Текст книги "Варшавского гетто больше не существует"

Автор книги: Валентин Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Алексеев В.М
"Варшавского гетто больше не существует"

ПРОЛОГ

Человек, пожелавший в 1941 г. познакомиться с улицами оккупированной Варшавы, наткнулся бы западнее старого города на стену. Кирпичная, трехметровой высоты, оплетенная колючей проволокой, она проходила по середине мостовой.

За этой стеной находилось гетто. Пятьсот тысяч человек – все «неарийское» население польской столицы и десятки тысяч семей из провинции – были загнаны на территорию в 307 гектаров и не смели покидать ее под страхом смерти. Кара грозила и «арийцам», решившимся проникнуть в гетто без разрешения немецких властей. Пешие и моторизованные патрули польской полиции, немецкой жандармерии и СС ловили людей, пытавшихся пробраться за стену, и пристреливали их на месте или, зверски избив, забирали с собой.

Варшавское гетто было целым городом, большим городом, похожим и в то же время жутко не похожим на другие города мира. Здесь было самоуправление во главе с «юденратом» (еврейским советом), была и еврейская полиция – «служба порядка» – в форменных фуражках, с желтыми повязками на рукавах и с резиновыми дубинками в руках. В гетто работали театры: «Фемина», «Новый камерный театр», «Одеон» – на польском языке, «Новый Азазель», «Эльдорадо», «Мелоди-палас» – на еврейском; были открыты рестораны, кафе, играли оркестры; издавалась «Газета жидовска» – орган юденрата на польском языке.

На грязных улицах гетто, переполненных людьми, царили толкотня, шум, перебранка. Кричали нищие и торговцы, спешили рабочие и служащие, дельцы и люди неопределенных занятий, прохаживались крикливо одетые щеголи, многие были в застегнутых наглухо плащах и пальто, скрывавших отсутствие на теле белья. На тротуарах не хватало места, и пешеходы заполняли мостовые, мешая движению конных повозок, «рикш», детских колясочек (ставших распространенным видом грузового транспорта) и «еврейского трамвая» – конки, которая с улиц Варшавы исчезла несколько десятилетий назад. Тротуары были завалены горами отбросов и нечистот, так как канализация вышла из строя, а телег и тачек для вывоза мусора не хватало.

Наблюдателя со стороны более всего поразил бы внешний вид большинства прохожих: «лицо стало походить на череп скелета – от нужды, плохого питания, вследствие недостатка витаминов, воздуха и движения, от чрезмерных забот, беспокойства, дум о предстоящих бедах, страданиях и болезнях. Резко очерченные глазные впадины, желтый цвет лица, обвислая кожа, ужасающая худоба и болезненность. И к тому же этот испуганный, беспокойный и в то же время мутный, апатичный и безучастный взгляд, как у затравленного зверя…»

В отрезанное от всего мира гетто немецкие власти запретили ввозить продовольствие сверх установленной нормы – в среднем два кило хлеба, тяжелого, как глина, с изрядной примесью целлюлозы и картофельной шелухи, и четверть кило сахара на человека в месяц. За эти крохи надо было платить втридорога, и специальное немецкое ведомство «трансферштелле» ежемесячно вывозило из Варшавского гетто разного рода вещи на миллионы злотых. В гетто не хватало топлива, в квартирах царила страшная скученность: на комнату в среднем приходилось 13 человек, а на квадратный километр – 110 800, втрое больше, чем в остальной Варшаве. Обитатели гетто забывали, как выглядят зеленые деревья, трава и цветы. Лишь кое-где внутри дворов они сорвали часть каменного покрытия и посеяли овощи.

Люди завшивели, тиф летом 1941 г. был отмечен в 300 из 1400 домов. В больницах тифозные лежали по двое-трое на одной постели. «Те, для кого не находится места на койке, – отмечает посетивший гетто очевидец, – лежат на полу в комнатах и в коридорах. Отсутствие достаточного количества необходимых лекарств делает невозможным действенный уход за больными. Кроме того, для больных не хватает продовольствия. Им дают только суп и чай». Нередко больному приходилось лежать ночь рядом с мертвецом.

В домах, где был обнаружен тиф, власти запирали всех жильцов на две недели. Сокрытие от немецких властей случая заболевания тифом грозило еврейским врачам смертью. Запрещали даже вносить в дом продовольствие, а домашнюю утварь и белье уничтожали. Обитателей этого и соседних домов гнали, кроме того, на санитарную обработку. Размах эпидемии требовал, чтобы санитарную обработку проходили 16 000 человек в день, но санпропускники справлялись лишь с 2000, причем в 40 случаях из 100 слишком слабые препараты не убивали насекомых. Пригнанных на санобработку, в том числе стариков, детей и даже лежачих больных, заставляли раздеваться и одеваться в холодных помещениях, а то и прямо на улице, и по 15–20 часов ожидать выдачи одежды, как правило, превращавшейся после обработки в лохмотья. После такой «бани» многие заболевали, а иные и умирали. От процедуры санобработки можно было освободиться за взятку, чиновники же юденрата попросту шантажировали жильцов тех или иных домов, требуя выкупа под угрозой наложения карантина.

Не только тиф, но и дизентерия, туберкулез, воспаление легких, грипп, нарушение обмена веществ, всевозможные кишечные и желудочные заболевания и все прочие недомогания, связанные с недостатком пищи, воздуха, одежды и топлива, и просто голод косили население гетто. В середине 1941 г. хоронили по 150 человек ежедневно. 3а полтора года «естественной смертью» умерло в этом неестественном городе 80 000 человек. «На стенах почти каждого дома вывешены извещения о смерти, – пишет Рожицкий. – Повсюду похороны и характерный для дезинфицируемых зданий резкий запах карболки».

Тяжелый смрад с кладбища заставлял прохожих в жаркие дни зажимать носы. Трупы свозили на конных повозках, ручных тележках, велосипедах, сносили на носилках. Похоронные бюро закрепляли свой транспорт за теми домами, откуда «товар» поступал регулярно. Бедняки, не имевшие средств на похороны, выбрасывали умерших в чужие дворы или прямо на тротуары.

Тяжелее всех пришлось беженцам – тем 150 000 человек, которых пригнали в Варшаву из западных районов Польши. Без имущества, которое можно было бы продать, без связей и знакомств, позволяющих найти заработок, без хлеба, топлива, одежды, мыла они влачили ужасающее существование в домах с загаженными лестницами, по нескольку семей в одной грязной комнате, с черными простынями на постелях, вместе с трупами, которые держали неделями на кроватях, чтобы получать хлеб по карточкам умерших. Так они лежали днями напролет без движения, изнуренные, целыми семьями на постелях, равнодушные ко всему, кроме мысли о кусочке хлеба, не имея ни сил, ни желания даже привстать. В газетах писали о случаях людоедства.

Немногим лучше жилось варшавской еврейской бедноте, численность которой в гетто также достигала 150 000. К середине 1941 г. 120–130 тысяч человек существовали только за счет раздачи бесплатного «джойнтоновского» супа. («Джойнт» – международная организация помощи евреям, пользующаяся в основном денежными средствами американской буржуазии еврейского происхождения. Гитлеровцы разрешали деятельность «Джойнта» в гетто, так как забирали себе 80 % поступавшей валюты.) Позже и этот источник иссяк.

Особенно тяжелое впечатление производили дети – опухшие от голода, с незаживающими из-за отсутствия витаминов язвами, со старческими лицами. Без белья, без обуви, одетые в мешки и лохмотья, похожие на обтянутые кожей и подпоясанные веревками скелетики, они кричали, плакали, стонали на улицах, пытались вырывать у прохожих хлеб, чтобы тут же съесть его, не обращая внимания на побои. Мелкая уличная торговля была зачастую едва прикрытой формой детского нищенства: малолетние торговцы наперебой умоляли прохожего, цепляясь за его одежду и руки, сжалиться, купить хоть что-нибудь. Сердобольные люди приобретали таким образом совершенно не нужные им вещи, зная, что на выручку маленького купца существует вся его семья. Общественные организации устраивали для голодающих детей бесплатное питание в так называемых уголках. Кухонный персонал этих уголков состоял в основном из учителей, которые попутно и обучали детей. Все это, однако, меняло общее положение лишь в самой незначительной степени.

В гетто царила атмосфера постоянного ужаса. Жандармы и эсэсовцы расхаживали по улицам с бичами и пистолетами в руках, избивая встречных и поперечных, стреляя в них, как в диких животных. Часовые на вышках коротали время, подстреливая пешеходов. Проезжая на грузовиках по переполненным людьми улицам гетто, солдаты били евреев по головам прикладами. Когда на одной из улиц с особенно оживленным движением застрял в толпе немецкий военный грузовик, с него соскочил солдат и, недолго думая, перестрелял несколько подвернувшихся под руку евреев. Такие случаи были не в диковинку. Проходя мимо часового, надо было снимать шапку, а если немец оказывался не в духе, он бил еврея по лицу или заставлял делать гимнастические упражнения. Если шапку не снял кто-нибудь в рабочей колонне, проходящей через ворота, часовой открывал огонь по всей колонне. Иногда часовой останавливал группу людей и заставлял раздеваться и кататься по грязи. Любили часовые также ставить прохожих на колени или заставлять их танцевать. Немцы смеялись при этом до упаду. Были часовые, которые прославились в гетто тем, что в каждое дежурство убивали по нескольку человек. «Синяя полиция» (довоенная польская полиция, перешедшая во время оккупации в ведение немецких властей) измывалась над евреями едва ли меньше, чем гитлеровцы.

Напряжение увеличивали и непрекращающиеся слухи о все новых и новых изменениях границы гетто. Оккупанты любили заниматься такой перекройкой. Некоторым еврейским семьям пришлось переезжать по два-три раза, теряя остатки имущества.

Иногда в гетто появлялись грузовики с экскурсиями гитлеровской организации «Сила через радость» – надо было, показав немецким мещанам нечеловеческие условия существования в гетто, убедить их, что проживающие здесь люди, собственно говоря, людьми не являются.

В гетто и вокруг него кишели разного рода вымогатели. Работники городской электросети, например, обирали жителей отдельных домов, угрожая отключить электричество. Жаловаться на них было некому и некуда, поэтому жильцы вносили требуемую сумму. Нередко после ухода одних вымогателей появлялись другие – с тем же требованием и с той же угрозой. Позже промышлявшие в одиночку «электрики» объединились в большие шайки, поделили гетто на сферы влияния и приступили к организованному взиманию поборов.

Любили посещать гетто налоговые инспекторы. Они требовали уплаты налогов за давно прошедшие годы, справедливо полагая, что старые квитанции у многих порастерялись за время войны при неоднократных переселениях. Финансовые мероприятия такого рода были столь прибыльны, что инспекторы покупали друг у друга пропуска в гетто.

Роями вились вокруг стен гетто так называемые шмальцовники, по большей части молодые люди пятнадцати-двадцати лет. Они зорко подстерегали евреев, которым, обманув бдительность стражи, удавалось вырваться на «арийскую сторону». Заметив такого беглеца, шмальцовник крался вслед, чтобы в подходящий момент обобрать его под угрозой донести в полицию.

Более опытный шмальцовник брал на заметку дом и квартиру, куда зашел еврей. Разлакомившиеся охотники за двуногой дичью были не прочь и побраконьерствовать, пригрозить, например, одинокой и беззащитной женщине-польке, что сдадут ее в полицию как еврейку, если она не выложит им немедленно тысячу-другую злотых.

Не было и среди евреев недостатка в негодяях, которые обворовывали, грабили и выдавали палачам своих соплеменников в надежде продлить таким образом собственное существование…

Всему этому не суждено было продолжаться долго. Город был обречен на уничтожение. Через два года после возникновения Варшавского гетто все его обитатели – богачи и нищие, капиталисты и рабочие, торговцы и их клиенты, полицейские и преступники, начальники и подчиненные, мужчины, женщины, старики и дети – все погибли в жестоких мучениях, задушенные и отравленные в газовых камерах, сожженные в горящих домах, заваленные в подземных укрытиях, затопленные в канализационных трубах. Их имущество – от токарных станков до золотых зубов – собрали, рассортировали и увезли для дальнейшего использования. Улицы гетто были разрушены, дома сожжены, а выгоревшие коробки зданий взорваны, развалины – сровнены с землей. Все, что представляло хоть какую-то ценность – кирпичи, металлический лом, – тщательно собиралось и вывозилось.

Остались лишь стена вокруг большого, заваленного мусором пустыря и посреди пустыря тюрьма – знаменитый «Павяк»…

НОВЫЙ ПОРЯДОК»

Польских лесов не хватило бы на бумагу для плакатов, если бы я приказал объявлять о казни каждых семи поляков.

Заявление генерал-губернатора Ганса Франка корреспонденту газеты, спросившему, что он думает по поводу объявления в Праге о казни семи чехов

Территорию побежденной Польши гитлеровцы собирались заселить немцами, местных же обитателей – частью истребить, частью использовать в качестве чернорабочих. Не откладывая в долгий ящик выполнение этой программы, оккупанты для начала отрезали от Польши самые развитые в промышленном и сельскохозяйственном отношении области, объявив их исконными германскими землями, – Познань, Лодзь, Гдыню, Верхнесилезский и Домбровский угольные бассейны. Отсюда началось выселение «нежелательных в расовом и национальном отношениях» элементов: евреев, националистически настроенных поляков, наконец, всех вообще интеллигентов. Более 200 000 польских детей, признанных «расово полноценными», гитлеровцы увезли в Германию, чтобы вырастить из них «настоящих немцев». У польских и еврейских фабрикантов и купцов, проживавших в этих районах, отобрали их предприятия, польских помещиков выгнали из их имений. Поляку здесь можно было оставаться лишь временно и только как работнику физического труда, отупевшей от нужды и изнурительного труда рабочей скотине.

Центральные районы бывшего Польского государства, объявленные Генерал-губернаторством, со своей особой администрацией и «правительством», стали временной резервацией для сгоняемого с запада польского и еврейского населения. Все руководящие посты в администрации Генерал-губернаторства заняли немцы, в их руки перешли еврейские, а также крупные и лучше организованные польские предприятия. Закрывались музеи, театры, книжные издательства, газеты и журналы. Произведения искусства, коллекции, оборудование научных учреждений вывозились в Германию или расхищались гитлеровскими вельможами. Были закрыты высшие учебные заведения, сокращено число школ, а из учебных программ исключено преподавание литературы, истории, географии. Библиотеки были частью закрыты, частью вывезены в Германию, а в уцелевших изъяли книги по общественным наукам и книги на иностранных языках, кроме, разумеется, немецкого.

Посетив как-то Варшаву, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер нашел, что слишком много молодых людей без толку шатается по улицам. Начались облавы. Внезапно оцеплялись наиболее многолюдные места – кинотеатры, церкви, базары, – и находившихся там мужчин сажали в автомашины и отправляли в Германию на работы, не позволив, как правило, даже предупредить родных. Рабочих, мелких служащих, торговцев и предпринимателей отправляли в концлагерь за такие провинности, как невыход на работу, нелегальная торговля, самовольная организация предприятия.

Безудержный террор гитлеровцы считали лучшим способом поддерживать в стране порядок и спокойствие. Когда 26 декабря 1939 г. в пригороде Варшавы Вавере уголовники убили двоих немецких офицеров, прибывший на место происшествия батальон немецкой полиции расстрелял более сотни первых попавшихся поляков. Летом 1940 г., рассчитывая на то, что внимание мировой общественности поглощено сражениями во Франции, гитлеровцы учинили в Польше новую массовую бойню. В Пальмирах, неподалеку от Варшавы, они расстреляли несколько тысяч видных деятелей довоенной Польши – ученых, фабрикантов, представителей общественных организаций. Это была «превентивная мера» – оккупанты заранее ликвидировали людей, которые, по их мнению, в дальнейшем могли возглавить движение сопротивления.

Католическая церковь также подверглась преследованиям: гитлеровцам не нравилась ее роль в национальных традициях Польши. Тысячи польских священников и монахов были расстреляны или брошены в концлагеря.

Польский экономист Вацлав Ястшембовский в своей книге «Немецкая экономика в Польше 1939–1944", написанной в оккупированной Варшаве, говорит, что «круг правовых гарантий, защищающих домашних животных или даже охотничью дичь, был шире и соблюдался более строго, чем круг правовых гарантий, защищавших поляка на польских землях". Действительно: «На углу варшавской улицы стоит чистехонький немецкий полицейский, который, улыбаясь, умело регулирует движение. Но не нужно долго ждать, чтобы увидеть, как он разбивает в кровь лицо прохожему, недостаточно поспешно выполнившему его распоряжение. И это была официальная деятельность стража общественной безопасности, а не выходка хулигана. В контору утром приходят служащие и делятся информацией о том, где и кого взяли ночью дома, была ли в трамваях облава, верно ли, что вчера расстреляно несколько сот человек. Об этом говорилось так, как в это время в Лондоне или в Нью-Йорке говорилось о погоде, ибо это были нормальные вещи, к которым привыкли, это была система.

На вокзале немец-железнодорожник, пожилой солидный человек с жизнерадостным брюшком и серьезным видом, наблюдает за толпой убогих пассажиров, выходящих со своими вещичками из поезда. Вот он задерживает человека и грубо отбирает у него бидон с молоком, ведь нужно позаботиться об утреннем кофе; это не грабеж, а деятельность разрешенная, рекомендуемая, открытая. На улице лежит убитый – судя по виду, еврей. Его застрелил жандарм. Документов даже не спросил, так как они наверное были у еврея в порядке; это было не убийство, а официальная деятельность. Комендант лагеря в Освенциме уведомляет телеграфом (да, всегда депешей!) семью о смерти сидевшего там несколько месяцев юноши, указывает, что за небольшую плату вышлет урну с прахом, – но никто никогда не узнает, в чем его обвиняли, был ли какой-либо судебный процесс, умер ли он от тифа или, что вероятнее, от впрыскивания фенола, отравлен в газовой камере или забит до смерти; это была формальная процедура, а не преступление.

…В каждой стране при каждом строе встречаются злоупотребления властью, грубость и нечестность чиновников, неравенство прав. Но в стране, оккупированной немцами, это были не случаи и не злоупотребления. Это была система. Это была не грубая выходка индивидуума, не преступление, это была солидно, с немецкой спокойной точностью, с полным чувством легальности выполняемая нормальная административная деятельность, исполнителями же были добропорядочные граждане, хорошие отцы семейств, а не какие-то патологические типы. Патологической была система…"

Гитлеровцы стремились расколоть и натравить друг на друга жителей Польши, играя, иногда не без успеха, на самых низменных инстинктах. Польских граждан немецкого происхождения или имеющих немецких родственников записывали в немцы и давали им разнообразные привилегии. Было множество категорий таких «немцев»: фольксдойчи, штаммдойчи, кашубы, мазуры, силезцы, гурали. Часто такая запись проводилась насильственно, ей подвергались целые предприятия, учреждения и деревни. Особыми привилегиями пользовались немцы из Германии. Немцы селились в особых кварталах, посещали особые парки, кинотеатры, магазины и рестораны, куда полякам вход был запрещен и где товары были в большем выборе и по более низким ценам. Некоторые преимущества, впрочем, довольно незначительные по сравнению с поляками, получали на территории Генерал-губернаторства украинцы, русские и белорусы. Меньше всего прав было оставлено евреям, которым гитлеровцы старались противопоставить все нееврейское – «арийское» – население Польши.

При заметных успехах оккупантов в разъединении населения порабощенной страны ненависть к захватчикам со стороны всего польского общества, практически всех его классов, слоев и политических партий крепла изо дня в день. Ни крестьянин, обремененный обязательными поставками, а нередко просто сгоняемый с земли, ни рабочий, которого лишили элементарных гражданских прав, посадили на голодный паек и который жил под постоянной угрозой отправки на работы в Германию, ни интеллигент, лишившийся средств к существованию в результате закрытия учебных, научных и культурных заведений, издательств, ни фабрикант, купец и помещик, собственность которых повсеместно переходила в немецкие руки, ни чиновник, выгнанный с работы или оттесненный на низшие ступени служебной лестницы, ни, наконец, офицер, избежавший лагеря для военнопленных и скрывающийся в подполье, – никто не мог и не хотел мириться со сложившимся положением. Экономическая и политическая система, созданная оккупантами в Польше, позволяла существовать только немцам и тем из поляков, кто отрекся от своей нации и записался в фольксдойчи, штаммдойчи и т. п. Люди, решившие остаться поляками, не могли существовать, зарабатывать на еду, на одежду, не нарушая на каждом шагу гитлеровских законов и распоряжений – вольно или невольно, чаще сознательно, чем неосознанно.

Стихийное сопротивление мероприятиям оккупантов было повсеместным. Рабочие трудились нарочито медленно, портили сырье, инструмент, готовую продукцию, работали на сторону; крестьяне, в свою очередь, уклонялись от поставок. Процветали контрабанда, черный рынок, изготовление фальшивых документов и справок, кража материалов, принадлежащих немецкому государству и частным немецким фирмам. Подобная деятельность – не похвальная в нормальных условиях – была необходимым и неизбежным выражением воли народа Польши выжить наперекор гитлеровской политике террора и удушения голодом.

С первых же дней оккупации повсюду начались нелегальные сходки. Люди слушали зарубежное радио и распространяли перепечатанные на машинке сообщения. Многие доставали и прятали оружие. До конца 1939 г. в стране появилось около пятидесяти подпольных периодических изданий, а за все время гитлеровского владычества их число перевалило за тысячу. Многие из них вышли десятками и сотнями номеров, а тираж некоторых газет достигал десятков тысяч экземпляров.

Общепольским центром борьбы против оккупантов стала Варшава. Здесь возникли и работали руководящие органы почти всех подпольных организаций общенационального значения, здесь же находились основные кадры этих организаций, в Варшаве были предприняты наиболее значительные акции польского Сопротивления. Однако поначалу обстановка вынуждала подпольщиков ограничиваться организационной работой, мелким саботажем и пропагандой. Остроумные и предприимчивые люди, главным образом молодежь, малевали аршинными буквами лозунги на стенах домов, развешивали на фонарях и кладбищенских воротах таблички с надписями «только для немцев», переставляли на важных перекрестках с большим движением немецкого автотранспорта дорожные указатели, забрасывали на трамвайные провода польские национальные флаги, всяческими способами преследовали мелких негодяев, выслуживавшихся перед немцами…