355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Варенников » Неповторимое. Книга 1 » Текст книги (страница 3)
Неповторимое. Книга 1
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:54

Текст книги "Неповторимое. Книга 1"


Автор книги: Валентин Варенников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Росли мы крепкими, самостоятельными. Никто над нами на трясся, казалось, мы – на равных с родителями.

Однажды в выходной день отец, очевидно, заблаговременно договорившись, повел наше семейство в винные подвалы. Они впечатляли. Огромные, тоннельного типа сооружения с гигантскими чанами, бочками и тысячами бутылок шампанского, рислинга, каберне. Родитель с увлечением рассказывал о производстве вина – от поступления виноградных кистей до дегустации. Но на меня наибольшее впечатление произвели тоннели. Пожалуй, своей таинственностью. Ведь среди них были и замурованные. Нет, как хотите, но что-то тут было загадочное и даже в то время страшное…

Потом пошли на стройку отца. После только что увиденного в винных подвалах его детище произвело нулевое впечатление. Видимо, мы не смогли скрыть разочарования. Он это почувствовал и начал разъяснять: есть, дескать, в строительстве такие процессы, которые, как при создании вина, нельзя ускорить… Мне почему-то стало скучно. К тому же обстановка вокруг о порядке явно не свидетельствовала. Охранявший стройплощадку дед подошел к отцу и сказал, чтобы не водил детей к котловану. По-моему, сторож больше отвечал за меры безопасности, чем за сохранность имущества. Не было здесь ни одного случая, чтобы кто-то посягнул на народное добро. Не то что теперь, когда в стране разворовывают все и вся, когда ловкачи-прихватизаторы спешат прикарманить все, что плохо лежит. А «плохо лежит» сегодня абсолютно все…

Завершая рассказ о скором рождении электростанции, отец очень серьезно и убедительно сказал, что она придаст новые силы не только винному заводу, но и всему поселку. Это, пожалуй, единственное, что произвело на меня впечатление.

Наступило первое сентября, и я пошел в шестой класс. Школа в поселке была одна – семилетка. Ребята постарше ездили в новороссийский интернат.

Учеба шла нормально. Физкультуру и военное дело у нас преподавал Тихон, сын бухгалтера с винзавода. Год назад он окончил среднюю школу и одновременно в Новороссийске приобрел специальность метеоролога. Теперь учительствовал и по совместительству работал на местной метеостанции. Хорошо физически развитый, проявлял большой интерес к военному делу, вся грудь у парня была в «оборонных» значках. Мы смотрели на него, как на икону, ловили каждое его слово и подражали во всем.

Однажды у нас в поселке была встреча с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Народу – тьма. Выходной день. Погода хорошая. Лозунги, транспаранты, музыка. Мы стоим отдельной группой. На митинге выступал кандидат в депутаты. Тихон сказал нам, что по окончании митинга хочет к нему подойти со «своим вопросом». Мы, конечно, заинтересовались. О чем речь? Оказалось, хочет попросить, чтобы тот посодействовал с призывом в армию. У Тихона было плохое зрение, он носил очки, и его в военкомате даже не брали на учет, отчего парень сильно страдал. Он пытался доказать, что в армии есть такие должности, на которые и с его зрением можно назначить. Кажется, он и писарем был согласен стать, лишь бы попасть в армию.

Тихон действительно подошел к кандидату в депутаты. Тот что-то записал, пообещал разобраться, но ни в осенний, ни в весенний призыв беднягу в армию не взяли. Парень снова строчил письма – теперь уже депутату. Мы сочувствовали Тихону – так мы его называли между собой, а на занятиях – «товарищ военрук». Он любил это.

Кстати, тот митинг оставил в нашей семье след. Помню, вечером к нам домой пришел директор винзавода. Уединившись с отцом, они о чем-то долго разговаривали. Значительно позже мне об этом эпизоде рассказал отец. Директор говорил, что после митинга он звонил в Новороссийск начальству, а оно, мол, высказало недовольство: «Почему на митинге не выступил Варенников?» Отец ответил: «Кто бы меня ни заставлял, я не буду представлять человека, если не знаю его».

Вот так: твердо и однозначно.

Позже, через многие годы, мы с отцом вспоминали и этот случай.

В Абрау-Дюрсо время пролетело очень быстро. Наконец строительство электростанции подошло к концу. Надо сказать, она впечатляла. Здание – небольшое, но очень высокое, по тогдашним меркам – ультрасовременное, с громадными вытянутыми вверх окнами. Мне было приятно, что это дело рук моего отца. Государственная комиссия приняла станцию без замечаний. Здесь же выпускнику Варенникову вручили долгожданный диплом об окончании Промышленной академии имени Сталина.

Было торжество в заводском клубе, затем – небольшое застолье. А через день председатель Государственной комиссии и представитель академии объявили отцу: отпуск ему лучше всего провести в Абрау-Дюрсо, через месяц решится вопрос с его назначением. Родителя, как ожидалось, должны были пригласить в Москву. Мы все радовались такой перспективе, особенно я, поскольку уже заручился согласием отца весь месяц ходить с нами на море и в лес. А где-то в глубине души было тоскливо – ведь скоро придется расстаться с Абрау-Дюрсо, который я уже успел полюбить.

А потом в нашу жизнь вошло нечто страшное и непонятное. Не прошло и недели после торжественного открытия электростанции, как к нам ночью пришли четверо, один был в милицейской форме. Показали отцу какой-то документ; тот молча оделся, собрал в авоську мыло, зубную щетку, еще кое-что. Мне и Клавдии Моисеевне сказал, что скоро вернется. И ушел с ночными посетителями.

Мы тоже вышли во двор. Клавдия Моисеевна плакала. Через некоторое время услышали заведенный двигатель, потом увидели машину – «воронок».

Отец отсутствовал около трех месяцев. Страшная, необычная и непонятная обстановка сложилась тогда вокруг нашей семьи. Никто к нам не приходил, вроде бы Варенниковых и не существовало. Исключением был директор завода, но и тот появлялся обычно поздно вечером и на очень короткое время. После одного из таких визитов Клавдия Моисеевна сказала, что он принес деньги. А еще сообщила: приезжала какая-то группа специалистов, осматривала электростанцию, которая к этому времени вовсю работала. Ничего не сказав, группа вернулась.

Конечно, деньги не были лишними, но если учесть, что я приносил домой рыбу и грибы, а наш огород давал разную зелень, то можно было продержаться. Однако вечно продолжаться так не могло. Самое главное – моральный гнет. Весь поселок знал о беде в нашей семье, «позорной» беде.

Даже мои друзья не появлялись у нас дома и на «нашем» берегу озера. Если иногда я и видел их на озере, то далеко от обжитого вместе пляжа. Черные дни тянулись медленно. Мне было невероятно тяжело. При встрече со сверстниками делал вид, что не замечаю, не подходил к ним. Понял, что это их устраивало. Наверное, им родители строго-настрого наказали, чтобы не встречались с сыном «врага народа».

Особенно делалось горько, когда Клавдия Моисеевна плакала, причитая: «Ну почему я такая несчастная! За что мне такое наказание?» Вместе с ней ревела и сестренка. Я даже не пытался успокаивать мачеху, но меня раздражали ее слова. Она почему-то считала несчастной именно себя, а не нашу семью, в первую очередь – отца. Беда-то свалилась на нас – одна на всех. Но я хорошо запомнил прощальные отцовские слова: все это, мол, недоразумение, он вернется. С этой уверенностью я и жил!

Отец как внезапно исчез, так же внезапно и появился. Среди дня, на легковой машине. Его сопровождал мужчина в военной форме, но без знаков различия. Я был свидетелем того, как отец предлагал ему зайти в дом, но он отказался, сказав, что сейчас близким отца не до гостей, а вот через два-три дня – заедет. Они любезно попрощались, и машина уехала.

