хозяйка.

– Это ничего, – успокоил ее Горский. – Проходите.

Он заметил, что горничная вновь вернулась к саням.

«Видимо, забыла что-то взять, – с удовольствием подумал Горский. – Очень к месту это! Но в моем распоряжении мало времени».

Едва Жемарина взялась за ручку двери, ведущей в чайную комнату, он выстрелил – опять в затылок. Хозяйка повалилась на бок.

– Прекрасно! – вскрикнул Горский, опять приходя в возбужденное состояние. – Я сейчас перестрелял бы, кажется, весь свет. Чу-дес-сно!

В сенях уже топталась, отряхивая снег с белых сапожек, горничная.

Горский, не таясь, навел на нее револьвер. Та расхохоталась:

– Ну и шалун вы, Витольд Людвигович!

Горничной очень нравился этот молодой ученый человек, которого она почитала самым умным и красивым на свете.

Горский нажал на курок. Выстрела не последовало. Горничная продолжала хохотать.

Убийцу это привело в бешенство.

– Что ты хохочешь? – заорал он на нее. – Твой последний час пришел, а ты, дура, хохочешь.

Он еще раз нажал на курок: что-то сломалось, заело.

Тогда Горский схватил полено и обеими руками хватил им по голове девушки.

– Итак, семь трупов! – подвел итог Горский. – Борьба за социальную справедливость началась.

Он сбегал к соседу-слесарю Зейдлицу. Тот отрегулировал ему револьвер.

После этого, зарядив весь барабан, Горский вновь вернулся к дому. Возле крыльца стояли кучер и няня.

– Погляди, милый, сколько тут крови! – сказала няня. – Нет ли тут какого убийства?

«Надо убить их, – вяло подумал Горский. – Впрочем, что это даст? Семь трупов или девять? До социализма еще далеко. Я добр, пусть живут эти трудовые люди».

– Думаю, следует заявить в полицию! – сказал он.

– Вот и мы так думали!

Старики поспешили в полицию, а убийца поплелся домой. Он очень захотел после всего случившегося спать.

ПОХМЕЛЬЕ

В ту же ночь Горского арестовали.

Спустя два месяца это дело разбиралось в Тамбове временным военным судом. Несколько тысяч горожан собрались возле здания, где решалась судьба одного из самых страшных преступников Российской империи.

Иван Сергеевич во время своего допроса определенно показал:

– Убийца был напичкан политическими идеями. Они и толкнули его на преступление.

Но громкие политические процессы были впереди. Россию еще ожидали кровавые деяния тех, кто сотрясал ее основы.

Прокурор Неелов политической подоплеки в деле не нашел, но обнаружил в голове подсудимого полную кашу.

– Конечно, сказал он в обвинительной речи, – очень удивительно, что, перебив семь человек, убийца не берет в доме ни рубля. Но это не говорит о бескорыстии преступника. Это лишь ярко свидетельствует о его полном пренебрежении чужой жизнью, отсутствии столь естественных для 18-летнего мальчика чувств жалости и сострадания к ближнему. Это удивительно. И это – факт! Боюсь, что это предзнаменование нарождения новых людей, точнее – выродков человеческой породы.

Увы, прокурор Неелов оказался провидцем. Уже нарождались тысячи тех, кто спокойно станет заливать Великую Россию кровью своих собратьев.

Защитника Горского было можно только пожалеть: ему почти нечего было сказать в оправдание своего подопечного.

Сам Горский вел себя неискренне и если раскаивался в убийстве, то только потому, что «плохо, его продумал» и попался.

Суд вынес вердикт:

Подсудимого из дворян Витольда Людвигова Горского, 18 лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.

ЭПИЛОГ

Горский все-таки в тот раз остался жить.

6 июня того же 1868 года Государь Император повелел: «Означенный приговор временного военного суда привести в исполнение с тем, чтобы присужденную Горскому смертную казнь заменить каторжною работой в рудниках без срока…»

Отработав в рудниках три с половиной года, Горский был переведен на должность писаря. Позже служил счетоводом.

В 1894 году на престол вступил Николай Александрович. Была объявлена амнистия. Горский был освобожден. Ему шел 45-й год.

