Текст книги "Волжские сказки"

Автор книги: Валентин Беспалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Не мог, а помог

Как-то шёл лесом плотник и видит: нарубил дровосек две больших вязанки дров, за третью берётся. Жалко стало ему дровосека, говорит:

– Давай помогу, третью вязанку тебе нарублю.

Когда плотник нарубил третью вязанку, дровосек его поблагодарил.

На второй день дровосек нарубил одну вязанку дров и, как только завидел плотника, сам его окликнул:

– Эй, друг, помоги!

Плотник ни слова не сказал, принялся рубить дрова, а дровосек сидел на пеньке и старательно подсказывал, как лучше рубить дрова. Плотник нарубил две вязанки дров, и дровосек сказал:

– Молодец! У тебя неплохо получается.

На третий день не успел плотник показаться на просеке, как дровосек закричал:

– Где же ты шатался? Разве не знаешь, что мне надо помогать? Давай-ка берись за топор побыстрее, а то не успеешь до вечера три вязанки нарубить.

Когда закончил плотник работку, дровосек сказал:

– Завтра, дружище, приходи пораньше, а то мне нужно сходить в село.

– Ладно, – ответил плотник, – но я прошу тебя прийти вечерком помочь мне.

– Не могу, а помогу, – поморщился дровосек, знай мою доброту.

На другой день дровосек пришёл к вечеру. Он похвалил плотника за работу и нарубил одну вязанку дров.

Плотник поблагодарил за помощь и сказал:

– Я тебя, дровосек, попрошу завтра с полдня прийти, а то топор, боюсь, затупится.

– Ладно уж, хоть и не могу, а так уж и быть, помогу! – с неохотой согласился дровосек.

На другой день он пришёл с полдня, и ему пришлось рубить две вязанки дров.

– Смотри, плотник, неплохо я тебе помог, сказал он. – Спасибо говори.

– Спасибо, – вздохнул плотник, – я ещё разок тебя обеспокою. Приди завтра с утра, добрая душа, а то мне надо в село сходить.

Дровосек пришёл с утра. Нарубил он вязанку дров, а плотника нет. Взялся он за вторую вязанку. Нарубил, а плотник как в воду канул. Делать нечего, принялся дровосек за третью вязанку… Дрова-то ему нужны, не плотнику. Рубит, а сам с обидой размышляет: «Вот же какая несправедливость. Я этому плотнику и не мог, а сколько помог, а он и не торопится прийти мне на помощь!»

Две дочки

Однажды жили да поживали старик со старухой. Было у них две дочки. Старшая все ближе к старику. И умница, и помощница. Обед сварит, обед в поле принесет, пахать поможет, песенку сложит да вопросов назадает. А младшенькая – старухина забавушка.

И день и ночь старуха на старшую ворчит. И непокорлива, и поперечница, и некрасива, и спесива, и работой не таровата, а на лень богата.

А младшенькая всем выдалась. И умница, и разумница, и красива, и послушлива:

И постельку дает свою убирать,

И платьице дает на себя надевать,

И уроки дает за себя учить,

И на шее дает себя возить.

Вот так и оделяла старуха старшую дочку кочергой и шишками, а младшенькую пирогами да пышками.

Как-то старуха целый день языком трепала, устала и сказала:

– Надоело мне язык трудить, невмоготу стало с непокорливой старшей жить. Вези, старик, свою потатчицу куда хочешь. То ли в поле, то ли в лес, одно бы – с глаз долой.

Что делать старику? Надо везти, а то поедом заест старуха старшую дочку, да и его источит хуже ржавчины. А куда вести, не задача – зимой все дороги белые.

Запряг старик ни свет, ни заря лошадёнку, усадил дочку в дровни, прикрыл рваным тулупчиком, бросил вожжи, и поплелась лошадёнка, куда ноги повели. А ноги прямо в лес наладились. Привыкла лошадёнка зимой в лес по дрова ходить.

Волочит лошадёнка дровни мимо сосен высоких, мимо дубов широких и вдруг – полянка. А на полянке избушка на курьих ножках, пирогом подпёрта, блином прикрыта.

– Вот тебе и хорошо тут будет, – сказал старик.

Ссадил дочку, дал просо на кашу, лошадь заворотил и домой уехал.

Осталась дочка одна. Истолкла немного проса, каши сварила. Одной не съесть, а угостить некого. Тут и вспомнила, как лесом ехала. Холодно в лесу и голодно. Вдруг кто отзовётся? Или заинька беленький или волченька серенький. Всё живая душа рядом будет.

Вышла девушка на крылечко, зовёт:

– Кто в лесу мёрзлом, кто в лесу тёмном, приходи ко мне гостевать, каши поесть, сказочку послушать.

Мимо избушки как раз Морозец попрыгивал, поскакивал, серебряные серёжки на деревьях развешивал. Понравились ему приветливые слова девушки, вздумал в гости завернуть, каши поесть, сказочку послушать.

Скинулся молодцом – златошвецом, спрашивает:

– А хорошую сказочку расскажешь?

Отвечает девушка:

– Сначала погрейся, каши попробуй, а там уж и сказочка поспеет.

Завела гостя в избушку, кашей накормила, кашу сказочкой приправила.

Понравилась сказочка Морозцу, он так и заладил:

 
Воробьишка-простота
Купил рака без хвоста,
Ехал задом наперёд,
Въехал в зайкин огород.
 

Ладил-ладил, хлопнул по столу:

– Научу тебя, девушка, за твой привет серебряные узоры вышивать.

Вытянул из рукава в достатке белоснежного полотна, вытянул из рукавицы клубок серебряных ниток, достал из шапки серебряную иголку, достал из кармана серебряный напёрсток.

Ласка да подсказка – верные помощники. Начала старшая такие диковинные узоры вышивать, что Морозец схватил шапку в охапку и побежал скорее эти узоры на окнах рисовать. Матери Зиме в удовольствие, людям на радость.

А дома старуха места себе не находит, из себя выходит. Не на ком ей зло сорвать, язык поточить. Не выдержала, на старика набросилась:

– Ишь, потатчик! Упрятал нерадивицу, а кто её уму-разуму поучит? Отправляйся и представь мне лентяйку хоть из-под земли!

Старик много не думал. Вмиг лошадёнку запряг, вожжи в руки да такой рысью помчал, сразу около избушки очутился, крикнул весело:

– Обернись, избушка ко мне передом, к лесу задом!

Обернулась избушка, вышла на крылечко такая нарядная девушка, старик и не сразу в ней свою старшую признал. Платье на ней серебром вышито, серебряным бисером разукрашено, в руках серебряный сундучок с клубком серебряных ниток, серебряной иголкой, серебряным напёрстком. А у ног серебряный сундук с нарядами.

Поставил старик сундук на дровни, усадил на него дочку да и домой скорее. Старуха и рот разинула, как увидела старшую, в красный угол повела с приговорочкой сладенькой:

– Не задаром, гляди, я тебя калила, гранила, школила! – Да к старику: – Вези сейчас же, скудоумный, младшенькую за подарочками. Да смотри без толкотни, с бережением!

Младшенькая глазками хлоп-хлоп, да так нарядов захотелось, без словечка дала валенки надеть, шубку надеть, шапочку надеть, на дровни себя усадить, тулупчиком новеньким прикрыть.

Привёз старик младшенькую к избушке, на лавку снёс, каши сварил, домой уехал.

Младшенькая ждала-ждала, кто бы накормил, не дождалась, дремать взялась.

Бежал мимо Морозец, увидел огонёк, ещё сказочку захотел послушать. Заскочил в избушку, увидел другую девушку, обиделся, что не встретила ласковым словом, озоровать начал. Печку задул, кашу опрокинул, младшенькую из тулупчика вытряхнул, чёрным напёрстком по лбу стукнул, дверь распахнул, в лес убежал.

Наутро гонит старуха старика в лес, угол красный убирает, стол пирогами заставляет.

Привёз старик младшенькую, как глянула на неё старуха, заголосила. В чёрных лохмотьях младшенькая, сама от холода и голода чёрной стала.

Хлопнулась старуха на лавку, от горя чёрной сделалась, язык петлёй завязался, «кар» да «кар» выплетает.

Старик одно и сказал:

– Вона какие вороны!

А старшая открыла сундук, и сразу на месте дома вырос серебряный лес, в серебряном лесу встали серебряные хоромы.

Старшая в серебряных хоромах на белоснежном полотне серебряные узоры вышивает – Изморозью сестрицей Морозца стала, старик Бураном по полю гуляет, серебряным ситом серебряные снежинки сеет. В серебряном лесу на серебряном суку две вороны загадку загадывают:

 
Стоит дуб
На четырёх ветрах,
На дубу
Двенадцать суков,
На каждом суку
По четыре ветки,
На каждой ветке
По семь листков.
 

Воробьиная печаль

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был злющий-презлющий правитель. Любил этот правитель выходить ранним утром на крыльцо своего дворца и гонять жителей царства-государства вдоль улицы и поперек улицы, налево, а потом направо, вперед, а потом назад. Гонял-гонял и к обеду бедняга сам так уставал, еле-еле добирался до своего трона. А трон около окошка, а в окошко был виден сад, да не простой, а вишневый. Правитель осматривал сад и начинал подсчитывать вишенки. Хотелось ему узнать, не украл ли кто какую-нибудь вишенку за ночь, сколько вишенок поспело, сколько банок вкусного вишневого варенья он сумеет осенью сварить.

И вдруг в сад залетел воробей, сел на вишню и стал клевать вишенку. У правителя от злости и жадности и в глазах потемнело. Как? Воробей нахально склевывает целую вишенку? Огромную, с целую сливу! Нет, не со сливу, с яблоко! С арбуз! Ну да, с арбуз! А что если этот нахал воробей пригласит к себе в гости еще одного воробья? Они склюют уж не одну, а целых две, целых две вишенки!

– О! А что если эти два воробья возьмут да пригласят в гости ещё двух воробьев? Тогда будет уже четыре воробья, и они склюют целых четыре вишенки!

– О! А что если эти четыре воробья возьмут да пригласят в гости ещё четырех воробьев?

И пошло и поехало! Не успевает правитель ахать, не успевает правитель подсчитывать:

– О! А что если сто двадцать восемь воробьев пригласят в гости ещё сто двадцать восемь воробьев? Тогда будет… О-о!

Правитель опрометью выскочил на крыльцо, затопал ногами, приказал:

– Немедленно, сейчас же, сию же минуту во всем моем царстве-государстве уничтожить всех воробьев!

Жители привыкли без всяких рассуждений выполнять приказы своего правителя. Выбежали они на улицу с дудками, трещотками, со сковородками да как начали дудеть, да как начали трещать, да как начали стучать – всех воробьёв подняли, опуститься не давали. Воробьи летали-летали, устали и все замертво на землю упали. А жители обрадовались, что так здорово выполнили приказ, сгребли воробьёв в одну кучу, из всех сковородок сколотили одну сковороду, кинули воробьёв на эту сковороду, поджарили и съели.

И сразу в царстве-государстве наступила такая тихая тишина, что от такой тишины даже у самой глухой рогатой гусеницы, которая жила под самой толстой корой самой старой вишни, и то в ушах заломило.

«В чём дело? Что такое? – заволновалась гусеница. – Надо узнать, что это за тишина!» Выползла из-под коры и обомлела – в царстве-государстве нет ни одного воробья! Обрадовалась гусеница, выставила рога, крикнула:

– Эй! Жуки-червяки, эй, сестрицы мои, гусеницы! Пропали наши враги, теперь наша власть пришла! Берись за дело!

И взялись. Всю траву скосили, всю кору съели, всю до одной вишни объели! И так стало кругом гладко, что по гладкой-то дорожке – негде и зацепиться – в царство-государство заявился сам царь Голод. И стали замертво падать на улице уж не воробьи, а жители царства-государства. И правитель с трона свалился, из последних сил додумался: «Что же это выходить – без каких-то там воробьёв и никак нельзя прожить? Выходит, надобны воробьи?» Кое-как позвал тайных советников, стукнул кулаком об пол:

– Раз никак нельзя без этих самых воробьёв, отправляйтесь в соседнее царство-государство да и купите там воробьёв!

А тайным советникам что? Натянули огромные сапоги-скороходы, взяли огромные палки-скороходки и не успели охнуть, очутились в соседнем царстве-государстве. Перво-наперво вволю поели, осмелели, чванливо сказали:

– Продайте-ка нам воробьёв! Мы, так и быть, купим.

А хозяева на них посмотрели-посмотрели да и говорят:

– Воробьёв? Каких это ещё вам воробьёв? Нет у нас лишних воробьёв! Не можем мы вам продать воробьёв!

Советники покрутились-покрутились, а делать нечего. Откланялись да, на этот раз потише, направились во второе соседнее царство-государство. Там шляпы заранее сняли, тихонько сказали:

– Продайте нам воробьёв.

А жители на них посмотрели-посмотрели да и говорят:

– Воробьёв? Каких это ещё вам воробьёв? Нет у нас лишних воробьёв! Не можем мы вам продать воробьёв!

Тайным советникам и совсем уж делать нечего. Ни шатко ни валко добрались до третьего царства-государства, низёхонько поклонились, смирнёхонько попросили:

– Будьте милостивы, продайте нам воробьёв, люди у нас умирают! Царь Голод у нас гуляет.

Посмотрели-посмотрели хозяева на них, покачали-покачали головами, говорят:

– У самих мало, да ради ваших людей, а не ради вашего недотёпы-правителя, так уж и быть, дадим вам малую толику воробьёв.

И дали. И опять в том царстве-государстве зашумели воробьи. Тут уж червякам-жукам, сестрицам гусеницам досталось с избытком. А вишни? Вишни опять расцвели, а вскоре на них и вишенки закраснели.

Однажды сидел правитель на троне, подсчитывал вишенки. И вдруг в сад залетел воробей, сел на вишню и стал клевать вишенку. Правитель было вскочить, да крикнуть, да приказать, да тут и вспомнил жуков-червяков, сестриц гусениц, царя Голода. А как вспомнил, так сразу и прикусил язык.

Грач – капусткин врач

Когда грачи весной прилетели домой в березовую рощу, было заметно, что молодой грач Гришка держал себя солидно, настоящим Григорием Григорьевичем, и напропалую важничал перед смешливой грачушкой Граней. А почему? Да потому что Гришка был с этой весны не просто молодым грачом, а самим капусткиным врачом. А известно, каждый мастер в своем деле цену себе знает. Мастер в своем деле – это тебе не какой-нибудь там записной лодырь кот Усач-Запечкин.

По утрам Гришка, точь-в-точь как, бывало, отец, чистил каждое перышко, полировал о кору крепкий клюв, поднимался на самую высокую ветку берёзы, зорко оглядывал огород и уважительно здоровался с дедом – огородником. А дед-огородник снимал картуз и торжественно раскланивался с Гришкой, которого он непременно называл уважительно Григорием Григорьевичем. В точности так же, как и его отца.

Жители березовой рощи – скворцы, вороны, галки, грачи – каждый раз наперебой лезли со своими умными советами:

– Ты, Гришка, за такое-то уважение в оба глаза присматривай за капустой! Помни, отец твой наилучшим капусткиным врачом был! Не посрами!

И все сразу замолкали. Погиб осенью Гришкин отец. И виноват в этом был какой-то несуразный рогаточник. Взял да и ради забавы выстрелил в Гришкиного отца тогда, когда он осматривал грядки.

Гришка терпеливо выслушивал советы, вздыхал:

– Не опозорюсь я, не уйдет от меня ворюга Капустный Проволочник! Дед-огородник соберет такую же крепкую сочную капусту, как и при моем отце.

– А не принимает ли дед-огородник тебя за отца? – насмешничала грачушка Граня, чтобы обратить на себя внимание Гришки. Но Гришка даже не оборачивался, будто и не слышал подобных слов. Кто ж не знает, что они с дедом-огородником закадычные друзья и оба наслышаны друг о друге лучше некуда. И если уж на то пошло, дед-огородник – его спаситель и знает каждое перышко наперечет.

В прошлом году всем известный лодырь кот Усач-Запечкин, когда Гришка учил урок, заданный отцом, вцепился ему в хвост. Дед-огородник так огрел кота Усача-Запечкина метлой, что тот перелетел через все капустные грядки и долго орал в крапиве.

А Гришку дед-огородник лечил целых два дня и отправил к отцу с наказом не только внимательно учить уроки, но и поглядывать по сторонам. Потому как известно, коты и рогаточники не перевелись.

Весенний день год кормит. И поэтому трудился дед-огородник с первых петухов до последних петухов. А высадил рассаду, поклонился Гришке.

– Ты уж, Григорий Григорьевич, того, проследи, значит. Сам знаешь, как мой внучек Гришутка сладкие кочерыжки любит.

А тем временем кот Усач-Запечкин не дремал. Он отлично запомнил метлу и крапиву и поклялся отомстить Гришке за свое позорище. Откровенно говорить, не лез бы – и позорища не было, а у него вон как получилось. С больной головы да на здоровую. Сам набезобразничал, а обиженного обвинил.

У Гришки к этой весне клюв стал таким – не подходи. И кот Усач-Запечкин надумал исподтишка совершить чёрное дело. Он отправился на дальний заброшенный огород, где коротал свои дни вечно голодный червяк Капустный Проволочник. Как поселились в березовой роще грачи, житья ему никакого не стало. И он весь в три дуги изгибался от голода, когда вспоминал о сладких корешках капустной рассады. И чернел от злости и страха при одной мысли о крепком клюве грача Гришки. В прошлом году грач Гришка чуть было не схватил его за хвост, да ладно самому кот Усач-Запечкин чуть хвост не оторвал.

Капустный Проволочник с отвращением жевал полынный корешок, когда неожиданно к нему заявился кот Усач-Запечкин, завилял хвостом и брякнул о том, что у деда-огродника выдалась преотличная капустная рассада, а охраны никакой нет.

Капустный Проволочник больше ничего и слушать не стал, кинулся по подземному ходу к дедову огороду. Кот Усач-Запечкин ухмыльнулся и помчался на печку.

А на печке спал внучек Гришутка. Тот самый, который любил сладкие кочерыжки. Кот Усач-Запечкин пристроился рядом и пошёл напевать, что внучку не видать сладких кочерыжек как своих ушей. А виноват в этом будет препротивный грач Гришка. Он нацелился утром выкинуть с грядок капустную рассаду. Побезобразничать ему захотелось.

– А дед твой с утра до ночи трудился, – жалобно ныл кот Усач-Запечкин, – хотел внучка сладкими кочерыжками угостить!

А утром кот Усач-Запечкин с простодушным видом лежал на заднем крыльце и нет-нет да и почесывал бока, как вспоминалась метла.

Грач Гришка, только солнце показалось, глянул на капустные грядки и сразу почуял – подобралась к рассаде хворь. Несколько кустиков завяло, пожелтело.

Всполошился грач Гришка, кинулся к грядкам, на свою беду обо всём на свете забыл.

Увидел внучек грача Гришку на огороде, вспомнил нытье кота Усача-Запечкина, схватил метлу и кинулся на огород. Он так ловко швырнул метлу в Гришку, что тот сразу свалился с грядки. В клюве он держал Капустного Проволочника. Тот извивался и шипел:

– Так его! Так его!

Кот Усач-Запечкин вытянул хвост трубой и орал с крыльца:

– Мало! Мало!

Внучек кинулся к метле, чтоб окончательно прибить Гришку, да ладно дед услыхал шум, прибежал на огород и успел спасти неудачника.

– Я ж тебе, Григорий Григорьевич, говорил: не забывай о разбойниках и дураках! – в сердцах укорил он Гришку.

– О разбойниках ты говорил, – простонал Гришка, – а о дураках нет.

– Неужто запамятовал? – строго поглядел дед-огородник на внучка. – Дурацкий-то обычай какой? Дела не узнают, недуром ломают.

– Да-а… – заревел внучек. – Гришка рассаду вырвал!

– Ворюгу Капустного Проволочника искал! – сказал дед. – Вот он, обжора, валяется. Запомни: грач – капусткин врач! И сейчас же проси прощения у Григория Григорьевича, а то откажется от работы – не хрустеть тебе сладкими кочерыжками. Капустный Проволочник залезет в огород – считай, пропала капуста.

Что было делать внучку? Целых два дня просил он у Гришки прощенья, пока тот не простил. Жители березовой рощи – скворцы, вороны, галки, грачи – укоряли Гришку за непреклонность, да не мог Гришка вот так сразу и простить. Прежде всего, он себя уважал, а потом, как известно, он любил делать всё солидно и серьезно. Тем более, что на него как раз в эти дни внимательно и серьёзно поглядывала грачушка Граня и даже сказала одной, особенно настойчивой галке:

– А где ты была, когда внучек обижал Григория Григорьевича?

И галка сразу замолкла. То ли не хотела связываться с грачушкой Граней, то ли усовестилась.

А лодырь кот Усач-Запечкин? Спрятался за печкой и носа оттуда не высовывал. Как ни считал себя обиженным, а чуял: метла по нему ох как скучает! Он даже надумал не на огород ходить, а мышей в подвале ловить.

Ежишка – храбрый мальчишка

Ежишка жил под малиновым кустом около самого садового забора. Как только он высунул чёрный пятачок из малины, сосед Воробей чирикнул:

– А вот и Ежишка, Ежишка – храбрый мальчишка! С добрым утром!

– Нашёл о чём говорить, – фыркнул сердито Ежишка. – Какое же доброе утро, когда в саду яблок нет!

Ежишка вообще-то не был сердитым Ежишкой. Просто-напросто ему хотелось есть, а в таком случае не до веселья.

«Разговорился не ко времени», – покосился Ежишка на воробья, который вычирикивал новости о Воробьихе, и заковылял на своих кривых ножках через весь сад. А вдруг чего найдёт?

Потихоньку-полегоньку Ежишка выбрался к стеклянной веранде. На ступеньке сидела Анюта и пила молоко.

«Вот и хозяева приехали, – фыркнул Ежишка. – Вчера меня здесь не было, а они взяли да и приехали. Будет теперь эта Анюта бегать по саду и, как в прошлом году, мешать охоте. Так-так, а я-то чего к веранде пришёл? Может быть меня нос к молоку привёл?» Анюта завидела Ежишку, обрадовалась:

– Киска, киска, хочешь молочка?

Анюта налила в блюдечко молоко и поставила на дорожку.

– Я не киска, а Ежишка, – фыркнул Ежишка и потянулся к молоку. Наконец-то он позавтракает!

– Ты киска, – заупрямилась Анюта, – колючая киска.

– Ладно, киска, – хрюкнул Ежишка, – раз молока дала.

«И что это сегодня все словно сговорились о мои колючки языки чесать?» – подосадовал Ежишка и принялся пить молоко. Если мыши не попались, если жука не нашёл, если яблока нет, то и молоко очень даже кстати. Да к тому ж, откровенно сказать, Ежишка молоко любил.

Да кто ж молоко не любит? В старом овраге за садом жила Гадюка. Она этим утром тоже была не прочь отведать молока. Ещё разок. Вчера ей удалось отнять у Котёнка целое блюдечко молока. Ох, как этот глупец запищал, когда она, гадюка, схватила его за ногу! А вечером посмеивалась у себя в овраге, когда слушала плач Анюты и слова её матери:

– Что случилось с котёнком? Уж не молоко ли испортилось?

Гадюка при мысли о молоке сладко потянулась и поползла к веранде. Первое, что она увидела, когда выползла на дорожку сада, стакан молока в руке Анюты. «Моё молоко пьёшь? – прошипела зло Гадюка. – Вот я сейчас тебя!»

Гадюка потеряла всю свою осторожность и совсем не обратила внимания на Ежишку. А он колючим клубком подкатился к её носу.

Гадюка от неожиданности дёрнулась и сразу же ткнулась мордой в колючки.

Анюта вскочила, хлопнула в ладоши, закричала:

– Мама, мама! Посмотри, как наша колючая киска играет с верёвочкой!

Мать Анюты выбежала на веранду и схватилась руками за сердце. Анюта стояла на ступеньке, а рядом Ежишка молча дрался с Гадюкой.

– Ну, чего пристал к бедной вдове? – шипела Гадюка и отскакивала от Ежишки. – Мало тебе того, что ты украл моё молоко?

«Ишь, как все сегодня разговорились!» – фыркнул Ежишка. И до того ему стало обидно, дальше некуда. Он бросился на Гадюку и враз откусил ей голову.

– Теперь ты у меня поговоришь, – фыркнул он, – потолкуешь!

И растерялся. Не знал, что ему делать. Не то молоко допивать, не то гадюку убирать. А тут ещё Анютина мать подхватила его, гладит, приговаривает:

– Ты, Ежишка, храбрый мальчишка, ты замечательный Ежишка, ты спас Анюту!

– Да что это вы все с разговорами? – шмыгнул Ежишка. – Поесть-то мне надо?

– Ой, прости! – отпустила его Анютина мать. – Всегда мы сначала о себе думаем!

– То-то и оно! – вздохнул Ежишка и сунул свой чёрный пятачок в молоко.