Текст книги "Платон"

Автор книги: Валентин Асмус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Подтверждением своей мысли Платон считал поэтическую судьбу Тинниха халкидца. По словам Платона, этот поэт «никогда не создал ничего достойного памяти, кроме одного лишь пеана, который все поют, – почти прекраснейшее из всех песнопений; как сам он говорит, то была просто «находка Муз». Тут, по-моему, бог яснее всего показал нам, что мы не должны сомневаться, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат; они божественны и принадлежат богам, поэты же – не что иное, как толкователи воли богов, одержимые каждый тем богом, который им владеет. Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекраснейшую песнь устами слабейшего из поэтов» ( Платон, Ион, 534 Е-А).

В «Федре» теория одержимости ясно связывается с центральным учением платоновского идеализма – с теорией «идей». Эстетическаяодержимость рассматривается здесь как путь, ведущий от несовершенств чувственного мира к совершенству истинно сущего бытия. Как полагает Платон, человек, восприимчивый к прекрасному, принадлежит к тому небольшому числу людей, которые в отличие от большинства, забывшего созерцавшийся ими некогда мир истинного бытия, хранят о нем воспоминание.

Тримысли, заключающиеся в учении Платона о творчестве как одержимости, повторялись и воспроизводились эстетиками-идеалистами последующих времен: о сверхчувственном источнике творчества, об алогической природе художественного вдохновения и о том, что основа эстетической одаренности не столько в специфическом даровании, в особенностях интеллектуальной и эмоциональной организации художника, сколько в чисто отрицательном условии – в его способности выключаться из практического отношения к действительности.

Теория творчества, развитая Платоном и несостоятельная в своем алогическом содержании, несомненно связана с социологическими взглядами Платона. Деятельность высшего искусства отделяется у Платона от ремесленного искусства, от выучки, от рациональных методов мышления и художественного действия. Искусство тем самым возносится в высшую сферу, а художник ставится на социальной лестнице выше профессионального мастера, принадлежащего скорее к разряду ремесленников. Искусство ремесленников признается, сохраняется, но оценивается как «несовершенное», как низший род искусства.

Но в этой, идеалистической по содержанию и реакционной по социальной направленности теории творчества, как и во всяком крупном построении идеалистической мысли, может быть выделена черточка или грань истины. Только черточка эта безмерно преувеличена Платоном, раздута в некий мистический абсолют. Грань истины состоит в правильно подмеченном «заразительном» действии искусства, в его удивительной способности захватыватьлюдей, овладевать их чувствами, мыслями и волей с силой почти неодолимого принудительного внушения. Преувеличение, допущенное Платоном, очевидно. Диалектика художественного восприятия всегда есть единство состояния и действия, не только пассивное и бессознательное подчинениехудожнику, но и осмысленный акт понимания, истолкования, суждения, одобрения или неодобрения, приятия или отвержения. В этой диалектике Платон односторонне выделил и осветил лишь одну – пассивную – сторону акта восприятия. Но осветил он ее гениально, со всей присущей ему философской силой и проницательностью, с удивительной художественной рельефностью. В «Ионе» и в «Федре» даны яркие изображения захватывающей и внушающей («суггестивной») мощи произведений большого искусства. При всех особенностях отдельных видов искусства, при всем различии между творчеством автора, исполнителя и зрителя или слушателя, искусство, утверждает Платон, в целом едино. Его единство – в силе художественного внушения, в неотразимости запечатления.

Сила эта сплавляет всех причастных искусству людей и все особые виды искусства в целостное и по существу единое явление. В «Ионе» захватывающая сила искусства уподобляется способности магнита сообщать магнитное свойство притяжения не только непосредственно близким к нему железным предметам, но через их посредство и телам отдаленнейшим: «Твоя способность хорошо говорить о Гомере, – поучает Сократ Иона, – это, как я сейчас сказал, не искусство, а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня, который Эврипид назвал магнесийским, а большинство называет гераклейским. Камень этот не только притягивает железные кольца, но и сообщает им такую силу, что они в свою очередь могут делать то же самое, что и камень, то есть притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим, и вся их сила зависит от того камня.

