Текст книги "Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Валентин Черных
Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса

1

Буслаев собирался в рейс. Положил в чемодан полотенце, механическую бритву «Спутник» и рубашку для смены…

Он жил в старом доме у Крестовских переулков, невдалеке от станции метро «Рижская» и церкви Трифона-мученика. После смерти тетки он остался один в комнате большой коммунальной квартиры, без ванной, с телефоном, подвешенным на стене в конце длинного коридора, рядом с его комнатой. После рейса он уставал, ему ничего не хотелось делать, он лежал и слушал разговоры по телефону.

Буслаев работал водителем междугородного автобуса. В тот день был обычный рейс. Когда он подогнал автобус, сорок человек дисциплинированно толпились на отведенной для пассажиров площадке. Большинство из них ехали отдыхать, летом всегда было много отпускников.

Сейчас возникнет очередь, подумал Буслаев, открывая дверь автобуса. Все было, как всегда. Пассажиры бросились к автобусу, началась обычная толчея, входили поспешно, бросались в проход, отыскивая свои места. Вначале Буслаева это удивляло: на билетах указывались номера кресел, и все-таки люди боялись остаться без места. Сегодняшняя нервозность была особенно понятной, ехало много женщин. Может быть, это от военных лет, подумал Буслаев, когда приходилось штурмовать вагоны и захватывать свой кусок полки, а может быть, от страха перед неразберихой, что кассир продаст больше билетов, чем имеется мест в автобусе. И хотя давно автобусы ходят по расписанию и кассиры не ошибаются, люди помнят самое худшее, а в соседней комнате старухи, услышав по радио о маневрах НАТО, запасаются солью и спичками.

Места заняты, теперь все выйдут. Пассажиры вышли. Буслаев помог им уложить чемоданы в грузовой отсек. Полный мужчина со значком горного инженера включил транзистор. Диктор читал очерк о пограничниках, которые первыми вступили в войну. Сегодня же 22 июня, вспомнил Буслаев. С утра все радиостанции передавали песни военных лет. Ночью он повернет на шоссе, по которому они шли с матерью в 1941 году. Теперь это шоссе перестроили, и оно стало четырехрядным. Буслаев отошел от автобуса и закурил.

– Я могу тебе выслать только двадцать рублей, – сказала девушке пожилая женщина.

Девушке лет двадцать. Платье ярко-желтое, с красными крупными декоративными розами, модная расцветка в это лето. Он не знал пассажиров, которых возил, почти никогда с ними не разговаривал и разделял их для себя по услышанным репликам, по незначительным, едва уловимым деталям, заметным человеку, которому больше приходится смотреть, чем говорить.

– Хорошо, мама, я постараюсь, чтобы мне хватило.

Рядом с девушкой стоял очень молодой лейтенант. Наверное, студентка, подумал Буслаев. Могла бы быть женой. В последнее время он все чаще разделял женщин только на две категории: которые могли быть женою и которые не могли. Иногда в метро он придумывал игру. Спускаясь вниз по эскалатору, он рассматривал уплывающих вверх женщин и отделял: «может – не может…». И никак не мог понять: почему ему нравились одни, совсем не обязательно красивые, и не нравились другие?

– У тебя выйдет по два рубля в день, – сказала пожилая женщина. Студентка посмотрела в сторону лейтенанта.

– Мама, я все поняла…

«Может!» – подумал Буслаев. Рядом с нимостановилась сухопарая девушка в брюках и белой кружевной кофточке. Девушке было за двадцать пять. Тонкие решительные губы, внимательные глаза за очками в светлой металлической оправе, через руку переброшена курточка с потускневшим университетским значком. Наверное, учительница, химик, биолог. Такую будут обязательно слушаться. И в лаборатории, и дома, и в классе. Учительница. К учителям Буслаев и сейчас относился с уважением и некоторым страхом, они хорошо решали задачи и знали наизусть все исторические даты. «Не может!» – решил Буслаев.

– Надо было на самолете, в автобусе жарко и утомительно, – сожалеюще сказала старушка представительному старику в белом чесучовом френче с накладными карманами. Чем-то он напоминал его сибирского деда. Такой же френч с накладными карманами и маленькие, твердо смотревшие глаза. Рядом со стариком стоял мальчик лет пяти, белобрысый, полный, в синем матросском костюмчике, Такой же костюмчик был и у него в детстве, только вместо белых были красные полосы на воротнике. И старик и мальчик в синей матроске вдруг напомнили Буслаеву то далекое время, когда он впервые познакомился с дедом, отцом его отца.