В Тамбов не поехал, а двинулся к морю, поселился в Одессе. Затем перебрался в Ковно. Здесь на какой-то вечеринке познакомился с Яцеком – начитанным и темпераментным 20-летним человеком, которого мир узнает после октября 1917 года как Феликса Дзержинского.

К этому времени Горский был активным членом социал-демократической партии, затем примкнул к эсерам.

Товарищи по борьбе его уважали за принципиальность и беспощадность к эксплуататорам. По фальшивому паспорту перебрался в Петербург. И тут выяснилось, что этот «идейный борец» уже несколько лет активно сотрудничает с охранкой.

…Тело убийцы-партийца было найдено в одном из дворов Ново-Измайловского проспекта. Между лопаток торчала рукоять ножа.

Виновных в убийстве не обнаружили.

В те годы на земле Российской, по козням дьявольским, стало и впрямь появляться немало выродков. Позже они дорвались до власти.

КРАСОТКИ-УБИЙЦЫ

ГЕННАДИЮ ВОЛОШИНУ

9 ноября 1869 года в багажное отделение Николаевского вокзала в Москве поступил увесистый груз – большой кованый сундук. Он прибыл из Петербурга пассажирским поездом 111. Прошло несколько дней, но его никто не забирал. Из сундука шел тяжкий запах. Служители багажного отделения заявили в полицию. Когда сбили навесной замок и откинули крышку, присутствующим предстала жуткая картина. В сундук был втиснут труп раздетого мужчины. Тело было сильно тронуто разложением. Наружные покровы стали синюшно-зеленого цвета с хорошо выраженной венозной сетью. Кожа на руках отслаивалась. Лицо вздулось, особенно губы, веки, уши…

Случившемуся предшествовали некоторые любопытные события.

ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ

Член Государственного Совета, действительный тайный советник и статс-секретарь барон Модест Александрович Корф был человеком исключительным. Поглаживая лысеющий череп указательным пальцем правой руки, украшенным громадным бриллиантовым перстнем, он любил повторять своим подчиненным:

– О службе вы должны думать всего лишь в трех случаях: находясь на ней, в семейном кругу и во время сна. Не более!

Очевидцы утверждают, что однажды он произнес сей афоризм в присутствии самого Александра П.

Император не сдержался. Он порывисто обнял барона и произнес:

– Если бы так думали все мои подданные, то государство наше процветало еще более.

Помощник статс-секретаря Николай Христианович фон Зон каллиграфически вывел на листе бумаги прекрасные слова своего начальника-барона и повесил бумагу у себя над столом.

Корф милостиво не возражал. И при этом добавил:

– В Лицее, среди прочих моих сотоварищей, находился будущий сочинитель Пушкин. Это был ветреный и дерзкий с начальством человек. Мне не было и девятнадцати лет, как я начал ревностно служить в Комиссии по составлению законов. Сочинитель же за свои вольнодумства (это слово барон произносил с отвращением) отправился в Бессарабию. Я достиг высших ступеней карьеры, а судьба легкомысленного Пушкина весьма печальна. Пусть сей дурной пример пойдет вам в назидание. Будьте усердны в службе и уважительны к начальству, и тогда ваша жизненная стезя проляжет благоуспешно. Так-с!

Фон Зон был усерден и уважителен. В делах требователен к себе и подчиненным. Он не допускал никаких отклонений в служебной линии, держался с достоинством, старательно исполнял возложенные на него поручения.

Когда в 1864 году барон высочайшим соизволением был переведен на пост председателя Департамента законов, он взял на новое место и фон Зона, увеличив его годовое содержание сразу на шестьсот рублей.

Казалось, дурной пример покойного поэта и полезные советы замечательного государственного мужа пошли на пользу, за карьеру старательного чиновника можно быть спокойным, но…

Насколько фон Зон был тверд в делах служебных, насколько был отличным и веселым товарищем в жизни светской, настолько он проявлял неудержимую ретивость в делах амурных. Невоздержанность к прекрасному полу радовала сердце, но наносила ущерб карману и увеличивала суетность жизни. Весною 1866 года, находясь на Марциальных Водах, фон Зон обольстил 18-летнюю генеральскую дочь. Дело дошло до ее превосходительного папеньки. Начался скандал, узнал об этом беспутстве и барон. В трехдневный срок любитель женской красоты был выведен на половинный пенсион.

