355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Варенников » Неповторимое. Книга 1 » Текст книги (страница 10)
Неповторимое. Книга 1
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:54

Текст книги "Неповторимое. Книга 1"


Автор книги: Валентин Варенников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Дымерец. Не знаю.

Ротный молчал ровно столько, сколько требовалось, чтобы Дымерец и вся рота «прониклись». Потом добавил: «Зачитайте, заключительную часть Военной присяги». Тот читал медленно. Казалось, иссякли все силы.

Дымерец. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся….

Чтение закончено.

В казарме гробовая тишина. Ротный молчал, Дымерец – тоже. Мы все от сопереживания взмокли. И вот дрожащим, едва слышным голосом Дымерец сказал: «Я виноват, очень виноват, вы меня простите, товарищ старший лейтенант». Что-то в нем заклокотало. Наверное, плакал. После небольшой паузы ротный сказал: «Я учитываю ваше раскаянье, курсант Дымерец. Считаю, вы поступили необдуманно, а сейчас правильно оценили свой проступок… Надеюсь, ничего подобного не повторится. Хочу верить, что вы станете примерным курсантом. Инцидент исчерпан. Понятно?» Дымерец закивал головой. Ротный пошел к выходу. Несколько человек подошли к «пострадавшему». Подбадривали его тихо, неуверенно. Всем было понятно, что ротный «растер» парня, даже не объявив ему взыскания (если бы объявил, наверное, было бы легче). «Выстрел в десятку!» – так подумал я о том, что мы наблюдали.

Не было в роте равнодушных к этому событию. Подавляющее большинство, уже обсуждая, высказывалось в пользу ротного. А те, кто отмалчивался, уверен, сами что-то предпринимали подобное с противогазом и сейчас благодарили Бога, что не оказались на месте того парня.

Если подходить к рассказанному с позиции современности, т. е. до 90-х годов, то ротному и в голову бы не пришло создавать проблему вокруг этого случая. Есть посерьезнее! О каких высоких материях, например, можно говорить недоедающему курсанту? Или полуголодному солдату? К тому же: разве смог бы ротный командир провести «воспитательный час», будь у него Военная присяга нового образца, утвержденная Законом РФ «О воинской обязанности и воинской службе» от 11 февраля 1993-го? Ведь в ней всего три фразы: «Я (ф.и.о.) торжественно присягаю на верность своей родине – РФ. Клянусь свято соблюдать ее Конституцию и законы, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу и независимость, конституционный строй России, народа и Отечества».

Конечно, эти фразы что-то в себе несут. Но далеко не ту ответственность, которая была заложена в Военной присяге советского времени. Сегодняшний юноша, прожив последние десять-двенадцать лет в условиях псевдодемократии, лжи, мракобесия, грабежа народа, обобщенно называемого «диким капитализмом», где – деньги любой ценой и превыше всего, многое впитал. И прежде всего яд «их» культуры. Его изуродовали нынешней «свободой», которая обернулась вседозволенностью и полным отсутствием каких-либо нравственных ограничений. Он точно знает: сейчас человек человеку – волк. И это порождает уродливую мораль, открытый цинизм, наглое хамство в отношениях. Все это юнец уже вкусил. Будут ли услышаны им речи об ответственности, долге, чести, совести, морально-боевом духе? Вряд ли.

Конечно, найдутся и исключения, но мы не найдем единодушного отклика в сердцах молодых. А те, кто с молоком матери впитал высокую духовность и моральные заповеди, и те, кто всего этого был лишен, но не потерян для нормального общества, составляют меньшинство. В подобных условиях воспитывать личный состав Вооруженных Сил неимоверно сложнее, нежели прежде, в особенности в то время, когда я, недавний выпускник средней школы, постигал азы военной науки.