Нашей радости не было конца! Леночка как забралась на руки к отцу, так до вечера и не сходила. Потом приехал Иван Кузьмич, директор завода. Клавдия Моисеевна в его присутствии сказала, что это единственный человек, который нас навещал и помогал материально. Отец тепло благодарил Кузьмича, заметив, что не сомневался в его благородстве.

Что касается объяснений случившегося, то они для того времени были «типовые»: произошла досадная «неприятность», которая возникла на основе анонимных писем. А спас отца Микоян. Мало того, Анастас Иванович рекомендовал вернуть его в пищевую промышленность – с учетом имевшегося теперь высшего образования. Одновременно отца ориентировали, что, возможно, его назначат на самостоятельную работу здесь, в Краснодарском крае. Услышанное меня потрясло. Но я, как и все, радовался благополучной развязке.

Через два дня приехал уже знакомый мне военный. Родитель с ним встретился, как с родным; тот привез хорошую весть – телеграмму из Москвы о назначении отца. Вскоре подошел Иван Кузьмич. Стали уточнять план ближайших действий…

Как всегда, первым провожали отца – он должен был устроиться, а затем вызвать нас. Иван Кузьмич обязался помочь семье собраться и отправить ее «вторым эшелоном». Распрощались. Теперь уже без слез. А Леночка все торочила отцу, чтобы он «не заблудился» (так он объяснял ей свое трехмесячное отсутствие).

Через много лет, вспоминая случившееся, родитель приоткрыл некоторые подробности: когда «его» стройка завершилась, в Новороссийск, Краснодар и Москву стали поступать анонимные письма о том, что фундаменты под дизели станции сделаны ненадежно, а главный виновник он, мой отец. Естественно, реакция НКВД была однозначной, тем более что «сигналы» поступили сразу в несколько инстанций.

Сидел отец в камере предварительного заключения в Новороссийске. Он ухитрился переслать записку своему приятелю Куцину, в станицу Крымскую. Просьба была одна – сообщить Микояну, что арестован по недоразумению. Микоян, как и Куцин, сделал все, и даже больше… А передавались письма «проторенным» тогда путем – через заключенных, которых должны были освободить или перевести в другое место.

Через месяц отца вызвали снова – и с ним беседовал уже не следователь, а представитель крайкома партии. В разговоре был задан вопрос: знает ли он лично товарища Микояна? Конечно, родитель дал утвердительный ответ. Тогда представитель крайкома сказал, что Анастас Иванович предлагает ему вернуться в пищевую промышленность. Если это предложение принимается, то состоится назначение в Армавир. Отец согласился.

Глава II
Мир катится к войне

Армавир – городок провинциальный, а Кубань – река коварная. Казалось бы, живи – не тужи. Спорт, газета и кораблестроение. О преподавателях. Надежды народов и рассуждения подростка. «Гроза» приближается. «Броня крепка, и танки наши быстры…»

В начале августа 1937 года мы получили от отца сообщение: в Армавире все готово, он ждет. Сборы оказались недолгими, фактически мы уже давно «сидели на чемоданах». Проводы были сердечными и даже слегка торжественными. Пришло много соседей. Прощались с нами тепло, просили не забывать. Народ в Абрау-Дюрсо запомнился мне добрым, сплоченным – просто одна семья, готовая отдать и сделать для тебя все, чего ни попросишь. Правда, оставалась еще некая тень, недосказанность – видно, страх перед чем-то неведомым давал о себе знать. Как бы желая загладить все плохое, люди к семейству Варенниковых буквально льнули, а уж мои друзья – тем более.

Иван Кузьмич выделил грузовик и сопровождающего, с которым мы доехали до Новороссийска. Он помог нам сесть в поезд. И вот вагон дернулся и пошел, все убыстряя ход. Станция уплыла куда-то, как и вся наша прежняя жизнь. Ехали мы с хорошим настроением, в общем вагоне. Народу было немного, все с узлами, чемоданами, тюками – видно, многие в ту пору переезжали. В подавляющем большинстве попутчики были внимательными, обходительными. То и дело кто-то угощал нас своей снедью, особенно прелюбопытную Леночку, проявлявшую ко всем большой интерес и быстро вступавшую в контакты. Как и предполагалось, утром мы уже были в Армавире. На перроне увидели отца, он улыбался.