Барон (скоро ему предстояло стать графом), сделав скорбную мину, заложив руки за спину, молвил:

– Я отрешаю вас, сударь, от службы ради вашего блага и блага других моих подчиненных. Пусть каждый видит: порок должен быть наказуем. Мне лишь остается скорбеть, что мои советы не коснулись вашего сердца. Жаль!

Единственная промашка перечеркнула плоды многолетних усилий.

18 КОПЕЕК

Долго бродил по великолепному Петербургу несчастный чиновник. Наконец он пересек Калинкин мост, побрел вдоль набережной Фонтанки, миновал Екатерининский канал и дернул за ручку звонка углового дома по Большой Садовой.

Это был дом, доставшийся по наследству его супруге Елизавете Леонидовне, урожденной Зуровой.

– Господи, что мы будем делать? – У фон Зона на глаза навернулись слезы. Жена, уже отбушевавшая, тихо гладила его по голове и всячески утешала. Про себя же отставной чиновник думал: «Моих четырех тысяч пенсионных хватит лишь на миндаль к шампанскому!»

Фон Зон пытался устроиться через знакомых на какую-нибудь должность, приличествующую его положению. Но везде получал решительный отказ: об истории ловеласа столица была наслышана, и с могущественным бароном никто не хотел портить отношений. Фон Зону предлагали раза два ничтожные места, но не мог же надворный советник идти на должность повытчика!

Менять образ жизни фон Зон тоже не мог и не хотел. По этой причине вскоре за 17 тысяч ушли фамильные бриллианты. Еще спустя полгода был заложен, а затем и перезаложен дом с громадным участком.

Затем уволили дорогого повара-итальянца. Вместо него взяли кухарку Варвару. Заложили без малого полтора пуда столового серебра. Продали роскошную летнюю коляску.

Деньги таяли, словно весенний тонкий снег под лучами жаркого солнца.

Пришел срок платить по закладной за дом.

Глядя в окно на пристань, что находилась прямо против дома на Фонтанке, фон Зон горько вздыхал:

– Утоплюсь пойду, и все мои печали уйдут со мной в могилу…

– Мон шер, прежде потопления выкупи дом. Твои дочери остались без приданого. Сыну-студенту надо тоже помогать.

– У меня осталось 18 копеек…

– Отправляйся в Москву к своей тетке Остен-Сакен. Она в тебе души не чает. Возьми в долг.

– Уволь, это свыше моих сил! Мне честь дороже.

– Невелика честь, коли нечего есть! Нашла себе сокровище…

Начиналась очередная семейная баталия, в которой, как известно, победителей никогда не бывает – только потерпевшие.

Наконец, ввиду безвыходности положения, фон Зон отправился в Москву.

УЧЕНИЦА ИМПЕРАТОРА

70– летняя вдова-генеральша графиня Остен-Сакен любила племянника за легкий нрав, за уважительность, за умение часами слушать ее бесконечные воспоминания о днях «золотых, безвозвратных». Вот и теперь, когда фон Зон без предупреждения явился к тетушке в дом на Козиху, что в приходе Святого Ермолая, она обрадовалась. Увидав племянника, графиня обняла его, звонко чмокнула, стала с интересом расспрашивать:

– Что это ты, душа моя, учудил? Любовь – дело занятное, по себе знаю. Но когда лезешь под юбку, подумай, как бы не оконфузиться потом! Неловко у тебя получилось…

А ты, душа моя, оскорбил самого генерала Рейнера, близкого к высшим кругам! Ну да ладно! Ты остановился где, нет? Тогда располагайся у меня, развей мое старушечье одиночество.

Графиня позвонила и приказала тут же вошедшей горничной:

– Феня, принеси чай! И скажи, чтобы ужин не задержали. Пусть накроют в доме.

И обратилась к племяннику:

– Во дворе что-то свежо стало!

Громадный дом был наполнен множеством вещей – мебелью, зеркалами, картинами. Но во всем царило некое запустение.

– После смерти моего генерала я не устраиваю приемов, – объяснила графиня. – Так, редко-редко заглянет кто из старинных друзей, я и рада. А родственнички, поди, ждут моей смерти? – Графиня весело рассмеялась. – Знаю я их, хотят чужое добро делить! Но я их разочарую: буду жить ровно 99 лет. Всех переживу! – И она опять громко расхохоталась.

Миловидная горничная внесла чай. Фон Зон игриво подмигнул ей. Девушка стыдливо покраснела. Тетушка с неудовольствием сказала:

– Какой ты беспокойный, душа моя!

Чай пили в беседке. Было сухо, тепло, солнечно. Мохнатые шмели жужжали над вазочками с вареньем. В ликерную рюмку тетушки упала мушка. Среди покрытых осенним золотом деревьев выделялся сказочным великолепием барский дом. Сладко пахло хвоей. Весело гомонили не улетевшие еще на юг птицы.

Закончив с чаем, тетушка раскурила пахитоску.

– Мой лекарь все пристает: «Надо, дескать, оставить сию вредную привычку!» А я ему в ответ: «Этой вредной привычке меня выучил Император Николай Павлович, с ней я и умру!» Мало у меня осталось удовольствий, зачем же я буду их сокращать?

– А правда, тетушка, что Николай Павлович весьма неравнодушен к вам был?

Графиня выпустила дым и с явным удовольствием предалась воспоминаниям:

– Чудный был кавалер – внимательный, галантный. Единственный недостаток имел: все торопился. Дело прошлое, моя душа, могу теперь признаться: бывало, поцелует да заспешит, засуетится. «Нам, скажет, хорошо в сетях Амура, а империя страждет от разных недугов. Меня Михаил Михайлович ждет…»

– Кто такой?

– Ну, душа моя, ты скучен нынче. Это их величество о графе Сперанском выразился. Тот руководил 2-м отделением Государственного Совета. Как же ты забыл?

Прибежала горничная, доложила:

– Ужин, как приказано, накрыт в столовой!

ОСИРОТЕВШАЯ УСАДЬБА

Почти неделю прожил фон Зон у богатой тетушки. Графиня пила кофе, курила, остроумно злословила, вспоминала славные времена ушедшей николаевской эпохи, рассказала несколько остроумных анекдотов про «старого друга» семьи баснописца Крылова. Потом поговорили о перемещениях в сферах высшей власти и о нашумевшей книжной новинке – «Войне и мире» графа Льва Толстого.

Отставной надворный советник так и не решился просить у графини в долг. Го ли чувство стыда, то ли тайное предчувствие не позволяли ему сделать это. К тому же тетушка обещала выхлопотать любвеобильному племяннику теплое местечко в Петербурге.

Но хлопотать ей уже не пришлось: вскоре после отъезда фон Зона домой тетушку нежданно-негаданно разбил паралич. Племянник наезжал в Москву три раза. Он навещал бедную графиню, которую искренне любил. Та недвижно лежала в спальне. Тоскливо-разумным взором она смотрела на фон Зона, а из уст вырывалось лишь несвязное мычание.

В середине октября 1869-го в дом на набережной Фонтанки пришла скорбная весть: графиня Остен-Сакен скончалась.

Продав фрак и золотой перстень, фон Зон купил за 50 рублей билеты на всю семью и вторым классом пассажирского поезда отправился в старую столицу.

СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ

Тетушка, или, точнее, то что прежде было графиней Остен-Сакен, блиставшей на великосветских балах, танцевавшей с царями, лежала в богато украшенном гробу. Гроб стоял в просторной гостиной первого этажа, на том самом громоздком дубовом столе, за которым фон Зон совсем недавно обедал с тетушкой.

К собственному стыду, фон Зон ловил себя на мысли, что больше, чем смертью графини, озабочен другим: выделила ли ему покойная часть наследства. А если выделила, то сколько?

А еще он был озабочен тем, в должной ли степени скорбен его облик, что подумают о нем те многочисленные родственники, знакомые и просто зеваки, забившие гостиную, смежные комнаты и даже просторный дом.

Многие подходили к фон Зону и, напуская на себя приличную случаю скорбную маску, выражали ему особое сочувствие, которое обычно принято высказывать лишь самому близкому к усопшему человеку.

И это было неспроста: многие почему-то считали, что именно отставной надворный советник станет обладателем капиталов богатой графини.

Фон Зон подошел к столу, поцеловал венчик на лбу. Покойная окостеневшими членами глубоко утонула в подстилке гроба. Блики четырех стоявших в изголовье свечей играли на ее желтом лице с глубоко ввалившимися глазными яблоками. Зализанные на висках и лбу волосы свились в серые кружочки.

Горький комок подкатил к горлу фон Зона. Он не удержался, его лицо облилось слезами.

…На другой день после похорон графини в родовой усыпальнице Ваганьковского кладбища, после обильных поминок, после раздачи милостыни толпе нищих, задавивших насмерть какую-то старуху-побирушку, нотариус Городской части Безобразов – сытый, гладкий мужчина в поношенном фраке пригласил близких для оглашения завещания усопшей.

Почти каждый из собравшихся мог рассчитывать на некоторую часть имущества бездетной, но богатой графини. Однако воля усопшей ввергла всех в уныние и даже раздражение. Всех, кроме фон Зона. После того, как Безобразов сломал сургучную печать на завещании и ровным, чуть веселым голосом огласил, что четверть своего состояния графиня Остен-Сакен отказала сиротским приютам, а все остальное имущество – ценные бумаги и наличные деньги, родовое имение в Тульской губернии и двухэтажный каменный дом в Москве на Козихе – все это отходило к отставному надворному советнику Николаю Христиановичу фон Зону.

Так вчерашний бедняк стал в мгновение ока богатейшим человеком, обладателем состояния в несколько сотен тысяч рублей.

ЖИЗНЬ ВЕСЕЛАЯ

Ночь фон Зоны провели теперь уже в собственном доме на Козихе. Николаю Христиановичу порой казалось, что столь резкая перемена судьбы ему лишь пригрезилась. Он был вне себя от счастья. Печаль от смерти Остен-Сакен как рукой сняло.

В банке фон Зону выдали краткосрочную ссуду – десять тысяч рублей.

На другой день он поспешил с вечерним семичасовым курьерским поездом отправить свою фамилию на место постоянного проживания – в Петербург.

Целуя жену и детей на дебаркадере Николаевского вокзала, он радостно воскликнул:

– Пусть лопнут теперь от зависти все мои недоброжелатели. И первый – Модест Корф!

Он смешно передразнил старика:

– «О службе вы должны думать во время сна!» Вот пусть и думает его лысая башка!

Супруга не смогла сдержать улыбку.

Раздался третий звонок. Поезд дернулся и, набирая ход, двинулся в сторону северной столицы. Обладатель капитала направился в сторону противоположную.

Всю ночь веселился отставной надворный советник в «Эрмитаже». Он заказывал немыслимые блюда, притащил в зал кучера и под хохот посетителей заставил налить для лошадей ведро шампанского (которое пить те не стали, но выпили кучера), засовывал цыганкам из хора в лифы смятые сторублевки, держал на коленях какую-то Нюру и клялся, что женится на ней. Было еще много забавного, но наследник больше ничего не запомнил.

Очнулся он у себя на Козихе. Страшно болела голова, и стыдно было встречаться глазами с прислугой. Впрочем, испив огуречного рассола, ближе к обеду он пришел в себя и приласкал горничную Феню.

Та начала плакать.

Барин рассердился и выгнал ее из покоев. Но скоро отошел сердцем, опять позвал горничную и подарил ей пять рублей.

– Прекрасная, однако, жизнь! – сказал самому себе фон Зон. – Особенно когда есть деньжата.

Через неделю он вернулся в Петербург. Жене объявил:

– Следует сдать внаем этот дом и перебраться в Москву. Там жизнь и дешевле, и веселей. Да и дочерей скорее пристроим за хороших женихов.

Жена, привыкшая к покорности, не возражала.

– Как раз к Рождеству и переедем! – заключил разговор фон Зон. – А пока следует нанять управляющего, пусть срочно займется ремонтом усадьбы в Козихинском переулке.

Стали готовиться к отъезду. Но красивая жизнь продолжалась.