2

Пассажиры смотрели в окна. Проносились коробки домов, опоясанные снизу витринным стеклом магазинов. Выступали пятнами красные и желтые балконы на фоне серых блоков стен. На окраинах Москвы все реже встречались светофоры.

Стрелка спидометра, подпрыгивая, подползла к цифре «80». Отставали машины. Буслаев видел, как пригнулся за рулем шофер «Волги», переключая скорость. «Волга» мгновенно ушла вперед метров на двести. На повороте «Волга» стала жаться к правой стороне. Обгоню при спуске, подумал Буслаев и тоже сбросил скорость. Мотор работал безукоризненно. В салоне пассажиры достали книги, приготовленные в дорогу. Старик в чесучовом френче читал газету.

…Со своим сибирским дедом Семен познакомился перед войной. Тот специально приехал из Сибири, чтобы познакомиться со снохой и посмотреть на внука. В суконном френче с привинченным орденом Красного Знамени дед ходил по комнате и рассказывал, как он был шахтером и делал революцию в Сибири. Семен ему не поверил. В кино шахтеры были измазанные и худые, а дед был подтянутый и ухоженный. Семен поделился своими сомнениями с отцом: может быть, дед не шахтер, а вредитель? Дед долго и раскатисто смеялся и что-то говорил о классовом сознании внука. Этот старик в салоне и сибирский дед Семена все-таки были очень похожи друг на друга. Целое поколение стариков донашивало полувоенную форму. Их жизнь начиналась с войны, а перерывы между войнами были такими короткими, что они так и не привыкли к штатской одежде.

Рядом со стариком в автобусе сидел его внук и читал детскую книжку. Он читал сосредоточенно, нахмурив брови, шевелил губами, изредка поглядывая не пассажиров, видят ли они, что он читает по-настоящему.

В пять лет Семен еще не умел читать, но знал очень много. Что наган – это не только револьвер, но еще и фамилия того человека, который изобрел наган. Красноармейцы удивлялись, когда он рассказывал о человеке Нагане. Параграфы из БУПа – боевого устава пехоты – он помнил и сейчас.

Семен родился в военном городке на южной границе, потом отца перевели на западную. Отец носил в петлицах две эмалевых темно-вишневых шпалы и суконные красные звезды на рукавах гимнастерки. Отец постоянно учился. Вечерами он сидел, обложенный книгами и картами, а строчки в книгах подчеркивал красным карандашом. Раньше почему-то чаще подчеркивали строчки, старые учебники все подчеркнуты. Отец в молодости тоже был шахтером.

Перед войной отец учился в академии. Семен хорошо запомнил приезд отца.

– Буслаев прибыл! – крикнули со двора.

Семен побежал встречать. Отец вынимал из машины чемодан. Семен получил подарки – желтую коробку мармелада и револьвер-пугач с запасными пистонами в круглых картонных баночках.

Мать радовалась новому платью, крепдешиновое, вспомнил Семен название материала, очень дорогое. С розами, почти с такими же, как вот сейчас у студентки. Мать все время старалась ходить мимо зеркала, чтобы видеть себя в новом платье.

Отец уходил очень рано, а приходил все позже и позже. Как-то Семен не видел отца три дня. Он дал себе слово обязательно проснуться при возвращении отца. И он проснулся, потому что отец пришел с лейтенантом, который топал сапогами, и мать сказала ему:

– Тише, разбудите ребенка.

Семен знал этого лейтенанта, он пел песни на украинском языке, получалось очень смешно, почти все понятно, а не по-русски.

Отец стал куда-то звонить.

– Да, неспокойно, – говорил он. – По-видимому, подтягивают танки.

Потом отец позвонил командиру полка Ивану Анисимовичу. Командир полка быстро пришел, он жил в соседнем доме. Они разложили на столе карту. Карта была совсем новой и хрустела, когда ее двигали по столу.

– Тише вы! – говорила мать.

Семену было смешно смотреть, как взрослые ходили вокруг стола на цыпочках, они не знали, что он проснулся, он даже зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

– Давай посыльных к командирам. На завтра увольнения отменяются! – скомандовал командир полка лейтенанту. И лейтенант ушел.