Линейка (двухконка) уже ожидала. Мы тут же ее «оккупировали». Возница – круглолицый, с окладистой бородой – спросил: «Товарищ директор, можно ехать»? – «Давай, двигай домой». Я посмотрел на отца, он мне подмигнул, и мы тронулись в путь.

Видно, маршрут они заранее оговорили с таким расчетом, чтобы мы получили возможность познакомиться с городом, где предстояло жить…

Армавир в основном был одноэтажным, редко попадались дома в два-три этажа. В центре, конечно, имелись и повыше, в основном административные здания. Ближе к окраинам располагались различные предприятия, мастерские, лишь Армавирский литейный завод оказался недалеко от центра. Дома были кирпичные, добротные, и только изредка попадались мазанки. Мостовые вымощены булыжником, и лишь центральная часть города покрыта асфальтом. Многие же улицы на окраине оставались грунтовыми. Меня поразило, что все тротуары выложены кирпичом. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Пешеходам был не страшен ни дождь, ни снег. Очевидно, испокон века мощность кирпичного завода позволяла городским властям проявлять столь трогательную заботу о своих согражданах.

Наш дом находился на улице Осипенко. Он и сейчас стоит, я был там последний раз летом 1990 года. Неподалеку расположены стекольный и пивоваренный заводы. В 100–150 метрах – река Кубань. Дом хотя и одноэтажный, но крепкий, высокий. Прямо на улицу выходило крыльцо одной из квартир, а вход в две другие – со двора, в том числе и нашу. В глубине огромного двора стоял небольшой кирпичный дом. Там жил главный инженер завода. Нашлось место и для огорода. Здесь же росло несколько фруктовых деревьев.

Наша квартира состояла из трех проходных комнат с большой верандой; был еще крошечный полуподвал с окном, где мы хранили овощи, соленья. Там же я впоследствии устроил свою небольшую мастерскую. Новая обитель всем понравилась. Отцу наши восторги были приятны. Квартиру поделили так: первая комната – кухня-столовая, вторая, поменьше – моя, третья – спальня родителей и Леночки. Квартиру по соседству занимала семья бывшего директора завода (его объявили «врагом народа» и арестовали). В другой, с входом с улицы, жил бывший хозяин этого дома. Впрочем, хозяина-то как раз и не было – куда-то исчез. А вот семья осталась. Отношения со всеми у нас сложились нормальные. Правда, несколько настороженно встретила семья бывшего директора – его жена и двое детей, весьма слабых здоровьем. Мальчик был года на два младше меня, а его сестра и того меньше. Вид у них всегда был испуганный. Никогда не принимали они участия в наших играх, отсиживаясь на крылечке. Отец сказал мне, чтобы я оставил их в покое. И сейчас помню его слова: «Ты им не надоедай, у них горе».

Иногда вечерами Клавдия Моисеевна, захватив большую сумку с продуктами, заходила к ним, но подолгу там не задерживалась. Возвратившись, всегда о чем-то тихо разговаривала с отцом. Однажды мачеха проговорилась, что отнесла им деньги. Вот как это получилось. Каждый вечер я ходил с бидончиком на соседнюю улицу за молоком. И в тот раз, как обычно, попросил у мачехи денег. А в ответ услышал: «Денег сегодня нет, я все отдала Таблуковским. Попроси у молочницы в долг, после получки отца рассчитаемся».

Кстати, о молочнице. У нее были сыновья приблизительно моего возраста. Сбегав разок на Кубань, мы быстро сдружились. Но об этом – особый разговор.

«Климат» в соседних с нами дворах для меня оказался тоже вполне подходящим. Рядом, например, жила большая семья Рудичей. Один из сыновей – Владимир – был значительно старше меня – уже окончил школу, отслужил в армии, точнее, на флоте, а теперь работал слесарем на Армавирском литейном заводе. Все завод называли коротко – Армалит. Одновременно Владимир заочно учился в институте. Именно он и натолкнул меня на мысль соорудить свою мастерскую.