Так и Муза – сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других, одержимых божественным вдохновением» ( Платон, Ион, 533 D).

Сведение творчества к одержимости и к гипнотической впечатляемости стирало грани между творчеством художника, творчеством исполнителя – актера, рапсода, музыканта – и творчеством зрителя, слушателя, читателя: и художник, и исполнитель, и зритель одинаково «восхищаются» музой – в первоначальном смысле слова «восхищение», означающем «похищение», «захват».

В эстетике Платона мысль о захватывающей силе искусства неразрывно связана с гипотезой о запредельном источнике творчества, с теорией «идей». Не все последующие идеалисты считали эту связь обязательной и истинной. Некоторые из них отказались от мысли о надчеловеческом, потустороннем источнике творческого наития. Но, отбрасывая трансцендентную, потустороннюю предпосылку платонизма, они с тем большей охотой воспроизводили мысль Платона о заразительном, внушающем действии искусства. В эстетике, например. Льва Толстого мы не найдем платоновской метафизики идей, но мы найдем в ней напоминающую Платона мысль, согласно которой главное свойство и главный признак истинного искусства состоит в способности его произведений захватывать или, по терминологии Толстого, «заражать» людей выраженными в этих произведениях чувствами.

Вторая идея платоновской теории творчества, несомненно отражающая, хотя и с идеалистическим извращением и преувеличением, реальную черту художественной практики, есть идея вдохновения, как необходимого условия творческого действия. В эстетике самого Платона вдохновение односторонне характеризуется как состояние безотчетной аффективности, не сознающей собственных оснований и собственной природы, овладевающей человеком Не через ум, а через чувство. Эта – алогическая – характеристика вдохновения как состояния экстатического, граничащего с исступлением, была усилена и развита неоплатониками.

Однако сама по себе мысль о вдохновении как об одном из условий творчества не связана необходимо с алогическим истолкованием творческого акта. С освобождением учения о вдохновении от алогических основ, на которых оно возникло у Платона, в изображении влюбленного, в изображении творческого томления и творческой страсти могло открыться – как их истинная реальная основа – вполне реальное наблюдение. Это наблюдение, эта «черточка» истины, неправомерно раздутая идеалистом и мистиком Платоном, есть крайняя сосредоточенность всех сил ума, воображения, памяти, чувства и воли, характеризующие каждый истинный акт большого искусства.

Платон, сам того не подозревая, показал, несмотря на все заблуждения своего учения об «идеях» и о демоническом источнике творчества, что в искусстве никакое действительное совершение невозможно без полного самоотвержения художника, без способности его всем существом отдаваться поставленной им перед собой задаче, без воодушевления своим делом, доходящего до полного самозабвения. В художественном акте Платон раскрыл не только сосредоточенность ви'дения, но и тот крайний накал одушевления, напряжения душевных сил, без которых образы искусства не достигнут своего действия, оставят аудиторию равнодушными и холодными. В этом открытии реальный смысл платоновского учения о вдохновении.

Но взятое в этом смысле понятие «вдохновение» не имеет уже ничего общего с алогической мистикой Платона. Реальное понятие художественного вдохновения оставляет все права за разумом, за интеллектом, за сознанием. Оно исключает мысль о сверхчувственном, потустороннем происхождении столь необходимого художнику воодушевления. Оно есть то «расположение души к важнейшему восприятию впечатлений» и к «соображению понятий», в котором Пушкин видел ясную, рациональную и реальную суть поэтической вдохновенности.

Заключение

Платон – чрезвычайно крупное явление в развитии философской мысли древности, да и не только древности. Широта умственного кругозора соединяется в нем с глубиной исследования и с великим мастерством литературного воплощения идей. Соединение этих качеств в необычайно одаренной личности обеспечило учению Платона влияние, далеко выходящее за пределы исторического существования Афин и древнегреческого общества. Уже в античном мире Платон надолго пережил свой век, а его учение распространило свое воздействие на огромный период с IV столетия до н. э. вплоть до падения античного общества в VI в. нашего летосчисления.

Влияние учения Платона нельзя представлять как сплошную и непрерывную традицию, или «филиацию идей», переходящую от одного философа к другому, позднейшему по времени. Учение Платона не только очень богато содержанием, очень сложно, но и очень противоречиво. Но именно поэтому оно оказывало влияние различными своими тенденциями. Умы, обращавшиеся к изучению Платона и подчинявшиеся обаянию его философского гения, черпали из него и заимствовали разные стороны его идейного содержания – стороны, соответствовавшие их собственным интересам, поискам и склонностям.

Так как основуучения Платона составлял философский идеализм, то совершенно естественно, что наибольшее впечатление Платон всегда производил на мыслителей, склонных к идеализму, т. е. тех, для которых идеализм соответствовал их преобладающему интересу или влечению. В учении Платона они видели исходную точку или образец для собственных идеалистических построений и гипотез. Как и Платон, в основе чувственного они искали сверхчувственное, («умопостигаемое»), в основе относительного – безотносительное («абсолютное»), в основе преходящего – вечное, в основе становящегося, бывающего – истинно сущее. Воззрение это у различных последующих философов могло принимать самые различные формы, обосновываться самыми различными доводами, но сквозь эти различия проступала единая для всех них сущность, восходящая к идеализму автора теории «эйдосов», или «идей».

Эту единую – восходящую к Платону – сущность можно обнаружить не только у прямых последователей в школе самого Платона, но и у философов, не входивших формально в его Академию, или входивших, но вышедших из нее. Больше того. Платонизм, как основное воззрение, может быть установлен даже у тех философов, в том числе вполне оригинальных и самобытных, которые полемизировалис Платоном, критиковалиего учение, его теорию идей. Так было с Аристотелем. Ученик Платона, слава и гордость его Академии, признанный и отмеченный самим основателем и главою школы, Аристотель, достигнув научной зрелости и самостоятельности, выступил с критикой платоновского учения об идеях. Критика эта получила всемирную известность. С нескольких точек зрения – с точки зрения онтологии, теории познания, логики – Аристотель критикует центральное учение Платона. Как показал В. И. Ленин, он развивает наиболее общую критику платоновского идеализма как идеализма вообще.

И что же? Критику Платона Аристотель не доводит до полного преодоления платоновской теории идей. Аристотель критикует в сущности лишь учение Платона об отделенностиидей от вещей. Он правомерно противопоставляет Платону его учителя Сократа, у которого – в теории понятия – еще не было этого отделения и у которого царство понятий не выделялось в область, витающую над областью реальных эмпирических вещей, противопоставленную им.

Но, развивая свою критику, Аристотель не замечает, что сам он, невзирая на все остроумие и остроту своих возражений, продолжает оставаться на почве учения Платона. Высшей идее Платона – идее «блага» в философии Аристотеля соответствует запредельный миру бог, неподвижный перводвигатель вселенной; по своей природе этот бог – мышление мыслящее самого себя, свою собственную деятельность мысли. В своей сути учение это – тот же объективный идеализм, что и теория «идей» Платона [15]15
  Ленин отметил, что идеализм Аристотеля чаще равняется материализму не в общих основах философского учения о бытии, а в натурфилософии, в космологии, в физике, в учении о природе.


[Закрыть]. То обстоятельство, что у Аристотеля над миром природных вещей высится один-единственный вполне идеальный бог, а у Платона – целая «пирамида» также вполне идеальных «идей», не может устранить или умалить то общее, в чем Аристотель совпадает с Платоном и что позволяет утверждать, что воззрение Аристотеля, так же как и воззрение Платона, есть объективный идеализм. Но этот объективный идеализм есть изобретение именно Платона.

С другой стороны, то «отделение» «идей» от вещей, за которые Аристотель справедливо критиковал Платона, не было у Платона полными безусловным. Между миром «идей» и миром вещей сам Платон намечает посредствующие звенья. Таким звеном оказывается прежде всего «душа мира», или «мировая душа», облекающая собою весь мир природы, весь мир вещей.

«Запредельность» («трансцендентность») «идей» смягчается у Платона и той ролью, которая принадлежит гипотезе «идей» в учении Платона о знании. Будучи онтологическими «потусторонними» сущностями, «идеи» Платона одновременно являются и гипотезами философского познания. Как такие, они – предел той объективности и всеобщности, которая может быть достигнута познанием, поднимающимся от единичного, частного, множественного, изменчивого ко всеобщему и единому, неизменно тождественному бытию. Но это – отношение не только отделенности, но и связи.

Отношение между областью «идей» и областью вещей сам Платон изображает как такое отношение связи, как двойнойпуть – «вверх» и «вниз»: от множественного, раздельного, дробного бывания (в царстве вещей) – к единому, общему, объемлющему (в царстве «идей»).

Спустя больше чем полтысячи лет после Платона в школе неоплатонизма(Плотин, Прокл) учение о двойномпути – от светозарного первоединого ко множеству предметов чувственного мира, вплоть до полного мрака небытия и обратный путь восхождения, или подъема, от низин дробности и множества к исходному единому – будет развито во всем множестве диалектических переходов и опосредствований. Но эта детальная диалектика, развитая в «Эннеадах» Плотина и других неоплатоников, имеет свой источник и образец в идеализме и в диалектике Платона.

Однако использование и развитие учения Платона в неоплатонизме отнюдь не было простым повторением, или воспроизведением. Неоплатонизм – философия совершенно другой исторической эпохи, чем эпоха афинской и вообще греческой истории первой половины IV в. до н. э. Неоплатонизм – философия эпохи Римской империи последних веков ее существования (III вв. н. э.). В это время в римском образованном обществе усиливается тяга к религии и к мистике, ведется все нарастающая пропаганда христианства. В соответствии с этим неоплатонизм подчеркивает религиозную и мистическую стороны учения Платона, но одновременно усиливает и разработку диалектических сторон этого учения. В дальнейшем влияние Платона на последующую западноевропейскую философию: на средневековую схоластику, на философию Возрождения, на учения XVII в., на немецкий идеализм конца XVIII – начала XIX в. – иногда трудно отделить от влияния неоплатонизма – Платон и Плотин проникают в философскую мысль совместно, порой одновременно.

В общем идеалистические течения новейшего времени склонны были к такому прочтению и к такому пониманию Платона, при котором идеализм Платона приближался к абстракциям их собственных идеалистических построений. Это был идеализм Платона, увиденный сквозь очки идеализма Гегеля, Канта, кантианцев. Задача воссоздания образа Платона, более близкого к его исторической действительности, представляла большие трудности. Для решения и преодоления этих трудностей требовались не только огромные по объему знания, превосходная научная ориентировка в текстах Платона, но и свобода от гипноза позднейших интерпретаций, навеянных учениями послеплатоновского идеализма, в особенности идеализма нового времени. Свобода эта труднодостижима для зарубежных буржуазных интерпретаторов учения Платона, в том числе для самых выдающихся и глубоких.

Советская историко-философская наука располагает трудами ученого, чрезвычайно одаренного, исключительно много знающего и вместе с тем свободного от указанного выше недостатка и ограниченности зарубежных знатоков Платона. Ученый этот – профессор Алексей Федорович Лосев. Глубокий исследователь Платона и неоплатонизма А. Ф. Лосев в своих многочисленных, тщательно и обстоятельно разработанных трудах стремится воссоздать учение Платона во всем его историческом своеобразии. Характеризуя, как это делали и его предшественники, учение Платона в качестве учения объективного идеализма, А. Ф. Лосев одновременно разъясняет, чем платоновская форма, или платоновский тип объективного идеализма, существенно отличаетсяот объективно-идеалистических систем, явившихся в феодальную эпоху и в буржуазно-капиталистическом обществе нового времени. У Платона идеи образуют особый мир: весь чувственный мир с обнимаемой им природой и обществом рассматривается Платоном как отражение и как воплощение этого вознесенного над чувственной действительностью особого мира идей. Это идеальная действительность, а идеи существуют объективно, вне и независимо от человека.

Но сказать толькоэто – не значит характеризовать своеобразное содержание и своеобразный характер платоновского объективного идеализма. Особенность Платона, не легкая для понимания современного человека, который обычно знает идеализм лишь в гораздо более абстрактных и логизированных его формах, состоит в том, что, развивая свое учение объективного идеализма, Платон, как показывает проф. А. Ф. Лосев, оставался греком, человеком античногокультурного мира. Платон одновременно и противопоставляетидеальный мир, царство «идей» чувственному миру, и не может остаться при их дуализмеи противопоставленности. Космос Платона – и не только его одного, но и весь космос античных мыслителей со всем, что есть в нем, в том числе и с самой душой, – есть космос телесный, огромное шаровидное тело. Основная интуиция Платона эстетическая, оптическая, зрительная: мир мыслится у Платона наподобие прекрасного скульптурного изваяния или скульптурной фигуры.

Таким образом, философия Платона, будучи объективным идеализмом, есть особыйвид этого идеализма, это античныйобъективный идеализм.

В связи с этим для Платона высшая действительность есть «единое». Это не абстрактное арифметическое или математическое единство всего сущего, а «тождество всего идеального и материального… тот первопринцип, из которого только путем его дробления возникает идеальное и материальное» (А. Ф. Лосев. Платон. – Философская энциклопедия, т. 4. М., 1967, стр. 268).

Особенность объективного идеализма Платона в том, что он одновременно стремится и к самому крайнему, идеалистическому пониманию космоса и идеального мира и – в своей глубоко античной, свойственной древнему греку интуиции космоса – стремится «понимать идеальный мир максимально реально» (там же, стр. 268), Следуя этому стремлению, Платон вводит для идеального мира двойное ограничение: «сверху» и «снизу». «Сверху» идеальный мир ограничен «единым» (to hen). «Снизу» он ограничен «душой мира».

Ограничение это тесно связано с диалектикойПлатона. Идеальный мир не только противопоставлен у Платона миру материальному – как вечно неподвижный вечно движущемуся. И здесь Платон не остается при воззрении дуализма. Само противопоставление вечно неподвижного вечно движущемуся возможно в глазах Платона только потому, что существует и постулируется Платоном некое начало, одновременно и неподвижное, и вечно движущее. Начало это – «душа мира» и душа всего, что входит в мир. «Мировая душа» есть, по Платону, то идеальное, которое сообщает способность жизни и движения всему сущему: живому и неживому.

Прекраснейшее и возвышеннейшее порождение идеального мира Платона – это воспринимаемый нашими чувствами космос, а также гармонические круговые движения небесных светил.

Воззрение это – характернейшая особенность платоновского объективного идеализма. Именно оно есть историческая форма, отличающая, как показал А. Ф. Лосев, учение Платона от большинства идеалистических учений нового времени: это учение о «едином» и о «мировой душе», которые идеально осуществляют, или воплощают, себя в материальном мире.

Идеалистическая онтология Платона неотделима от его космологии, а сама эта космология глубоко отлична от космологических учений новой науки и философии. Космос западноевропейской науки начиная с XVII в. и даже ранее мыслится как пребывающий в беспредельномпространстве. Напротив, космос Платона при всей своей огромности мыслится как космос конечныйи доступный чувственному созерцанию. Идеальные сущности, о которых учит философия нового идеализма и овеянная этим идеализмом наука о природе, мыслятся как абстрактныеметафизические сущности. Таковы монадыЛейбница – метафизические духовные атомы, или единицы бытия. Таковы категорииГегеля – предельно абстрактные онтологизированные понятия о бытии и его диалектических ступенях. Напротив, у Платона его идеи – «живые идеальные существа, близкие к богам, демонам и героям древней мифологии» (там же, стр. 268).

Совершенно отлично от новоевропейского и характерное для философии Платона отношение к телу. И в этом смысле платоновский идеализм – воззрение вполне античное. Для новейшего идеализма характерно презрениек человеческому телу. Презрение это возникло как результат длительного, многовекового воспитания на этических и религиозных идеалах средневековья. Только жизнерадостная, открытая чувственным впечатлениям и чувственным радостям антропология Возрождения отказалась – прежде всего в своем искусстве, а затем и в философии – от пренебрежения к телесному, от аскетического отношения к телу и к телесным радостям. Но в этом освобождении от средневекового отношения к телу большую роль сыграло влияние Платона.

Далекий от чувственного гедонизма и от идеалов аскетизма, Платон в то же время рассматривает космос как вечно живое огромное тело. Бессмертна, вечна, по Платону, не только наша душа, но и наше тело. Связанное со своей бессмертной душой, тело включено вместе с ней в великий круговорот материи в природе: оно вовлечено в переход от более совершенных, тонких форм к формам более грубым, менее совершенным, и наоборот.

Бесчисленные исследователи философии Платона неоднократно указывали на связь между идеализмом философии Платона и его религией, и эти указания, разумеется, вполне справедливы. Но есть в этой связи особенность, которая сообщает ей характер воззрения чисто античного, древнегреческогои тем существенно отличает ее от религиозной основы философского идеализма нового времени.

Религиозные источники платоновской философии неотделимы от мифологии, а сама мифология Платона несет на себе печать платоновской диалектики. В свете этой связи учение Платона об «идеях» открывается с новой стороны. «Идеи» Платона – не гипостазированные абстрактные понятия новейшей западной метафизики. В своих бесконечно разнообразных формах они воплощают «единое» и насыщены «душевно-жизненной подвижностью» (А. Ф. – Лосев. Указ. соч., стр. 268). По существу они те же древнегреческие боги, но их царство, или система, разработано Платоном в свете его диалектики.

И хотя диалектика эта дана Платоном только в целом, не разработана в подробностях и систематически, она все же лежит в основе систематически разработанной диалектики древнегреческого мифа, развитой на исходе античной культуры неоплатониками.

Распространенная интерпретация философии Платона как учения «чистого», беспримесного идеализма, хотя бы и объективного, игнорирующая в этой философии такие важные ее особенности, как учение о телесности космоса и о звеньях опосредствования, ведущих от запредельной области бестелесных идей – через «душу мира» – к вечно существующим телам космоса, не могла и не может объяснить, почему эта философия оказывала в известные периоды столь мощное влияние не только на христианство и на спиритуализм (идеализм) нового времени, но также и на философию природы, на космологию и частично на физико-математические науки эпохи Возрождения, XVII в. и последующих столетий.

Объяснить этот факт только огромным художественным обаянием Платона, мощью философского и поэтического воображения, эстетической силой выражения совершенно невозможно. Платон мог оказать то влияние, какое он оказал, не только потому, что он был пленительный художник, мастер формы диалога. В самом содержании его философии должна была существовать сторона, которая могла действовать и действовала, несмотря на яркий, никакому сомнению не подлежащий идеализм и мистицизм его системы.

Такая сторона, вернее, такие стороны в философии Платона действительно были. Из сочинений Платона и неоплатоников черпали идеи не только визионеры и схоласты, не только корифеи объективного идеализма и религиозного спиритуализма и мистики, не только Плотин, Августин, Эриугена, но и мыслители и ученые Возрождения – Николай Кузанский, Кампанелла, Галилей, Декарт, в учении которых о природе пробивалась сильная струя натурализма и материализма или явно преобладала сторона материалистическая.

На всех них оказывала влияние обусловленная содержанием философии Платона возможность интерпретировать космологию Платона в духе либо пантеизма, либо натурализма. Особенно в эпоху Возрождения возникшая в это время критика официально принятой схоластами и обязательной системы Аристотеля с его геоцентрической космологией, с его трансцендентным миру, запредельным богом – неподвижным перводвигателем вселенной – опиралась на пантеистически истолкованное учение Платона, а в космологии – на почерпнутые у Платона парижскими последователями Уильяма Оккама догадки о вращении Земли. Отвергавшемуся Аристотелю должно было быть противопоставлено, как знамя, учение другого великого философа, у которого критики схоластической науки и философии могли бы найти более отвечавшие их запросам и исканиям представления. Таким философом с пантеистическим учением о живом космосе и пантеистической иерархией действующих в космосе живых сил стал в сознании многих именно Платон.

Другая сторона содержания философии Платона, ставшая источником длительного и интенсивного философского обаяния и влияния, заключалась в его диалектике. Правда, как вдохновитель последующей диалектики, Платон разделяет свое влияние с влиянием неоплатонизма, особенно Плотина и Прокла. Как ни значительны, как ни интересны были запросы диалектики и прямые учения диалектики у Аристотеля, все же в сознании философов, исследовавших формы мышления, Аристотель оставался и остался основоположником главным образом формальной логики. У Платона в отличие от Аристотеля наряду с очень важными для истории науки зародышами формально-логических учений – о понятии, о суждении, об умозаключении, о законах мышления – через все диалоги проходит, как их яркая черта, диалектика. В некоторых из них («Парменид», «Софист») она достигает удивительной логической концентрации и силы.

Антиномичность диалектического познания и мышления раскрыта в этих диалогах с силой, не уступающей силе гегелевской диалектики в «Науке логики».

Идеалистическая диалектика Платона – предшественница идеалистической диалектики Гегеля, ее философский первообраз, ее отдаленное предвестие. Не будь диалектики Платона, не было бы той формы, в какой в начале XIX в. в Германии явилась диалектика Гегеля. Порой Гегель сам сознавал значение, какое для его собственной диалектики имела диалектика Платона. «Диалектика, – писал Гегель, – в… высшем ее определении и есть, собственно, платоновская диалектика» (11, стр. 167).

В «Лекциях по истории философии» Гегель сам сформулировал свое понятие о том, чем его диалектика была обязана диалектике Платона. По мысли Гегеля, в диалектике Платона интересны «чистые мысли разума, который он очень точно отличает от рассудка» (ratio). Подлинное «спекулятивное» величие Платона Гегель видит именно в диалектике. Это – «ближайшее определение идеи» (11, стр. 168). И тут же Гегель поясняет, что под «ближайшим определением идеи» Платон понимал именно ее диалектическуюхарактеристику. Сначала Платон понимал абсолютное «как парменидовское бытие, но как всеобщее бытие, которое в качестве рода есть цель, то есть господствует над особенным и многообразным, проникает собою и производит его» (там же). Это понимание бытия Платон развил далее, довел до определенности и такого различия, какое содержалось в триаде пифагорейских определений чисел, и выразил эти определения в мыслях: он понял абсолютное как единство бытия и небытия в становлении или, выражаясь по-гераклитовски, как единство единого и многого. Далее он внес в объективную диалектику Гераклита элеатскую диалектику – дело субъекта, обнаруживающего противоречия. Таким образом, вместо внешней изменчивости вещей выступил их внутренний переход в их категориях. И наконец, мышление, которое Сократ требовал лишь для целей моральной рефлексии субъекта, Платон признал объективным мышлением, то есть идеей, «которая есть как всеобщая мысль, так и сущее» (там же).

То, что Гегель взял у Платона, было лучшей, диалектической стороной философии Платона. Но Платон оказал на Гегеля влияние и другой – преходящей стороной своего учения – учения абсолютного объективного идеализма. В Платоне, как и впоследствии в Гегеле, систематик идеализма боролся с великим диалектиком. Последующие философы брали у Платона то, к чему каждый из них тяготел: идеалисты – метафизику и мистику идеализма, идеалистические диалектики – диалектику, диалектический анализ и синтез противоречий бытия и познания. От Платона до немецкого классического идеализма может быть прослежена двойственная и противоречивая линия развития и преемства. К Платону восходят кантовская идея антиномичности (необходимой противоречивости) разума, диалектика Фихте, Шеллинга и Гегеля.

Но к Платону же восходят и многие учения новейшей идеалистической метафизики. Если в начале XIX в. платоновской диалектикой вдохновлялся Гегель, то в начале XX в. учение Платона внушило Эдмунду Гуссерлю некоторые идеи его метафизики явления и смысла и его учения о сущностном созерцании.