3

Вдоль трассы тянулась густая поросль кустарников. Сейчас будет аэродром, подумал Семен. Летом из-за изгороди кустарника его не видно, зимой сквозь голые ветви видны капониры, заслоняющие самолеты от взглядов с шоссе.

Раздался шершавый грохот. Грохот перешел в пронзительный тоскливый свист – истребитель шел на посадку. Он перемахнул через шоссе, выпустил слегка растопыренные шасси. Так кот выставляет лапы, когда его сбрасываешь с дерева, подумал Семен. Низко летящие самолеты всегда ему напоминали начало войны.

…Противный, на высоких нотах вой, только без этого реактивного присвиста. Грохнули бомбы. Над крышами пронеслись самолеты с раздвоенными крестами, желтыми и черными. Отец, кряхтя, натягивал сапоги.

– Война, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

В комнату вбежал толстый начальник штаба в рубашке, галифе, тапочках и с пистолетом. Отец налил во флягу оставленную с вечера минеральную воду и сказал начальнику штаба:

– Идите оденьтесь. – И добавил: – Пистолет уберите, детей напугаете.

С тех пор Семен никогда больше отца не видел. Даже на фотографиях: фотографий не сохранилось. Сколько же ему было тогда лет? Немного больше тридцати. Сейчас они почти ровесники.

Запомнились больше ночи. Днем дороги бомбили и обстреливали с самолетов, поэтому отсиживались в лесах. Красноармейцы шли не строем, и никто не козырял друг другу. Потом они встретили лейтенанта с перебинтованной головой. Он был похож на великого визиря в чалме из книги «Арабские сказки». Семен сказал ему об этом. Лейтенант рассмеялся и тут же сморщился от боли.

– Скорее я калиф на час, чем великий визирь.

Лейтенант остался с ними. Теперь в обозе жен командиров был мужчина, хоть раненый, но мужчина. Женщины повеселели и впервые за эти дни подкрасили губы. Мать отозвала лейтенанта. Они прошли за деревья и сели на корень сосны. Семен незаметно прокрался и стал слушать.

– Как все было? – спросила мать.

– Обыкновенно, – сказал лейтенант. – Стреляли.

– Кто из наших погиб? – спросила мать.

– Не знаю, – сказал лейтенант.

– Не надо, – попросила мать. – Мне можешь сказать.

– Мы держались десять часов. Последними.

– А комиссар?

– Там в восемь утра все кончилось. На них пустили танки.

– Понятно, – сказала мать.

– Я не знаю, – стал оправдываться лейтенант. – Знаю, что убиты Бобров, Царенок, Иван Анисимович. Я забрал их документы. А про комиссара не знаю.

Мать легла на повозку, укрылась платком и долго плакала. Семен видел, как у нее под платком вздрагивали плечи. Тогда он не придал этому разговору особого смысла. Лейтенант ведь ясно сказал, что он ничего не знает про отца. А что убиты политрук Царенок и Иван Анисимович, так это временно; когда они играли в войну, по правилам обязательно должны были быть убитые, но потом ведь все оживали, когда заканчивалась игра, а некоторым разрешали оживать и раньше, если не хватало сражающихся.

Мать ведь понимала: комиссар наверняка был вместе с командиром полка.

Вспоминая сейчас, Семен Буслаев подумал, как это было, наверное, страшно, узнать в первые дни о гибели. Война только что начиналась, а ждать уже некого.

Перед Минском все остановилось. Семен узнал еще два новых слова: «десант» и «окружение». Впереди горел большой город. Мужики оттуда везли полные телеги солдатских ботинок и одеял.

– Худо, если склады грабить начали, – сказал лейтенант.

Налетели самолеты. Красноармейцы стали разбегаться. Они быстро расползались между грядами огородов. Лейтенант в чалме из бинтов шагал по грядам и кричал:

– К пулеметам, к пулеметам!

Все-таки он заставил подняться, и пулеметы начали стрелять. После бомбежки лейтенант собрал оставшихся красноармейцев и заставил их вычистить винтовки и подшить на гимнастерки подворотнички. Красноармейцы бегали по деревне и просили материю. Женщины им дали простыню. Потом все построились, и лейтенант заставил их маршировать по улице.

– Запевай! – приказал лейтенант. Строй молчал.

– Запевай! – снова приказал лейтенант.