Правда, для нее у меня было практически все. Небольшой верстак, тиски, строгально-режущие по дереву и металлу инструменты. Но Володя сумел главное – вдохнуть в меня дух творчества. Я стал проводить опыты по физике и химии – руководил ими Владимир Рудич. Мастерил различные макеты, в том числе действующие, – вектор поиска определял Рудич.

По соседству проживала армянская семья: отец, сын Тигран и дочь Ася. Домишко у них был небольшой, и все они, под стать ему, тоже были небольшого роста. Здесь, в этом доме жила беда. Ася, уже взрослый человек, ничего (буквально ничего) не могла делать сама, даже есть. Бывало, с утра встанет у нашего забора, так весь день и стоит, не проронив ни единого слова, пока брат не придет с работы. Сначала нас эта странность угнетала, но со временем к ней все привыкли. Фактически девушка была на руках Тиграна, поскольку их отец по многу дней вообще отсутствовал. Говорили, будто где-то работал экспедитором. А Тигран служил на железной дороге. Он был отлично развит физически. Ежедневно утро и вечер, а по выходным и весь день проводил с гирями. Я восхищался – настоящий Геркулес, только в миниатюре! С ним мы тоже стали добрыми приятелями. Тигран чувствовал это, был признателен нам за деликатность в отношении его сестры.

Этому человеку я обязан любовью к спорту. Всего за какой-то год я совершенно преобразился – окреп, подрос и вскоре «играл» двумя двухпудовиками лучше самого Тиграна. Одно меня огорчало: мой старший друг никогда не ходил на Кубань. Пришлось для купаний завести другую компанию – сыновья молочницы и еще один паренек. Все они учились в другой школе.

В то время река представлялась мне живым существом. Мог часами смотреть на ее течение, и мне казалось, что она, словно человек, имеет свой образ, свой характер. Она была то коварной и капризной, то спокойной и величественной, но всегда – неповторимой и все-таки быстрой.

Кубань берет начало в горах на склонах Эльбруса. Где бы вы ни наблюдали за ней – в ущелье, в самом ее начале, в горно-равнинном или равнинном «контекстах», во всех случаях она впечатляет своей силой и могуществом. Конечно, это не Волга, не Обь, не Амур. Ее протяженность чуть меньше тысячи километров. В горных ущельях ее нрав сердитый и грозный, на равнине река становится тише, спокойнее. В ней много плавней, а в них в избытке рыба, дичь. У станицы Варениковской плавни достигают двадцати километров в ширину. Здесь река уже похожа на настоящее море.

В районе Армавира река льнула к городу, была агрессивной – бурлила, нападала на кручи, стараясь размыть их и разрушить. Правый берег очень высокий, пляжам негде приткнуться. Зато левый – настоящая равнина. Здесь, в основном вблизи моста, располагалась часть города станичного типа. Дальше шли поля, бахчи, сады.

Нас, пацанов, естественно, больше всего интересовала бахча – она простиралась вдоль берега, ниже по течению. Думаете, арбузы соблазняли? Ничего подобного! Их в каждом доме хватало – ешь не хочу. Важен был сам процесс добычи «трофея»: ведь бахча охранялась дедом, который к началу созревания арбузов занимал удобную «диспозицию» – в центре «своих земель», в шалаше и жил там круглые сутки, пока не заканчивалась уборка.

Дед вооружался дробовиком – из него после наступления темноты он иногда постреливал в небо. На наш взгляд, больше для храбрости. Но иногда палил и днем. Все знали, что в его «пушке» крупная соль вместо дроби. Схлопотать такой «заряд» – тоже радости мало. Но именно риск завораживал нас, и мы разрабатывали целые операции по умыканию арбузов.

В конце концов был принят «на вооружение» такой «генплан». Один из четверых оставался на правом берегу – следить за сторожем. Если дед выйдет из шалаша и станет расхаживать по плантации, «наблюдатель» начинает играть на «сопелке» – так называли флейту из камыша. И если нет ветра, ее далеко слышно.

Остальные поднимались вдоль берега вверх по течению метров на 500–600, каждый запасался большой веткой или кустом. Потом с интервалом в одну-две минуты входили в воду, прикрывая голову листвой ветки, – и на левый берег. Обычно до цели добирались благополучно. Поскольку река постоянно что-то несла – доски, кусты, ветки, наша маскировка «срабатывала».

Один из троих (уже на противоположном берегу) следил за шалашом, в случае опасности должен был свистом подать сигнал. Двое пробирались на бахчу, отыскивали подходящий арбуз, иногда два, загружали в авоську и по-пластунски отползали к берегу. «Операцию» проводили по всем правилам военного искусства, потому никаких столкновений у нас с дедом не было. Хотя он иногда и выходил из шалаша, когда мы находились на бахче.

«Фокус» был еще и в том, что мы для своих набегов выбирали самое лучшее время – середину дня, солнцепек. Все прятались в тень, а мы «работали». По завершении «набега» начинался пир. Ребята были в восторге. Каждый взахлеб делился впечатлениями, конечно, изрядно фантазируя при этом.

Иногда мы шли на Кубань просто позагорать, побарахтаться в теплой воде, где-нибудь в заводи. Но любили и опасные трюки.

Через Кубань был построен рядом со старым, но выше по течению новый деревянный мост. Старый разобрали, а сваи при малой воде спилили. Летом вода поднималась выше свай – она была мутная, иногда даже казалась похожей на кисель. Приглядишься – над бывшими сваями закручивается водяной вихрь. Жуть! А мы выходили на середину моста, там наибольшая глубина, и прыгали с перил вниз головой в эту пучину. «Сверхзадача» – не разбиться о сваю и даже не поцарапаться. Зрителей у нас бывало много. Не помню, кто был автором этой затеи – теперь-то она кажется довольно глупой, – но тогда понравилась всем. Мальчишки есть мальчишки.

Не могу понять, почему взрослые, наблюдавшие за нами, не образумили, не пресекли. Наоборот, улюлюкали, подзадоривали, давали оценку каждому. Видно, казацкая удаль брала верх. Потом, правда, кто-то «стукнул» родителям, и нам было строго-настрого приказано об этих играх забыть.

Позже выяснилось, кому мы обязаны запретом рисковой игры. Призналась молочница. Как-то вечером пришел к ней за молоком, а она и говорит: «Ты уж не обижайся, это я нажаловалась – ходишь, мол, на мост прыгать и моих подбиваешь. Убиться ведь можно! Да и вообще Кубань – река коварная…»

Я не обижался. Конечно, она права, но, думал я, что бы еще придумать такое, чтобы дух захватывало? Очень уж хотелось компенсировать запрещенное удовольствие.

Уже на следующий год мы нашли на нашем берегу большую заводь с трехметровой глубиной. Это было везение. Глинистый обрыв «обработали» – сделали ступеньки, большую площадку в нише. Получилось отлично. Хоть и далековато от дома, зато – здесь все-таки здорово и красиво! Пришлось налаживать «дипломатические» отношения с местными мальчишками – как-никак мы все же «вторглись» на «чужую» территорию. Хорошо, что среди них оказались двое из нашей школы, один из них – Леня Дубин.

Он учился уже в десятом классе, а я только в восьмом. Судьба нас, между прочим, сведет через многие годы в Заполярье, где будем вместе служить. А сейчас он помог мне достичь взаимопонимания с ребятами, и без кулаков. Я был членом редколлегии школьной газеты, а Леня – ее главным редактором. Вот он меня и представил своим лучшим другом, помощником. А у мальчишек как? Твой друг – наш друг. Вот все и наладилось.

Наша школа находилась в трех кварталах от дома, ближе к центру. Здание двухэтажное, из добротного красного кирпича, хотя и не очень большое, но классы – просторные, светлые. Перед школой – поросшая низкой травой огромная площадь. В центре ее – заброшенная церковь: все двери закрыты амбарными замками, никто не знал, что внутри. Перемены мы, конечно, проводили на этой площади…

Со школой я познакомился буквально на третий день после нашего приезда в Армавир. Мы отправились туда вместе с отцом, хотя до начала занятий оставался почти месяц. Директора Макагонова мы застали в его кабинете, там же оказались завуч и мой будущий классный руководитель и преподаватель математики Анна Ивановна. Я тотчас решил, что это к удаче: в Москве моего классного руководителя звали так же.

Чувствовалось – директор польщен приходом отца, не последнего человека в городе. Рассказал нам о школе, кстати, сообщил, что хотя она и носит номер шесть, но по всем показателям – первая. Ее выпускники обычно без всяких репетиторов поступают в вузы, в том числе Москвы и Ленинграда. Затем мы втроем зашли к завучу. «Изучив» мой табель за 6 класс школы Абрау-Дюрсо, он определил меня в 7 «А» класс и пожелал непременно стать отличником.

Побывали и в учительской. Директор представил меня. От окна отделилась небольшая женская фигурка и двинулась к нам. Я сделал несколько шагов навстречу. Анна Ивановна обняла меня за плечи, сказала, что пополнению рада, потом сообщила: наш класс собирается 31 августа в 10 часов утра, будем решать организационные вопросы.

Преподаватели с любопытством рассматривали отца. Он был крупный мужчина с решительным выражением лица, держался свободно в любых обстоятельствах. Знакомство со школой закончилось.

И вот наступил день встречи с классом. Подавляющее большинство пришло задолго до установленного срока. Все нарядные, наглаженные. Естественно, я повязал пионерский галстук. В Абрау-Дюрсо носили пионерские галстуки. Я к этому привык. Мне это нравилось.

Когда появилась Анна Ивановна, мы дружно встали и поздоровались. Она объявила: «Вот мы опять все вместе. К нам прибыли еще трое…» И назвала меня среди них. Пожелала, чтобы мы дружили и помогали друг другу. Напомнила о школьных правилах, дневниках, домашних заданиях, общественной работе, о приобретении учебников и тетрадей. Кто еще не успел этого сделать?

Все шло хорошо, пока не начались выборы старосты. Многие назвали Колю Голубенко. Это был рослый, крепкий парень, видно, пользовался авторитетом. Но Коля, вдруг заартачившись, категорически отказался, чем всем, а особенно Анне Ивановне, испортил настроение. Тогда она быстро сориентировалась: «Ребята, Коля не может, мы должны пойти ему навстречу. Я предлагаю старостой Нону Мотельскую. Нона, как ты смотришь на это?»

Та сразу согласилась. Потом поставила условие – помощником у нее будет Виталий Расторгуев. Все рассмеялись. Виталий не возражал. Напряжение было снято.

В ходе учебы я, разумеется, составил собственное мнение о педагогах и соучениках. Учителей с каждым годом, по мере увеличения числа предметов, прибывало. Большинство преподавателей мы оценивали очень высоко, уважали их и любили. Да и в школе был особый микроклимат – атмосфера почти семейная, требовательная и добрая одновременно.

Например, классного руководителя, Анну Ивановну, ребята за глаза называли Аннушкой или, за маленький рост, – Дюймовочкой. Она относилась ко всем ровно, любимчиков у нее не было. Умела слушать, не перебивая, и обычно незаметно подталкивала ученика к нужному решению. Перед тем как поставить оценку за ответ, долго думала. Когда подводила итоги за каждую четверть, мы были очень довольны: ее оценки были справедливы.

Четыре года она вела класс – и ни одного крупного конфликта за все время! Конечно, это был замечательный педагог, к каждому она сумела подобрать «ключик». Вот только почему-то особой теплоты и душевной близости y нас с классным руководителем не было. Может, математика «виновата»?

Другое дело – Дина Георгиевна, преподаватель русского языка и литературы, кстати, единственная учительница, кого мы не «наградили псевдонимом». С ней у нас установился душевный контакт. Своими рассказами она всех буквально завораживала. Дина Георгиевна вела уроки сидя, возможно, потому, что была довольно высокого роста. Глядя на нас своими большими карими, чуть утомленными глазами, медленно и плавно жестикулируя, она читала стихи, величественно поправляя при этом свои локоны. Объясняя урок, могла вдруг встать, перейти к противоположной стене, сесть за парту и продолжать свой рассказ. А мы, зачарованные, поворачивались в ее сторону, словно подсолнухи – за солнцем, и жадно ловили каждое слово.

Она могла говорить весь урок об одном поэте или писателе, об одном произведении, даже об одном герое. А когда звенел звонок, как бы очнувшись, произносила: «Вот как мы хорошо поговорили…» А говорила только она.

Благодаря Дине Георгиевне мы полюбили Пушкина и Байрона, Лермонтова и Гете, Есенина и Шиллера… И, естественно, Некрасова, Тургенева, обоих Толстых, Гюго, Горького, Маяковского.

Физике нас учил Михаил Иванович, мы его называли коротко: Михель. Молодой педагог, третий год после института, стройный, чернявый, немного рассеянный. Был он по уши влюблен в рыжую десятиклассницу Зиночку, а она – в него. Об этом знала вся школа. Михель, рассказывали ребята, Зиночку к доске никогда не вызывал, но в дневнике у нее всегда стояли одни пятерки. Он вел урок живо, терпеть не мог тугодумов и все время поглядывал на часы, видно, ждал звонка с еще большим нетерпением, чем мы. В школе его любили, а он любил только Зиночку, рыжую, как пламя. Но физику мы знали хорошо. Михель все же женился на Зиночке, но позже, когда та уже училась в Ростове, в институте.

Наша химичка, Александра Петровна, или, как мы ее называли, Петря, была пунктуальным, рассудительным человеком. Кажется, я и теперь слышу, как она строго говорит нам: «Конечно, не все из вас станут химиками, но предмет надо знать хорошо, поскольку ни литература, ни история, ни математика не могут обойтись без Н 2О». Шутка шуткой, а свой предмет она любила как никто, и это, несомненно, передавалось нам.

Ясное дело, немало места в школьной программе занимала история. Бурная, кипучая жизнь требовала осмысления прошлого нашей молодой страны. Нашу «историчку» Нину Петровну мы называли Вторая Петря или Пролетарка. Она всегда появлялась с картами, схемами и непременно с указкой. Когда начинала урок, казалось, что вот-вот скажет: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Она посвящала нас в подробности жизни знаменитостей, рассказывала о слабых и сильных сторонах исторических деятелей. Мы обычно сидели с открытыми ртами.

Особо хочу сказать об уроках немецкого. Их вела Лидия Карловна. Немка по национальности, она была родом из Одесской области. Эти поселения немцев относятся к временам Екатерины II. Мне пришлось побывать здесь в годы Великой Отечественной войны: аккуратные деревушки, добротные кирпичные домики под черепицей, хорошие подворья. Оккупанты большинство украинских и русских деревень уничтожили, а здесь все осталось целехоньким. Так-то, родная кровь…

Много лет спустя, беседуя как-то с Мильке (министр госбезопасности Германии), вдруг подумал: «А ведь и в нем живет национальный дух… Это истинный патриот».

Национальный дух был силен, как мне казалось, и в Лидии Карловне. И, в принципе, разве это плохо? Но тогда времена были иные: Германия, погрузившаяся в коричневые сумерки, уже пережила поджог рейхстага, приход к власти фашистов…

Лидия Карловна и ее муж, окончив в Одессе пединститут, были направлены в Армавир. Муж работал в одной из школ завучем, она – у нас. Суховатая, немного сутулая, с крючковатым носом, неизменно в темном или темно-сером платье. Немецкие слова выговаривала четко, громко, а когда переходила на русский – шла сплошная скороговорка. Входя в класс, тотчас говорила: «Гутен таг, гутен таг, гутен таг».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю