Текст книги "Неповторимое. Книга 4"

Автор книги: Валентин Варенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Через несколько дней я пришел к Николаю Васильевичу и, изложив свои доводы, сказал, что лучше всего было бы все-таки попытаться ему самому чисто по-человечески объясниться с Устиновым и, может быть, за пределами Генштаба. Ведь от них обоих очень многое зависит в деятельности Вооруженных Сил.

– Это исключено. Никакого специального разговора на эту тему не будет! – отрезал Николай Васильевич. – А вот постоянно и настойчиво разъяснять ему все то, что заложено в директиву по реформированию Вооруженных Сил, можно и нужно. Это – я гарантирую.

Мы и потом еще несколько раз возвращались к этой теме, да и сама жизнь толкала к этому: сдвигов к лучшему не было, а накал в отношениях Устинова и Огаркова нарастал. Первый раз их скрытый конфликт бурно проявился в декабре 1979 года, что само по себе было весьма неприятно – ведь вместе с начальником Генштаба отторгался и сам Генштаб.

Как и предполагал Огарков, руководство страны под давлением обстоятельств, которых я коснусь в специальной главе, вынуждено было изменить свое первоначальное решение о вводе наших войск на территорию Афганистана. 12 декабря 1979 года узкий круг членов Политбюро ЦК КПСС – Андропов, Громыко, Устинов – письменным докладом предложили Брежневу ввести войска в Афганистан – по просьбе руководства этой страны и с учетом обострения обстановки в этом районе. Брежнев согласился. Как и следовало ожидать, все остальные члены Политбюро, рассмотрев в рабочем порядке этот документ, тоже согласились с ним и завизировали, за исключением Косыгина. Алексей Николаевич категорически возражал против такого шага. Он полностью поддерживал любые другие действия, в том числе материальные и финансовые затраты, но только не ввод наших войск. Не подписал этот документ и оказался прав. Но с этого момента у него произошел полный разрыв с Брежневым и его окружением, что привело к его полной самоизоляции, и ровно через год он умер. Это произошло на 17-м году его руководства Советом Министров СССР (с октября 1964-го по декабрь 1980 года). Несмотря на свой возраст и полученную во время физических занятий (занимался греблей) травму, он был крепкий, а главное – он обладал ясным умом и кипучей энергией, благодаря чему работал ежедневно не менее десяти часов. Он вполне был способен руководить правительством и дальше, но психологические потрясения оказались для него роковыми.

Решению Политбюро предшествовала лихорадочная подготовительная работа. Очевидно чувствуя, что вокруг решения о вводе наших войск идет закулисная возня, и понимая, что в лице Устинова приобрести союзника невозможно, Косыгин позвонил Огаркову и открытым текстом сообщил, что готовится решение о вводе советских войск в Афганистан.

– Как вы лично и Генеральный штаб смотрите на этот возможный шаг? – спросил он Огаркова.

– Отрицательно, – сразу же ответил Николай Васильевич.

– Если отрицательно, то убедите Дмитрия Федоровича Устинова, что делать это нельзя.

Сразу после разговора с Косыгиным Николай Васильевич вызвал меня и подробно передал его содержание. Мы обсудили план наших дальнейших действий. Главное – убедить министра не соглашаться с вводом войск. Я подготовил для Николая Васильевича справку-обоснование, которую он посмотрел при мне и, как всегда, добавил кое-что от себя, после чего мы посчитали, что ему надо выходить на министра. Огарков тут же позвонил Устинову, сказав, что ему надо доложить ряд документов. Тот ответил, что готов встретиться.

Через час Николай Васильевич неожиданно появился у меня в кабинете (он редко ходил к кому-нибудь, кроме министра). Вижу, лицо его покрылось красными пятнами, сам взбешен. Бросил папку на стол. Я к нему:

– Что случилось?

– Скандал. В полном смысле слова скандал. Вначале все шло мирно – я ему докладывал ряд документов на подпись, разъяснял необходимость их подписания и так далее. В общем, как обычно. Вопрос об Афганистане я оставил на конец нашей встречи, так как предвидел, что могут быть трения. Но такое было впервые. Когда я начал обосновывать, почему нам нецелесообразно вводить войска в Афганистан, он вдруг взорвался и начал орать. В буквальном смысле орать: «Вы постоянно строите какие-то козни! Вы систематически саботируете мои решения! А сейчас вам уже не нравится то, что готовит руководство страны. Не ваше дело, что решается в Политбюро. Ваше дело – штаб».

Когда он сказал это, я вынужден был ответить, что он заблуждается, Генеральный штаб Вооруженных Сил не канцелярия министра, а главный орган государства по управлению армией, флотом и обороной страны в целом как в мирное время, так и в военное время. И Генштаб обязан всегда знать все, что касается Вооруженных Сил. Кстати, в военное время должность министра не предусмотрена, а Генштаб подчиняется Верховному Главнокомандующему, которым становится глава государства.

Видели бы вы, что после этого там было! В чем он меня только не обвинял! Хорошо хоть, что мы были с ним только вдвоем. Под конец он сказал, что больше разговаривать не намерен, и ушел в комнату отдыха. Мне ничего не оставалось делать, как тоже уйти. Это полный раскол.

– Товарищ маршал, – начал я успокаивать Николая Васильевича, – что министра прорвало, этого следовало ожидать. Конечно, это неприятно и ему, и вам, но когда-то это должно было случиться. Он успокоится, и отношения станут хотя бы внешне нормальными. Зато теперь вы знаете, что у него в голове. Да и ему, наконец, стало ясно, что такое Генштаб. В этой обстановке, я думаю, вам было бы удобно позвонить Громыко или Андропову, а может быть, тому и другому, и предложить, чтобы они на одном из заседаний или встрече выслушали вашу позицию и ее обоснования. При этом можно было бы намекнуть, что одному Дмитрию Федоровичу делать выводы по вашему докладу будет неудобно, так как здесь затрагиваются политические аспекты.

– Да, очевидно, мне надо с ними переговорить именно сейчас, до разговора с ними министра, – согласился Огарков.

Что он и сделал. А на следующий день утром министр обороны позвонил Огаркову и сказал, чтобы тот к 11 часам был в Кремле, в Ореховой комнате (она располагалась сразу за кабинетом заседаний и в ней обычно собирались члены Политбюро до начала совещания. Сказал, что состоится встреча ряда членов Политбюро и что начальнику Генштаба надо будет доложить свои взгляды на афганскую проблему.

Николай Васильевич вернулся к обеду, пригласил Ахромеева, меня и подробно рассказал о встрече.

Собрались три члена Политбюро: Андропов, Громыко и Устинов. Затем подошел Суслов.

– Я двадцать минут докладывал и час отвечал на вопросы, – начал рассказывать Огарков. – Активно себя вел Андропов. Громыко задал всего три-четыре вопроса. Устинов вообще ни о чем не спрашивал – ему «все ясно». В итоге Юрий Владимирович и Андрей Андреевич меня поблагодарили и я уехал, а они остались.

– Наверное, можно было бы сообщить Алексею Николаевичу Косыгину о вашей встрече? – спросил я Николая Васильевича.

– Да, я намерен позвонить и ему, и Георгию Марковичу Корниенко (первый заместитель министра иностранных дел). Надо не только проинформировать их о состоявшейся беседе, но и попытаться убедить их – может, все-таки нам удастся избежать ввода.

О том, что 12 декабря решение Политбюро ЦК о вводе наших войск в Афганистан все-таки состоялось, мы узнали гораздо позже. А тогда, буквально через день после встречи с тремя членами Политбюро, Огарков пригласил Ахромеева и меня к себе в кабинет и дал нам ознакомиться и подписать доклад министру обороны об оценке обстановки в Афганистане и вокруг него, а также наше предложение. Доклад заканчивался словами: «Учитывая, что исчерпаны еще не все возможности самого правительства Афганистана по созданию стабильной обстановки в стране, Генеральный штаб считает, что от ввода наших войск на территорию этого суверенного государства можно было бы воздержаться, что соответствует ранее принятому по этому вопросу решению руководства СССР и позволит избежать тяжелых политических, экономических, социальных и военных последствий».

Подпись Огаркова уже стояла. Пока Сергей Федорович молча подписывал документ, я многозначительно взглянул на Огаркова. Тот улыбнулся и кивнул головой в сторону Ахромеева. Я понял, что это продуманный маневр. Затем он предложил нам пройти к министру:

– Я с ним уже договорился, что придем втроем. Правда, я не говорил, по какому поводу.

И мы отправились к Устинову. Министр выглядел уставшим и вялым, говорил нехотя. Было видно, что он болен. Николай Васильевич сказал, что мы вместе подготовили документ на его имя, и подал ему доклад. Дмитрий Федорович начал медленно читать, делая на полях пометки. Вначале, с учетом опыта и рассказа Николая Васильевича, я думал, что реакция будет бурной. Однако Устинов внешне был спокоен, хотя интуитивно чувствовалось грозовое напряжение. Закончив читать, Устинов взял у себя на столе какие-то корочки и вложил туда два листа доклада. Затем, подумав, расписался вверху на первой странице, приговаривая: «Это вам для прокурора». Закрыл корочки и спокойно вернул доклад Огаркову:

– Вы опоздали. Решение уже состоялось.

– Дмитрий Федорович, – начал Огарков, – но Генштабу ничего по этому поводу не известно. Ведь наши действия в мире могут быть расценены как экспансия.

– Еще раз вам говорю, что решение о вводе состоялось. Поэтому вам надо не обсуждать действия Политбюро, а их выполнять, – уже нервно добавил министр и дал понять, что разговор окончен. Мы вышли из его кабинета. Сергей Федорович остался в приемной министра, затеяв разговор с помощником Устинова, а мы молча двинулись к себе.

– Если состоялось решение, то надо готовить директиву в войска, – заметил Николай Васильевич.

– У меня такое впечатление, что инициатор всей этой затеи с Афганистаном – наш министр, – сказал я.

– Вполне вероятно. Время покажет. Да и вы сами говорили, что он хоть и поддерживал предложение воздержаться от ввода наших войск, но без энтузиазма и только когда к нему обращались непосредственно.

– Да, я сам дважды присутствовал и наблюдал такую картину. И мне передавали это, причем передавали и удивлялись.

Мы отправились по кабинетам. Захожу к себе, а у меня уже «разрывается» прямой телефон от начальника Генштаба:

– Валентин Иванович, пока вы поднимались, я уже переговорил с министром. Точнее, он мне позвонил и приказал: «Пишите директиву о вводе наших войск в Афганистан». Видно, Сергей Федорович остался, чтобы подсказать помощникам, что такой документ нужен. Я сейчас дам команду Аболинсу. Когда у него все будет готово, посмотрите проект директивы, а затем вместе с ним заходите ко мне.

О событиях в Афганистане мною написана книга, пока же сообщу о втором резком столкновении с министром обороны, но уже моем и в присутствии свидетелей. У министра обороны обсуждался вопрос о назначении командующего войсками Прибалтийского военного округа генерала армии А. М. Майорова Главным военным советником в Афганистан. Вначале этот вопрос потихоньку «тлел». Огарков несколько раз советовался со мной и с другими ответственными работниками Генштаба. Речь шла о статусе Главного военного советника: будет ли ему подчиняться только наш советнический аппарат, или к этому надо добавить и властные функции Главного военного советника и по отношению к 40-й армии, которая уже перешла границу соседней страны. Нашего Главного военного советника генерал-лейтенанта Л. Н. Горелова, который был в Афганистане до ввода войск, отозвали, а вместо него был срочно назначен генерал-полковник С. К. Магометов. В свое время расчет на него был простой – мусульманин с мусульманами договорится быстрее. Но жизнь показала, что в первую очередь необходимо другое и главное: чтобы советник обладал прозорливостью, твердостью и сильными организаторскими качествами. Поэтому и решено было подобрать одного из опытных командующих войсками. Выбор пал на А. М. Майорова.

Как-то звонит мне Николай Васильевич и говорит, чтобы я спускался на второй этаж, пойдем к министру. Не зная, о чем пойдет речь, я на всякий случай прихватил с собой свою «дежурную» папку со всеми необходимыми справками. Огарков меня уже ждал.

– Там уже собрались, – коротко сказал он. – Министр решил обсудить будущий статус Майорова. Будем придерживаться прежней позиции?

– Конечно. Если не предполагается, что наша оперативная группа Министерства обороны будет там на постоянной основе, то ему, кроме функций Главного военного советника, надо дать и полномочия военачальника, который имел бы право отдать распоряжение командующему 40-й армии.

– Согласен, так и буду докладывать.

Заходим в кабинет министра, представляемся. Министр сидит на своем обычном месте. Справа от него – С. Л. Соколов, В. Г. Куликов, А. А. Епишев, С. Ф. Ахромеев и помощники министра И. В. Илларионов и С. С. Турунов. Левая сторона полностью свободна. Для нас. А нас всего двое. Чтобы создать видимость равновесия, Огарков садится к столу, отступив несколько от министра. Я тоже сел через стул от начальника Генштаба. В кабинете было жарко, поэтому все присутствующие свои кители сняли и повесили на спинки стульев. После приветствий заседание началось. Министр начал издалека, описывая обстановку в Афганистане в целом. Когда он добрался до Главного военного советника, его роли и месте в общей системе всех наших военных в этой стране, то я никак не мог понять – к чему было все сказано ранее и так много потрачено времени. Очевидно, он умышленно тянул, прикидывая, как ему поступить в этой противоречивой ситуации. Наконец, Устинов произнес главное:

– Есть два мнения в отношении прав и обязанностей Главного военного советника в Афганистане. Первое – оставить ему прежние функции: он должен заниматься только нашими военными советниками и специалистами, оказывая помощь в строительстве национальных Вооруженных Сил Афганистана. Второе мнение – Главному военному советнику плюс к этому дать права отдавать распоряжения 40-й армии. В связи с этим и одновременно назначить его на должность первого заместителя Главнокомандующего Сухопутными войсками наших Вооруженных Сил. Прошу высказаться по этому поводу. Начнем с вас, Сергей Леонидович, – обратился он к Соколову.

Сергей Леонидович и Сергей Федорович Ахромеев к этому времени уже имели значительный опыт ввода наших войск в Афганистан, их устройства, ведения первых боевых действий, а также изучения обстановки в афганской армии и в стране в целом. Они только что, после двух месяцев пребывания в Афганистане, вернулись в Москву для доклада и решения своих функциональных задач – тоже приблизительно в течение двух месяцев. И такой порядок был сохранен на весь период их пребывания в Афганистане (для Ахромеева – до 1983 года включительно, для Соколова – до осени 1984 года).

С. Л. Соколов, как и следовало ожидать, считал, что нет необходимости назначать Майорова одновременно и заместителем Главнокомандующего Сухопутными войсками. Главный военный советник должен заниматься своим делом, а 40-й армией есть кому командовать – командующий войсками Туркестанского военного округа, которому она непосредственно подчинена, хоть и базируется в Ташкенте, но часто бывает в Афганистане. Да и телефонная связь гарантийно обеспечит надежное управление. Оперативная группа Министерства обороны представлена в Афганистане достаточно хорошо. Что же касается взаимодействия между 40-й армией и правительственными войсками, то Главный военный советник всегда найдет общий язык с командармом по вопросам совместных действий.

Приблизительно так же выступали и все остальные, кто сидел в одном ряду с Соколовым, лишь оттеняя те или другие детали. Например, Сергей Федорович Ахромеев, поддерживая в целом идею Соколова, подчеркнул, что командующему армией будет сложно ориентироваться: у него есть непосредственный начальник – командующий войсками ТуркВО, и вдруг в Кабуле объявляется еще один начальник в лице Главного военного советника. Это может внести путаницу в управление.

Министр обороны никого не перебивал, иногда задавал вопросы, но всем дал возможность высказаться полностью. Выслушав одну сторону, перешел ко второй. Н.В.Огарков, как мы и договаривались, отстаивал двойную должность для Майорова, логически обосновывая это предложение в том числе и тем, что такая должность определяется именно и только генералу армии Майорову, чтобы он, отбыв в Афганистане свой срок – два года, мог продолжить службу в должности первого заместителя Главнокомандующего Сухопутными войсками. «К этому времени 40-я армия, будем надеяться, вернется на Родину и функции по руководству этой армией у Майорова отпадут сами собой. Ну а главное – оперативность: никого дополнительно не привлекая на месте, Главный военный советник– первый заместитель Главкома Сухопутных войск принимает решение в отношении использования правительственных войск и войск 40-й армии. В этих условиях задачи будут решаться оперативно, а не затягиваться. Это очень удобно», – подчеркнул Огарков.

Министр обороны слушал, но смотрел куда-то мимо Огаркова. По лицу было видно, что он уже «заводится». Я понял, что разрядка нарастающего напряжения может наступить уже по окончании доклада начальника Генштаба. Но Устинов стерпел.

– Какое ваше мнение? – обратился министр ко мне.

Я ответил, что целиком разделяю мнение начальника Генерального штаба и считаю, что это общее мнение Генштаба (при этих словах С. Ф. Ахромеев поднял брови, но промолчал). В это ответственное время необходимо ежедневно, а иногда и ежечасно организовывать взаимодействие между 40-й армией и афганскими войсками. Поэтому, конечно, крайне необходимо сосредоточить в руках генерала Майорова те функции, о которых говорил маршал Огарков. Подчеркнул также, что если бы наша оперативная группа Министерства обороны находилась в Афганистане на постоянной основе, то этот вопрос мог отпасть, а поскольку она будет в Афганистане наездами, и командующий войсками ТуркВО также не сможет там сидеть постоянно, то необходимую власть, тем более сейчас, Майорову надо дать. Это не внесет хаоса в управление, а даже наоборот. Прибытие первого заместителя Главкома Сухопутных войск в любую общевойсковую армию только подтягивает войска, а отношения строятся по уставу.

Д. Ф. Устинов не выдержал и, перебив меня, начал раздраженно говорить, все больше закипая. Он говорил в основном о том, что Генштаб, оказывается, не только не поддерживает мнение министра обороны, он не считается и с мнением остальных. Затем резким движением руки подтянул к себе проект приказа, который подготовил ему Огарков, и, подписав, буквально швырнул его Николаю Васильевичу (т. е. подписал все-таки наш вариант). А дальше продолжал «крестить» Генштаб. И, наконец, перешел к довольно прозрачной критике непосредственно в мой адрес. Видать, все зло, которое он питал ко мне, в связи с тем, что министр Гречко относился ко мне благожелательно, наконец выплеснулось наружу. Заканчивая свою гневную тираду, Устинов сказал:

– И вообще, за последнее время чувствуется распущенность даже среди генералов большого ранга. Надо наводить порядок. Им предлагают должности, а они носом крутят – не нравится им это, не нравится то, не нравится, видите ли, Забайкалье…

Я резко встал:

– Товарищ министр обороны, зачем же намекать? Это касается меня лично! Вы и назовите меня. Но при чем здесь Афганистан, который сейчас обсуждается? Однако если вам не нравится мое решение относительно Забайкалья, а я действительно отказался, то должен доложить следующее. Ведь речь идет о перемещении командующего войсками округа. Я несколько лет неплохо командовал Прикарпатским военным округом. Разве нельзя было кому-нибудь из заместителей министра обороны предварительно поговорить со мной? Да и министр обороны мог бы побеседовать. Почему начальник управления кадров должен решать мою судьбу, не считаясь с моим мнением и прохождением службы? Я сказал генералу армии Шкадову (начальник Главного управления кадров Министерства обороны), что я прослужил пятнадцать лет на Севере, в основном в Заполярье, а вы хотите вместо меня назначить генерала Беликова, который вообще пока не видел сложной службы. Вот и назначайте его сразу на Забайкальский военный округ! Считаю, что поступил правильно.

– Совещание закончено, – объявил Устинов.

Все встали и, быстро надев кители, молча направились к выходу. Встал и министр. Я оказался последним и ближе всех к министру. Но когда я надевал китель (а делал я это со злостью, внутри все кипело), то воротник сзади поднялся, чего я не заметил. Ко мне подошел Устинов.

– У вас воротник, – сказал он и хотел мне помочь поправить.

Я отошел и, поправляя, сказал:

– Все сделаю сам! – и добавил: – А вы несправедливый человек!

Это было сказано громко и резко. Все быстро-быстро заторопились к выходу. Министр смолчал. Когда я оказался в приемной, все на меня зашикали:

– Что ты?! Что ты?!

– Это же министр обороны…

– Разве такое допустимо?

– Надо сдерживать себя!

И так далее в таком же духе. Один Огарков стоял в стороне и молчал. Я развернулся к выходу и, бросив на ходу: «Это мое личное дело!» – отправился к себе. Сказал своим в приемной, что если кто-то будет интересоваться, то пусть приходит после обеда. Подошел к огромной карте Советского Союза и Европы, нашел Львов и подумал: какая прелесть работать на самостоятельном участке! Там весь отдаешься работе.

Отыскал Магдебург, где командовал армией; Архангельск, который мне напомнил корпус; Кандалакшу, мою дивизию; Мурманск, полуостров Рыбачий, «Спутник» и Печенгу, где посчастливилось командовать полками. Никаких интриг, вся энергия идет на дело. А тут… Если в связи с этим эпизодом из Генштаба министр меня выдворит, то этому надо будет только радоваться. Однако в этом случае надо будет настаивать, чтобы вернули меня на округ. Желательно, конечно, чтобы находился он где-нибудь от Урала и далее на восток – подальше от этой грязи.

Ясно, схватка с Устиновым ничего хорошего мне не сулила, но в то же время она была кстати, поскольку раскрыла карты. А что касается суровых нападок заместителей министра и других, то такая реакция с их стороны была продиктована не чем иным, как только страхом за себя лично. Ведь они стали невольными свидетелями моего «нетактичного» поведения, и это свидетельство Устинову могло не понравиться.

Прошел день. Затем – второй. В конце второго дня мне становится известно, что министр после этого эпизода пригласил к себе своих помощников Илларионова и Турунова и обсудил случившееся. Между прочим, якобы сказал: «А может быть, Варенников действительно прав? Во всяком случае ненормально, что с командующими войсками округов беседу проводит всего лишь начальник управления. Надо начальника Главного управления кадров ввести в ранг заместителя министра обороны».

Это, называется, «сделал выводы». И действительно, через месяц должность генерала армии И. Н. Шкадова уже именовалась: «Заместитель министра обороны по кадрам– начальник Главного управления кадров Министерства обороны».

Кстати, поневоле я стал причиной и других подобного рода событий. Например, присвоения помощникам министра обороны высокого полководческого звания «генерал-полковник». Произошло это так. В штатном расписании Главного оперативного управления первый его заместитель и все семь начальников управлений Главного управления были генерал-полковники. Но, кроме того, была должность – «помощник начальника Главного оперативного управления» и категория «генерал-лейтенант». Эту должность занимал Андриан Александрович Данилевич – уникальная неповторимая личность. Военного теоретика более высокого класса у нас в Вооруженных Силах в то время не было. Фактически он выполнял не функции помощника начальника Главного оперативного управления, а был первым его заместителем по разработке военной теории. Он же участвовал в разработке всех крупнейших учений, а на этих учениях возглавлял группу разбора и создавал все необходимые для этого документы. Это он, Данилевич, явился главным создателем важнейшего труда– «Основы подготовки и ведения операции». В пяти объемных томах подробно разбирались все виды операций. Разумеется, свои предложения и замечания делали многие, в том числе Огарков, Ахромеев, Варенников, Грибков, Гареев, Николаев, Ивашутин, Аболинс, Белов, Голушко, главнокомандующие видами Вооруженных Сил и их главные штабы, начальники родов войск и служб, некоторые командующие войсками военных округов и командующие флотов. Однако этот основополагающий труд был творением именно Данилевича.

Не могло быть никакого сомнения в том, что этот труд заслуживает самой высокой оценки (как минимум – звания лауреата Ленинской премии). Но мои выходы на эту тему не давали должного результата и в первую очередь потому, как мне разъяснил Николай Васильевич Огарков, что министр обороны и слышать не хотел об этом. Вполне вероятно, что, не представляя вообще сущности военной науки в целом, он не мог правильно оценить и то, что было создано Данилевичем.

Тогда я решил «пробить» присвоение ему звания «генерал-полковник». Раскрутил эту тему максимально. Когда нашел поддержку практически среди всей Коллегии Министерства обороны (за исключением С. Л. Соколова и А.А.Епишева), то начал «давить» на Главное управление кадров, чтобы там согласились с моим представлением. Иван Николаевич Шкадов предложил мне переговорить на эту тему с председателем высшей аттестационной комиссии маршалом С. Л. Соколовым. Встречаюсь с Сергеем Леонидовичем, выкладываю свои доводы.

– Но ведь Данилевич у тебя на должности помощника, а это – генерал-лейтенант. И у министра обороны помощники – генерал-лейтенанты, – стал разъяснять Сергей Леонидович.

– Верно, – отвечаю я, – но помощники министра обороны действительно выполняют функции именно помощников. А Данилевич создает особой важности труды. Он сделал то, чего никто другой сделать не может. Именно только он! Фактически он не помощник начальника ГОУ, а главный военный теоретик Вооруженных Сил и, конечно, заслуживает присвоения ему звания «генерал-полковник».

Дискуссия с Сергеем Леонидовичем была непродолжительной. Каждый из нас преследовал свою цель: я – чтобы было присвоено звание Данилевичу, а он – чтобы одновременно было присвоено это высокое звание и помощникам министра обороны. Хотя если быть объективным, во все времена у министра обороны был только один, а не два помощника. И высшим званием у них всегда было только «генерал-лейтенант».

Как и следовало ожидать, вскоре после нашего разговора состоялось решение (буквально на несколько человек) о присвоении очередного генеральского звания. Илларионов, Турунов и Данилевич получили «генерал-полковника». Присвоение такого звания Андриану Александровичу Данилевичу вызвало искреннее одобрение не только в Генштабе и в центральном аппарате в целом, но и в войсках, точнее – у руководства военных округов, флотов армий, флотилий. То есть у той категории офицеров, которым эта личность была известна. Особенно был рад этому событию Николай Васильевич Огарков. Он питал к Данилевичу исключительное уважение. Они вдвоем могли часами обсуждать какую-нибудь проблему (отбросив в сторону чинопочитание и субординацию, но при этом соблюдая такт), обогащая друг друга и в итоге разрешая все-таки важный вопрос.

Та беседа «со вспышками» у министра обороны по истечении времени зарубцевалась, о ней никто не вспоминал, но в памяти каждого наверняка сохранилась и, разумеется, могла быть поднята из архива в любое время. А пока жизнь продолжалась и ставила перед нами новые насущные проблемы. В частности, возникала необходимость проведения крупных учений в соответствии и в развитие тех теоретических положений, которые были заложены в «Основы подготовки и проведения операций».

Несколько мыслей об учениях и маневрах. Вообще об их роли для ВС.

Это был один из важнейших разделов деятельности Генерального штаба на протяжении всей его истории, а в период пребывания на посту начальника Генштаба маршала Н. В. Огаркова – он приобрел особое значение. Естественно, в моей жизни и службе проводимые Генштабом учения заняли большое место. Но описывать их буду кратко.

Много, интересно и напряженно проводились учения в свое время и министром обороны маршалом А. А. Гречко. Но при Огаркове учения имели особый смысл – они давали питательную струю для развития теории и в то же время сами являли собой проявление теории в практике.

Я не сторонник забивать свои выступления или публикации тезисами классиков. Но в данном случае хотелось бы обратить внимание читателя на то, что невоенный В.И.Ленин (хотя он, конечно, великий стратег) дал четкую, ясную и постоянно действующую установку для военных. В своей работе «Что делать?» (т. 6, с. 137) он пишет: «…всякое сражение включает в себя абстрактную возможность поражения, и нет другого средства уменьшить эту возможность, как организованная подготовка сражения». Другими словами, если мы не хотим проиграть сражение, а это в потенциале может быть, то обязаны к нему всесторонне готовиться и в мирное время, и во время войны. А лучшей и наиболее эффективной формой подготовки Вооруженных Сил к сражениям и к войне в целом как раз и являются учения и маневры. Они как в зеркале отражают возможности и способности всех – от солдат и офицеров, подразделений и частей – до военного округа, вида вооруженных сил и Вооруженных Сил в целом.

Естественно, что для достижения победы в современной войне, кроме чисто военного превосходства, потребуется еще не только материальное, военно-техническое, но и духовное, и морально-политическое превосходство над противником. Духовные силы армия черпает у своего народа. Все перечисленные аспекты вместе взятые и составляют основу морально-политических возможностей государства. Почему я особо выделяю этот фактор? Да потому, что ему в Вооруженных Силах СССР уделялось такое же большое внимание, как и вопросам освоения боевой техники и оружия, их боевого применения.

Партия и правительство требовали от нас, чтобы Вооруженные Силы всегда были готовы отразить возможное нападение агрессоров. И это требование лежало в основе подготовки войск. В докладе о 50-летии Советской Армии и Военно-Морского Флота министр обороны маршал А.А.Гречко заявил: «Советские Вооруженные Силы способны вести успешные боевые действия в любых условиях – на земле, в воздухе и на море, днем и ночью, как с применением, так и без применения ядерного оружия». Это заявление не было голой декларацией. Гречко говорил истину. И в основе высокой боевой готовности Вооруженных Сил СССР были результаты учений и маневров, глубоких и всесторонних проверок войск и флотов. Действительно, учения, которые проводились в бытность его министром, и тем более если они проводились под его личным руководством, давали полное основание говорить о готовности наших войск и флотов к ведению боевых действий в любых условиях, при этом Вооруженные Силы гарантированно защитят Отечество, откуда бы и в каком составе ни исходила агрессия.