Строй тяжело топал по пыльной деревенской улице и молчал. И тогда запел лейтенант. У него был звонкий и веселый голос. Лейтенант пел один. Он шагал впереди, как на параде, четко печатая шаг, и пел куплет за куплетом. Наконец из строя взвился еще один голос, такой же молодой и бесшабашный. И в строю запели, вначале хрипло, не очень громко, потом все громче, и строй с присвистом подхватил припев.

Возле плетней стояли женщины и плакали. А мимо маршировали грязные, обросшие красноармейцы с чистыми воротничками и пели.

Потом, когда Семен сам служил в армии, он спросил полкового дирижера, что за песня с таким лихим присвистом, он напел, как запомнил, мелодию. Дирижер был молодым и не знал старых песен. Теперь в армии пели другие песни.

4

Лейтенант подошел к перегородке, отделяющей Семена от пассажиров. Несколько минут он стоял молча. По-видимому, хотел о чем-то спросить, но не решался.

– Курить в автобусе можно? – наконец спросил лейтенант.

– Как пассажиры…

– Я осторожненько, – сказал лейтенант.

Лейтенант курил, как курят школьники, спрятав сигарету в ладони. Он быстро затягивался и приседал, стараясь выпустить дым в щель между створками двери, не забывая при этом коситься на пассажиров, готовый, наверное, при первом же недовольстве затушить сигарету. Рейс только начинался, пассажиры были настроены благодушно, и никто не делал емузамечания.

– В отпуск? – спросил Семен.

– В отпуск.

– Давно служишь? – спросил лейтенанта Семен, хотя знал почти точно, что лейтенант служит совсем немного. На лейтенанте был новенький, безупречно подогнанный по фигуре мундир, так точно шьют только портные, которые до этого мундира сшили уже сотни других мундиров для всех выпусков училища. Такие мундиры шьются неторопливо, со многими примерками, за полгода до выпуска из училища.

– Только что из училища. – Лейтенант улыбнулся. – Еще по-настоящему и не служил.

Лейтенанту было чуть больше двадцати. Родился после войны, когда отец вернулся с фронта. Семен подумал, что в армии остается все меньше и меньше офицеров, которые знают, что такое настоящая война, когда стреляют в тебя и хотят убить и ты стреляешь, чтобы убить. Лейтенант, конечно, военный, думал Семен, но пока только выполняет упражнения по огневой подготовке, и за это ему, как в школе, ставят отметки. Семен прикинул возраст того лейтенанта – времен войны. Тому тоже было немногим больше двадцати.

…Лейтенант построил красноармейцев. За околицей уже слышался шум танковых моторов.

– Немцы…

Красноармейцы бледнели, но стояли в строю. Лейтенант медлил. Женщины толпились около него и плакали. Лейтенант говорил о военных законах, которые запрещают трогать женщин и детей. Потом он снял фуражку и признался:

– Простите меня. Я ничем не могу вам помочь. Продержитесь. Через несколько дней мы их погоним. Я вам обещаю.

Лейтенант скомандовал, строй развернулся и зашагал к лесу.

– Скорее идите! – крикнул кто-то из женщин. Рев моторов слышался уже на соседней улице.

Лейтенант шагал неторопливо, размеренно.

– Раз, раз, раз, два, три, – медленно, растягивая слова, командовал лейтенант.

Красноармейцы оглядывались, но, подчиняясь команде, шли неторопливо, спокойно, даже несколько враскачку. Они не успели скрыться в лесу, как на деревенскую площадь выскочил мотоциклист с коляской. Мотоциклист описал несколько окружностей по площади и помчался дальше. Не останавливаясь, прогрохотали по улице танки: пятнистые, с грязными потеками масла на корпусах. Семен решил, что наши танки красивее, они всегда были зелеными и чистыми. Это его успокоило.

Женщины посовещались и решили разделиться: большой обоз привлек бы внимание. Мать разбудила Семена на рассвете, теперь они шли только вдвоем. Мимо проносились машины, немцы играли на губных гармошках, было весело и жарко.

5

Пока Семен шел до столовой, он успел подсчитать очередность смен. Выходило, что дежурила Ася, маленькая, белесая, ее все считали девочкой, хотя ей было тридцать девять лет и она была бабушкой.

– Очень крепкий чай, – сказала она своей помощнице, когда вошел Семен. У нее было хорошее настроение. Пожалуй, его здесь всегда хорошо встречали. На обратном пути он привозил груши. Этого ритуала он придерживался шесть лет, почти столько, сколько работал на этом маршруте. Груши он брал у знакомого старика на окраине села, старик знал особый секрет хранения, груши у него оставались от урожая до урожая. Старику традиция нравилась, и он всегда спрашивал о поварах в столовой, в которой никогда не был. Повара знали, что приезжал Семен, потому что каждому сменному повару передавалось по груше.

– Бифштекс? – спросила Ася.

– По-гамбургски, – сказал Семен.

– Научил бы, как готовить, – сказала Ася.

– А я и сам не знаю.

– Не женился? – спросила Ася.

– Скоро.

– Скажи, торт испечем.

– Скажу.

Семен занял столик с табличкой «Водительский состав». Табличку установил шофер Бурляк из Минска. Такие таблички стояли в нескольких столовых по трассе. В авиационных столовых всегда есть традиционные столики для летчиков, а он бывший летчик.

Пассажиры вытянулись очередью у раздаточного окна. Семену хотелось увидеть, что закажет студентка, ведь у нее жесткая норма. Винегрет, два чая. Укладывается, расчет вступил в действие. Учительница и полный мужчина со значком горного инженера заказали сметану и бифштексы. Их места в автобусе были рядом. Они подошли к столику с табличкой, мужчина заколебался, и они перешли к соседнему.

– Единственная привилегия шоферов, – сказан мужчина. Не единственная, хотел возразить ему Семен, но промолчал: не хватало еще вступить в ссору с пассажирами. Ему было неприятно, что они так быстро сошлись, у него никогда так не получалось.

– У нас места только для черных, – сказал мужчина.

У него плохое сердце, думал Семен, не ешь так много, хотелось ему сказать горному инженеру, такие нагрузки вредны для твоего мотора. Но ничего не сказал.

Ася улыбалась пассажирам. У нее взрослый сын, если она бабушка. Впрочем, не очень, ведь еще три года назад он привозил ему школьную форму из Москвы.

– А ведь наша жизнь в его руках, – сказала учительница.

– Не только в его, – ответил многозначительно инженер.

Учительница и горный инженер понизили голоса. Говорили явно о нем.

– О чем он думает? – спросила учительница.

– Надо знать хоть что-то о нем, чтобы предполагать…

– Может быть, о жене, – предположила учительница.

– Что она делает сейчас? – подхватил горный инженер. – А вдруг рядом с нею другой, и нельзя вернуться домой. Вы можете, я могу, а он не может.

– А может быть, о ботинках, которые надо купить, – сказала учительница.

– А может быть, об этой моложавой поварихе? – сказал инженер, и они засмеялись.

Семен встал, и они замолчали.

– Через четыре минуты выезжаем, – громко сказал он, чтобы все слышали.

Пассажиры заторопились. Задвигали стульями. Ася вышла из кухни.

– Знаешь, меня сватают, – сказала она.

– Кто? – спросил он.

– Бурляк.

– Летчик?

– Да, он капитаном в армии был, – Ее глаза сияли.

– Скажи, когда свадьба.

– Скажу, только я еще не решила.

Ты все решила, подумал Семен, все ты решила. Тебе тридцать девять лет, и у тебя никогда не было своего капитана, даже бывшего. Был муж – губастый и кучерявый парень, он видел его фотографию. Погиб через два месяца после свадьбы, на лесоповале.

– Боязно начинать старухой сначала, – вздохнула Ася.

– Мне бы такую старуху, – сказал Семен. – Выходи и не сомневайся. Мужик он крепкий, у сына своя семья, пора и тебе устраиваться. – Он сказал так, как ей хотелось, как ей говорили подруги, да так он и думал.

– Спасибо, – сказала она. – Может, что положить на дорогу?

– Не надо, – сказал Семен и только теперь заметил ее прическу, мелкий барашек завивки, а под халатом синее праздничное платье. – Ждешь?

Она кивнула. За ними наблюдала учительница. Она поощрительно дернула бровью: давай, давай, шофер. Семена это так разозлило, что, сев в кабину, он нажал на клаксон. Мужчины торопливо бросали сигареты, он понимал, как необходимы им эти несколько затяжек после ужина, но никак не мог унять расходившуюся злость.

– Быстрее, быстрее! – крикнул он совсем неповинным пассажирам.