…В училище часто говорили об обороне Ленинграда, Москвы, Брестской крепости. А после контрнаступления под Москвой наш батальон собрали в клубе. Помню, выступил подполковник Ким. Он сказал, что в битве под Москвой полностью развеян миф о непобедимости гитлеровского вермахта, что немецкие фашисты обломали зубы об СССР и были вынуждены отказаться от блицкрига – молниеносной войны. С радостью слушали мы о том, что наконец-то начался период отмщения агрессору. Сталинские слова «будет и на нашей улице праздник», конечно, действовали окрыляюще. Мы уже поговаривали: пока будем учиться, фашистов разобьют и мы окажемся обделенными – на нас войны не хватит. Впрочем, эти опасения испарились к лету 1942-го – немцы нанесли по нашим войскам удар на Южном стратегическом направлении. И снова тревога за судьбу Родины, наше будущее сжимала сердце. Мы осаждали лейтенанта Архипова вопросами: что, как, почему, когда? А он сам переживал.

Наверное, чтобы нас успокоить, говорил, что это последние потуги Гитлера. Только мы, вчерашние мальчишки, не заблуждались – в немцах еще чувствовалась сила. Горечь поражений Красной Армии обжигала наши души.

Занятия в училище шли ритмично, без потрясений, но – напряженно. Месяца через два-три мы привыкли к насыщенному распорядку и не испытывали усталости, к тому же питание было хорошее.

Большинство ребят нашего взвода, да и роты учились на пятерки и четверки. У нас появились виртуозы артиллерийской стрельбы с закрытых огневых позиций; имелись мастера быстрой оценки обстановки, управления подразделением; у многих была блестящая физическая подготовка… И все это лишь за десять месяцев учебы. Правда, очень напряженной учебы. Плюс отличный подбор офицеров – без преувеличения их труд внес свой вклад в разгром врага.

Несмотря на военное время, жизнь в училище была интересной и разнообразной. У нас, например, была своя художественная самодеятельность – успевали и здесь. Как-то состоялся ее смотр. От нашего взвода участвовали двое: мой друг Борис Щитов, он пел, а Николай Головко аккомпанировал ему. Мы за них, конечно, здорово переживали. И вот на сцену вынесли стул, на нем угнездился с баяном верзила Головко, Борис Щитов стоял рядом. У него был не сильный, но очень приятный баритон, исполнял старинные русские романсы, и репертуар его был довольно богат.

В предвкушении приятных минут зал замер. Борис объявил: «Сейчас я спою романс «Гори, гори, моя звезда». Боря кивнул Николаю, тот потянул мехи… Мы сразу почувствовали неладное: музыкант выводил что-то похожее, но ноты брал не те. Боря все-таки запел – красиво, ровно. Но чем дальше, тем тяжелее было слушать: Борис пел свое, а Николай – тянул другое, совершенно непонятное. Щитов, однако, не сдавался, пел, очевидно, в надежде… Разве кто-то знал, на что надеялся Щитов? В зале начались смешки, потом громко хохотнули. И вот – развязка: Борис протянул: «Умру ли я, и над могилою…», затем остановился, повернулся к Головко, который тоже умолк, и говорит: «Твою… дивизию, Коля, что ты играешь? Спятил? Продолжай сам!» И ушел.

Зал раскалялся от хохота и аплодисментов. Головко встал, забрал стул, и пошел, пятясь задом и кланяясь, пока не упал. Зал умирал от хохота. Когда все кончилось, только и говорили об этом номере. Допытывались у Головко, что такое с ним приключилось. Он уверял, что и сам не понимает, что же с ним произошло. Видно, от чрезвычайного волнения явно не «в ту степь» пошел. А Борис утверждал, что Головко умышленно сорвал номер, и дал ему затрещину, сильно рискуя, кстати сказать, если вспомнить о внушительных возможностях Николая. Но тот вместо адекватной реакции тихо произнес: «Боря, прости, я действительно растерялся».

Старшина Афонин долго еще, приходя в казарму, говорил: «Как вы тут, певчие птички? Армия – не эстрада: пахать надо». Мы молча сносили насмешки.

Случалось и мне лично попадать в различные переделки. Через два месяца учебы курсантов понемногу начали отпускать в город. Давали увольнительную с расчетом – за час до вечерней поверки должен быть на месте. Накануне Нового, 1942 года мы решили: надо кого-то откомандировать в город за покупками. Собственно, речь шла о конфетах. Сошлись на том, что с задачей справятся сержант Варенников и курсант Довбня. Мы заявили старшине свою просьбу об увольнительной. А тот, доложив командиру взвода и командиру роты, получил «добро». И вот, наконец, после тщательного инструктажа старшины мы с Довбней отправились в город.

Добирались почти два часа. Мы обратили внимание, что здесь окна в домах были оклеены бумажными лентами – крест-накрест, однако с наступлением темноты улицы освещались, в домах тоже горел свет. Публика на улицах озабоченно суетилась, но выглядела вполне прилично. Очевидно, контрнаступление под Москвой подняло дух у людей, подумалось мне тогда. Пока мы бродили из магазина в магазин, нас четыре раза «захватывал» военный патруль. И каждый раз дотошно проверял документы, задавал глупые, как нам казалось, вопросы… Убедившись, что мы не диверсанты, минут через десять-пятнадцать отпускали.

Времени оставалось в обрез, пришлось поторопиться. Мы искали самые дешевые конфеты – «подушечки» и медовые пряники. Наконец, взяли по шесть килограммов того и другого, это приблизительно по двести граммов «на нос», для чего пришлось преодолевать еще одно препятствие – в одни руки больше пятисот граммов не давали. Надо было вставать к разным продавцам или просить о такой услуге кого-то из покупателей.

Наконец, «отоварившись», отправились к трамваю. Пока ждали его, пока он плелся к нашей остановке, время вышло. А нам еще от остановки добрых полчаса. Сошли с трамвая, а напротив – патруль, и направляется к нам. В голове мелькают все наивозможные варианты действий. А ноги уже бегут! Сами! Иначе – нельзя. Патруль точно потянет в комендатуру, а тогда – вообще пиши пропало. Короче, мы рванули и летели, как олени. И сразу к лесу, за которым училище. Патруль – за нами. Минуты через три выскакиваем на набитую тропу, она тоже ведет к лесу, хотя и по диагонали. Уже виден, совсем рядом КПП (контрольно-пропускной пункт), а это – спасение. Добавили скорости – стали отрываться от преследования. Наконец долгожданный двухметровый забор училища – перемахнули его, будто детский штакетник, а через минуту – в казарме. На часах – без трех минут 22.00.

Сдали дневальному «увольнительные». Появился дежурный по роте. Довбня ему этак небрежно говорит: «Учти, мы уже давно прибыли. Доложи старшине и дежурному по училищу». Тот доложил старшине роты, отнес «увольнительные» дежурному по училищу. Теперь полный порядок.

Мы раздали покупки – ребята были довольны. До Нового года оставалось два дня. Но назавтра при построении на обед вдруг появился командир роты. Старшина доложил: «Рота построена!» Комроты прошелся вдоль развернутого строя, многозначительно посмотрел мне в глаза, затем – Довбне и дал команду продолжать движение. После обеда Довбня прибежал, говорит: «Он так на меня посмотрел, что затряслись колени». Я ответил: «Ты слишком мнительный». На этом, казалось бы, все закончилось.

Но накануне Дня Красной Армии старшина говорит мне, что я мог бы пойти в увольнение. Я отказался. Он подумал и добавил: «Ротный предлагает увольнительную именно тебе». Я объяснил, что мне идти некуда. Старшина пожал плечами и ушел, а через неделю, уже после праздника, говорит: «Знаешь, что сказал ротный? Передай Варенникову: он перед Новым годом поступил правильно». Я понял, что старший лейтенант Захаров знает все подробности; он также понимает, что если бы мы связались с патрулем, то наверняка опоздали бы, да и бросили тень на училище.

Сознаюсь, мне польстило, что командир роты оценил ситуацию так же, как и мы с Довбней. Конечно, нельзя было допустить, чтобы на роту легло пятно – курсанты опоздали из увольнения. Как-то спрашиваю Довбню: «А ты чего в город не ходишь?» «До окончания училища не пойду». Подумав, сказал ему: «Я – тоже».

Понимаете, даже в мелочах мы старались не подвести коллектив, быть на высоте. Мы боролись с малейшим отступлением от норм, от писаных и неписаных правил. Советская молодежь ощущала свою высокую ответственность за всю страну. Это истинная правда. Так нас воспитывали, такими мы были. Отсюда общая подтянутость не только военных, а всего народа. Естественно, были и с отклонениями, но в целом – то, что надо.

Ближе к лету наш батальон построил себе полевой лагерь в расположении военного городка, вдоль центральной магистрали. А она шла от КПП к главным зданиям училища. Переехали сюда в конце апреля. В мае и июне жизнь здесь уже бурлила. Как-то после спортивных соревнований, где-то за час до обеда, мы обсуждали актуальные вопросы: что нас ожидает? когда выпуск? куда направят? Вдруг кто-то говорит: «Смотрите, наш ротный в окружении дамского букета!»

Действительно, по широкой асфальтовой дорожке гулял ротный с тремя особами женского пола. День был теплый, они – нарядные, сияющие. Приблизившись и увидев, что мы их разглядываем, ротный внезапно громко говорит: «Сержант Варенников!» Я вытянулся. Он подает знак, чтобы подошел. Сорвавшись с места, как на стометровке, я перемахнул через канаву, пересек дорожную магистраль. Еще одна канава… Подошел строевым шагом и доложил: «Прибыл». Ротный доволен: вот, мол, какие у нас курсанты… Я, чувствуя на себе взгляды, сам не свожу глаз с ротного, жду дальнейших команд.

Позже, «прокручивая» этот эпизод в памяти, понял: ротный хотел показать, каких офицеров он готовит из мальчишек. Но как показать в полудомашней обстановке? Потому, видимо, и команд не подавал – хотел непринужденности, по сути, приглашал к беседе. Но ее не получилось. Не потому ли, что я рявкнул: «Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию сержант Варенников прибыл»? Сосны качнулись от моего «доклада». Какой уж тут непринужденный разговор! Ротный спросил у женщин – может, у них есть ко мне вопросы? Ясно, в это время надо было повернуться в их сторону, хотя бы взгляд перевести. Так нет же! Сержант «ел глазами начальство». У женщин вопросов, конечно, не было. Меня отпустили.

Захаров с «дамами» скрылся за КПП, а меня окружили курсанты, был и старшина. Все спрашивали: кто они? о чем говорили? Я в ответ вякал что-то очень невнятное. Больше всех меня расстроил старшина: «Эх, сержант, сержант! Как ты думаешь воевать, если даже с бабами не можешь справиться? Надо было сказать: «Товарищ старший лейтенант, разрешите проводить вас и ваших спутниц до калитки». Уверен, Захаров только этого и ждал. А ты? Действовал неправильно, точнее, бездействовал. Подвел роту, а ведь девчата хорошие».

Смеялись, галдели. И Дымерец тут как тут: «Товарищ старшина, если бы я был там, то не подвел бы». Старшина: «Это уж точно, но ротный, видя, что ты без противогаза, решил тебя не приглашать». Снова смеялись. А я, вспоминая этот случай, всегда ругал себя за неуклюжесть. Но одновременно появились и иные мысли: «Ведь война же! Как можно, кроме нее, о чем-то думать? Это нехорошо, даже цинично». Но другой голос твердил: «При чем здесь война! Человек должен быть самим собой, быть культурным, обходительным, тем более с женщинами…»

В июне пришел день выпуска. Построили, объявили приказ об окончании Черкасского военного пехотного училища. И о присвоении звания лейтенант. Внутри все пело. Казалось, вручен жезл командира для борьбы с врагом Отечества. Мало кто из нас в те минуты думал о том, что все только-только начинается. А для некоторых вскоре и закончится.

Старшина объявил порядок получения и подгонки офицерского обмундирования. Это заняло два дня. Когда экипировались, все преобразились: обмундирование было хорошее, из темно-зеленого габардина; на ярких малиновых петличках красовались лейтенантские квадратики, их называли «кубарями»; офицерские ремни добротные – как любил говорить старшина, все чин чином. Смотрели друг на друга и радовались, но при встрече с лейтенантом Архиповым чувствовали себя неловко: он – лейтенант, я – лейтенант, но он учитель, а я ученик. К тому же разница в возрасте. Нам по восемнадцать-девятнадцать, а ему двадцать восемь.

И вот наступил исторический для нас день. Батальон построили на плацу, и командиры торжественно вручали – повзводно – удостоверения личности. Выступил комбат. Говорил коротко, но ярко, цитировал речь Сталина.

Через день начали отправлять на фронт – группу за группой. На третий день мы с Борисом Щитовым стали беспокоиться. Наших фамилий не было в списках. В чем дело? Мы – к старшине. Тот говорит, что все объяснить может один ротный. Едва тот появился, мы тотчас же задали свой вопрос. Но ротный заявил: от него ничего не зависит, все распределены, и мы в том числе. На этой неделе люди все разъедутся. Верно, к концу недели наш лагерь опустел. Но несколько человек из наших, и среди них заместитель командира взвода Абрамов, Щитов, Довбня и я, не получили назначения.

Лишь утром в воскресенье зачитали приказ: одиннадцать выпускников училища (в том числе семеро из нашей роты) отправлялись не на пересыльный фронтовой пункт, а в воинскую часть города Горького. И снова мы ринулись к ротному. Тот начал объяснять: это, мол, делают без его ведома. Потом проговорился: «Скажите спасибо, что хоть так решили, а ведь вначале кое-кого хотели оставить в училище». И посмотрел на меня. Я обозлился, но смолчал. Впрочем, расстались по-доброму, тепло.

Когда других провожали, не было подступающего к сердцу ощущения разлуки. А вот коснулось нас – и до боли жалко расставаться с училищем. Гнездо опустело: птенцы разлетелись, а война в разгаре.

В Горьком разыскали свою часть – первую гвардейскую запасную стрелковую бригаду. Гвардейская? Это приятно. А вот то, что запасная, – убивало. Фронт был нам нужен!

Наши казармы располагались на окраине города. Бригада готовила маршевые роты, имела школу по подготовке младших командиров. Меня назначили взводным в минометную батарею. У нас была трехмесячная программа подготовки; взводные сами составляли недельное расписание, утверждая его у командира батареи капитана Мельникова; сами, буквально по всем предметам, проводили занятия.

Хорошо, что со мной был Боря Щитов. Его определили в соседнее учебное подразделение, но жили мы в одной комнате общежития. Друг друга поддерживали, подбадривали. Поставили цель – сделать все, чтобы отправили на фронт. Как? Пренебрегать нынешними обязанностями? Наоборот, максимально стараться и одновременно «штурмовать» командира части своими рапортами.

С капитаном Мельниковым все сложилось нормально, и он, видя мое отношение к делу, всячески поддерживал стремление попасть на фронт. Прошла неделя, другая. Послали первые рапорты. Нет ответа. Стали писать раз в десять дней – регулярно. Что на это скажут начальники? Одновременно требовали, чтобы принял командир части. К нам присоединился Довбня. На третий месяц – вызвал заместитель командира части, сказал, дескать, командование лучше знает, кого куда направлять, тем более в военное время. Мы ему нагрубили (так сказать, «отметились» – ведь на войну просимся!). Нас выставили, но не наказали. Через неделю капитан Мельников сообщил: его вызывал командир части, интересовался, хорошо ли я несу службу, как он, Мельников, смотрит на мою отправку на фронт; все его ответы были положительными. Я искренне поблагодарил.

После трех месяцев учебы был небольшой экзамен. Мой взвод отчитался успешно. Подавляющее большинство «выпускников» имели высокие оценки: стреляли – не хуже офицеров, управление огнем, знание материальной части – на высоте. Этому способствовало не только мое старание, но высокая общеобразовательная подготовка взвода.

В начале октября прошел слух – большую группу офицеров отправляют на фронт; вместо них прибывают офицеры-фронтовики из госпиталей – после излечения. Я попросил Мельникова «разведать» насчет меня. Через пару дней он говорит: «Кажется, добились своего. Включили в проект приказа для отправки на фронт».

Верно, 12 октября 1942-го нас с Борисом Щитовым вызвали в штаб, дали обходные листы. А через день вручили предписания: явиться на пересыльный пункт. Узнали даже, куда направят: Сталинградский фронт! Вот радость-то…

В те дни все только и говорили о Сталинграде. «Я им покажу, как надо воевать!» – так думалось мне тогда. Наивно? Конечно. Логика у восемнадцатилетнего парня была упрощенной, но, с другой стороны, и убедительной: «Если каждый боец и командир Красной Армии убьет по одному оккупанту, то немецко-фашистские войска просто перестанут существовать… Во всяком случае, враг будет остановлен». Вот так – все мне было просто и ясно.

Позже, встретившись с реальной войной, а в зрелые годы многое изучив и прочитав, уже оценивал рассуждения той поры как прекрасный юношеский порыв – не более. Может, так и должно быть? Может, это абсолютно естественно?

Не стану пока на это отвечать. А вот о тогдашнем положении в стране надо сказать. Итак, война в самом разгаре, а что же народ? Как жил, что чувствовал? Верьте мне: он и вправду был единым. Такое чувство присутствовало у каждого из нас и прежде, до нападения гитлеровских войск, особенно остро два предвоенных года. Это могло быть только у народа, вкусившего истинную свободу: жизнь без эксплуатации, братство всех национальностей, многочисленные преимущества общественного и государственного строя. Отсюда – всенародное единство, небывалый прежде патриотизм, несгибаемая воля к победе; отсюда – массовый героизм в бою и труде; отсюда – неколебимый морально-политический дух народа. Если подойти с военной стороны, то каждый гражданин стремился быть в Красной Армии.

К слову сказать, она в сказочно короткие сроки развернулась по мобилизационному плану – в самом начале войны превышала довоенную численность в два раза. Из запаса были призваны 650 тысяч командиров. Кроме того, военно-учебные заведения в середине 1941-го перешли на сокращенные программы подготовки; при военных академиях открылись курсы для людей с высшим образованием; были созданы семнадцать курсов усовершенствования командного состава; в ряде военных округов возникли филиалы легендарного «Выстрела» (центральные курсы подготовки командного состава).

В каждой армии появились курсы младших лейтенантов. Это позволило уже во второй половине 1941-го выпустить 192 тысячи командиров и 94 тысячи политработников. То была сила! Военные училища из западных районов страны переброшены на восток. В начале 1942-го появились новые пехотные и пулеметно-минометные училища; впрочем, создавались и другие. Государственный Комитет Обороны постановлением от 17 сентября 1941-го «О всеобщем обязательном обучении военному делу граждан СССР» организовал подготовку всего взрослого населения – студентов, учащихся трудовых резервов, школьников старших классов. Это позволяло получать пополнение в армию и на флот – подготовленное, прошедшее курс первичного обучения.

Ставилась задача: в самые сжатые сроки создать мощное военное хозяйство, способное «питать» Вооруженные Силы первоклассной техникой, оружием. Задача очень сложная – ведь на основных направлениях шла эвакуация предприятий, но эта задача была решена. Сказались мероприятия, проведенные в предвоенные годы, максимально были использованы преимущества плановой, хорошо организованной социалистической экономики. Хозяйство страны встало на рельсы военного времени.

Весь 1941 год и два первых месяца 1942 года в плане перевода на военный путь были очень тяжелыми. А с марта – пульс экономики, уже наполненный реальной материальной силой, бьется вполне ритмично.

В любой войне противоборствующие стороны опираются на экономику страны, моральный дух своего народа, на его интеллект, науку, культуру, несомненно на уровень подготовки и оснащения армии, полководческое искусство и, наконец, на способность государства мобилизовать всех и все для защиты своей страны и разгрома врага. Несомненно, что все это особо наглядно выглядит, когда делаешь сопоставление. Мы тоже попытаемся это сделать. И, затрагивая только экономическую сторону проблемы, на этом фоне постараемся показать огромные преимущества социалистического общества над капиталистическим в мобилизации всех экономических возможностей государства для разгрома врага, для победы.

Исходным положением для этих рассуждений должно быть условие: все признают истину, что Великая Отечественная война (особенно ее начальный период) протекала в обстановке полного экономического преимущества Германии над СССР. Во всяком случае, суммируя все основные цифры за период 1940–1944 годы (с учетом ввоза Германией из оккупированных стран), мы получаем следующее:


Виды продукции СССР Германия Соотношение
1 Электроэнергия (млрд. кВт. ч) 195,5 352,7 1: 1,8
2 Уголь (млн. тонн) 607,4 2924,0 1: 4,8
3 Сталь (млн. тонн) 63,7 162,6 1: 2,6

(«История Второй мировой войны 1939–1945 гг.», т. 12, с. 159).

Таким образом, мы видим явное количественное преимущество Германии в производстве основных видов. Однако, несмотря на это, в Советском Союзе смогли обеспечить производства, которые создавали вооружения значительно лучше, чем в Германии, и количественно, и качественно.

На первый взгляд это просто невероятно – но это факт! Уникальная экономика и слаженное военное производство плюс мощный военно-технический, интеллектуальный потенциал обеспечили ускоренное перевооружение нашей армии на суперсовременные виды боевой техники и оружия в ходе войны. Доля новых образцов достигла: в бронетанковом вооружении – 80 %, авиационном – 67 %, артиллерийском – более 80 %, в стрелковом – 42,5 %. Таких показателей не было и близко ни в одной воюющей стране. Разве в условиях частной собственности можно заставить собственника все отдавать на фронт? Нет, конечно. Он будет, несомненно, что-то делать, но так, столько и именно то, что ему выгодно. Мало того, некоторые из них вообще могут выехать из своей страны в безопасный район и выжидать там до лучших времен. В условиях социалистической системы такого не бывает.

Высокие показатели в производстве нового оружия объясняются не только общим уровнем нашей экономики, а именно ее системой.

Если взять два предвоенных года и все годы войны, то динамика производства основных видов промышленной и сельскохозяйственной продукции в Советском Союзе выглядела следующим образом:


Виды продукции 1939 г. 1940 г. 1941 г. 1942 г. 1943 г. 1944 г. 1945 г.
Электроэнергия (млрд. кВт. ч) 43,2 48,6 46,7 29,1 32,3 39,2 43,3
Нефть (млн. тонн) 30,3 31,1 33,0 22,0 18,0 18,3 19,4
Уголь (млн. тонн) 146,2 165,9 151,4 75,5 93,1 121,5 149,3
Сталь (млн. тонн) 17,6 18,3 17,9 8,1 8,5 10,9 12,3
Зерновые (млн. тонн) 97,4 95,6 55,9 29,7 29,4 49,1 47,3

(«История Второй мировой войны 1939–1945 гг.», т. 12, с. 161).

И все это может быть мобилизовано в интересах страны, т. е. в интересах всего народа.

Конечно, в 1942-м и частично в 1943 годах было падение общих цифр, но с конца 1943-го и особенно в 1944 году народное хозяйство стало быстрыми темпами возрождаться. Но самое главное – все шло для фронта, все для победы, чего не могла сделать Германия.

