Текст книги "Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

11

Семен увеличил скорость. За годы работы шофером он хорошо изучил себя. Еще часа два он будет чувствовать себя особенно хорошо. Потом, перед рассветом, начнется усталость. Серый предрассветный цвет притупляет зрение. Можно видеть дорогу и засыпать. К этому моменту надо готовиться заранее.

Семен достал термос, выпил несколько глотков терпкого, очень крепкого чаю, приготовленного Асей. Это всегда помогало. После чая захотелось курить. Он закурил, включил радио, поискал «Маяк». Выпуск был посвящен партизанам. Выступал генерал Сабуров. Голос уже старческий, с тяжелыми придыханиями. Генерал рассказывал, как партизаны освобождали город Овруч. Семен видел генерала в партизанском отряде. Тогда он был молодым. Генерал ездил на лошади в кубанке и длинной кавалерийской шинели. Семен каждое утро бегал к землянке генерала и ждал, когда он будет садиться на лошадь.

Семену очень хотелось увидеть генерала с саблей, как у Чапаева, но генерал брал с собой только немецкий автомат с коротким стволом. Нынче весной он встретил генерала на площади Восстания. Генерал поднимался по лестнице, ведущей к высотному дому. Через каждые несколько ступенек он останавливался и отдыхал.

– Слава советским партизанам и партизанкам, которые в трудные годы борьбы с фашизмом… – Генерал заканчивал выступление.

…Семена с Трофимом привезли в школу и провели в большой класс, в котором сохранилась еще черная доска и портреты Гоголя и Толстого, он их сразу узнал, как только сам начал учиться в школе. В классе было человек пятьдесят, но было довольно просторно посередине, потому что все сидели и лежали возле стен. Каждый что-нибудь дал Семену. Он поел курицы, вареных яиц, домашней колбасы, и еще ему дали восемь кусков сахара, до десяти тогда он уже умел считать. Весь сахар он не стал есть и оставил три куска на потом.

На следующее утро Трофима вызвали на допрос. Он вернулся с разбитыми губами и вытирал кровь подолом рубахи, платка у него не было. Семен это хорошо запомнил, потому что мать всегда давала ему платок и сердилась, если он рот вытирал ладонью или рукавом.

Трофим шепотом сказал Семену, чтобы он попросился в уборную. Семен отказался, потому что утром их выводили всех и он еще не хотел, тем более, что сейчас он играл с мужчиной в футбол. Они начертили мелом на полу ворота и гоняли скомканную бумажку. Когда он не послушался, Трофим больно дернул его за ухо, и Семен согласился. Трофим постучал в дверь и сказал, что мальчик хочет в уборную.

Его вывел высокий полицейский. У полицейского была потная теплая ладонь. Семену хотелось выдернуть свою ладонь и вытереть, но полицейский держал его крепко. В коридоре стоял Осипов. Семен его узнал сразу. На нем были все те же блестящие сапоги, на желтых скрипучих ремнях висела кобура с пистолетом. Семен с ним поздоровался, а Осипов отвернулся, и Семен обиделся, потому что Осипов смотрел в его сторону, и Семен громко сказал ему «здравствуйте».

Во дворе им встретился офицер. Полицейский, криво улыбаясь, сказал:

– Герр гауптман, мальчик ка-ка, – и стал тужиться, Семену стало смешно, он же ведь не маленький. Полицейский подвел Семена к забору, отодвинул доску и зашептал: – Подползешь под проволокой. Не вставай, ползи и ползи. Понял, понял? – говорил шепотом полицейский.

– Понял, – сказал Семен.

– А там тебя ждет старуха. Понял?

– Понял, – сказал Семен, хотя пока еще ничего не понимал.

Он прополз под проволокой, и в лопухах его действительно ожидала старуха. Они побежали, и у реки, в осоке, Семен порезал палец об острую травину.

– Пососи, – сказала старуха.

Старуха перекрестилась, пошамкала ртом и начала рассказывать:

– А я твою мать Нюрку знала, жила у меня, когда на учителку училась. И отца твоего знала. Бедовый мужик. – Старуха улыбнулась. – Потеха. У Нюрки был другой хахаль, а твой-то раз и увез. – Старуха рассмеялась. Во рту у нее был один очень длинный зуб, она косила глазом и хромала. Потом, когда он прочел свою первую сказку о Бабе Яге, ему приснилась эта старуха, и было совсем не страшно. И вообще все сказки ему казались выдуманными и нестрашными.

От старухи Семена забрал мужчина, у которого была одна нога, к обрубку другой был пристегнут костыль. Он приехал утром и стал Семена учить новой фамилии.

– Запомни. Теперь твоя фамилия Тихомиров, а зовут Петькой, а я твой батька.

– Не батька, а папа, – поправил Семен.

– Нет, батька. В деревне говорят не «папа», а «батька».

Семен подумал и решил согласиться, у него был свой папа, а этого он мог звать и батькой. Они ехали, не торопясь, хотя лошадь совсем не устала, и его батька время от времени спрашивал:

– Как твоя фамилия?

– Тихомиров, – отвечал Семен. Потом они свернули в лес, из-за деревьев вышел Осипов и сказал:

– Здорово, Буслаев!

Семен на него обиделся еще во дворе школы и решил не отвечать.

– Ты что, меня не узнал? – спросил Осипов.

– А вы разве меня не узнали в школе? – спросил Семен.

– Нельзя мне было тебя узнавать, а теперь вот можно.

У Осипова на груди висел немецкий автомат. Семену очень хотелось потрогать автомат, так близко немецких автоматов он еще не видел.

– Если что, – сказал человек с деревянной ногой, – дашь мне автомат. Я задержу.

– Почему ты? – возражал Осипов. – Я сделаю это лучше. Я это очень хорошо сделаю.

Семен никак не мог понять, о чем они говорят и что собираются делать, но спросить стеснялся.

– С одной ногой я не уйду далеко, зачем мальцу пропадать.

– Обойдется, – сказал Осипов. – Здесь поста не должно быть.

Дальше они ехали молча. Семену хотелось, чтобы Осипов с ним заговорил, он уже почти простил его, но взрослые молчали.

– Обожди, – попросил Осипов. Он раздвинул кусты и стал что-то высматривать.

– Ну что? – спросил одноногий.

– Заметят, если с подводой, – сказал Осипов.

– Из пулемета не достанут, а пока через болото переберутся, далеко будем.

– Если у них мотоцикл, то в обход догонят… Лошадь придется бросить.

– Жаль, хорошая трехлетка.

– А жизни тебе не жаль?

Лошадь привязали за вожжи к дереву, и она тут же стала щипать траву, отмахиваясь от многочисленных слепней. Семен с одноногим пошли лесом, а Осипов остался…

Несколько лет назад Семен вспомнил об одноногом человеке. Осипов рассказал ему, что Тихомиров ухаживал за его матерью, но она вышла замуж за отца Семена. Семену очень хотелось увидеть Тихомирова и поговорить с ним о матери. И еще он подумал, что, наверное, было опасно выводить из города мальчишку, которого искали. Если бы их узнали, Тихомиров не мог даже бежать на своем костыле, не мог он взять и оружие, потому что полицейские на постах обыскивали телеги, искали оружие, но больше надеялись найти самогон. А самогон искали очень тщательно.

В последний свой приезд в деревню Семен решил найти Тихомирова, но тот за два года до приезда Семена умер. Осипов рассказывал, что Тихомиров всегда спрашивал о нем, попросил фотографию Семена у Марии Трофимовны. Тихомиров так и не женился, и у него не было детей.

Семен вспомнил, как они шли с Тихомировым лесом почти сутки и Семен так устал, что не мог идти, потом он никогда так не уставал. Тихомиров посадил его к себе на спину, наверное, ему было тяжело нести крупного пятилетнего мальчика много часов подряд. Семену хорошо сиделось на широкой спине. Держась за крепкую спину, он поспал, а потом стал срывать листья с веток осин у себя над головой и один раз так сильно дернул за ветку, что Тихомиров потерял устойчивость и упал. Семен рассмеялся, потому что Тихомиров чуть не перевернулся через голову. Семен смеялся, а Тихомиров стал в колее, тяжело дышал и вытирал пот подолом рубахи. Теперь Семену почти всегда делалось стыдно, когда он вспоминал об этом.

12

Щелкнула зажигалка лейтенанта.

– Ну что? – спросил Семен.

– Через два часа мне выходить, – сказал лейтенант.

– Значит, знакомство не состоялось?

– Опоздал, – признался лейтенант. – Надо было раньше, потом неизвестно, как она посмотрела бы.

– А это никогда не известно.

– Симпатичная девчонка, – сказал лейтенант.

– Симпатичная, – подтвердил Семен.

– Вообще-то у меня есть девушка. Вернее, была, – поправился лейтенант. – Сейчас рассорились.

– Из-за чего? – поинтересовался Семен.

– Да так. Замуж не согласилась выйти. Повременим, говорит.

– Сомневается, наверное, – сказал Семен.

– Сомневаешься – не покупай, говорят у нас в деревне. Тут уж надо наверняка. Доказывать бессмысленно. Или любишь, или не любишь, особенно если дело имеешь с офицером.

– Почему именно с офицером? – спросил Семен.

– А потому. В гражданской жизни, кроме любви, есть еще у каждого свое дело. А я уезжаю в отдаленный гарнизон, жена, разумеется, со мной, в городке ее профессия не требуется, значит, только жена, только любовь и дети. Чтобы на такое решиться, абсолютная любовь должна быть. С первого взгляда. А если временить, проверять чувства, короче: сомневаешься – не покупай.

– В принципе, может быть, и верно, – сказал Семен.

– А как же, – подхватил лейтенант. – Продумано. По теории вероятности такие жены должны быть, только искать надо.

– По теории могла быть и эта студентка, – сказал Семен.

– Могла. Мне вообще трудно, – признался лейтенант. – Мне все нравятся. Как увижу девушку, так и нравится, каждая чем-то красивая. А как у вас? Как вы жену выбирали? – спросил лейтенант.

– А я как-то не выбирал, – признался Семен.

– Сложная эта штука – выбор жены, – вздохнул лейтенант. – Вот я сейчас имею возможность выбора. Офицер. Приличная зарплата. Ну и что? Какая-то кустарщина, никаких рекомендаций, никаких твердых правил…

…Наташке очень понравилось в деревне.

– Жила бы здесь всю жизнь, – сказала она, когда они сидели вечером на берегу реки. «Не жила бы», – подумал тогда Семен. Первым испытанием стала бы печь. Топить печь не так просто. Это не повернуть кран газовой плиты и поднести спичку к конфорке. Печь разжигают рано утром, обед, правда, не успевает остыть, но вечером надо протапливать снова, особенно зимою. И ходить за водою, и стирать, и топить баню, и доить корову. Он тогда ей ничего не сказал.

Наташка впервые была в настоящей русской деревне, не в дачном поселке среди берез, а просто в деревне. Обычно она ездила отдыхать с матерью на юг. Снимали комнату на двоих, обедать ходили в шашлычную. В доме Марии Трофимовны для нее все было интересным. Она рассматривала ухваты, сама попробовала достать из печи чугун и едва не опрокинула щи, приготовленные на два дня.

Мария Трофимовна давно, еще до войны, закончила учительский техникум, вышла замуж за военного и, хотя в те годы разводы были редкостью, меньше чем через год разошлась с мужем и вернулась в родную деревню. Теперь, когда она так долго прожила в деревне, она стала снова обычной деревенской женщиной, только одевалась более модно, потому что чаще ездила в районный город и не могла и не хотела отставать от таких же, как и она, учительниц.

Она держала корову, кур, поросенка, управлялась с хозяйством самостоятельно, учительская зарплата для нее была подспорьем, а не основным заработком. Не выбросив дедовых сундуков, она купила лакированный немецкий шифоньер, раскладной диван-кровать и громадный торшер, который зажигался только для гостей. За стеклом серванта у нее хранились подшивки журналов «Семья и школа» и «Пионер», на стенах были развешаны репродукции картин русских художников. Рядом висели фотографии, на деревенский манер собранные в большие рамы под стеклом, их можно было рассматривать бесконечно, как мозаику. Наташка пыталась угадывать родственников.

– Дед?

Семен подтверждал. Дед был совсем молодым, лет двадцати с небольшим. Надменно вздернутый подбородок, погоны прапорщика, на узкой груди с трудом умещались четыре георгиевских креста.

– Он был маленького роста? – спрашивала Наташка.

– Как ты угадала?

– Маленькие мужчины всегда хотят казаться выше и задирают голову перед фотоаппаратом по привычке. Ты вот высокий, поэтому, наоборот, сутулишься.

– Отец? – угадывала она.

– Нет. Муж Марии Трофимовны.

– Мать?

– Тетка, у которой я жил.

Она отыскала мать. Мать была снята на фоне полотна с нарисованными пальмами. Она сидела на высоком табурете в крепдешиновом платье с приколотой большой искусственной розой и, наверно, с трудом сдерживалась, чтобы не улыбнуться.

Больше всего было фотографий Марии Трофимовны. Они занимали целую раму, и непосвященному могло показаться, что это одна и та же размноженная фотография. На фоне школы, на лавочке сидела Мария Трофимовна, а сзади стояли мальчики и девочки. Если хорошо присмотреться, то можно было заметить: мальчики и девочки были каждый раз разными, да и Мария Трофимовна менялась. Через три-четыре фотографии на ней был другой костюм, и она все больше полнела. Семен насчитал двадцать девять фотографий. Двадцать девять выпусков начальной школы.

– Я выучила более полутысячи человек, – гордо говорила Мария Трофимовна.

Семен еще в Москве много рассказывал Наташке об Осипове. Он подарил ей книгу о партизанском движении, об Осипове в ней было написано несколько строчек… Наташка о партизанах и подпольщиках читала только в книгах, и ей очень хотелось познакомиться с Осиповым. Она захватила с собой книгу, чтобы Осипов поставил свой автограф; когда в ее библиотеке устраивали читательские конференции и выступали писатели, она всегда просила сделать на книге надпись. У нее было много книг с автографами.

Осипов теперь снова жил в районном городке, и Семен с Наташкой решили съездить к нему, Мария Трофимовна предостерегла:

– С Осиповым будь поосторожнее.

– Почему? – удивился Семен.

– Говорят… – Мария Трофимовна замялась… – не то чтобы сошел с ума, но немного тронулся.

– В чем это выражается? – спросил Семен.

– Я же тебе писала. Он теперь директором промкомбината работает. Сапоги чинят, трусы шьют, простыни… А ведь просто так из начальства не отпускают? Почти первым человеком был в области, председатель исполкома. Еще поговаривают, раскрыли какие-то дела, когда служил в полиции.

Осипова застали во дворе комбината. Он обсуждал с плотниками, как лучше сделать пристройку к сапожной мастерской. Они обнялись, и Семен почувствовал: Осипов обрадовался, что он привез показать свою будущую жену.

Наташка была явно разочарована. Осипов, наверное, ей представлялся высоким и элегантным, напоминающим наших разведчиков в немецкой форме из кинофильмов про войну.

Осипов был всегда невысоким, а сейчас казался еще ниже: за последние годы он заметно растолстел.

– Сколько дней выделяете на меня? – тут же по-деловому поинтересовался Осипов.

– Сегодня и завтра, – сказал Семен. – Дома дела.

Осипов задумался.

– Пребывание попробуем сделать насыщенным и с небольшими потрясениями. – Он заказал телефонный разговор с какой-то школой и попросил директора: – Миша, готов принять меня и двоих москвичей? Кто? Узнаешь. Один твой знакомый.

– Я его знаю? – спросил Семен.

– Знаешь.

Семен перебрал всех знакомых, среди них не было ни одного директора школы.

На «Москвиче» Осипова они добрались до деревни, раскинувшейся вдоль реки. Директор школы их ждал. Он подошел к машине, церемонно и неловко поцеловал Наташке руку, чувствовалось, что он это делает нечасто и не очень, наверное, давно. В последние годы женщинам, все чаще стали целовать руки, что-то менялось в отношениях мужчин и женщин. А может, результат статей о правилах хорошего тона, подумал Семен.

Наташка заулыбалась, теперь для нее директор стал самым лучшим и интеллигентным человеком, ей люди нравились или не нравились сразу.

– Значит, мы знакомы? – сказал директор, протягивая руку Семену.

– Знакомы, – сказал Семен. Он был уверен, что видел этого человека, только не мог вспомнить, где и когда.

– Не мучайтесь, – сказал Осипов. – Помнишь, был пятилетний мальчик, который перехитрил всю вышгородскую полицию и убежал?

– Так это вы! Такой большой! – У директора увлажнились глаза. – Не представляете, как я рад, что вы такой, так выросли. – Директор разволновался.

– Это уже не от нас зависело. Все мальчишки вырастают, – сказал Осипов.

Семен вспомнил: это же тот высокий полицейский, который вывел его из школы, он совсем не изменился, только стал еще более худым, да под глазами залегли мешки.

– Жаль, нет вашего отца, – сказал директор, – Как нам хотелось, чтобы он приехал после войны и мы могли бы ему сказать: смотри, комиссар, сына мы твоего сохранили… С вашей матерью мы вместе росли. Тихомиров любил ее, – вдруг вспомнил директор. – Красивая была женщина ваша мать, – вздохнул директор.

Семен подумал: жил и не знал, что у него есть еще один близкий человек, этот директор.

Еще в Москве Наташка сказала Семену, что обязательно устроит в своей библиотеке читательскую конференцию, пригласит писателя, который написал книгу о партизанском движении, а сама расскажет о знакомстве с одним из героев книги.

За столом вспоминали близких, Марию Трофимовну.

– Напугана, – сказал Осипов. – Всю жизнь чего-нибудь боится.

– А вы боялись в войну? – спросила Наташка, найдя момент для перехода к своим вопросам. Она вынула тетрадочку и попросила разрешения записать его слова. Осипов и директор переглянулись.

Осипов стал рассказывать о явках, диверсиях. Говорил он громко, будто был не в маленькой комнате, а в зале. Он медленно, как диктуют условия задачи, повторял сказанное, чтобы Наташка успела записать. За столом сразу стало скучно.

– А вы боялись тогда? – снова спросила Наташка, потому что Осипов не ответил на ее вопрос.

– Да, боялись, – жестко сказал Осипов. Семен чувствовал: Осипова раздражали вопросы Наташки, ее деловитость, тетрадка, разложенная на столе среди закусок.

Наташка всегда была деловой. Еще в школе она прочла книжку о какой-то английской деятельнице и решила ей подражать. У нее даже был свой девиз, вначале дело, потом женщина. Дурацкий девиз, решил сейчас Семен. И чего они так боятся стать обыкновенными женщинами, думал он, слушая разговор Наташки с Осиповым.

– Но это был другой страх, страх за жизнь своих товарищей, а не только за свою собственную жизнь? – Наташке хотелось подогнать рассказ Осипова под уже придуманную схему.

– Когда вы переходите улицу, вы больше думаете о собственной жизни или о жизни своих товарищей? – спросил Осипов.

– Я как-то об этом не думаю, – сказала Наташка. – Я просто перехожу улицу.

– Вот именно, – сказал Осипов. – Нормальный человек не думает каждый день: жизнь, смерть, победа, поражение… Он живет и делает свое дело. Меня не страх тогда мучил, злоба переполняла.

– Ненависть, – поправила Наташка.

– Наверное, ненависть, – согласился Осипов. – О терминологии мы тогда не думали. Меня лично злоба переполняла. Раньше, до войны, я и на охоту никогда не ходил. А тут мне хотелось убивать. Я стал даже бояться: не сдержусь и начну пальбу среди бела дня.

– А надо было сдерживаться, – понимающе сказала Наташка.

– Не знаю, – сказал Осипов. – Наверное, не всегда надо было…

Вероятно, это был давний спор и неразрешимый, потому что директор сказал:

– Тем, в школе, мы ничем помочь не могли. Нас было пятеро, да еще десяток подпольщиков, а в гарнизоне больше батальона.

– А может, и могли, – не согласился Осипов. – Ну, погибли бы сами.

– Это определенно, – сказал директор. – Мы с лихвой выполнили свое дело, об этом все знают.

– Да, – согласился Осипов. – Буквально вырезали их перед концом, восемь ушли из всего гарнизона, я потом по спискам сверял.

Наташка написала слово «вырезали», подумала, зачеркнула и написала: «устроили засаду и уничтожили».

– А кем стали бывшие подпольщики? Расскажите об их дальнейшем жизненном пути, – попросила Наташка. – Вот и вы были большим человеком.

– Я всегда был человеком среднего роста, – сказал Осипов.

– Я это в переносном смысле, – поправилась Наташка.

– И в переносном тоже, – сказал Осипов.

Семен сам любил рассматривать книги про героев. Трактористы и заведующие избами-читальнями – молодые люди с широкими узлами галстуков, коротко остриженные женщины со значком «Ворошиловский стрелок» на лацканах жакетов, – и рядом фотографии, они же через двадцать лет: министры и генералы, знаменитые хирурги и управляющие санаториями.

Осипов перечислил должности и звания оставшихся в живых подпольщиков, и довольная Наташка пошла спать. Они остались за столом втроем.

– Послушай, – сказал Осипов. – А твоя жена вроде большая зануда. – Семен промолчал. Он любил Наташку такой, какой она была.

– Понятно, – сказал Осипов. – Вопрос решен и обсуждению не подлежит.

– Для меня, во всяком случае, он решен, – сказал Семен.

– Правильно, – сказал Осипов. – Жену в обиду давать не надо.

– Она еще не моя жена, но обижать ее при мне не будут.

– Как сам-то живешь? – спросил Осипов.

– Хорошо, – сказал Семен. – Все в норме. Ты, пожалуйста, не обижайся, но Мария Трофимовна говорила, что ходят слухи о твоей службе в полиции.

– Ну, это и без слухов всем известно.

– А еще: ведь из начальства подобру не отпускают!

– Так я уже год на пенсии. Обыватель всегда находит свое объяснение. Подпольщик, герой, начальник, а вдруг почти сам подметки подбивает. Значит, что-то не то, может быть, морально разложился? Нет, вроде все с той же женой живет. А может быть, в полиции что?

– Отсутствие информации всегда рождает слухи, – сказал директор.

– А плевать. Я полгода рыбу ловил наудочку, больше не выдержал. Сейчас над пенсионерами посмеиваются, а никто не думает, что мы же заведенные, мы уже не можем остановиться. Если остановимся – помрем. А подметки в нашем промкомбинате хорошие подбивают. Скажи?

– Правильно, – подтвердил директор. – Бытовое обслуживание населения улучшилось с приходом Осипова.

– И то дело.

– Сложна жизнь, – сказал директор. – Ты говоришь, обыватель! А я говорю – длинная память у людей. Недавно я решил проверить первоклассников, таскают ли в школу папиросы. И знаешь, что я услышал за спиною, когда у одного вывернул карманы? Полицай! А мальчишке семь лет. Внук моего давнишнего знакомого.

– Вывод какой? – сказал Осипов. – Не служи, прохвост, в полиции.

– Люди все помнят, – сказал директор. – А может быть, ты не сразу по заданию, а только потом одумался и понял?

– Вот так, Сеня, – рассмеялся Осипов. – Запомни! Память у людей действительно длинная, долго помнят и плохое и хорошее.

– Плохое помнят дольше, – сказал директор.