Приведенные в таблице показатели обеспечены высоким уровнем производства военной техники в годы войны. Об этом свидетельствуют следующие цифры:


Виды оружия и боевой техники 1941 г. 1942 г. 1943 г. 1944 г. 1945 г. первая половина Всего
Винтовки, карабины(тыс. штук) 1567,1 4049,0 3436,2 2450,0 637,0 12 139,3
Пистолеты-пулеметы(тыс. штук) 89,7 1506,4 2023,6 1970,8 583,4 6173,9
Пулеметы всех видов(тыс. штук) 106,2 356,1 458,5 439,1 156,0 1515,9
Орудия всех видов(тыс. штук) 30,2 127,1 130,3 122,4 72,2 482,2
Минометы(тыс. штук) 42,3 230,0 69,4 7,1 3,0 351,8
Танки и САУ(тыс. штук) 4,8 24,4 24,1 29,0 20,5 102,8
Боевые самолеты(тыс. штук) 8,2 21,7 29,9 33,2 19,1 112,1

(«История Второй мировой войны 1939–1945 гг.», т. 12, с. 168).

Особенно ярко выглядят показатели роста за счет производства новой техники и вооружения по таким видам, как пистолеты-пулеметы (т. е. автоматы) – в 6 раз, орудия – в 2,5 раза, танков и САУ – более чем в 4 раза, боевые самолеты – более чем в 2 раза.

Объясним некоторые цифры, которые идут до 1945 года со снижением. Количество, например, производимых винтовок снижалось, потому что им на смену шли автоматы.

Наш военный флот имел полное превосходство над флотом противника в Баренцевом, Балтийском и Черном морях. Естественно, на это оказали значительное влияние проводимые в то время флотами США и Англии морские операции в Северном и Средиземном морях.

Теперь можно взглянуть на таблицу производства важнейших видов военной техники в Германии тоже за такой же период, как у нас, т. е. за период с 1941 по 1945 годы (при этом в 1945 году – только первые четыре месяца), и затем сопоставить с нашими показателями, и особенно изменения в динамике.


Виды оружия и боевой техники 1941 г. 1942 г. 1943 г. 1944 г. 1945 г. первая половина Всего
Винтовки, карабины (тыс. штук) 1359,0 1370,2 2275,3 2855,7 665,0 7926,0
Пистолеты-пулеметы (тыс. штук) 325,0 232,0 234,3 228,6 78,0 1098,7
Пулеметы всех видов(тыс. штук) 96,2 117,0 263,0 509,4 111,0 1096,6
Орудия всех видов(тыс. штук) 22,1 40,5 73,7 148,2 27,0 311,5
Минометы(тыс. штук) 4,2 9,8 23,0 33,2 2,8 73,0
Танки и САУ(тыс. штук) 3,8 6,2 10,7 18,3 4,4 42,4
Боевые самолеты(тыс. штук) 8,4 11,6 19,3 34,1 7,2 80,6

(«История Второй мировой войны 1939–1945 гг.», т. 12, с. 200).

Если сравнить производство военной техники и вооружения Германии с аналогичным производством в Советском Союзе, то можно легко убедиться, что по количеству произведенного стрелкового оружия, орудий, минометов, танков (и САУ) и боевых самолетов СССР значительно обошел военное производство гитлеровской Германии и ее сателлитов, поставлявших Германии сырье и готовую продукцию. Хотя возможности у Советского Союза были значительно ниже. Даже в сфере формальных цифр ситуация следующая: промышленность всей Европы, за исключением Великобритании, работала на Германию! Но ведь эта промышленность пустила глубокие корни еще в конце XIX века. А Советский Союз только в 30-х годах начал индустриализацию вообще и фактически только успел провести в жизнь одну пятилетку.

Вот так-то. И как глупо выглядят только вот на этом фоне все вымыслы и старания критиков социалистического способа производства, общественного строя Советского Союза.

А советский народ?! Он был единым не только на фронте и в нашем тылу, но и в тылу врага. Уже в первую военную зиму почти по всей оккупированной территории наши люди развернули борьбу с врагом. Если в первые дни и месяцы война в тылу противника носила характер стихийный, то к зиме – уже организованный. К весне 1942 года – завершилось становление партийного подполья и партизанского движения. Последнее управлялось Ставкой Верховного Главного Командования.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю